(Библия и наука — Библия и история — Незавершенность и постепенность нравственных наставленийв Ветхом Завете — Религия Израиля — плод Откровения)

Нам не хотелось бы, чтобы у читателя, который найдет в этой книге собранными и сопоставленными некоторые из трудных страниц Ветхого Завета, осталось ложное и чрезвычайно озадачивающее впечатление, что вся Библия полна трудностей и проблем и представляет собой нечто вроде зашифрованного текста, доступного лишь немногим посвященным счастливцам.

На самом деле эти трудные страницы — только незначительные вкрапления на совершенно ясном фоне. Большая часть священной книги может быть непосредственно понята и оценена читателем любой эпохи с литературной, художественной и исторической точки зрения, и в особенности с точки зрения религиозной.

Основные религиозные идеи, величественная ткань библейского повествования, отзвук, почти всегда тревожный, изменчивых исторических обстоятельств Израиля, его мудрость, но чаще тирания и моральный упадок как царей, так и их подданных, проблески восточной пышности при политических и военных успехах, но чаще иноземные вторжения и изгнания на чужбину, и все это с вкраплениями живописных картинок пастушеской и семейной жизни; грозные выступления пророков, обличающие разврат городов и социальную несправедливость, свежий лиризм псалмов, в которых поэзия вырастает в молитву; исполненные здравого смысла и реализма наблюдения и увещания книг Премудрости — все это вещи настолько легкие, очевидные и ясные, что большего и желать нельзя.

Если бы Ветхий Завет был так труден, как многие думают, было бы непонятно, каким образом он мог в течение более чем Двух тысячелетий питать религию, культуру, искусство бесчисленных поколений.

В общем, главная наша вина перед Ветхим Заветом заключается в том, что мы подходим к нему с желанием найти в нем Удовлетворительный ответ на нашу научную или историческую любознательность, либо методическое и законченное изложение религиозного и нравственного учения.

Но если все это не совпадает с намерениями священного автора, кто же виноват в нашем разочаровании? Очевидно, мы сами, недостаточно просвещенные читатели. Но мы получаем щедрое вознаграждение за это разочарование, потому что взамен божественная книга предлагает нам вот что: раскрытие религиозного смысла вселенной и истории человечества, поразительное свидетельство об уникальном и парадоксальнейшем событии — сверхъестественном внедрении божественного Слова и божественного действия в религиозные и нравственные представления человечества и в самый ход индивидуальной и социальной жизни человека.

Библия и наука

I) — Прежде всего, рассмотрение избранных для анализа страниц Библии нисколько не удовлетворит нашу научную любознательность. Вместо истории образования земной коры, или небесного свода, или постепенного развития жизни, вместо точного рассказа о происхождении человека, Библия дает нам только описания, образные и поэтические, отражающие народные, а вовсе не научные представления древнего Востока. Но зато какие открылись горизонты благодаря появлению подлинного суждения — критерия всех вещей.

В самом деле, Ветхий Завет открывается утверждением: «В начале сотворил Бог небо и землю», т. е. все вещи. Следовательно: «все, что не есть Бог, есть от Бога». Поистине, совершенно невозможно исчерпать все религиозное и жизненное значение этого утверждения, в сущности очень простого.

Всеми фибрами своего существа, во всех своих положениях, на всех этапах своей деятельности видимые и невидимые создания целиком происходят от Бога. Космогония Моисея подчеркивает это постоянно. Слово Божие создает все, благословение Божие оплодотворяет все (ср. Быт 1, 22-28). Поэтому вся Вселенная «хороша весьма» (Быт 1, 31). В вещах нет никакой скрытой слепой или злой силы. Зрелище громадности и сложности вселенной, ужасающее человека древнего Востока и вооружающее его магическими противоядиями, библейского человека, напротив, побуждает благоговеть перед Создателем, восхищаться Им, восхвалять и благодарить Его, и в этом-то в точности и состоят смысл и назначение вселенной.

В центре видимого мира, тесно с ним связанный, но господствуя над ним, стоит человек. Никакая другая книга не содержит таких подчеркнуто антропоцентричных (конечно, антропоцентризм этот относителен) представлений о мире, как Библия. «На полняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт 1, 28). Но это — только благодаря той частичке божества, которая находится в человеке, ведь он, извлеченный «из грязи», возведен к достоинству образа и подобия Божьего! (Быт 1, 26-27).

Но самое лучшее вознаграждение за наше научное разочарование — то, что именно среди этих, поистине народных описаний явлений природы, мы находим такую высокую и совершенную идею Бога, что ее просто не с чем сопоставить во всей дохристианской неизраильской культуре.

Во всякой религиозной системе открытие Бога более или менее связано с созерцанием вселенной (ср. Рим 1, 19-20), но очень скоро это открытие затемняется заблуждением, когда дело доходит до попыток установить, как соотносятся между собой мир и Божество: натурализм, политеизм, идолопоклонство, пантеизм и т. п.для всех этих религиозных представлений становится камнем преткновения суждение о соотношении видимого мира с высшим Началом. Автор Книги Премудрости осознает, как трудно обнаружить ту точку, в которой они сходятся:

«Подлинно суетны по природе все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли познать Сущего» (13, 1).

«Впрочем, они меньше заслуживают порицания, ибо заблуждаются, может быть, ища Бога и желая найти Его: потому что, обращаясь к делам Его, они исследывают и убеждаются зрением, что все видимое прекрасно» (13, 6-7).

Но на первой же странице Библии мы находим искусное повествование о сотворении мира, в котором перед глазами читателя предстает предельно четко очерченный образ Бога — единого, вечного, личного, трансцендентного, всемогущего, промыслительного.

Именно эта сокровищница религиозных идей, кратко изложенных в нескольких причудливых стихах книги Бытия, дает простодушному, необразованному еврейскому пастуху преимущество перед Платоном и Аристотелем, а нам, позднейшим читателям, предлагает не естественно-научную систему, а основы метафизики.

Библия и история

II) — Ветхий Завет не сможет удовлетворить и нашу историческую любознательность.

Хотя в Библии с начала до конца тянется длинный и разнообразный ряд исторических фактов, мы будем разочарованы в наших попытках найти какие-нибудь действительно интересные подробности. Напрасными, например, будут наши усилия восстановить по библейским данным хронологию эпохи, предшествующей Давиду: хлопоты эти словно вызывают добродушную и загадочную улыбку у всех этих чисел, кратных 40, как бы скандирующих век за веком в ритме человеческих поколений, пока почтенные страницы наполняются длинными списками неизвестных имен, спасенных от тысячелетнего забвения.

Итак, перед нами история, проходящая сквозь призму миросозерцания, совсем непохожего на наше. Эта призма что-то открывает, а что-то скрывает. И чем отдаленнее доходящие до нас события, вплоть до самых давних доисторических времен, тем более фрагментарно и скупо их отражение, так что становится уже невозможно установить, на какой срок они реально удалены во времени. Можно даже задать вопрос, не намеренно ли эти наиболее отдаленные события переданы сквозь ту же дымку символизма и поэзии, которая и заволакивает, и раскрывает конечные судьбы человеческой истории.

Побуждаемые требованиями нашего западного научного современного вкуса, мы рассмотрим характерные черты мировоззрения, которое передало нам эти воспоминания о далеком прошлом, чтобы попытаться найти то, что могло ускользнуть от сита библейской историографии и что нам, на самом деле, так интересно.

Но мы продолжаем утверждать, что, несмотря на эту странную манеру изложения исторических событий — и даже благодаря этой странности — история человечества и Израиля наполняется в Библии четко различимым религиозным смыслом. Грех, запятнавший род человеческий у самых его корней, проявляется, по мере развития общества так называемой библейской праистории (Быт 1-11), в своих социальных аспектах: убийство, угнетение, осквернение любви, политические раздоры. И вот Бог находит нужным вмешаться и постепенно отбирает среди народов группу людей, на которую возлагается долг пронести через века светоч веры в единого Бога и надежду на прощение и прославление.

Таким образом, библейская история, каково бы ни было ее литературное выражение, стала объективной рамой, в которую вставляется божественное Откровение истин о наших отношениях с Богом, нашем нравственном поведении и нашей судьбе в вечности.

Незавершенность и постепенность религиозных и нравственных наставлений в Ветхом Завете

III) — Мы не найдем в Ветхом Завете собрания религиозных и нравственных наставлений, органически выраженного в систематичной и окончательной формулировке. Кто-то, может быть, останется разочарованным в своем ожидании получить нечто вроде полного и цельного катехизиса. Но именно в этом кажущемся беспорядке и несовершенстве мы видим чудесный, единственный в своем роде факт и доказательство божественного происхождения Ветхого Завета.

Вкратце суть этого факта можно изложить следующим образом: религия и нравственность Ветхого Завета постоянно открыты и устремлены к дальнейшему совершенствованию, предел которого находится вне самого Ветхого Завета. В истории человечества все другие религиозные устройства и воззрения предстают, как конечная точка; религия Израиля, напротив, в каждый момент своей тысячелетней истории, на каждой странице сорока шести книг Ветхого Завета являет собой исходную точку, как бы ступень восходящей лестницы; эта ступень обладает имманентной ценностью, но она ценна и тем, что позволяет сделать следующий шаг наверх.

Больше того: в то время, как религия Ветхого Завета предстает в восходящем движении, история всех других религий показывает нам их, напротив, в состоянии прогрессирующего разложения и упадка. Признаем вместе с ап. Павлом (Рим 1, 19-20), что, вдохновляемые созерцанием творения, все народы составляют себе какое-то представление о Боге. В том же Послании к Римлянам (2, 14-15) апостол допускает, что люди способны распознать наиболее существенные черты нравственных обязанностей. Добавим, что встречались некоторые особо одаренные личности, которые возвысились до очень высоких и благородных понятий и о Божестве, и о нравственной жизни. Но приходится признать, что в целом история религий свидетельствует об их регрессе.

Религиозное чувство человечества как бы уводят куда-то в сторону три силы, которые, по-видимому, крепко укоренены в падшей природе человека. Эти силы суть: склонность к магии, склонность к превращению религии в социальный навык, склонность к отъединению религии от нравственных обязательств.

а) Магия есть притязание человека поставить себе на службу оккультные силы. Следовательно, она предполагает существование в мире неизвестных сил, находящихся в очень неясных отношениях с Божеством, иногда даже как будто неподвластных Ему. В то же время считается, что человек способен подчинить их себе посредством известных формул и обрядов. Следовательно, магия есть форма утилитаризма, которая выражается не в молитве, а в принуждении. Таким образом, перед нами — антипод религии, ведь в ее рамках человек, осознающий свою ущербность и немощь, обращается к высшим силам с мольбой о даровании ему того, что только в их власти дать или не дать. Итак, магия это некий болезнетворный росток, который совершенно искажает и извращает религию. В наши дни история и этнография свидетельствуют о присутствии магии почти во всех религиях, пусть даже в производных и поздних формах.

б) Стремление превратить религию в племенной или национальный обычай приводит к тому, что свежее и свободное поклонение Божеству кристаллизуется в традиционные обрядовые формы, которыми дорожат как общественным достоянием. Обряды и праздники, соприсущие религии как социальному явлению, утрачивают свое глубокое значение и переходят в область фольклора, становясь чем-то вроде нашей рождественской елки. И тогда религия не есть более признание абсолютной зависимости творения от своего Творца и вытекающее из этого стремление, никогда неудовлетворяющееся и все более настойчивое, найти то, что угодно Божеству; она вырождается в пассивное и внешнее соблюдение традиций племени или нации. Всем национальным религиям в большей или меньшей степени угрожает эта опасность.

в) Стремление к отделению религиозной жизни от нравственных обязательств, быть может, самая распространенная и самая современная из форм вырождения религии. Нет необходимости долго распространяться об этом, потому что повсюду встречается сосуществование религиозного духа и совершенно ему несоответствующей нравственной практики. Набожность и несправедливость, фанатизм и жестокость, поклонение и оргия часто соединялись и соединяются, благодаря удобному, но недопустимому компромиссу, в одном и том же лице, а иногда и в одном и том же деянии. Таким образом, ослабление понимания и чувства греха приводит к тому, что религия лишается своего самого обязывающего и человечного компонента.

Этот общий психологический закон деградации религиозного чувства в массах не смогли преодолеть даже нововведения великих религиозных реформаторов. Наоборот, сами эти нововведения пали жертвой рокового нисходящего движения. Так, монотеистическая реформа Аменофиса IV (ср. пар. 71, прим. 16) была побеждена старыми египетскими суевериями. Так же и подлинная мысль Зороастра, которая, насколько это видно из древнейшей части Авесты, была почти монотеистической, в менее древних частях оказывается засоренной иранским политеизмом, которого народ никогда не забывал. А во что превратили массы нравственную проповедь Будды?

Религия Израиля — плод Откровения

На фоне этого общего стремления всех народов к снижению и искажению религиозного духа во всей своей оригинальности предстает религиозное развитие Израиля. Стало быть, характерное для него восходящее движение можно объяснить никак не естественной склонностью человеческого духа, но исключительно вмешательством Откровения.

Сравнение пояснит нашу мысль.

Предположим, что, стоя на вершине холма, мы охватываем взором большую часть течения реки. Река широкая, течет медленно, и на поверхности воды мы различаем стволы, оторванные бурей густые ветви, всякие обломки. Все это движется в одном направлении: по течению. Время от времени порыв ветра покачивает стволы, ветки и обломки. Они сталкиваются, потом вдруг как будто плывут обратно. Вот обломок или ветка застревают в прибрежном песке и словно устраиваются на отдых, а другие продолжают свое неизбежное движение все в том же направлении. Это естественно. Иначе и быть не может, потому что их увлекает вода. Но вот, напрягая зрение, мы видим вдали, там, где исчезают ветки и обломки, какое-то черное пятнышко, которое медленно приближается, следуя в противоположном направлении. Что же это такое? И как может двигаться не какое-нибудь мгновение, а упорно и непрерывно, в направлении, противоположном течению, ловко обходя препятствия? Возможен только один ответ: на этом плоту или на этой лодке есть разумное существо, способное плыть против течения, преследуя вполне определенную цель.

Так мы обнаруживаем несомненный признак вмешательства Бога и Его откровения в религиозную историю народов. Мы видим, как в течение тысячелетий они уклонялись от истины все по тем же роковым путям: магия, обычай, безразличие к нравственности. От времени до времени — колебание; кто-то находит осколок истины: монотеизм некоторых мыслителей, любовь стоиков к добродетели, жажда очищения в платонизме, презрение к земным ценностям у индийских философов. Но ничто не оказывает действенного сопротивления общему падению религиозного чувства масс. Время от времени какое-нибудь дерево застревает и прекращает свое движение. Это религии внешних обрядов, окаменевшие в неподвижности, без всякой надежды.

Но вот внезапно в маленьком племени полукочевников, бродящем между сирийской пустыней и южной Палестиной (см. пар. 70 и 71) рождается монотеистическая идея. Кто-то скажет: «Ничего удивительного, это случайность, пройдет. Это племя в конце концов примет воззрения своих соседей». Через несколько веков племя стало небольшим народом и продолжало держаться той же идеи. Появился у него и закон, основанный на этой идее, нравственный декалог, место культа. Скажут еще: «Странно, но это пройдет; политические и культурные контакты с великими народами передней Азии заставят Израиль войти в общее русло». Однако спустя несколько веков из недр этого народа выходят пророки. Еще одно необъяснимое психологическое явление! Речь идет не об одном или нескольких мечтателях. Череда их тянется через столетия, таких разных, но верных одной прогрессивной идее. Монотеистическая религия в безопасности и уже приобретает ясные очертания: божественное Провидение, нравственные обязательства, награда, мессианизм. Наконец, приходит Христос. Он приходит, как Лицо, ожидавшееся веками, и несет радостную весть об общем Искуплении, животворящую волну Благодати, великую программу любви. Религиозное наследие Израиля не только остается нетронутым, но, окрепнув и обретя новую, невероятную ценность, оно отправляется на завоевание мира.

Так почему же эта идея шла против течения, всегда в одном и том же направлении, как будто следуя предначертанному плану? Откуда эта неизменная верность плану в тысячелетнем путешествии? Конечно, не от благоприятных обстоятельств и особого нрава израильтян. Достаточно прочесть несколько страниц из книги Царств или Иезекииля, чтобы измерить ту притягательную силу, которой обладали для этого народа самые грубые суеверия. И часто, даже слишком часто эта завораживающая сила рождала грех. Так почему же религиозная идея не была вовлечена в общее падение?

Вмешался Бог. Говорил Бог. Это — божественное Откровение. В глазах историка оно не раскрывается сразу, как внезапный театральный эффект; напротив, оно проявляется, как мысль в развитии, которая идет вперед медленно, прерывисто и никакая из тех сил, которые тяготеют над другими человеческими религиозными идеями, не может заставить ее отклониться от своего пути. Таким образом, за исключением нескольких необычайных и ярких событий, уместных в конкретных обстоятельствах, Бог проникает в историю почти незаметно, «теснейшим образом связанными событиями и словами», согласно определению соборной Конституции «Dei Verbum» (№ 2). Он приспосабливался к мировоззрению, языку, привычкам и обычаям, хитросплетениям истории избранного народа. Но в то же время Он очистил все и повел их к высочайшим целям, пока Само Слово Божие не явилось как Человек среди людей, Который, в свою очередь, Своими словами и делами открыл «полноту благодати и истины» (Ин 1, 14-16; ср. также Евр 1, 1-2). Новый Израиль, Церковь, хранит эту полноту, верует в нее, объясняет ее, но еще не понял ее до конца и не осуществил ее целиком. Ибо для Церкви, народа Божьего, находящегося в пути, Откровение, как для древнего Авраама, есть призыв, ожидающий постепенного ответа.