Вот и подошли к концу наши беседы. Нужно подвести итоги и сказать о некоторых вещах, составляющих как бы «норму» церковной жизни; вернее сказать — некий частный, личный взгляд и опыт. Начнем с итогов.

Мы все это время говорили о Церкви — что она есть. Церковь — это реальность, которой человек всецело живет, которой является. Если человек просто «ходит» в Церковь, — т. е. если церковное самосознание он ограничивает понятиями: хожу в Церковь, молюсь утром и вечером, пощусь, читаю Евангелие и духовные книги, участвую в Таинствах, и проч., — а не ощущает всей душой, что он и есть Церковь, член Тела Христова, — то здесь есть некая недостаточность, нетвердость, неполнота духовной жизни.

Церковь — это приобщение Христу Господу, нашему Спасителю, Духом Святым; восприятие в себя новой, вечной жизни; непосредственное личное n богообщение. Если это не захватывает человека целиком, не преображает всю его жизнь, не является для него несравненно большим, чем что бы то ни было в жизни, — то ему есть над чем работать, есть что просить у Бога. Но что значит — жить Церковью, жить Богом? Что значит это личное богообщение? Это значит — стяжать Духа Святого, Который пребывает в Церкви. Как же Его стяжать? Именно провести в себя, во внутреннейшее сердца, в душу, во все отправления своей жизни, и внутренней и внешней, Божию благодать, содержимую Церковью.

Святитель Феофан говорит, что есть две стихии, питающие Церковь Божию, — Слово Божие и Таинства. Слово Божие есть Священное Писание, в особенности Нового Завета; Таинства есть то непосредственное прикосновение человеческой души Богу, когда Духом Святым человеку усвояются спасительные плоды Боговоплощения, т. е. когда Бог не только

со–вне влияет на нашу жизнь, научая нас своей истине, запечатленной в Священном Писании, но и Сам входит внутрь нас.

Таинства и Священное Писание — основа жизни Церкви; существует еще Священное Предание. Оно есть прежде всего образ совершения Таинств, далее, толкование Священного Писания. Из первого вытекает дисциплинарно–канонические и литургические основы Церкви, из второго — догматическое и нравственное церковное учение. И все это дается человеку не как некая доктрина, а как вспомоществование для духовной жизни.

Жизнь в Церкви есть именно жизнь, в точнейшем и единственном смысле этого слова. В Церкви все — и Таинства, и Евангелие, и Священное Предание — существует не просто так, ради идеи, а исключительно для того, чтобы мы, каждый из нас, приобщились Христу и жили с Ним и Им. Эта жизнь начинается и поддерживается Таинствами, а знание о том, как именно жить, дает нам Священное Писание. Опыт этой жизни, жизни Духа, составляет смысл Священного Предания; его формы — это некое очерчивание границ, условий и проч., в которых эта жизнь осуществляется. Важно отметить также, что мы — не какие–то пассивные восприниматели всего того, что содержит Церковь. Мы призваны Богом к активному нравственному труду, чтобы усвоить себе эту жизнь Духа и спасение души. Это чрезвычайно важно. Если мы не живем по заповедям Христовым, то не только всуе принимаем Таинства, не только бесполезно тогда чтение Священного Писания, но это служит и в осуждение нам.

Наши отношения с Богом есть синергия, со–творчество, со–делание; человек есть образ и подобие Божие, способен к творчеству, — и это творчество есть свободное и сознательное созидание, при помощи Божией, своей души, очищение сердца, понуждение себя на добро, изгнание из себя греха и страстей, противление им — для того, чтобы пришел и вселился в нас Святой Дух, чтобы Христос Господь и Бог Отец пришли и сотворили Себе обитель в нашем сердце и во всей нашей жизни.

Не менее важно то, что Церковь не есть некая казарма, где все должны выстроиться строем и шагать в ногу. Церковь с величайшим уважением относится к каждой личности, а отсюда следует, что нам нужно искать свой путь к Богу. Безусловно, этот путь не аморфен, очерчены его границы — как я уже сказал, это есть Священное Предание; но в рамках этих границ существует очень большое поле для того, чтобы каждый человек именно к себе приложил то, что содержит для спасения Церковь, определил свою меру и внешней, и внутренней жизни. Об этом прекрасно сказал прп. Серафим Саровский в беседе о стяжании Святого Духа: что тебе больше приносит Духа — тем и пользуйся. Приносит Духа молитва — молись; пост — постись; доброделание — твори милостыню, и т. д.

Это вовсе не значит, конечно, что можно молиться и одновременно вести невоздержную жизнь или не творить дела любви; нужно и то, и другое, и третье — все это заповеди Божий; а значит это то, что каждый человек должен найти свою меру, свой способ существования в Церкви, с тем чтобы его жизнь была всецело духовной, всецело христианской, — но именно его личной.

Нужно чаще спрашивать себя: а какие у меня отношения с Богом, какие именно мои с Ним отношения? Некоторые боятся этого вопроса и вообще считают, что это–де влияние протестантизма — так, сугубо лично, рассматривать свою жизнь с Богом. Но это ведь совершенно очевидное евангельское положение. Наибольшая, первейшая заповедь гласит: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим (Лк. 10:27).

Здесь есть одно слово, на которое не часто обращают внимание — «твоего». Возлюби Господа Бога твоего — не нашей корпорации, не нашей общей доктрины, не нашей культурно–социально–исторической общности а именно твоего. Здесь не нужно бояться мнимого индивидуализма — ведь мы в Церкви, во–первых, и вразумляемы Святым Духом в Таинствах и всем церковном устроении и, далее, составляем друг с другом органическое единство, даже больше, чем единство, мы — Тело Христово, члены друг другу. Но это единство духовное, благодатное, не внешнее, не искусственное, и оно совершенно не исключает именно, и прежде всего, личных отношений с Богом, — но как раз только и может зиждиться на них.

Если в душе у нас нет Святого Духа — а в этом, собственно, и личные отношениях Богом, — то мы не можем ни с кем и Церковь составить, ибо Церковь — повторю, не казарма, не внешнее объединение людей, а именно и только единство во Христе, Духом Святым, общность веры, общность участия в Таинствах и, главное, общность Любви, а она есть дар Духа; без Него, не возлюбив прежде Бога, как прекрасно говорит об этом прп. Макарий Великий, невозможно возлюбить и ближнего. Вообще это одна из основных человеческих коллизий и антиномий — соотношение индивидуального и коллективного. Но коллизия эта — для падшего человека, в Церкви она решается Духом Святым, Духом Любви. В Церкви норма — единство христиан, и живущих и отшедших, но прежде, в глубине, в основе этого единства — личное богообщение.

Итак, нужно почаще задавать себе вопрос: я–то с Богом как? Не подменяется ли жизнь с Богом, жизнь Богом, не заменяется ли она Богослужением, постами, послушанием, чтением только духовной литературы, правилами, обязанностями, долженствованиями, запрещениями — всей внешней формой, обрядом? Бывает ведь нередко, что все это есть — а Христа во всем этом нет, нет Его Духа Любви, рассуждения, трезвости, какой–то удивительной Христовой тактичности, милости, заботы, жалости, мужества — и других качеств, которые приносятся в душу человека Святым Духом.

Это не значит, говорю еще и еще раз, что не нужны и не важны все внешние церковные формы и обряды; вовсе нет, они и важны, и нужны, и обязательны для нас, как внешнее выражение Церкви. Но значит это то, что они есть вспомогательные средства, которые должны содействовать человеку в его личном нравственном и очень глубинном труде по стяжанию Святого Духа. Ведь все это, как и говорит прп. Серафим, должно приносить плод, и прп. Макарий пишет, что ради плода мы предпринимаем подъятие всего нравственно–церковного чина.

А бывает так, что человек окружил себя всем церковным — а плода нет. Одной из причин этого является непонимание, что есть Священное Предание. Часто с ним сцепляются и сращиваются просто исторические церковные предания, и не менее часто Священное Предание подменяется бабьими баснями. Мы говорили уже об этом. Как различить — вот критерий, Евангелие нам дает его: всякое дерево познаётся по плоду своему (Мф. 6:44). Есть плод — держимся всеми силами за то, что его приносит; нет плода — значит, то предание, посредством которого мы чаем его получить, не есть священное, т. е. происшедшее непосредственно от Святого Духа и исполненное Им, а есть нечто, допустим, исторически ушедшее, или частный человеческий опыт, или бабья басня.

Но как нам разбираться в этом? Во–первых, есть Новый Завет, во–вторых, есть Дух Церкви, которым напоено Священное Предание, которое только и есть выражение и оформление этого Духа, — духа любви, милости, ревности о спасении всякого (подчеркиваю!) человека, уважения к нему почти богоподобного, духа бодрости, свежести, свободы и, я бы сказал, такого «ухищрения», как бы привести ко Христу каждого человека из его ситуации, а не из общей всем схемы. Но это требует от нас зрелой христианской ответственности и просто знания, понимания и чувствования той Церкви, которою мы имеем счастье являться. Обо всем этом и шла у нас речь на протяжении наших бесед. Из этого истекает и норма церковной жизни. Но прежде чем некоторые вещи этого рода обозначить, рассмотрим некое явление духовной жизни, в котором зарождаются ошибки, уводящие человека от этой нормы. Я имею в виду неофитство.

Что оно такое? Неофитство есть такое младенческое состояние, когда человек только входит в Церковь. В этом начальном периоде церковной жизни неофитство вполне законно и терпимо — как болезни роста и детское восприятие мира у малышей, растущих и воспитывающихся. Беда начинается тогда, когда человек в неофитстве «застревает». Ап. Павел пишет: Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое (1 Кор. 13). Так вот, неофитство есть именно «неоставление младенческого». Представьте себе взрослых, бородатых дяденек или дородных тетенек, сидящих в песочнице, играющих в куклы и по–детски друг с другом общающихся.

Давайте кратко разберем это явление. В неофитстве есть безусловно положительный импульс. Неофит — человек, который познал если не Бога, то то, что Он есть и действует через Церковь. Следствием этого является горячая вера, ревность по вере, максимализм. Сами по себе эти качества замечательные — но в неофитстве они младенческие, они нуждаются в развитии, осмыслении, обогащении, корректировке, окультуривании; если же нет этого взросления, человек «застревает» и допускаются следующие ошибки.

1. Неофит разделяет загробное спасение и земное течение жизни. Норма нашей веры — что спасение начинается здесь — не в смысле только трудов, а именно в религиозной жизни души. Душа уже здесь живет Богом, чая смерти как полного осуществления уже имеющейся жизни в Святом Духе, как рождения в полноценную жизнь вечную; и все труды предпринимаются, как мы уже сказали, в виду получения духовного плода уже здесь. Об этом говорит свт. Феофан: богообщение, хоть в малой степени, должно обязательно быть именно сейчас. Неофит под предлогом неправильно, максималистски понимаемой «грешности» и «недостоинства» земную часть духовной жизни умаляет.

2. С первой ошибкой тесно связано стремление обрести «гарантию спасения». Эта гарантия полагается в формах церковной жизни. Мы уже говорили, что форма в Церкви —

лишь «обряжение» жизни Духа; нет Духа — бесполезны формы; неофит же к Духу «здесь» относится недоверчиво; поэтому он ищет опереться на устойчивые сложившиеся

формы. Отсюда — неумеренная «борьба за Православие», понимаемая как консервирование исторически сложившегося внешнего чина Церкви; отсюда — покривление внутрицерковных отношений, завышенное, магическое понимание правила, послушания, Иисусовой молитвы и прочих частных вещей.

Неофит думает: вот, вдамся в полное послушание — и точно спасусь; или — вот, буду неукоснительно соблюдать правило — и спасение гарантировано. Но гарантии спасения, так понимаемой, внешней, формальной, нет. Есть процесс жизни — сложный, болезненный, процесс личного, под «свою ответственность», стяжания Духа Святого, этого Единственного залога спасения — но не гарантия типа «страхового полиса».

3. Неофиту очень свойственны две вещи: болезненное осуждение всех и вся, — ибо все мы так или иначе сталкиваемся с нарушениями внешних форм; вот эти нарушения

вызывают крайнее осуждение. Ярче всего это качество неофита видно из его отношения к не–православным людям. Неофит уверен в их погибели и даже часто злорадно желает ее всем. Он занимает крайне жесткую позицию в отношении всякого церковного разномыслия, называя его, например, модернизмом, обновленчеством, экуменизмом, и проч., — в то время как опыт свидетельствует, что нормой правильной христианской жизни является все большее со временем помягчение к носителям таких явлений, — разумеется, с трезвым пониманием их сути и без того, чтобы ввергаться в них.

Вторая вещь — полное отсутствие необходимейшего для спасения внутреннего расположения — смирения. Напомню вам, что смирение — это не то, когда тебя унижают или над тобою издеваются, а ты этому способствуешь или это попускаешь. Смирение — это религиозное чувство, когда Дух Святой приносит в душу мир и истину, т. е. совершенно отчетливое осознание, кто я такой, каково мое место в мире. Смирение — это правда о себе, об отношениях с Богом, миром, другими людьми. С нашей стороны смирение начинает стяжаваться нравственной деятельностью, в начале которой лежит осознание своей меры,

т. е. когда человек всеми силами добивается, с помощью Божией, истинного осознания себя и всех своих отношений.

Неофит этого не имеет. Он с легкостью решает за Бога, кого Он спасет, кого нет; он скор на осуждение других людей, на суждение об их внутреннем состоянии, об их участи; он твердо знает, что правильно, а что неправильно в церковной жизни. За всем этим он не видит себя. Неофит поэтому лишен и покаяния, — оно у него заменено самоугрызением, ложным самоуничижением, которое он считает смирением; все это сочетается с тяжестью неофита для всех его ближних. (Напомню, что покаяние — религиозное чувство и делание, в основе которого лежит то же смирение — т. е. правдивое видение себя, своей падшести, но и своей меры, своих отношений к Богу и миру; если же человек себя не видит именно правдиво, с учетом всего — что есть как раз свойство смирения, то и покаяния у него нет, а есть лишь имитация, подмена его, кстати, губительно действующая на психическое здоровье.)

4. Отсутствие смирения очень ясно видится из того, что когда неофитствующий читает Св. Отцов (а он только их и читает, потому что все иное, внешнее, вся культура, социум неофитом отвергаются, как греховное, недуховное, неправославное), — он «как свое» воспринимает высочайшую меру избранников Божиих; но по своей фундаментальной зависимости от внешнего самое это подвизание, христианский подвиг, понимает исключительно в копировании внешних форм жизни Св. Отцов.

Вообще отношение неофитствующих к Святым Отцам заслуживает особенного внимания. Их любимый лозунг — «жизнь по Св. Отцам» (в скобках замечу, что все равно каждый живет, как ему хочется). Это значит, что мы настолько грешные и недостойные, настолько не можем сами помыслить или почувствовать ничего доброго, что должны всю нашу и внешнюю, и внутреннюю жизнь выстроить именно по формам, имеющимся у Св. Отцов, в их аскетических писаниях, так, чтобы на каждое внутреннее или внешнее наше движение имелась непременно цитата из Св. Отцов. Это именно — строевой, казарменный подход: все должны жить и мыслить только так и никак иначе.

Но давайте разберем, в чем тут неправость и какая мера должна быть в наших отношениях со Св. Отцами. Во–первых, один из величайших Св. Отцов Антоний Великий говорит: что бы ни делал ты, имей на это свидетельство в Священном Писании32, — но не в необъятном и порой разноречивом корпусе писаний Св. Отцов. Священное Писание гораздо более свободно, чем регламентация жизни, запечатленная в монашеских аскетических писаниях.

Например, Евангелие дает нам принцип: трезвитесь, бодрствуйте, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими (Лк. 21:34). У Святых Отцов — почти чрезмерная мера поста, жестко регламентированная; ясно, что начатки смирения и здравый духовный смысл подскажет нам, что мы на себя ее принять не можем, мы ее не понесем, — в то время как найти свою меру трезвения, бодрствования (т. е. внимания к себе, молитвы), воздержания каждый из нас может и должен.

Кроме того. Да, мы в самом деле грешные, немощные, падшие, недостойные существа. Но не на этом строится наша духовная жизнь: на человеческой немощи и отрицательном основании ничего ведь не созиждешь. Все это очень существенно и важно, забывать об этом нельзя, осознание этого — основа необходимого для спасения покаяния, но главное — не это, главное, что мы — члены Тела Христова, члены Церкви; главное, что Господь с нами и в нас. И ради этого мы боремся с нашими страстями, с грехом, очищаем наши сердца, — ради того, чтобы быть со Христом, спастись в Нем не только в будущей жизни, но и уже сейчас, вот в этот момент, предпринимая все усилия через нравственный труд, покаяние, молитву. А Христос каждому из нас открывается лично, не в толпе и не в строе, даже пусть и святоотеческом. И Дух Святой живет в Церкви и сейчас; Он не только Св. Отцов, живших когда–то, но и всех нас вразумляет, просвещает, освящает, наставляет и помогает каждому из нас бороться со своими страстями, своим грехом, исправлять и строить свою жизнь.

Неофитствующая же идеология этот важный пункт в духовной жизни как–то не принимает, может быть из–за боязни личной свободы и ответственности, только в атмосфере которой и возможно богообщение и нравственная христианская деятельность человека. Излишне акцентируемый, навязчивый и формальный подход к Св. Отцам–аскетам и непременная обязательность для нас воплощать в жизнь все их советы во всем объеме вступают в противоречие с тем фактом, что Дух Святой и сейчас живет и действует в Церкви и что Христос не схему устроил из Церкви, а так ее удомостроил, чтобы Его спасение коснулось каждого человека в самых разных внешних и внутренних ситуациях.

Получается интересная вещь: оттолкнувшись от крайней нашей немощности, слабости, никуда–не–годности, неофитствующие умаляют действие в Церкви Христовой Святого Духа, Который Один только и может уврачевать, исцелить и спасти нас, немощных, а Св. Отцов эта точка зрения из наших действительных помощников, ходатаев, образцов жизни, педагогов и учителей превращает в каких–то оракулов, источники цитат и вырывает пропасть между нами и ими.

Но какова же норма, как нам относиться к Св. Отцам? Ведь мы верим (собственно, на чем и основывается авторитет Св. Отцов), что они — люди духоносные, облагодатствованные в высокой степени. Но часто то, что они советуют, не получается у нас, невозможно для нас, не по силам, и, будучи пробованным к исполнению, приносит не плод духовный, а уныние, упадок сил и разочарование. Вот как решается эта коллизия. — Св. Отцы писали каждый про себя, про свой путь к Богу, про свой опыт стяжания Святого Духа в своей жизненной ситуации. А нам нужно, внимательно изучая их творения, познавать не внешние формы их жизни, а те принципы, которые облеклись в названные формы, те внутренние расположения, нравственные усилия их душ, которые позволили Духу Святому «прийти и вселиться» в них. Мы должны, оставаясь в рамках Священного Предания и разумно прилагая к себе святоотеческий опыт, лично созидать свою жизнь во Христе теми церковными и отеческими средствами, посредством которых, по слову прп. Серафима, мы успешнее получаем плод Св. Духа.

Напомню еще раз, что есть общие для всех, необходимейшие вещи для этого: Святые Таинства, изучение и воплощение в жизнь Священного Писания, воздержание, доб–роделание, молитва, принятие догматов и нравственного учения Церкви, церковная дисциплина, — и есть очень широкая область индивидуального приложения к себе многочисленных более частных норм, установлений, опыта подвижнической жизни, которыми так богата наша Церковь.

И это не то, что мы износим суд на Св. Отцов, не презорство, а как раз именно элемент смирения, т. е. осознание своей меры: кто мы, а кто — Св. Отцы. Они гении духовной жизни, Бахи и Моцарты подвижничества, и нам «не по плечу» их жизнь, мы не понесем их подвигов, мы порой даже не понимаем, что они пишут, — хотя думаем, что понимаем. Нужно разделять их высочайший опыт, — потребовавший суровейшего подвижничества, — и нашу меру, наши силы, наши возможности, наше устроение, — и, восприняв святоотеческие принципы, искать именно свой уровень, свою меру христианской жизни.

Каковы же последствия «застревания» в неофитстве? Их три.

1. Трагическое. — Всем сердцем возжелав спасительных обетовании и не получив их, не вкусив их делом, потому что неофитские средства не привели к желаемой цели, — человек терпит фиаско в вере и уходит из Церкви, считая ее в результате всего своего опыта внешней в ней жизни в лучшем случае человеческой ошибкой, в худшем — сознательной обманщицей.

2. Погибельное следствие — закоснение в неофитстве и превращение в фарисея. Фарисейство — самое тяжелое, самое греховное состояние, какое только может быть в духовной жизни. Оно характеризуется тремя основными вещами — их мы все уже увидели в неофитстве: а) боязнь свободы и ответственности, крайнее их нетерпение; б) полагание богоугождения во внешнем, — отсюда нечувствие к смыслу христианства, неуважение и недоверие к человеку, гордость, самомнение, жестокость и проч.; в) богопротивление, недоверие и отвержение действий Духа Святого. Вспомним, как Господь гневался на фарисеев и назвал фарисейство хулою на Духа Святого. Упаси Бог нас от фарисейства. Лучше быть кем угодно, каким угодно грешником — только не фарисеем. Их, кстати, немало, это ведь «общечеловеческое» качество. Они внешне исправны, поэтому нередко попадают на начальственные должности — и горе подчиненным.

3. Наконец, нормальное следствие — это выздоровление через некий обязательный внутренний (а иногда внешний) кризис, через непременную болезненную переоценку, скажем так, внешних ценностей. Поэтому, если у вас приключится религиозный кризис — не пугайтесь: это хорошо, значит, мы выздоравливаем от неофитства, глубоко в каждом из нас сидящего. Единственная здесь опасность — этот «маятник» может сильно раскачаться и повлечь нас в презорливый модернизм и отрицание формальной стороны церковной жизни как таковой; об этой опасности нужно знать, за нею следить и быть к себе внимательным, чтобы ее избежать.

Вот кратко о «болезнях роста» христианина. Уже из изложения их мы увидели некую норму: соотношение внешнего и внутреннего; самосознание христианина как члена Церкви прежде всего; отношение к формально понимаемому святоотеческому наследию и др. Скажем еще несколько слов о вещах этого же рода и закончим.

Будем исходить из того, что нам поможет избежать вышеописанного состояния неофитствования. И первое — это честность перед самим собою. Разрушение духовной жизни всегда начинается с самообмана. Лукавство перед собою самим — самое злое из всех лукавств, пишет свт. Феофан Затворник. Это лукавство, эта нечестность проявляется двояко.

1. Невидение себя. Человек не видит своего устроения, своих страстей, своих грехов. Причем мы говорим сейчас не о внешних людях, не просвещенных светом христианства; речь у нас идет о людях уже церковных. Когда грубый, ясно видимый христианином пласт грехов уже снят с души, начинается время более тонкой «настройки» духовной жизни, и вот на этом именно этап. человек и застревает. «Особо не грешу, ну там, по мелочам; в Церковь «хожу» — вроде все в порядке». И человек себя не видит. Об этом очень ясно сказал Господь в Апокалипсисе: ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3:17). Нужно большое нравственное усилие, чтобы видеть себя таким, как есть, — иными словами, стяжавать смирение и покаяние. Какой здесь рецепт? Жизнь именно церковная, молитва прежде всего; участие в Таинствах, изучение Священного Писания и Святых Отцов (только, разумеется, не неофитски–формально понимаемых, а как должно); и главное — труд, направленный на то, чтобы под церковным укладом, распорядком и формой, которой человек уже овладел в неофитстве, всеусиленно искать оживотворяющие эти формы духовное жизненное содержание. Если за собою стараться следить, то этого изъяна во внутренней жизни можно избежать. Особенно здесь помогают дела любви, активная христианская жизнь.

2. Второй вид нечестности — более тонкий и более опасный — когда человек не чувствует своего личного, в рамках Церкви, пути к Богу, когда он не чувствует или не понимает центра духовной жизни — личного богообщения и укрывается за схемами. Всегда это связано с боязнью ответственности и свободы: человек их не хочет, не чувствует. Итог этой нечестности — отсутствие плода Духа и подмена Церкви тем, что не есть Церковь. Это состояние опасное и распространенное. Рецепт — не знаю какой. Начать с того, чтобы именно быть честным перед собой. Может быть, необходимо совершить некоторую переоценку ценностей — например, понять, что не человек для субботы (т. е. всего церковного), а суббота для человека, что мы именно лично ответственны пред Богом за свою жизнь и не можем «укрыться» за идеологией, традициями, корпоративностью и т. д.; наконец, что Христос, Церковь и Евангелие обращены именно лично ко мне. Наконец, что Господь любит меня и, яко Премудрый Пастырь, промыслительно устрояет всю мою жизнь, чтобы спасти меня, — а не высчитать мои грехи и немощи и с удовольствием послать в ад. Это все бывает для души трудно и неудобно: менять позицию, переходить из уютного выстроенного схематичного мира на открытые просторы правды — тяжело, но необходимо, ибо когда все превращено в схему, доктрину, идеологию — оттуда уходит Бог. Между прочим, именно эта ситуация и была запечатлена в истории — граница Ветхого и Нового Завета: конфликт схемы — и жизни живого Бога, к которой, собственно, мы призваны.

Второе, что поможет нам избежать вышеназванных ошибок и является некоей нормой христианской жизни, я бы назвал так: христоцентричность, евхаристичность и пневма–тологичность духовной — и не только духовной, но и всей — жизни. Это, собственно, то, с чего мы начали, — иерархия ценностей. Христоцентричность — это значит, что цель и смысл и средства нашей жизни — Господь Иисус и наше с Ним личное, реальное и целожизненное общение и соединение; евхаристичность — литургическая жизнь Церкви в Таинствах, особенно в Таинстве Евхаристии; пневматологичность (от «пневма» — Дух) — исполнение человека Духом Святым. Это — первостепенно в жизни христианина; остальное — постольку, поскольку служит и способствует этому. Это и есть иерархия ценностей, ее нельзя «переворачивать». Плоды действия Духа, напомню, — это смиренное восприятие жизни, покаяние, тихое, мирное, трезвенное, ровное, воздержное, радостное, твердое верой и любовью состояние, — состояние, которое человек сам из себя не может произвести, может только желать его, подвизаться за него, молиться о нем. Этими духовными принципами нужно постоянно проверять и испытывать свою жизнь. Помогает ли, скажем, что–то внешнее этому, способствует ли — пользуемся. Мешает ли, разоряет ли — безжалостно отметаем. Внимательно наблюдаем за собой: отходит ли это состояние — бьем тревогу, ищем его, возвращаемся к нему всеми возможными силами; даст Господь такое расположение души — благодарим Бога и всеми силами храним его. Вот что такое пневматологичность.

С этим тесно связана третья вещь, необходимая для нормальной, подлинной духовной жизни — трезвение и рассуждение. Мы с вами увидели, что есть Церковь — она и есть, собственно говоря, христоцентричность, евхаристичность и пневматологичность, или, другими словами, — живая жизнь души со Христом в Духе. Церковь — хранительница истинного догматического и нравственного учения, содержательница Таинств и Священного Писания; и все это в ней не для иного чего, а только исключительно для того, чтобы я — и мы — спаслись, были в единении с Богом и в Боге — друг с другом.

Исторически Церковь облекалась в разные формы; например, сейчас в качестве этой формы мы имеем византизм; и часто бывает, что Православие и византизм в умах людей прочно сливаются в одно, так что отними от Православия византийские формы — и люди скажут: ну нет, это не Православие, а модернизм какой–то. Мы рассматривали уже с вами, как с Церковью сплетается язычество, лубочность, псевдомистицизм, чудесности, апокалиптика и порой просто, говоря грубо, психическое нездоровье и бабьи басни; и все это позиционирует себя как Церковь, как нечто неотъемлемое от нее. Так вот, чтобы нам остаться на узком и тесном пути, ведущем к Богу, — необходимо крайнее трезвение и рассуждение. Они требуют, опять же, свободы, не–боязни мыслить, — но и, в связи с этим, ответственности и некоего качества, которое я бы назвал «историчностью» — чувства и знания истории Церкви. Все это нужно нам не просто ради интереса, не для того, чтобы что–то ругать или осуждать, и, конечно, не для разорения церковной дисциплины, не для превозношения и презорства, а лично для себя, чтобы мы сознавали свою принадлежность именно к Христовой Церкви (а не византийской, лубочной, народной и проч.) и избегали тех ошибок, о которых шла у нас речь.

Наконец, четвертое, что нам необходимо, — это подвиг. Я всегда подчеркивал, что и для достойного участия в Таинствах, и для восприятия и понимания Св. Писания, и для усвоения и навыка разбираться в Св. Предании — необходим нравственный труд, личное усилие человека жить по заповедям Господним. Вот и заканчиваем мы этим напоминанием — жизнь в Церкви есть именно жизнь — не просто познавательный процесс лежа на диване. А так как мы имеем дело с нашим падшим естеством, а также с духами злобы поднебесными (см. Еф. 6:12), то этот нравственный труд, этот процесс жизни приобретает значение с большим усилием, рассудительностью и умением совершаемого подвига самопротивления и самопонуждения — приложения к себе нравственного учения Церкви. Но не только аскетической, сугубо церковной стороной должен ограничиваться нравственный труд. Сейчас подвиг нужен для того, чтобы просто быть нормальным человеком — внимательным к другим, уважающим их, добрым, ответственным, мужественным, не тяжелым для ближних — воспитанным, культурным, образованным, тактичным и деликатным. Не надо думать, что церковная аскетика — одно, а это — другое, второстепенное, ненужное. Как раз умение и мудрость христианина заключаются и в том, чтобы эти внешние социальные формы наполнить христианским содержанием, — и это не меньший подвиг, чем собственно аскетический. Чтобы не получилось так: был человек нормальный; уверовал, ударился в аскетику — и стал нравственным уродом, совершенно непереносимым для ближних, которые, кстати, судят о христианстве по этому человеку. Так что, коль скоро мы осознали себя христианами, то мы вынуждены браться за подвиг, потому что христианство — не умозаключение, а именно жизнь. Но некоторые скажут: «Вот ужас, вся жизнь — подвиг без передыху: что же это за жизнь–то вообще?» Это как раз и есть настоящая жизнь, и Господь обещает нам именно в подвиге утешение от Себя: иго Мое благо, и бремя Мое легко (Мф. 11:30).

И если христианин так живет, то он совершенно отчетливо ощущает, что христианство — это вечная молодость, бодрость, свежесть, это полнота жизни; оно никогда не может быть скучным, неинтересным. И я всячески желаю, чтобы наша святая религия никогда не превратилась для нас в рутину и обязаловку, чтобы мы восходили, как говорит Писание, «от силы в силу» и помнили завет апостола Павла: Всегда радуйтесь (1 Фес. 5:16). И это, кстати, потребует от нас и труда, и усилий, и самого настоящего подвига.

Вот на этом мы и закончим наши беседы.