25. К Афанасию, епископу Анкирскому (Дружески и с любовию выговаривает Афанасию, что, не переписавшись и не объяснившись с ним лично или через людей близких, открыто пори­цает Василия, грозит ему и всем приходящим из Каппадокии разглашает, будто бы св. Василий пишет что-то зловредное. (Писано прежде 369 г.))

 Некоторые, пришедшие к нам из Анкиры (а их много, трудно даже и перечислить, притом все говорят единогласно), известили меня, что ты, любезная глава (как почтительнее выразить мне это), не с приятностию и не по обыкновению своему воспоминаешь обо мне. Но меня, как известно тебе, не поражает ничто челове­ческое, и всякая перемена не неожиданна для человека, который давно изведал немощь естества и удобство из одной противопо­ложности переходить в другую. Потому не ставлю того в велико, если изменилось нечто в наших отношениях, и вместо прежней себе чести слышу теперь укоризны и оскорбления. Показалось же мне действительно странным и необычайным твое ко мне до того изменившееся расположение, что гневаешься и досадуешь на меня, даже, как говорят слышавшие, грозишь мне чем-то. Угро­зам этим, скажу правду, много я смеялся. И совершенно стал бы ребенком, если бы убоялся подобных страхований. Страшным же и многоозабочивающим почел я то, что твоя во всем точность, которая, как был я уверен, соблюдена к утешению Церквей быть опорой правой веры и семенем древней и истинной любви, столько заимствовалась из настоящего положения дел, что хулы каких ни есть людей для тебя важнее дознанного обо мне долговремен­ным опытом, и ты без доказательств увлекаешься в нелепые подо­зрения. Что еще говорю: в подозрения? Кто негодует и грозит, как сказывают это о тебе, тот по-видимому обнаруживает в себе гнев не подозревающего, но ясно и неоспоримо уже уверившегося.

 Но, как сказал я, причину сему приписываю настоящему вре­мени. Ибо великий ли был труд, чудный мой, переговорить со мною о чем бы то ни было в кратком письме как бы одному на один или, если не хотел доверить подобного дела письму, вызвать меня к себе? А если непременно должно было вывести дело наружу и неудержимость гнева не давала времени к отсрочке, то можно было к объяснению со мною употребить посредником либо из людей близких и навыкших хранить тайну. Но те­перь кому из приходящих к вам по какой бы то ни было нужде не разглашают, будто бы пишу и слагаю что-то зловредное? А как утверждают пересказывающие речи твои слово в слово, то­бой употреблено это самое речение.

 Но сколько ни думаю сам с собою, ничем не могу объяснить себе этого. Почему приходит в ум и такого рода мысль: не из еретиков ли кто, злонамеренно подписав мое имя под своими сочи­нениями, огорчил правоту веры твоей и вынудил у тебя такое слово? А что писано мною против осмелившихся утверждать, что Сын и Бог в сущности не подобен Богу и Отцу, или против говоривших хульно, что Дух Святый есть тварь и произведение, на то, конечно, не согласился бы произнести сей укоризны ты, который подъял великие и славные подвиги за православие. Но сам ты разрешишь мое недоумение, если благоволишь ясно ска­зать имя того, кто ввел тебя в огорчение против меня.