70 (74). К Мартиниану (Изображением бедствий своего отечества убеждает лично или письмен­но представить императору о гибельных последствиях разделения Каппадокии. (Писано в 371 г.))

Как высоко, думаешь ты, оценил бы я это счастье — встретиться нам когда-нибудь друг с другом и пробыть мне с тобою столько времени, чтобы насладиться всеми твоими совершенства­ми? Ибо если сильным доказательством учености служит — увидеть многолюдные города и узнать их нравы, то, думаю, это же самое в короткое время доставит твоя беседа. И какая раз­ность — видеть ли многих по одному или одного, совместившего в себе опытность всех? Но скорее и в большей мере назвал бы я превосходным то, что доставляет незатруднительное видение пре­красного и собирает познания добродетели, чистые от примеси с худшим. Отличный ли поступок, слово ли, достойное памятова­ния, постановления ли мужей, которые стали гораздо выше других, -    все это собрано в сокровищнице души твоей; так что не один только год, как Алкиной Улисса, но целую жизнь свою желал бы слушать тебя и согласился бы, чтобы для этого самая жизнь была продолжительна, сколько ни обременяюсь я своею жизнью.

Итак, почему же теперь пишу, когда надлежало бы прийти самому? Потому что зовет меня к себе страждущее отечество. Ибо небезызвестно тебе, превосходнейший, что потерпело оно; его, как Пенфея, растерзали какие-то в подлинном смысле демоны, Менады; его делят и подразделяют на части, как худые врачи своею неопытностью делают раны еще более неизлечимыми. Поэтому, поелику оно страждет от разделения, нужно уврачевать его как недужное. Потому граждане писали ко мне, прося поспешить; и необходимо идти не потому, что помогу чем-нибудь делу, но для того, чтобы самому избежать упрека, если оставлю без помощи. Ибо сам знаешь, что находящиеся в затруднительном положе­нии как легко предаются надежде, так скоры бывают на упреки всегда слагая вину на то, в чем сделано упущение.

Впрочем, и по этому самому надлежало бы мне свидеться с тобою и сообщить тебе свою мысль, лучше же сказать, попросить тебя, чтобы придумал ты что-нибудь отважное и приличное тво­ему благоразумию, не презрел нашего отечества, преклонившего колена, но, явясь в воинский стан, сказал со свойственным тебе дерзновением: «Не думайте, что вместо одной области приобре­ли вы две, потому что не из другого какого царства взяли другую, но поступили подобно человеку, который, приобретя себе коня или вола и потом рассекши его надвое, думает, что вместо одного стало у него два, между тем как не только не сделал двух, но испортил и одного»; а также и сильным при Дворе сказал бы: «Не этим способом расширяйте царство: сила не в числе, а в самих вещах». Ибо думаю, что теперь не обращают внимания на происходящее: одни, может быть, по незнанию истины, другие потому, что не хотят огорчить словами, и иные потому, что нет им дела до этого. А если бы можно было дойти тебе к самому царю, это всего лучше помогло бы делу и сообразно было бы с прекрасным предна­чертанием жизни твоей. Если же это сколько-нибудь трудно и по времени года, и по летам, с которыми, как сам говоришь, нераз­лучна леность, то нет никакого труда написать тебе. Почему, ока­зав помощь отечеству письмом своим, во-первых, сам в себе бу­дешь сознавать, что не преминул сделать все по мере сил своих, а потом и страждущим подашь достаточное утешение тем самым, что покажешь себя сострадательным.

Но если бы можно было самому тебе вступиться в дела и своими глазами увидеть горестное положение! Тогда, может быть, подвигнутый самою ясностью видимого, изрек бы ты какое-нибудь слово, приличное и высоте твоего духа, и унынию города. Не откажись же верить тому, что пересказываем мы. Подлинно, нам нужен Симонид или другой подобный стихотворец, умеющий трогательно оплакивать бедствия. Но что говорю: Симонид? Надлежало бы сказать, чтобы Эсхил или другой кто подобный ему, живо изображающий великость несчастия, стал ве­легласно сетовать. Прекратились у нас уже эти собрания, и речи, и сходбища на площади мужей ученых, и все, что делало прежде город наш именитым. Почему реже теперь увидишь, чтобы высту­пил кто на площадь из занимающихся обучением или витийством, нежели как видали прежде в Афинах — людей, заклейменных бесчестием или с нечистыми руками. А на место их введено ту­да невежество каких-то скифов или массагетов. Только и слы­шен голос объявляющих иск, подвергаемых взысканию, наказы­ваемых бичами. Крытые переходы, с обеих сторон оглашаемые печальными звуками, по-видимому, сами издают голос, стеная о происходящем. Опасение за самую жизнь не позволяет нам по­думать о том, что училища закрыты и по ночам не бывает осве­щения. Ибо немала опасность, когда с удалением властей, как с падением подпор, все рушится. И какое слово изобразит наши бедствия? Иные, и именно составляющие у нас не худую часть советодательного сословия, предаются бегству, вечное изгнание предпочитая Поданду. А когда говорю о Поданде, представляй себе лакедемонский Кеад (Кеадом называлась пропасть, в которую лакедемоняне низвергали пригово­ренных к смерти) или другую, самой природою изры­тую пропасть, если видал ты во Вселенной одну из тех пропастей, дышащих тлетворным воздухом, которые иным само собою при­шло на мысль называть Харониями (Название Харония первоначально принадлежало одному источнику в древнем Лациуме, которого воды издавали заразительные пары). Подобным чему-то тако­му представляй себе и этот Поданд. Итак, из трех частей одни спасаются бегством, поднявшись со своими женами и домами, другие уводятся как пленники, и это большая часть людей, знаменитых в городе; они составляют жалкое зрелище для друзей, на них выполняются желания врагов, если только действительно был у нас такой зложелатель. Остается же третья часть, и они-то, не перенося разлуки с людьми близкими и вместе сознавая себя бессильными удовлетворить своим нуждам, отрекаются от самой жизни.

Сие-то просим тебя сделать явным для всех, изобразить соб­ственным своим словом и со свойственным тебе дерзновением, на которое дает тебе право жизнь твоя; просим предсказать ясно, что если не переменят вскоре своего намерения, то не будет уже и тех, кому могли бы оказать свое человеколюбие. Этим или при­несешь ты пользу общему делу, или по крайней мере поступишь как Солон, который, не в состоянии будучи защищать оставлен­ных граждан, потому что городская крепость была уже взята, облекшись в оружие, сел у дверей и своим вооружением давал знать, что не согласен он на то, что сделано. Верно же знаю, что если кто и не примет теперь твоего мнения, то вскоре потом воспишет тебе самую высокую похвалу за доброе расположение и благоразумие, когда увидит дела исполнившимися по твоему предречению.