Благодаря тому, что в основание веры и всей жизни кладется Священное Писание, которое невозможно свести ни к формальным догматам, ни к формальным правилам, в протестантизме, как уже говорилось, приветствуют достаточно сильные адогматические и аформалистические тенденции, неизменно «срывающие» всякое стремление к формализации. Протестантизм выходит на дорогу постоянной «секуляризации изнутри», а также духовного движения, обновления. Данный момент является очень важным для нашего изложения. Дело в том, что процесс «секуляризации изнутри» идет не сам по себе, а является ответом веры на накопление естественно–научных знаний и постоянные изменения обстановки, которые происходят именно в христианском мире, а не в исламском или буддийском.

«Секуляризация изнутри» есть процесс взаимной адаптации, интеграции веры и знания, которые поддерживают и обогащают друг друга. Как уже говорилось, утверждение протестантизмом принципиальной открытости библейского текста ко все более глубокому его изучению имеет своим следствием изучение окружающего мира, то есть развитие науки и техники. (Наука может развиваться и в странах, где библейский текст закрыт для свободного исследования, но в этом случае наука будет неизбежно противопоставляться вере, как свобода — несвободе). В свою очередь достижения науки будут оказывать воздействие на характер понимания и толкования Священного Писания. Тем самым не будет происходить нарастания напряжения между двумя сферами человеческого духа — верой и знанием, — а будет формироваться знающая вера и верующее знание.

Автор совсем не хочет быть понятым в том смысле, что лишь в протестантских странах возможно такое гармоническое развитие веры и знания. Речь идет лишь о том, что исторические страны, пережившие Реформацию, действительно оказались более открытыми для «секуляризации изнутри». В дальнейшем влияние Реформации, в смысле адогматического обращения со Священным Писанием, имело и продолжает иметь место как в католических, так и в православных общинах.

В этом смысле и вся вообще современная наука — детище именно христианства (точнее, иудео–христианства), поскольку именно Библия впервые привносит в человеческое сознание идею о направленности мирового процесса к некой цели, в противоположность представлению о его цикличности, характерному для всякого языческого и вообще нехристианского сознания.

Научный взгляд на мир имеет одно важное следствие: исходя из него, человек все более и более научается отделять явления мира материального от жизни духа. В первом присутствует закон необходимости, во втором — божественная свобода. Становится все более ясным, что в окружающем нас бытии принадлежит сфере, познаваемой разумом, а что выходит за рамки компетенции научного исследования и вообще всякой попытки рациональной объективации и, следовательно, не может быть раз и навсегда сформулировано, определено и установлено. В наше время мы гораздо увереннее можем провести ту черту, перед которой, по выражению одного из Отцов Церкви, разуму следует остановиться в благоговейном молчании. В этом смысле одинаково наивно выглядят как стремления материалистов свести всю жизнь человека лишь к биохимическим процессам, так и стремления некоторых богословов философски обосновать, исходит ли, например, Святой Дух только от Отца или от Отца и Сына. Иными словами, сфера веры и сфера знания современным человеком различаются лучше, чем во все предыдущие столетия. И это есть несомненное благо как для веры, так и для знания.

Процесс «секуляризации изнутри», характерный для протестантизма, имел и другие важные последствия. Воспитанный протестантизмом человек, по сравнению с человеком средневековья, более строго относится к моральным вопросам, упорнее трудится, более самостоятелен, больше доверяет своему разуму, менее традиционней, больше открыт к будущему. Таким образом, протестантизм расшатывал феодальные иерархии и способствовал развитию буржуазного общества. Поэтому первыми на путь буржуазно–демократического развития выходят протестантские страны, и развитие их эволюционное, они практически не знают характерной для католических и православных стран традиции буржуазного а н т и к л е р и к а л и з м а. Для католических (и православных) стран характерно, наоборот, некоторое замедление темпов буржуазного развития, которое впоследствии приводит к политическим и духовным взрывам.

Идеология буржуазных революций в католических странах, всегда более поздних, чем в странах протестантских, где они в той или иной степени совпадают с Реформацией, является уже антихристианской с мощными «псевдорелигиозными элементами». Вот какую характеристику «псевдорелигиозным элементам» Французской революции дал Энгельс. «Это было, — писал он, — теологическое мировоззрение, которому придали светский характер. Место догм божественного права заняло право человека, место Ц е р к в и заняло г о с у д а р с т в о». («Юридический социализм», Маркс, Энгельс, соч., т. 21). Очень сходные процессы происходили и в России, где победившая партия активно насыщала жизнь псевдорелигиозными элементами, имевшими явные аналогии в отвергнутом Православии.

Здесь мы подошли к очень важному явлению, которое можно назвать сохранением системы ценностей. Явление это состоит в том, что ценности, сформировавшиеся в эпоху становления той или иной нации, продолжают сохраняться, несмотря на всевозможные изменения социальных, экономических и политических условий. Так, например, особенности американских протестантских церквей оказали большое влияние на социальную жизнь и отношение людей к социальной жизни — влияние тем большее, что и другие факторы — специфические условия колониальной жизни в Америке — действовали в том же направлении. Так, идея ценности социального успеха, юридического равенства, святости договора и закона продолжает сохраняться в Америке и в настоящее время.

Идея юридического равенства имеет своим истоком кроме идеи равенства всех людей перед Богом также веротерпимость, довольно рано сложившуюся в американских колониях. Веротерпимость является одним из ярких примеров тех особенностей общественной жизни, которые, складываясь в сфере религиозной, переходят затем в сферу общественных отношений. Так, в XVII в. американские конгрегационалисты, составлявшие большинство среди христиан в колониях, отнюдь не были терпимыми, например, к баптистам и квакерам. Однако сами условия колониальной жизни и религиозная установка большинства переселенцев, покидавших Европу прежде всего именно ради религиозной свободы, привели к тому, что взаимная веротерпимость колонистов стала просто требованием жизни. Именно факт веротерпимости сделал возможным в 1800 году первый в мире случай мирного перехода власти от одной партии к другой в результате выборов. Можно думать, что здесь же лежат истоки той мысли, которая была высказана победившим кандидатом (Джефферсоном) в его инаугуральной речи и могла быть «услышана» аудиторией: «…не каждое различие во мнениях есть различие в принципах»…

Отношение к социальному успеху. Труд, как и вообще повседневная жизнь, становится в протестантизме, особенно в кальвинизме, основной сферой, в которой спасение становится зримым. Но это меняет отношение к успеху, который приносит труд. Кальвинизм никогда не утверждал, что богатый спасается, а бедный погибает. И тем не менее, плод труда — успех — приобретает особое значение. «Зарывать в землю таланты» — грех, так как в таком случае человек делает для славы Божией меньше, чем он может. Наоборот, трудиться и добиваться успеха — путь спасения, долг. О том, как ценность успеха сливается в США с религиозными взглядами и получает религиозное освящение, говорят данные одного опроса: 60 процентов белых протестантов и 55 процентов католиков считают, что Богу нравится, когда человек стремится выше и выше по общественной лестнице.

Отношение к «договору». «Договорная теология» — явление очень, характерное, особенно для раннего протестантизма. «Договор» — это тот же Завет, который Бог в Библии заключает с Авраамом. Ветхозаветные книги, которые в XVI— XIX веках читались протестантами и почти не читались католиками, содержат множество примеров, когда Бог поощрял верность Израиля Завету и, наоборот, карал за отступление от него. Подражая в жизни примерам из Священного Писания, христиане–протестанты, естественно, стремились строить отношения с Богом и ближними также по принципу «договора», что наиболее способствовало развитию республиканской формы правления. Впрочем, здесь возникает вопрос: не предполагает ли сама по себе ситуация переселения республиканских форм политического устройства, независимо от религиозных взглядов переселенцев? По–видимому, — да. Напрашивается аналогия с политическим устройством казачества, где также создавались выборные органы со сменяемостью выборных лиц. Однако республики американских колонистов (впоследствии штаты), помимо ситуации переселения, имеют свой прообраз в устройстве религиозных общин, и республиканское устройство органически вытекало из особенностей религиозных взглядов и становилось впоследствии самостоятельной «ценностью». Республиканский строй казачества, напротив, никак не был связан с их православной верой, и поэтому он не превратился в принцип, в «ценность». Это видно из того, что при всей приверженности к выборным органам казаки, если бунтуют, то не во имя республики, а во имя «доброго царя».

В этом суть процесса сохранения системы религиозных ценностей или, лучше сказать, «секуляризации ценностей», когда тот или иной «принцип, сложившись на основании религиозных взглядов, переходит впоследствии в систему гражданских отношений. В этом процессе имеются и свои «родимые пятна». Идея равенства, порожденная отрицанием церковной иерархии, равенством всех уверовавших перед Богом и колониальными условиями, способствовавшими уничтожению феодальных иерархических связей, странным, на первый взгля… образом уживалась с характерным для большинства американцев (за исключением квакеров) бесчеловечным отношением к неграм и индейцам. Отношение гораздо более жестокое, чем у католиков–испанцев, бразильцев и франкоканадцев. У последних довольно много смешанных браков, у англо–американцев их почти нет.

Эта особенность во многом связана с кальвинистскими корнями американской ценности равенства. У католиков иерархия Церкви психологически порождает иерархию спасения. Отсутствие иерархии спасения у кальвинистов подразумевает полное равенство спасенных, но оно же порождает полное неравенство с «погибшими». По мере секуляризации идея равенства спасенных может перейти в идею политического равенства. Но если по каким–либо причинам на какую–либо группу идея равенства не распространяется, то никаких «полутонов» не возникает. Католик легко может признать человека человеком и христианином, не признавая его равенства с собой, — для кальвиниста это невозможно. Сочетание демократизма с полным непризнанием равенства негров и белых было и есть еще в одном кальвинистском обществе — обществе буров. Сейчас в ЮАР система апартеида осуждается англиканской и другими Церквами и не осуждается, а, наоборот поддерживается реформатской бурской Церковью. Впрочем, в самое последнее время и здесь как будто произошли изменения в сторону признания прав человека.

Мы упомянули об этой особенности американского общества (отношения между белыми и цветными), казалось бы, выпадающей из нашей темы, потому что она представляет собой яркий пример того, как какие–то «просчеты» в религиозных представлениях в прошлом порождают почти неразрешимые социальные проблемы в будущем, каковой является проблема взаимоотношений белых и цветных в США («черная» преступность, негритянские гетто и др.).

Если посмотреть с этой точки зрения на нашу страну, то нетрудно увидеть, как в советском обществе до недавнего времени в секуляризованном виде удерживались многие «православные ценности», сложившиеся еще в московский и петербургский периоды нашей истории. Идее единственно «истинной веры» соответствовала идея «единственно верного марксистско–ленинского учения». Вера в непогрешимость любых действий Церкви, несмотря на греховность отдельных ее членов, имела своей аналогией веру в непогрешимость партии, несмотря на возможность «отдельных ошибок» со стороны «отдельных» руководителей. Слабое представление о важности личного решения и личной ответственности в вопросах веры имело и имеет своей аналогией пониженное чувство личной ответственности в жизни вообще («как все — так и я»). Обязательности в прошлом почти поголовного крещения соответствовало почти поголовное обязательное прохождение через октябрят, пионеров, комсомольцев, практически столь же формальное. Обязательности в прошлом участия в праздничных богослужениях государственных служащих соответствовало обязательное, пусть формальное, присутствие на профсоюзных собраниях, субботниках, демонстрациях и т. п. Подобные параллели можно было бы расширить и углубить, ,но, вероятно, в этом нет особой необходимости.

Главное, что хотелось бы подчеркнуть и ради чего, можно сказать, написаны эти заметки, — первичность религиозных ценностей. История каждого народа идет по тому или иному пути, находясь в зависимости не только от географических, этнографических и внешнеполитических факторов, но также в значительной мере от факторов религиозных.

От того, какая вера исповедуется тем или иным народом, и от того, как н а с т а в л я е т с я народ в этой вере, зависят избираемые народом практические формы правления, характер экономической деятельности, вся система нравственных ценностей, которыми народ живет в повседневной жизни, словом, зависит судьба всего народа и каждого отдельного человека.

Вера может быть самой пламенной и все же оставаться христианской лишь по форме, а не по духу. Этому есть замечательный пример в Новом Завете (Лк. 9, 49—56). Иисус проходил с учениками через Самарию, и в одном селении жители не приняли их, так как они имели вид паломников в Иерусалим.

Необычайно пламенная вера была у любимого ученика. И пример для подражания вполне возвышенный — сам пророк Илия. Но не было самого главного, чего Бог хочет от нас, — духа любви и прощения, того духа, который только и может спасти души человеческие.

Тезис о том, что наш народ воспитан Православием, является общим местом. Но попробуем отнести за счет Православия не только положительные качества нашего народа, как это обычно делается, — религиозность, смирение, долготерпение, доброту, отзывчивость, дух общинности и проч., — попробуем хотя бы только поставить вопрос: а не имеют ли своим источником то же Православие такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность, слабое чувство личной ответственности, стремление быть «как все» (конформизм)? Нельзя ли допустить, что одной из причин таких качеств могло быть слабое внимание в бытовом Православии к личностному началу в человеке?

Такая, казалось бы, безобидная вещь, как насильственное причащение младенцев (причем не грудных, а лет 5—6), не порождает ли убеждение, что насилие и принуждение, если они совершаются для блага принуждаемых, — вещи вполне допустимые? Не получается ли так, что такое отношение к причащению младенцев, кроме магического восприятия таинства, исторически оборачивается пренебрежением к человеческой личности, к праву человека сознательно, со страхом Божиим и верою приступать к главнейшему христианскому таинству?

А имевшее место в прошлом и упорно удерживаемое многими современными православными убеждение, что все неправославные христиане непременно еретики и ни в коем случае не спасутся, — не имело ли оно своим следствием крайнюю жесткость религиозной системы, которая, как рассматривалось выше, приводит к «взрывам» в историческом развитии общества и таким образом становится ответственной за атеизм и революции? Кроме того, неприязненное отношение к христианам других исповеданий имеет неизбежным коррелятом в обществе неприязненное отношение вообще ко всем «не нашим» и оправдание по отношению к ним любых жестокостей.

И о каком «мире всего мира» может идти речь, если даже христиане до сих пор разобщены и раздроблены, а стремление к единству — экуменическое движение — многими ортодоксами рассматривается как «диавольские козни», как чуть ли не самая главная опасность для «истинной веры» в наше время. Но разве случайно в нашей православной литургии прошение «мира всего мира» мудро соединено с прошением о «благосостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех»? Ясно, что если не будет мира и духа Христова в жизни христианских Церквей, то и не будет действительного мира на земле, поскольку не будет тех самых сил, которые призваны этот мир обеспечивать.

Таким образом, стремление к тому, чтобы наша Православная Церковь как можно больше соответствовала духу Евангелия, это не вопрос вкусов и личных предпочтений, а вопрос следования за Истиной, за Христом, вопрос будущего нашего народа.

В сочинении «О духе законов» (1748 г.) Монтескье писал: «Принципом демократии является добродетель, так как гражданами руководит чувство любви к отечеству и равенству; признаком монархии является честь; принципом деспотии — страх».

Из этих человеческих чувств Православие менее всего говорило о любви к равенству. Между тем именно равенство между всеми учениками Христа было одним из совершенно новых принципов, принесенных в мир Евангелием:

В традиционном Православии много говорилось и говорится о страхе Божием. Но если проповеди страха не сопутствует весть о любви Бога к нам, то душа человеческая остается в состоянии ветхозаветном, не согретая светом Евангельской вести. Отсюда нравы, поступки и вся религиозная жизнь людей будут проходить в рамках ветхозаветного создания. Кроме того, в, минувших веках страх Божий проповедовался чаще всего в целях насаждения страха человеческого. Следствием такой ориентации было постоянное соскальзывание в деспотию и почти полное отсутствие склонности к демократии, недоверие к ней и неспособность к эффективному использованию демократических институтов даже тогда, когда таковые возникали.

В следующей, заключительной главе будут рассмотрены конкретные меры, которые, как полагает автор, могли бы сделать Русскую Православную Церковь более соответствующей духу Евангелия и полнее утолить духовную жажду многих тысяч наших современников.