Во­прос 17. О том, что должен быть воздержанным и от смеха

 Предаваться неудержимому и неумеренному сме­ху — знак невоздержности, необузданных движений и не сокращаемого строгим разумом надмения в душе. Душевную радость изъявить светлой улыбкой не про­тивно приличию, насколько только выражается напи­санное: «Веселое сердце делает лице веселым» (Притч.15, 13). Но смеяться громко, всем телом приходить в невольное сотрясение свойственно человеку необузданному, неискусному, не умеющему владеть собою. Это рассуждение подтверждает мудрейший Соломон, говоря: «Глупый в смехе возвышает голос свой, а муж благоразумный едва тихо улыбнется» (Сир. 21, 23). И Екклезиаст, предотвращая такой род смеха, кото­рым всего более сокрушается душевная твердость, гово­рит: «О смехе сказал я: «Глупость»« (Еккл.2, 2), «смех глупых то же, что треск тернового хвороста под котлом» (Еккл.7, 6). И Господь, хотя понес на Себе необходимые немощи плоти и все, что служит свиде­тельством добродетели, например утомление и жа­лость к скорбящим, однако же, сколько видно из евангельской истории, не позволял себе смеха, а на­против того, возвещал горе предающимся смеху (см. Лк.6, 25).

 Не должно же вводить вас в заблуждение одинако­вое наименование «смех». Ибо Писанию обычно назы­вать нередко смехом душевную радость и веселое рас­положение при получении благ. Так Сарра говорит «смех сделал мне Бог» (Быт. 21, 6); и: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк. 6, 21). Таково место у Иова: истинные же уста «наполнит смехом» (Иов. 8, 21). Ибо сии именования употреблены в означении веселия при душевной радости.

 Посему кто выше всякой страсти, не дозволяет себе никакого раздражения, производимого удоволь­ствием, но твердо и неослабно избегает всякого вред­ного наслаждения, тот совершенный воздержник, и такой человек, как очевидно, свободен от всякого гре­ха. А иногда надобно удерживаться даже от дозволен­ного и необходимого для жизни, когда воздержание имеет в виду пользу братии наших. Так апостол гово­рит: «если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек» (1Кор. 8, 13), и имея право «жить от благовествования», он не пользовался правом, «дабы не поставить какой преграды благовествованию Хрис­тову» (1Кор. 9, 14, 12).

 Итак, воздержание есть истребление греха, отчуж­дение от страстей, умерщвление тела даже до самых естественных ощущений и пожеланий — начало ду­ховной жизни, податель вечных благ, уничтожающий в себе жало сластолюбия, потому что великая приман­ка к злу есть сластолюбие, ради которого всего более мы, люди, падки ко греху, которым всякая душа, как удою, увлекается в смерть. Посему кого не преклоняет к себе и не разнеживает сластолюбие, тот чрез воздер­жание преуспел вовсе избежать грехов. А если избе­жал большей части и преобладается одним, то он еще не воздержник, равно как не здоров тот, кого беспоко­ит одна телесная немощь, и не свободен тот, над кем есть хотя один какой бы то ни было господин.

 Прочие добродетели, совершаемые втайне, редко делаются известными людям, но воздержание делает заметным воздержного при самой с ним встрече. Ибо как борца отличают полнота и доброцветность тела, так сухость тела и бледность, происходящая от воздер­жания, доказывают о христианине, что он действи­тельно подвизается в заповедях Христовых, в немощи тела преоборая своего врага и являя силу в подвигах благочестия, по сказанному: «когда я немощен, тогда силен» (2Кор. 12, 10).

 Сколько пользы видеть только воздержника, кото­рый едва и слегка прикасается к необходимому для жизни, как бы совершает тяжкое служение природе, скучает временем, употребляемым на это, и тотчас убегает из-за стола к занятию делами! Думаю, что душу не привыкшего воздерживать чрево не может никакое слово так тронуть и привести к исправлению, как одна встреча с воздержным. И сие-то, кажется, значит есть и пить во славу Божию (см. 1Кор. 10, 31), так чтобы и за трапезой светились добрые дела наши к прославлению Отца нашего, Иже на небесех (см. Мф. 5, 16).