Разве катастрофа, пережитая нашей Церковью в связи с падением самодержавия, поддерживающего Ее, не грозное для нас предостережение против всякого стремления видеть церковный идеал в жизни Русской Церкви XIX в. и предшествующих веков, против всякого стремления реставрировать жизнь и быт дореволюционной Церкви? Разве это не призыв к поиску новых путей проповеди Христа? К поиску новой, живой связи Церкви и верующего народа со Христом? К пробуждению? Если бы все было так хорошо в нашей дореволюционной Церкви, как склонны думать многие, то почему же произошло крушение огромной Российской империи, которая, подобно многим империям прошлого, оказалась колоссом на глиняных ногах? Почему вслед за этим последовала жесточайшая братоубийственная война с невероятными зверствами с обеих сторон? Почему произошел такой быстрый и массовый отказ от «веры отцов», так что, несмотря на героические усилия многих тысяч верующих, многие миллионы отвернулись и от Церкви, и от Бога? И все это не в результате «нашествия иноплеменных», а действиями нашего собственного народа, того самого «стада», которое должны были пасти пастыри Русской Православной Церкви. Ведь все и крещены были…

В этом отношении характерен случай, о котором рассказывает В. Ф. Марцинковский. Это было в 18–м году. В Ф. ехал из Москвы в Тулу с религиозными лекциями. Места в вагоне, естественно, не было, приходилось довольствоваться тамбуром, также забитым солдатами. По дороге, разумеется, разговор про всякие события войны. Один солдат особенно усердствовал в описании своих «подвигов» — грабежей и насилий. В. Ф. не выдержал и, хотя это было довольно опасно, стал увещевать рассказчика: «Как вам не стыдно похваляться всем этим! Разве Евангелие этому учит?» — «А что нам Евангелие? — отвечал нимало не смутившийся солдат. — Мы только яво крышку целовали, а што в ем написано — этого мы не знаем!»

Уместно будет напомнить, что даже такой горячо православный человеку как отец Сергий Булгаков, сразу же после выезда из России в январе 1923 г. писал в дневнике о необходимости присоединения Русской Церкви к Риму. Крушение империи, полная неспособность Церкви противостоять братоубийственной войне, упрямство иерархов, не желавших ничего менять и продолжавших спорить о привилегиях, — все это пошатнуло веру отца Сергия в Православие. Он писал о необычайном душевном богатстве русского народа, о том, что оно нуждается в определенной форме, которую могло бы дать, соединение с Римом. Это богатство должно быть поставлено на «камень», «скалу» — Римский Престол апостола Петра. Без этого, как писал о. Сергий, Русское Православие превратится в «этнографическую» Церковь по типу Антиохийской и Александрийской, без всякого влияния на народ.

Позже, не найдя поддержки и сочувствия со стороны эмигрировавших русских иерархов, о. Сергий преодолел католический «соблазн» и стал одним из лидеров Русской Православной Церкви в эмиграции. Вспоминая о «католических колебаниях» отца Сергия, автор совсем не хочет сказать, что они правильны и что именно по этому пути надо идти. Нет, речь идет лишь о той опасности, которую предвидел о. Сергий для Русского Православия, — превращении его в этнографическую экзотику.

Шаги к этому сделаны. Так, недавно выпущена новая экспортная водка под названием «Золотое Кольцо». На этикетке гербы русских городов: Владимир, Суздаль, Загорск и т. д. — все архитектурные церковные памятники. Какой иностранец не раскошелится на такую «клюкву»! Места паломничества — Кижи, Киево–Печерская Лавра, Соловецкий монастырь, Троице–Сергиева Лавра — где больше, где меньше превращаются в «достопримечательности» для туристов. А надпись у входа в Троице–Сергиеву Лавру (на мраморной доске, золотыми буквами) звучала как явная ирония: «Государственный историко–архитектурный м у з е й — з а п о в е д н и к (разрядка моя. — А. Б.). В таком «заповеднике» можно позволить и монахов, и богослужение как каких–то редких, диковинных зверей, занесенных в «Красную книгу».

И несмотря на все это, по–прежнему главные усилия в нашей внутрицерковной политике долгие годы были направлены на сохранение уставного богослужения, церковно–славянского языка, акафисты чтимым иконам и т. д.

Разве молитва, приносимая Богу архиереем вслух во время богослужения — «призри на виноград сей, его же насади десница Твоя…» — не напоминает нашим пастырям притчу о винограднике? И разве не звучит совершенно реальным предупреждением о том, что виноградник может быть отдан «другим виноградарям, которые будут отдавать Ему плоды во времена свои?»