151 (156). К Евагрию, пресвитеру (Хвалит Евагрия за попечение о мире, от которого и сам не отказывается, хотя не берет на себя исполнения сего дела, потому что оно выше сил его, требует долговременных усилий, и не одного человека, притом принадле­жит собственно Мелетию, архиепископу Антиохийскому, с которым он не может видеться, но к которому писать не отказывается, несмотря на то, что письмо его не может иметь важных последствий. Уверяет о себе, что ни с кем не имеет частных ссор; дивится, почему Евагрий не в обще­нии с Дорофеем; извещает, что нет у него человека для отправления в Рим. (Писано в 373 г.))

Столько далек я от того, чтобы скучать длиннотою писем, что письмо от удовольствия при чтении его показалось мне даже коротким. Ибо что приятнее для слуха имени мира? Или что священнолепнее и наиболее угодно Господу, как входить в совещание о подобных предметах? Поэтому тебе, принявшему такое прекрасное намерение и так ревностно принявшемуся за дело самое блаженное, да воздаст Господь награду, обещанную миротворцам. А о нас, честная глава, разумей так: что касается до желания и молитв о том, чтобы увидеть некогда день, в который все составят одно собрание, не разделяясь между собою мнения­ми, то в усердии сем никому не уступим первенства. Ибо подлинно были бы мы безрассуднейшие из всех людей, если б радо­вались разделениям и сечениям в Церквах и союза между чле­нами Тела Христова не почитали величайшим из благ. Впрочем, сколько есть в нас желания, столько, да будет тебе известно, не­достает у нас сил. Небезызвестно твоему совершенному благора­зумию, что болезни, усиленные временем, для исправления своего прежде всего требуют времени, а потом сильного и напряженно­го действования, если кто хочет дойти до самой глубины, чтобы с корнем истребить недуги в страждущих. Но ты знаешь, что го­ворю, и, если должно сказать яснее, не побоюсь сего. Укорененно­го в душах долговременным обычаем самолюбия не могут истре­бить ни один человек, ни одно письмо, ни краткое время. Ибо невозможно совершенное истребление подозрений и споров, про­изводимых противоречиями, без какого-нибудь достоверного по­средника в примирении. Если бы преизливалась на меня благо­дать и был я силен словом, делом и духовными дарованиями постыдить противников, то надлежало бы мне отважиться на такое дело.

Но, может быть, и тогда не присоветовал бы ты одному мне приступить к исправлению, потому что, по благодати Божией, есть епископ, которому преимущественно принадлежит попечение о Церкви. Но и он ко мне прийти не может, и мне отправляться к нему теперь зимою неудобно, или, лучше сказать, вовсе невозможно, не только потому, что тело у меня по причине долговременной болезни отказалось служить, но и потому, что переправы через Армянские горы в скором времени сделаются непроходимыми даже для людей, по летам весьма крепких.

Не откажусь же объяснить ему дело в письме. Впрочем, не ожидаю, чтобы от письма вышло что-нибудь важное, гадая о сем по строгой точности этого человека и по самому свойству писем, потому что пересылаемое слово, как обыкновенно, не может ре­шительно убедить. Ибо многое надобно высказывать, многое, напротив, выслушивать, решать встречающиеся недоумения и на место сего ставить что-нибудь твердое; а ничего такого не мо­жет сделать слово, в письме брошенное на бумагу бездействен­ным и безжизненным. Однако же, как сказал я, не поленюсь написать.

Знай же, истинно благоговейнейший и превозлюбленный мной брат, что у меня, по милости Божией, ни с кем нет частной ссоры. Ибо не знаю, чтобы любопытствовал я о тех винах, какие на каждом есть или взводятся на него. Почему вам следует обра­щать внимание на мою мысль как на мысль человека, который не способен делать что-либо по пристрастию и не предубежден к оклеветанию кого-нибудь; только было бы благоволение Господ­не и все делалось у нас по-церковному и в порядке.

Но опечалил меня возлюбленный сын наш, содиакон Дорофей, известив о твоем благоговении, что усомнился ты участво­вать с ним в общении. Впрочем, сколько припоминаю, у нас с то­бою не было речи о чем-либо подобном.

Послать на Запад мне совершенно невозможно, потому что никого не имею, способного к сему служению. Если же кто из Ваших братий берется взять на себя этот труд ради Церквей, то, конечно, знает он, к кому и с какою целью отправляется, от кого и какими должен запастись в дорогу письмами. А посмотрев вокруг себя, не вижу при себе никого. И желаю быть причисленным к седьми тысячам, не преклонившим колена пред Ваалом; впрочем, и моей души ищут налагающие руки свои на всех, но ради этого нисколько не уменьшу должного усердия к Церквам Божиим.