Наш обзор православной церковной музыки был бы неполным, если бы мы ограничились хоровым пением и не сказали ничего о колокольном звоне — единственном роде инструментальной музыки, который не только дозволяется Православной Церковью, но и является важной составляющей православного богослужения.

Колокол и било в Византии

   Типикон неоднократно упоминает о созыве на богослужение при помощи колоколов. 9–я глава Типикона называется «О еже како подобает знаменати на всяк день». Здесь говорится: «Пред вечером мало, кандиловжигатель взем благословение от настоятеля, знаменует в кампан»[288]. Изложение чина малой вечерни в 1–й главе Типикона начинается словами: «Прежде солнечнаго захождения дне субботнаго, приходит параекклисиарх, сиречь кандиловжигатель, к предстоятелю, и творит поклонение ему, знаменуя пришествием своим время клепания. И взем благословение, изшед клеплет в малый кампан»[289]. Описание рождественской службы сопровождается следующими указаниями: «При часе 7–м дне ударяет в великий кампан, и во вся тяжкая»; «о часе 10–м нощи бывает благовест, и потом трезвон во вся кампаны»[290]. На Богоявление параекклисиарх, согласно Типикону, «ударяет в великое и во вся тяжкая»[291]; а на Пасху «исходит и ударяет в великое и клеплет довольно»[292], после чего «ударяют во вся кампаны и тяжкая и клеплют довольно»[293].

   Термин «кампан» латинского происхождения и означает собственно «колокол». Термины же «великое» и «тяжкая» относятся к другому музыкальному инструменту, по–славянски называемому «клепалом» (глагол «клепати» означает «стучать», «указывать», «созывать»), или «билом» (от глагола «бити» — ударять). Этим термином обозначался ударный сигнальный инструмент из металла, камня или дерева, использовавшийся для созыва на богослужение.

   Практика созыва на богослужение при помощи била (греч. ση᾿ μαντρον, от σημαι᾿ νω — давать знак) существовала на христианском Востоке уже в IV веке: о ней упоминается в Уставе Пахомия Великого, у Иоанна Кассиана Римлянина, в ««Лавсаике» Палладия Еленопольского и в ряде других источников. Деревянное било до настоящего времени используется в греческих монастырях (в частности, на Афоне) для созыва монахов на богослужение. Различают великое ударение в деревянное било (брус длиной 2—4 метра, шириной от 10 до 90 см и толщиной 4—7 см), малое ударение в деревянное било (брус меньших размеров) и медное или железное ударение (при котором используется металлический брус — «железо»)[294].

   Деревянное било на Востоке нередко обозначалось словом ξυ᾿ λον («дерево»), а на Западе — термином lignum sacrum (букв, «священное дерево»). Не позднее VII века, наряду с билом, на Западе появляются колокола, которые постепенно вытесняют било из употребления. В Византии колокола появляются несколько позднее, однако в течение долгого времени их воспринимают либо как языческий атрибут, либо как чисто латинский обычай. В XII веке патриарх Феодор Вальсамон пишет: «У латинян, злостно отделившихся от нас и под действием сатаны огрубевших сердцами… существует другой обычай созывать народ в храмы. Ибо они употребляют один знак, разумею — кампан, который так называется от слова «кампос»«[295]. В последующие столетия к колоколам в Византии перестали относиться как к латинскому обычаю, однако во всеобщее употребление они так и не вошли; удары в деревянные и железные била оставались более распространенным способом созыва на богослужение.

   В славянских странах, напротив, колокола появляются довольно рано. Уже в середине X века арабский писатель Аль–Масуди указывает на различие между греками, находившимися под арабским владычеством, и славянами в использовании музыкальных инструментов для созыва на богослужение: «Славяне разделяются на многие народы; некоторые из них суть христиане… Они имеют многие города, а также церкви, где навешивают колокола, в которые ударяют молотком, подобно тому как у нас христиане ударяют деревянной колотушкой по доске»[296].

Колокольный звон на Руси

   Первые упоминания о колоколах на Руси встречаются в летописях начиная с XI века. По словам современного исследователя, «обычай звонить в колокола пришел на Русь с Запада, где существовал культ колоколов, где искусство колокольного литья считалось священной профессией, где колокола крестили, давали им личные имена»[297]. В XIV–XV веках небольшие колокола поступают на Русь с Запада через Новгород и Псков, а для выполнения заказов на изготовление более крупных колоколов на Русь прибывают мастера–литейщики — итальянцы и немцы. Со временем создаются свои производства, и уже к XVI веку Русь обходит все другие государства по числу и весу колоколов[298].

   На Руси, как и на Западе, колокола очеловечивались, им давали собственные имена (например, знаменитый колокол Сысой в Угличе). За провинность колокол могли наказать — высечь розгами, сослать в ссылку, вырвать у него язык (именно это произошло с углицким колоколом после того, как в 1593 году он возвестил о смерти царевича Димитрия)[299].

   В то же время церковный колокол воспринимался как священный предмет, к которому относились с почтительным благоговением. Колоколу приписывалась чудотворная сила, считалось, что он способен своим звоном предотвращать стихийные бедствия и отгонять от людей вражью силу. «Чин благословления кампана, сиесть колокола или звона», содержащийся в Большом Требнике, включает диаконские прошения «о еже подати ему благодать, яко да вси слышащие звенение его, или во дни, или во нощи, возбудятся ко славословию святаго имени Божия»; «о еже гласом звенения его утолится и утишится и престати всем ветром зельным, бурям же, громом и молниям, и всем вредным безведриям, и злотворенным воздухом», «о еже отгнати всю силу, коварства же и наветы невидимых врагов, от всех верных своих глас звука его слышащих, и к деланию заповедей своих возбудити я». А в молитвах, следующих за ектенией, священник произносит:

   И ныне, Владыко Пресвятый… и кампан сей… благодатию всеосвяшаюшаго Твоего Духа благослови и освяти, и влей в онь силу благодати Твоея, да услышавши вернии раби Твои глас звука его, в благочестии и вере укрепятся, и мужественно всем диавольским наветом сопротивостанут… Аа утолятся же и утишатся и престанут нападающие бури ветренныя, грады же и вихри, и громы страшнии, и молния, и злорастворенныя и вредныя воздухи гласом его…

   И ныне, Пресвятой Владыка… колокол сей… благодатью всеосвяшаюшего Духа Твоего благослови и освяти и влей в него силу благодати Твоей, чтобы верные рабы Твои, услышав звук голоса его, укреплялись в благочестии и вере и мужественно противостояли всем дьявольским наветам… Пусть же от голоса его успокоятся и прекратятся все бури ветров, грады и вихри, страшные громы и молнии, ненастная и вредная погода…

   Владыко Боже Отче Вседержителю, Иже трубным гласом седмию жрец идущих пред кивотом свидения, Иерихонским твердым стенам пасти и разрушится сотворил еси… Ты и ныне кампан сей небесным Твоим благословением исполни, яко да глас звенения его услышавше противныя воздушныя силы далече от град верных Твоих отступят… трескания же молний, нападение града и вся вредная воздухов злорастворения… да утолятся, утихнут и отступят.[300]

   Владыко Боже, Отец Вседержитель, Который сделал так, что благодаря звуку труб семи жрецов, идущих перед ковчегом завета, пали и разрушились твердые стены Иерихона… Ты и теперь наполни этот колокол Твоим небесным благословением, чтобы, услышав голос звона его, сопротивные воздушные силы далеко отступили от городов верных Твоих… громыхания же молний, выпадение града и все стихийные бедствия… да прекратятся, утихнут и отступят…

   Помимо упоминания об Иерихонских трубах (см.: Нав 6:1–19), «Чин благословения кампана» включает также чтение из книги Чисел, где содержится следующее повеление Божие: Сыны Аароновы, священники, должны трубить трубами: это будет вам постановлением вечным в роды ваши… И в день веселия вашего, и в праздники ваши, и в новомесячия ваши трубите трубами при всесожжениях ваших, и при мирных жертвах ваших; и это будет напоминанием о вас перед Богом вашим (Чис 10:8; 10). Таким образом, колокол воспринимается как преемник ветхозаветных труб, выполнявших сигнальные и иные функции, связанные как с военными действиями, так и с богослужебным культом.

   Своего наивысшего расцвета искусство колокольного звона на Руси достигло в XVI–XIX веках. К этому времени наиболее употребительными стали языковые колокола, издававшие звон благодаря удару языка по корпусу колокола, остававшемуся неподвижным (или почти неподвижным) во время звона. Языковые колокола постепенно вытеснили более древние, заимствованные с Запада «очепные» колокола, из которых звук извлекался посредством раскачивания самого колокола, ударявшегося о неподвижно висевший язык. Наборы языковых колоколов разной величины составляли непременную принадлежность звонниц и колоколен, пристраивавшихся к крупным храмам и соборам. Колоколами управляли либо непосредственно с колокольни (звонницы), либо с земли, для чего к языкам колоколов прикрепляли канаты. Для извлечения звука из большого количества колоколов звонарь пользовался пальцами обеих рук, а также правой ногой (как правило, ногой приводился в движение язык наиболее мощного и тяжелого колокола). Нередко для управления большим количеством колоколов привлекалось несколько звонарей.

   Приезжавшие в Россию в XVI–XVII столетиях иностранцы восхищались мощью и размерами русских колоколов. Польский военачальник Самуил Маскевич, воевавший на стороне Лжедимитрия, в своих мемуарах описывает колокольню Ивана Великого:

   Прочих церквей считается в Кремле до двадцати; из них церковь Св. Иоанна, находящаяся среди замка, замечательна по высокой каменной колокольне, с которой далеко видно во все стороны столицы. На ней 22 больших колокола; в числе их многие не уступают величиною нашему Краковскому Сигизмунду; висят в три ряда, одни над другими, меньших же колоколов более 30. Непонятно, как башня может держать на себе такую тяжесть. Только то ей помогает, что звонари не раскачивают колоколов, как у нас, а бьют их языками; но чтоб размахнуть иной язык, требуется человек 8 или 10. Недалеко от этой церкви есть колокол, вылитый из одного тщеславия: висит он на деревянной башне в две сажени вышиною, чтоб тем мог быть виднее; язык его раскачивают 24 человека[301].

   Производство колоколов в России достигло огромных размеров в XVIII–XIX веках. На рубеже XIX и XX веков в России действовало около двадцати колокололитейных заводов, а общее количество колоколов русских храмов и монастырей исчислялось, по–видимому, сотнями тысяч:

   К началу XX века Российская держава становится поистине колокольным государством, превосходящим по количеству, весу и гармонии колокольных подборов как буддийский Восток, так и христианский Запад. За свою многовековую историю колокола в России из примитивных и малоблагозвучных сигнальных приспособлений переросли в сложный и совершенный инструмент, достигавший порой весьма значительных размеров[302].

   По всей Руси славились ростовские звоны. Отлитые в XVII веке, колокола ростовского Успенского собора сохранились по сей день. Колокола отливались по определенному плану, так чтобы все вместе они составляли стройный ансамбль. Полная звонница включает следующие колокола: Сысой — 2000 пудов (отлит в 1689), Полиелейный — 1000 пудов (1683), Лебедь — 500 пудов (1682), Баран — 80 пудов (1654), Красный — 30 пудов, Козел — 20 пудов, а также четыре безымянных и два «зазвонных» колокола меньших размеров. Значительно позже (1856) был отлит колокол Голодарь, весом 171 пуд и 5 фунтов: в него звонили в Великий пост[303]. Праздничный трезвон Успенского собора записал в конце XIX века знаток колокольного дела ростовский протоиерей Аристарх Израилев:

   Приведенная запись весьма условна, поскольку каждый колокол, помимо основного тона, включает в себя многочисленные обертоны, не укладывающиеся в обычную шкалу темперированного звукоряда. Именно в этом — секрет того особого воздействия, которое звук колокола оказывает на слух человека:

   Можно говорить о некотором основном тоне колокола, по которому оценивается высота его звучания: к нему всегда приложен богатый и характерный набор добавочных чистых тонов, более низких и более высоких… Отсюда — богатство оттенков, разнообразие тембров, которые позволяют различать голоса колоколов, даже совпадающих по высоте основного тона, богатство эпитетов, которыми мы характеризуем их звучание: звонкое, глухое, резкое, мягкое…[304]

   У каждого колокола — своя уникальная обертоновая гамма, не повторяющаяся ни в одном другом колоколе и не соответствующая обертоновой гамме темперированных инструментов, включающей октаву, дуодециму, двойную октаву, двойную дециму и т. д. Более того, «колокола нельзя однозначно отнести ни к той группе музыкальных инструментов, которые имеют определенную высоту основного тона и гармонические обертоны, ни к той, которые их не имеют. Преобладающий по силе тон в спектре колокола есть, но он в значительной степени завуалирован негармоническими обертонами»[305].

   Данные выводы основаны на изысканиях выдающегося знатока колокольного дела К.К. Сараджева (1900—1942), чья деятельность приходится на 1920—1930–е годы, когда по всей России взрывались храмы, а колокола сбрасывались с колоколен и варварски уничтожались. Пытаясь сохранить московские колокола от гибели, Сараджев предпринял героический труд по их каталогизации. Кроме того, он устроил показательную звонницу, при помощи которой давал «колокольные концерты», ходатайствовал в Наркомпросе о разрешении на открытие звонницы в Парке культуры и отдыха. Искусство Сараджева красочно описала Анастасия Цветаева, сестра великой поэтессы, в повести «Сказ о звонаре К.К. Сараджев московском»:

   Большой церковный двор в одном из замоскворецких переулков медленно наполнялся народом… Мороз пощипывал. Люди постукивали нога о ногу. Ожиданье становилось томительным. И все–таки оно взорвалось нежданно. Словно небо рухнуло! Грозовой удар! Гул — и второй удар. Мерно, один за другим рушится музыкальный гром, и гул идет от него… И вдруг — заголосило, залилось птичьим щебетом, заливчатым пением каких–то неведомо больших птиц, праздником колокольного ликования! Перекликанье звуков, светлых, сияющих на фоне гуда и гула! Перемежающиеся мелодии, спорящие, уступающие голоса. Это было половодье, хлынувшее, потоками заливающее окрестность… Оглушительно–нежданные сочетания, немыслимые в руках одного человека! Колокольный оркестр!.. Подняв головы, смотрели стоявшие на того, кто играл вверху, запрокинувшись, он, казалось, летел бы, если б не привязи языков колокольных, которые он держал в самозабвенном движении, как бы обняв распростертыми руками всю колокольню, увешанную множеством колоколов. Они, гигантские птицы, испускали медные, гулкие звоны, золотистые, серебряные крики, бившиеся о синее серебро ласточкиных голосов, наполнивших ночь небывалым костром мелодий. Вырываясь из гущ звуков, они загорались отдельными созвучиями, взлетавшими птичьими стаями, звуки — все выше и выше наполняли небо, переполняли его…[306]

   Сараджеву принадлежит уникальный труд — «Список индивидуальностей больших колоколов всех колоколен г. Москвы». Этот труд не был опубликован при жизни автора: он сохранился в виде рукописи в архиве Института русской литературы (Пушкинского дома) и увидел свет лишь в 1977 году. Обладавший сверхтонким слухом, Сараджев различал в московских колоколах от шести до двадцати шести обертонов (как правило, чем больше колокол, тем большее количество обертонов он содержит). В общей сложности Сараджев обследовал 295 колоколен и записал звукоряды 317 колоколов. Многие из этих колоколов были уничтожены еще при жизни Сараджева, другие после его смерти. Таким образом, записи Сараджева, подобно надписям на надгробных плитах, остались единственной памятью о существовании этих колоколов–мучеников, разделивших судьбу всей Церкви и сотен тысяч ее членов в эпоху жесточайших гонений на веру.

   Рукопись Сараджева позволяет составить некоторое представление не только о звуковом спектре колоколов, но и о подборе колоколов для одной звонницы (в нескольких случаях Сараджев дает более чем по одному колоколу из подбора). Наиболее интересен подбор колоколов на Колокольне Ивана Великого в Московском Кремле, где самый большой колокол включает, помимо основного тона, 26 обертонов:

   В данном конкретном случае основные тона нескольких колоколов выстраиваются в хроматический звукоряд (при всей условности перенесения звука колоколов на нотный стан). Иными словами, при подборе колоколов данной звонницы старались обеспечить максимальное разнообразие тонов, причем даже расстояние в малую секунду не воспринималось как диссонанс. Любопытно, что старые мастера звона остро чувствовали, какие колокола подходят друг к другу, а какие нет, то есть существовало четкое представление о «колокольном консонансе». Но сформулировать правила такого консонанса, который «весьма диссонантен в классическом понимании этого термина»[307], по–видимому, вообще невозможно.

   Колокольный звон разделяется на несколько видов или жанров. Благовестом называются равномерные удары в один и тот же колокол (благовест совершается перед началом всякого богослужения, но в праздники благовест переходит в звон, а в будни не переходит). Перезвон — это поочередные удары в разные колокола: от самого низкого до самого высокого. Перебор — поочередный звон во все колокола в нисходящем порядке, после чего ударяют во все колокола вместе. Трезвоном называют наиболее торжественный, праздничный звон в несколько (5, 10, 12 и более) колоколов. Что же касается термина «звон», то он применяется ко многим видам разноритмичных ударов в несколько колоколов. В соответствии со своим назначением звоны могут иметь собственные наименования: красный (пасхальный, торжественный, особенно красивый), встречный (бывающий на встречу архиерея), водосвятный (к водосвятному молебну), погребальный, молебный и др. Некоторые ростовские звоны связаны с именами митрополитов или известных звонарей: Ионафановский, Акимовский, Егорьевский, Ионинский.

   Характер звона в значительной степени определяется высотой и мощью используемых колоколов. Но не менее важными являются другие составляющие звона — его ритм и темп. Пасхальный звон, напримеР. Х.рактеризуется подвижным темпом, использованием высоких колоколов и мелких долей. Для погребального звона, напротив, характерно использование медленного темпа, крупных долей и низких тембров. Благодаря богатству и разнообразию тембров, ритмов и темпов мастерам колокольного звона удавалось передавать самые разные состояния — от тревоги (удары в набат) и скорби (погребальный звон) до торжественной радости и ликования (праздничный или пасхальный трезвон).

   Ритм колокольного звона основан на сочетании долей, кратных основной доле. Так, например, приведенный выше Акимовский звон содержит восьмые (наиболее мелкая доля), четверти, половины и целые (наиболее крупная доля). На один удар Красного колокола приходится по два удара колоколов Лебедь, Полиелейный, Сысой и Голодарь, два или шесть ударов Безымянных и восемь ударов Зазвонных колоколов. Как правило, мелкие доли поручаются наиболее высоким и звонким колоколам, крупные — наиболее низким и мощным (хотя в Акимовском звоне наиболее крупная доля оказывается у колокола среднего тембра).

   Колокольный звон употребляется не только перед богослужением, но и во время богослужения, возвещая о наиболее важных его моментах. В частности, во время литургии в колокола звонят на евхаристическом каноне. На всенощном бдении звон полагается в начале утрени, а во время пения полиелея положен праздничный трезвон. Сочетание трезвона, совершаемого вне храма, с пением внутри него создает неповторимый акустический эффект, придавая соответствующим моментам богослужения праздничный и торжественно–ликующий характер.