Первое письмо к Иннокентию было написано после праздника Пасхи, перед вторым изгнанием святителя. В нем рассказывается о всем, что произошло в Константинополе со времени прибытия Феофила. Святитель был низложен Халкидонским собором, затем опять восстановлен на свою кафедру; потом опять подвергся преследованию, был обвинен и изгнан из церкви. Воины вторглись в саму церковь и в крестильню, чем и заканчивается письмо.

Святитель, будучи уже три года в изгнании, написал второе письмо, в котором он обращается не только к папе, но и нескольким епископам, находящимся в Риме или в окрестностях этого города. Он благодарит их за их любовь по отношению к нему и за ревность, с которой они старались утишить столь страшное обрушившееся на него бедствие.

Письмо Иннокентия к св. Иоанну Златоусту сохранено Созаменом. Иннокентий старается утешить святителя. Письмо его дышит почтением и самой нежной любовью. Он говорит о терпении в бедствии и о венце, предназначенном для тех, которые самоотверженно переносят страдания. Письмо это представляет собой ответ на письмо святителя, доставленное Иннокентию диаконом Кириаком.

Письмо Иннокентия к духовенству константинопольскому представляет собою ответ на послание того же духовенства, которое доставлено было папе священником Германом и диаконом Кассианом. Иннокентий оплакивает в нем бедствия восточной церкви. Для исцеления стольких зол нужно созвать собор, и он выражает живейшее желание, чтобы стихли все эти смятения.

Это послание императора Гонория к императору востока Аркадию относится к делу св. Иоанна Златоуста. Император сначала говорит в нем об изображении императрицы Евдоксии, которое было пущено по провинциям в честь императрицы. Сначала воздвигнута была статуя Евдоксии перед церковью св. Софии. По этому случаю даны были разные игры постыдные зрелища, способные отвращать народ от дел благочестия. Св. Иоанн Златоуст в своей беседе восстал против этого соблазна и навлек на себя гнев императрицы. Гонорий в своем письме негодует на все то, что произошло в Константинополе, а затем и на несправедливость низложения святителя. Он напоминает о жертвеннике, орошенном человеческой кровью, о священниках, отсылаемых в изгнание, и об Иоанне Константинопольском, изгнанном из своей церкви.

Это письмо было написано, как полагают, в Кукузе в 404 году. Св. Иоанн Златоуст обращался к ним еще и с другим письмом, которое помещено ниже.

Семнадцать писем, адресованных к Олимпиаде, представляют собой самые длинные, самые прекрасные и полезные из всех писем святителя, говорит Фотий. Олимпиада была дочь князя Анисия. Ее отец отдал ее замуж за префекта Небридия (вероятно, в 384 году). Св. Григорий Назианзин, приглашенный на брак, извинился, что не может на нем присутствовать, и обратился к молодой супруге с похвальным словом. Олимпиада была замужем только один год и восемь месяцев. Овдовев в столь юном возрасте, она решила остаться вдовой и ничто не могло поколебать этого ее решения. Напрасно император Феодосий прибегал к просьбам и угрозам, чтобы заставить выйти ее замуж за своего родственника испанца Елпидия. Ее отказ разгневал императора, который прежде чем отправиться в поход против Максима, приказал префекту города секвестровать все ее имения, пока она не достигнет тридцатилетнего возраста. Олимпиада отнеслась к этому возмутительному действию с таким мужеством, что казалась даже счастливее при виде ограбления своего имущества. Между тем Феодосий, поняв, что ничем нельзя было побороть этого противодействия, велели возвратить ей имения. С этого времени дом ее сделался открытым для епископов, монахов, священников и других духовных лиц, приходивших в Константинополь. Епископ Нектарий сделала ее диаконисой, и в этом достоинстве она и закончила свою жизнь. Письма к Олимпиаде с достаточностью свидетельствуют о том, как он была любезна святителю Златоусту. После изгнания святителя ее влачили по судам, обвиняли вместе с другими приверженцами святителя в поджоге храма св. Софии. Несмотря на основательность ее ответов, ее приговорили к большому штрафу; затем она оставила Константинополь, чтобы удалиться в Кизик, где и отошла в лучшую жизнь. Св. Григорий Назианзин, Палладий, Созомен, Аммиан и другие биографы сообщают многочисленные подробности об этой добродетельной женщине.

1. Утешение в скорби. Нужно бояться только греха. 2. Бедствия приготовляют нам великую награду, почему Бог и попускает на нас страдания. — Пример трех отроков в пещи вавилонской. — 3–4. Во все времена Господь попускал соблазн и гонения, чтобы лучше проявить Свое могущество и Свою мудрость. — 5. Заключение: Олимпиада должна изгнать из своей души скорбь, которую причиняют ей настоящие смятения.

1. Опасно предаваться унынию. — 2. Пример: ап. Павел, отлучив коринфского грешника, потом примирил его с церковью, чтобы не дать ему впасть в отчаяние. — 3. Душу Олимпиады должна занимать мысль о муках ада или, скорее, о небесном счастье. — 4. Пусть она почерпает утешение в воспоминании своих добрых дел и в надежде на вечную награду. — 5–6. Возвышенная похвала трезвенности, терпению, скромности и другим добродетелям Олимпиады. — 7. Похвала девственности. — 8–10. Вставочное рассуждение об Иове и его бедствиях. Возвращение к предмету. — 11–13. Утешение Олимпиады, скорбевшей об отсутствии святителя.

Печаль есть самое ужасное из всех бедствий. — Она ужаснее самой смерти. — Доказательство этой мысли на нескольких примерах. — Страдания более служат основой для заслуг, чем даже добрые дела. Размышления о страданиях Иова, ап. Павла и Иосифа.

Святитель извещает Олимпиаду, что несмотря на суровость зимы, он находится в добром здоровье. — Совет Олимпиаде не пренебрегать ничем для своего излечения. — Польза от страданий, причиняемых болезнью. — Примера Иова, Лазаря, Тимофея. Увещание ей изгнать из своей души удручающую ее скорбь.

Святитель хвалит Олимпиаду за ее терпение. — Увещание ей не терять мужества. — Праведные могущественны и счастливы даже среди гонений. — Злые немощны и несчастливы даже во время своих успехов. — Доказательством этого могут служить Авель и Каин. 619–621.

Похвала мужеству Олимпиады. — Ее мужество возрастает вместе с гонением. — Мысль о стольких заслугах должна наполнить ее радостью и блаженством.

Злой человек не может избегнуть суда своей совести. — Пример Иуды, брата Иосифа. — Пример Иуды Искариота. — Добродетель заслуживает вечного блаженства и получает награду даже еще здесь. — Вот чем должна утешаться Олимпиада среди претерпеваемых ею гонений.

Святитель указывает Олимпиаде несколько побуждений к ее утешению. — Повсюду знающие ее выражали сочувствие ее страданиям. — Пусть она помышляет о наградах, ожидающих в будущей жизни. — Жаловаться и скорбеть могут только злые люди.

Страдания нужно переносить с терпением.

Святитель упрекает Олимпиаду за то, что она пишет к нему недостаточно часто.

Спокойствие святителя среди своих страданий. — Он просит Олимпиаду писать к нему чаще.

К ней же письмо 12.

Святитель извещает о своем прибытии в Кесарию. Он поправился здоровьем и хвалится теми необычайными заботами, которыми он окружен от своих друзей и почитателей.

Святитель рассказывает Олимпиаде все, что он потерпел до прибытия в Кукуз. — Затем он говорит о сочувствии, которое он встречает в этой местности, и о тех попечениях, которыми он постоянно окружен там.

В нем рассказывается о том, что случилось со святителем в Кесарии.

Святитель увещевает Олимпиаду не страшиться гонений и извещает ее, что он еще не совсем выздоровел.

Рассуждение о том, что Бог посылает благочестивым людям и радости и страдания.

Святитель хвалит Олимпиаду за ее мужество и самоотречение.

Всегда, но особенно теперь благовременно сказать: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!» (Еккл. 1:2). Где теперь пышная обстановка консульства? Где блестящие светильники? Где рукоплескания и ликования, пиршества и праздники? Где венки и завесы? Где городской шум и хвалебные клики на конских бегах и льстивые речи зрителей? Все это прошло: вдруг подул ветер и сорвал листья, обнажил дерево и потряс его до основания с такою силою, что, казалось, вырвет его с корнем и разрушит самые волокна его. Где теперь притворные друзья? Где пиры и обеды? Где толпа тунеядцев и ежедневные возлияния вина, и изысканность поварского искусства, и поклонники могущества, льстившие словом и делом? Все это было, как ночь и сновидение и с наступлением дня исчезло; это были весенние цветы, и с удалением весны все увяло; была тень — и прошла; был дым — и рассеялся; были пузыри — и лопнули; была паутина — и расторглась. Посему мы и воспеваем это духовное изречение, постоянно повторяя: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!». Это изречение навсегда должно быть написано и на стенах, и на одеждах, и на площади, и на доме, и на дорогах, и на дверях, и в преддвериях, а в особенности на совести каждого, и должно быть повторяемо постоянно. Так как коварство в делах, притворство и лицемерие принимаются многими за истину, то каждому должно всякий день и за обедом, и за ужином, и в собраниях повторять ближнему и слышать от ближнего это изречение: «Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета!». Не говорил ли я тебе постоянно, что богатство есть беглый раб? А ты нас не слушал. Не говорил ли я, что оно — неблагодарный слуга? А ты не хотел верить. Вот опыт на деле показать, что оно не только беглый и неблагодарный раб, но и человекоубийца; ведь оно теперь заставило тебя трепетать и страшиться. Не говорил ли я тебе, — хотя ты постоянно запрещал мне говорить правду, — что я люблю тебя более, чем льстецы, что я, обличая, забочусь о тебе более, чем те, которые угождают? Не прибавлять ли к этим словам, что: «Искренни укоризны от любящего, и лживы поцелуи ненавидящего» (Притчи 27:6)? Если бы ты переносил мои уязвления, то их лобзания не причинили бы тебе этой смерти, потому, что мои уязвления производят здоровье, а их лобзания нанесли неизлечимую болезнь. Где теперь твои виночерпии? Где те, которые расталкивали перед тобою народ на площади и говорили тебе пред всеми тысячи похвал? Они разбежались, изменили дружбе, ищут для себя безопасности в твоем мучении. А мы не так: мы и тогда не оставляли тебя не смотря на твое негодование, и теперь падшего тебя покрываем и защищаем. Церковь, которая терпела от тебя гонение, открыла для тебя свои недра и приняла тебя, а зрелища, которым ты покровительствовал и из–за которых ты часто негодовал на нас, предали тебя и погубили. Мы никогда не переставали говорить: что ты делаешь? Ты неистовствуешь против Церкви и сам стремишься на край гибели. Но ты все это оставлял без внимания. И вот конские состязания, поглотившие твое богатство, изощрили на тебе меч; а Церковь, испытавшая на себе твой безвременный гнев, обходит везде, желая избавить тебя от сетей.

2. Это я говоря теперь, не попирая падшего, но желая утвердить стоящих, не растравляя ран пострадавшего, но желая сохранить здоровье еще не раненых, не предавая утопающего в жертву волнам, но научая плывущих при попутном ветре, чтобы они не потонули. Как можно достигнуть этого? Если мы будем помнить о непостоянстве человеческих дел. И этот человек, — если бы он боялся непостоянства, не был бы теперь жертвою. Но если он не исправился ни сам по себе, ни при помощи других, то по крайней мере вы, гордящиеся своим богатством, в его несчастии найдите для себя полезный урок. Нет ничего ничтожнее дел человеческих. Какое бы слово ни употребил кто для обозначения их ничтожества, оно будет бледнее истины. Назовешь ли их дымом, или травою, или сном, или весенними цветами, или чем бы то ни было, они действительно тленны наравне со всем этим; они даже менее, чем ничто. И при таком своем ничтожестве они еще подвергают нас великой опасности, как это видно из настоящего случая. Кто был выше этого человека? Не превзошел ли он всех в мире своим богатством? Не достиг ли самой вершины почестей? Не все ли трепетали пред ним и боялись его? Но вот он сделался несчастнее узников, жалче рабов, беднее нищих, томимых голодом, каждый день видя пред собою изощренные мечи, и пропасть, и палачей, и ведение на смерть. Он не помнит уже прежнего величия и даже не видит солнечного света; самый полдень для него — глубочайшая ночь: заключенный в стенах, он как бы лишен зрения. Впрочем, сколько бы мы ни старались, мы не можем выразить словами то страдание, какое он должен терпеть, ожидая каждый час смертной казни. И нужны ля наши слова, когда он сам ясно изобразил нам это, как бы на картине? Вчера, когда пришли за ним из царского дворца, с тем, чтобы насильно взять его, и он прибежал к святилищу, лицо его было, как и теперь, нисколько не лучше, чем у мертвеца; а скрежет зубов, и дрожь, и трепет во всем теле, и прерывистый голос, и онемевший язык, и вся наружность были таковы, каковы могут быть у человека с окаменевшую душою.

3. И это говорю я, не порицая и не издеваясь над его несчастием, но желая смягчить ваши души, склонить к состраданию и убедить довольствоваться совершившимся наказанием. Многие у нас столь бесчеловечны, что даже и нас укоряют за то, что мы приняли его в святилище; поэтому я и выставляю на вид его страдания, желая словами своими смягчить их бесчувственность.

И почему, скажи мне, возлюбленный, ты негодуешь? Потому, говоришь, что нашел убежище Церкви тот, который постоянно враждовал против нее. Но потому особенно и нужно прославлять Бога, что он попустил (противнику Церкви) впасть в такую крайность, чтобы он познал и силу, и человеколюбие Церкви, — силу в том, что за вражду против нее он потерпел такое несчастье, а человеколюбие в том, что она, после всех притеснений, покрывает его теперь щитом, взяла его под свои крылья и поставила вне всякой опасности, не вспомнив ни о чем из прежнего, но открывать ему свои недра с великой любовью. (Для Церкви) это –самый славный трофей; это — (её) блестящая победа; это посрамление эллинов, это пристыжает иудеев. В этом с новым блеском проявилось Величие Церкви: взяв в плен врага, она не только щадит его, но когда все оставляют его одиноким, она одна, как нежно любящая мать, скрыла его под своим покровом и стала против царского гнева, против ярости народа и против невыразимой ненависти. Это — украшение алтаря. Какое, скажешь, украшение в том, что алтаря касается человек преступный, корыстолюбец и грабитель? Не говори этого: и блудница коснулась ног Христовых, а она была весьма преступна и нечиста, и однако это послужило для Иисуса не в вину, а в похвалу и великую славу, потому что нечистая не повредила чистому, но чистый и не скверный сделал преступную блудницу чистою через прикосновение. Не будь же злопамятен ты, человек; мы — рабы Того, Который на кресте сказал: «прости им, ибо не знают, что делают» (Лук. 23:34). Но, скажешь, он сам заградил здешнее убежище разными указами и законами? Но вот он на деле узнал, что такое он сделал, и своими поступком сам первый перед лицом всей вселенной нарушил закон, и (теперь) отсюда без слов убеждает всех: не делайте этого, чтобы вам не испытать того же. Несчастие сделало его учителем. И этот алтарь изливает великий свет, оказываясь теперь особенно страшным потому, что держит связанным льва, подобно тому, как царское изображение большее впечатление, когда оно представляет не просто царя на престоле, в порфире и диадеме, но и то, что под его ногою лежат варвары со связанными назад руками и с поникшими вниз головами. Впрочем, нет нужды в убеждении словами, когда вы сами свидетельствуете об этом своим усердием и стечением. Подлинно, светлое у нас сегодня зрелище и блестящее собрание! Только в Святую Пасху я видел столько собравшегося народа, сколько вижу здесь теперь: так этот человек молча созвал всех: его дела прогремели громче трубы. И вот девы, оставив свои покои, жены — свои комнаты, и мужья — рынок, все вы собрались сюда, чтобы видеть, как обличается человеческая природа, как открывается тленность житейских дел и как с лица блудницы, которое сияло красотою вечера и третьего дня, переменою судьбы словно губкою стираются притирания и прикрасы, — ведь таково счастье, приобретаемого в погоне за богатством! — и она оказывается безобразнее морщинистой старухи.

4. Так велика сила этого несчастия, что человека славного и знатного оно сделало теперь ничтожнее всех. Войдет ли сюда богач — он получит (здесь) хороший урок. Он увидит, как сокрушен и повергнут в прах тот, кто потрясал всю вселенную, как боится и трепещет он, оказавшись трусливее зайца и лягушки, без цепей прикованный к этому столбу и вместо оков связанный одним страхом. (Это зрелище) укротит пыль (всякого богача), разъест его надменность, и он, начав ценить человеческие дела так, как следует их ценить, выйдет отсюда, научившись на деле тому, о чем Писания говорят в словах: «Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой» (Ис. 40:6) и еще: «ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут» (Пс. 36:2); «как дым, дни мои» (Пс. 101:4), и тому подобное. В свою очередь бедный, войдя и увидев такое зрелище, не будет считать себя несчастным и оплакивать свою бедность, но станет благодарить свою нищету, за то, что она составляет для него безопасное убежище, безмятежную пристань и твердую стену. И не раз, имея перед глазами этот пример, он предпочтет остаться в том состоянии, в каком находится теперь, чем, на короткое время получить власть (хотя бы) над всем миром, потом подвергнуть опасности и самую жизнь свою. Видишь, как от этого бегства его сюда — не малая польза и для богатых и для бедных, и для низких и для высоких и для рабов и для свободных? Видишь, как отсюда каждый уходит, получив врачевство, исцеляясь от одного зрелища? Не смягчил ли я вашего чувства не отклонил ли гнева? Не истребил ли жестокости? Не склонил ли к страданию? Я весьма уверен в этом, и свидетельствуют о том ваши лица и потоки слез. Итак, если в сердцах ваших камень превратился в тучную и плодоносную ниву, то, произрастив плод милосердия и показать цветущий колосс сострадания, припадем теперь к царю, или лучше, будем умолять человеколюбивого Бога смягчить гнев царя и сделать нежным его сердце, чтобы он оказал нам полную милость. И уже с того дня, когда этот человек нашел здесь убежище, произошла не малая перемена. Когда царь узнал, что он прибежал в это убежище, и когда собравшееся войско негодовало на его преступление и требовало его смерти, тогда царь произнес длинную речь, чтобы укротить ярость войска, уговаривая обратить внимание не только на грехи (беглеца), но и на хорошие дела его, и объявляя, что за эти дела сам он благодарен ему, а за другое прощает его, как человека. Когда же они опять настаивали на отмщении за оскорбление царя, взывая, прыгая, требуя смерти и потрясая копьями, тогда он, пролив потоки слез из своих кротчайших очей и напомнив о священной трапезе, к которой прибегнул несчастный, таким образом наконец укротил их гнев.

5. Теперь приложим и мы должное с нашей стороны. Иначе, какого вы удостоитесь прощения, если, когда царь, сам оскорбленный, не помнит зла, вы, не потерпев ничего подобного, будете показывать такой гнев? И как, по окончанию этого зрелища, вы будете приобщаться тайн и произносить ту молитву, в которой нам заповедано говорить: «и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Матф. 6:12), если будете требовать наказания вашему должнику? Но он сделал великие несправедливости и обиды? И мы не отвергаем этого; но теперь время не суда, а милости, не расследования, а человеколюбия, не допроса, а прощения, не приговора и осуждения, а сострадания и помилования. Поэтому, пусть никто не раздражается и не предается негодованию, но лучше будем умолять человеколюбивого Бога — продолжить жизнь несчастного и исторгнуть его из грозящей ему гибели, чтобы он загладил свои преступления, и все вместе приступим к человеколюбивому царю, прося его во имя Церкви, во имя алтаря, даровать священной трапезе одного человека. Если это мы сделаем, то и сам царь будет доволен, и Бог прежде царя одобрит и воздаст нам великую награду за наше человеколюбие, потому, что Он отвращается и ненавидит жестокого и бесчеловечного, а милосердного и человеколюбивого принимает и любит и, если это будет праведник, сплетает ему светлейшие венцы, а если грешник, прощает ему грехи в награду за его сострадание к подобному себе рабу. «Ибо Я милости», говорит Он: «хочу, а не жертвы» (Ос. 6:6); и везде в Писаниях ты видишь, что Он всегда этого ищет и говорит, что это служит к отпущению грехов. Так и мы умилостивим Его, и тем избавимся от своих грехов и украсим Церковь. Тогда и человеколюбивый царь похвалит нас, как я выше сказал, и весь народ будет рукоплескать; тогда концы вселенной будут удивляться человеколюбию и кротости нашего города, и жители всей земли, узнав о случившемся, будут прославлять нас. Итак, чтобы нам насладится такими благами, припадем, будем просить и умолять, исторгнем из опасности пленника, беглеца, просящего о помощи, чтобы и нам самим сподобится будущих благ, благодати и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Приятен луг, приятен сад, но гораздо приятнее чтение божественных Писаний. Там — увядающие цветы, а здесь — цветущие мысли; там — дыхание зефира, а здесь — веяние Духа; там служит оградою терновник, а здесь охраняет промысел Божий; там — пение кузнечиков, а здесь — речи пророков; там — удовольствие от зрения, а здесь — польза от чтения; сад — в одном каком–то месте, а Писания — во вселенной; сад подчинен переменам времен года, а Писания и зимою и летом украшены листьями, обременены плодами. Будем же прилежны в чтении Писаний. Если ты внимаешь Писанию, то оно удаляет от тебя уныние, доставляет удовольствие, истребляет злоба, укореняет добродетель, не допускает бедствовать в вихре забот, подобно обуреваемым волнами. Море бушует, а ты плывешь в тишине: у тебя кормчий чтение Писания, а этого каната не расторгает искушение обстоятельств. И сами дела свидетельствуют, что я не лгу. На этих днях Церковь была осаждена; приступило войско и метало огонь из глаз, но маслины не иссушило; мечи были обнажены, но раны никто не получил; царские двери были теснимы, но Церковь осталась в безопасности; хотя здесь и разразилась война. Здесь искали убежавшего, но мы предстояли, не страшась их ярости. Почему? Мы имели верный залог в словах: «ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф. 16:18). Церковью я называю не только место, но и нравы, не стены Церкви, но законы Церкви. Когда ты ищешь убежища в Церкви, то ищи не в стенах, но в (расположении) души, потому, что Церковь — не стена и кровля, но — вера и жизнь.

Не говори, что предан Церковью тот, кто предан; если бы он не оставил Церкви, то не был бы предан. Не говори, что он искал убежища и был предан; не Церковь оставила его, но он сам оставил Церковь; не в Церкви он был предан, но вне нее. Зачем он оставил Церковь? Ты хотел спастись? Тогда ты должен был держаться жертвенника; не стены здесь доставляют опасность, но промысел Божий. Ты был грешником? Бог не отвергает тебя; Он и пришел: «призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Матф. 9:13). Блудница спаслась, когда коснулась ног Его. Вы слышали прочитанное сегодня? Это я говоря для того, чтобы ты никогда не сомневался прибегать под кров Церкви. Пребывай в Церкви и не будешь предан Церковью. Если же ты убежишь из Церкви, то Церковь не виновна. Если бы ты был в ней, волк не вошел бы; а если выйдешь из нее, то будешь схвачен зверем, и это — не от ограды, но от твоего малодушия. Ничего нет равного Церкви. Не говори мне о стенах и оружии; стены от времени ветшают, а Церковь никогда не старится; стены разрушаются варварами, а Церкви не побеждают и бесы. А что эти слова не хвастовство, о том свидетельствуют дела. Сколько было нападавших на Церковь, и нападавшие сами погибли? А она взошла выше небес. Таково величие Церкви: когда нападают на нее, она побеждает; когда злоумышляют против нее, она преодолевает; притесняемая, она прославляется; получает раны — не изнемогает, среди ярости волн, не утопает, в порывах бури не терпит кораблекрушения, в борьбе неодолима, в сражении непобедима. Разразилась эта война — и Церковь увенчана новой славою. Вы присутствовали в том день и видели, сколько поднималось оружия, ярость войска была сильнее огня, и мы спешили в царский дворец. И что же? По благодати Божией, ничто не смутило нас.

2. Это говорю я для того, чтобы и вы подражали. Почему же мы не смутились? Потому, что не боимся никаких настоящих бедствий. И что составляет бедствие? Смерть? Она — не бедствие, потому, что чрез нее мы скорее достигаем безмятежной пристани. Или лишение имущества? «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (Иов. 1:21). Или изгнание? «Господня — земля и что наполняет ее» (Пс. 23:1). Или клеветы? «Радуйтесь и веселитесь, когда будут поносить вас, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф. 5:11, 12). Я видел мечи, и думал о небе; ожидал смерти и помышлял о воскресении; видел земные страдания, и исчислял небесные награды; смотрел на козни, и представлял себе небесный венец; самая цель борьбы ободряла меня и утешала. Я был в опасности, но это не причинило мне вреда, потому, что только одно вредно — грех. Хотя бы вся вселенная старалась вредить тебе, но, если ты сам себе не будешь вредить, то не потерпишь вреда. Предательство только одно — от совести; не предавай своей совести, и никто не предаст тебя. Я был в опасности, но зато видел дела, или лучше — видел, что мои слова сделались делами, — (что) моя беседа, произнесенная словами, была на площади проповедана делами. Какая беседа? Та которую повторял я всегда: «Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа» (Ис. 40, 7); прошла ночь, и явился день; удалилась тень, и явилась истина; взошли до небес, и ниспали в долину. Волны, поднимавшиеся высоко, усмирены человеческими делами. Каким образом? В этом дан был нам урок. И я говорил самому себе: ужели не вразумятся потомки? Ужели, еще не прошло двух дней, и случившееся предано забвению? Но еще живы эти воспоминания! Опять скажу, опять буду говорить. Какая от того польза? Конечно, есть польза. Если услышат не все, то услышит половина; если не услышит половина, то третья часть; если не третья, то четвертая; если не четвертая, то десять человек; если не десять, то пять; если не пять, то один; хотя бы даже и один, я имею готовую награду: «Засыхает трава, увядает цвет, слово Бога нашего пребудет вечно» (Ис. 40:7, 8).

3. Видите ли ничтожество дел человеческих? Видите ли непрочность власти? Видите ли, что богатство, которое я всегда называл беглым рабом, есть не только беглый раб, но и человекоубийца? Оно не только оставляет тех, которые имеют его, но и убивает их; когда привязываются к нему, тогда особенно оно и предает. Для чего ты заботишься о богатстве, которое сегодня у тебя, завтра у другого? Для чего заботишься о богатстве, которое нельзя удержать? Хочешь ли сберечь его, хочешь ли удержать его? Не зарывай его, но отдай его в руки бедных. Богатство, как дикий зверь: если удерживают его, оно убегает, если расточают, остается: «расточил» говорится в Писании: «роздал нищим; правда его пребывает во веки» (Пс. 111:9). Расточай, чтобы оно оставалось, не зарывай, чтобы не убегало. Где ваше богатство? — охотно спросил бы я тех, которые ушли. Это говорю я, не обижая, — да не будет, — не растравляя ран, но обращая кораблекрушение других в пристань для вас. Когда явились воины, блеснули мечи, когда город был объят пламенем (возмущения), когда диадема не имела силы, когда порфира была оскорбляема, когда все было в неистовстве, тогда где было богатство, где серебряные сосуды, где серебряные ложа? Где слуги? Все они убежали. Где евнухи? Все они обратились в бегство. Где друзья? Они сняли маски. Где дома? Они заперты. Где деньги? Владелец их убежал. А сами деньги где? Они зарыты. Где спрятано все это? Но не стал ли я тяжелым, не стал ли несносным, постоянно повторяя, что богатство предает тех, которые худо пользуются им? Пришло время, которое показало истину этих слов. Для чего ты удерживаешь богатство, которое во время искушения не приносит тебе никакой пользы? Если оно имеет силу, то пусть поможет тебе, когда ты попадешь в нужду; если же тогда оно убегает, то какая тебе от него польза? Сами дела показывают это. Какая от него польза? Острые мечи, грозящая смерть, неистовое войско, ожидание такой грозы: а богатства нигде нет. Куда ушел этот беглый раб? Сам он приготовил тебе все это и во время нужды убегает. Многие осуждают меня, постоянно повторяя, что я нападаю на богатых, как и они всегда нападают на бедных. Я нападаю на богатых, но не вообще на богатых, а на тех, которые худо пользуются богатством. Я всегда говорю, что обвиняю не богача, но грабителя. Иное дело — богач и иное — грабитель; иное — достаточный и иное — корыстолюбивый. Различай предметы и не смешивай того, чего не должно смешивать. Ты богат? Я не препятствую. Ты грабитель? Я осуждаю. Ты владеешь своим? Пользуйся им. Ты похищаешь чужое? Яне молчу. Хочешь побить меня камнями? Я готов пролить свою кровь, только бы остановить твой грех. Я не забочусь о ненависти, не забочусь о вражде; об одном только забочусь — о преуспеянии слушателей. И богатые — мои дети, и бедные — мои дети; одна и та же утроба произвела тех и других, при одних болезнях родились те и другие. Поэтому, когда ты притесняешь бедного, я обвиняю тебя; притом ты не столько вредишь бедному, сколько — самому себе, потому, что бедный не получает никакого важного ущерба, — он терпит только денежный убыток, — а ты терпишь вред в душе. Кто хочет, пусть поражает меня; кто хочет, пусть побивает меня камнями; кто хочет, пусть ненавидит меня; злоумышления служат для меня залогом венцов, и по числу ран — я ожидаю наград.

4. Так, я не боюсь злоумышления; одного только боюсь — греха. Только бы во грехе не уличил меня кто–нибудь, и тогда пусть враждует против меня вся вселенная; эта вражда делает меня более славным. Этому и вас хочу я научить. (Не страшитесь злоумышления человека сильного, но страшитесь силы греха. Человек не причинит тебе вреда, если ты не поразишь сам себя. Если у тебя нет греха, то пусть угрожают тысячи мечей, — Бог спасет тебя. Если же у тебя есть грех, то хотя бы ты был в раю, будешь извержен. В раю был Адам — и пал; на гноище был Иов — и увенчан. Какую пользу принес тому рай, и какой вред причинило этому гноище? Против того никто не злоумышлял, и он пал; а против этого — дьявол, и он увенчан. Не отнял ли у него дьявол имущества? Но не отнял благочестия. Не лишил ли его детей? Но не поколебал веры. Не растерзал ли его тела? Но не нашел сокровища. Не вооружил ли его жену? Но не поверг воина. Не пускал ли в него стрелы и копья? Но он не получил ран. Придвинул орудия, но не поколебал башни; навел волны, но не потопил корабля. Соблюдайте же этот закон, увещеваю вас и ног ваших касаюсь, если не рукой, то мыслью, и проливаю слезы. Соблюдайте этот закон, и никто не причинит вам вреда. Никогда не ублажайте богатого; никогда не считайте несчастным никого, кроме находящегося во грехе; ублажайте того, кто — в праведности. Не свойство вещей, но душевное расположение людей делает и тем и другим. Никогда не бойся мечей, если совесть не будет обвинять тебя; никогда не бойся в борьбе, если чиста, будет твоя совесть.) Где отшедшие, скажи мне? Не все ли преклонялись перед ними? Не все ли, имеющие власть, больше других трепетали перед ними? Не им ли угождали? Но пришел грех, и все ниспровергнуто; низкопоклонники сделались судьями, льстецы — палачами; целовавшие руки, сами влекли его (Евтропия) из церкви; кто вчера целовал руку, тот сегодня — враг. Почему? Потому, что и вчера неискренне любил. Пришло время, и обнажились маски. Не ты ли вчера целовал его руки, называл и спасителем и покровителем, и благодетелем? Не ты ли придумывал тысячи похвал? Зачем же сегодня обвиняешь? Вчера хвалитель, а сегодня обвинитель? Вчера похвалы, а сегодня составляешь обвинения? Что за перемена? Что за превращение?

5. Но я не таков: я стал защитником того, кто злоумышлял против меня. Я потерпел множество бедствий, и не мстил, потому, что я подражаю Господу моему, который на кресте сказал: «прости им, ибо не знают, что делают» (Лук. 23:34) Это я говорю для того, чтобы вы не заразились подозрительностью злых людей. Сколько было перемен с того времени, как я сделался предстоятелем в этом городе, и никто не исправляется! Говоря: никто, я не всех осуждаю; да не будет; не может быть конечно, чтобы эта тучная нива, приняв семена, не произвела плода! Но я ненасытен, я хочу, чтобы не немногие, но все. Если даже один остается погибающим, и я погибаю и не колеблюсь подражать тому пастырю, который имел девяносто девять овец и пошел за одною заблудившеюся (Лук. 15:4). Доколе деньги? Доколе серебро? Доколе золото? Доколе возлияния вина? Доколе ласкательство слуг? Доколе увенчания чаши? Доколе пиршества сатанинские — служение воле дьявола?

Разве ты не знаешь, что настоящая жизнь есть путешествие? Разве ты гражданин? Ты — путник. Понял ты, что я сказал? Ты не гражданин, а путник и странник. Не говорите: у меня такой–то город, а у меня такой–то. Ни у кого нет города; город — горе; а настоящее есть путь. И мы путешествуем каждый день, пока движется природа. А есть ли такой, кто на пути откладывал бы деньги? Есть ли такой, кто на пути зарывал бы золото? Когда ты войдешь в гостиницу, то, скажи мне, украшаешь ли эту гостиницу? Нет, но ешь и пьешь и спешишь выйти. Настоящая жизнь, есть гостиница. Мы пришли и проводим здесь настоящую жизнь; постараемся же выйти с доброю надеждою; ничего не будем оставлять здесь, чтобы не погубить там. Когда ты войдешь в гостиницу, то что говоришь слуге? — Смотри, куда кладешь вещи; не оставь чего–нибудь здесь, чтобы не пропало что–нибудь, ни одна мелочь, ни один пустяк, чтобы все принести нам домой. Так мы и в настоящей жизни будем смотреть на жизнь, как на гостиницу, и ничего не будем оставлять здесь, в гостинице, но все понесем в отечество. Ты — путник и странник: или — лучше — ты меньше и путника. Как это? Сейчас объясню. Путник знает, когда он входит в гостиницу, и когда выходит, потому, что он властен и выйти и войти; а я, входя в гостиницу, т. е. в настоящую жизнь, не знаю, когда выйду. Иногда я приготовляю питание на долгое время, а Господь внезапно взывает ко мне: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя; кому же достанется то, что ты заготовил?» (Лук. 12:20) Неизвестен выход, непрочно стяжание, тысячи стремнин, со всех сторон волны. Зачем же ты увлекаешься этим призраком безумия? Зачем, оставив истину, прибегаешь к теням?

6. Это я говорю и не перестану говорить, возбуждая постоянную печаль и успокаивая раны, и не для падших, но для устоявших. Те отошли и получили конец, а устоявшие сделались через их несчастье более безопасными. Что же скажешь нам делать? Одно делай: возненавидь деньги и люби свою жизнь. Отвергни имущество, не говорю — все, но отдели лишнее. Не желай чужого, не обирай вдовицы, не похищай у сироты, не овладевай их домом. Я говорю не о лицах, но о делах. Если же кого укоряет совесть, то он сам виноват, а не мое слово. Зачем похищаешь там, где зависть? Похищай там, где венец. Похищай не землю, а небо: «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» (Матф. 11:12). Зачем похищаешь у бедного, который жалуется? Похищай у Христа, который хвалит. Видишь ли безумие и неистовство? Ты похищаешь у бедного, который имеет немногое? Христос говорит: «у Меня похищай, и Я буду благодарить тебя за похищение; царство Мое похищай и бери силою» Если бы ты захотел похитить царство земное, или — лучше — если бы захотел даже подумать о том, ты был бы наказан; а а царства небесного если не похитишь, то будешь наказан. Где житейское, там зависть; а где духовное, там любовь. Об этом размышляй каждый день, чтобы, опять увидеть после двух дней кого–нибудь несущимся на колеснице, одетым в шелковую одежду, надмевающимся, ты не смутился и не встревожился. Не хвали богатого, но только того, кто живет праведно. Не осуждай бедного, но учись иметь о вещах правильное и не обманчивое суждение.

Не удаляйся от Церкви; потому, что нет ничего сильнее Церкви. Твоя надежда — Церковь, твое спасение — Церковь, твое убежище — Церковь. Она выше неба, обширнее земли. Она никогда не стареет, но всегда цветет. Поэтому Писание, выражая твердость её и непоколебимость, называет ее горою; за её непорочность, называет ее девою; за великолепие называет царицей; за родство с Богом называет дщерью; за многочадие, называет её, бывшею бесплодною, рождающую семерых: множество названий, чтобы представить её благородство! Как Господь её имеет много имен: и отцом называется, и путем называется, и жизнью называется, и светом называется, и мышцею называется, и очищением называется, и основанием называется, и дверью называется, и безгрешным называется, и сокровищем называется, и Господом называется, и Богом называется, и Сыном называется, и Единородным называется, и изображением Божьим и образом Божьим называется, — разве достаточно одного имени для выражения всего? — нет, но для того множество имен, чтобы мы знали о Боге хотя немногое, — так и Церковь называется многими именами. Она называется девою, хотя прежде была блудницею, потому, что это и есть чудное дело Жениха, что Он взял блудницу, и сделал девою. Необыкновенные и дивные дела! Брак у нас разрушает девство, брак у Бога восстанавливает девство. У нас, бывшая девою, вступив в брак, уже не дева; у Христа, бывшая блудницею, вступив в брак, делается девою.

7. Пусть это одно объяснит еретик, исследующий горнее рождение и говорящий: как родил Отец? Скажи ему: как Церковь, бывшая блудницею, сделалась девою? И как родившая осталась девою? «Ибо я ревную о вас ревностью Божиею», — говорит Павел: «потому что я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2 Кор. 11:2). О, мудрость и разумение! «Ибо я ревную о вас ревностью Божиею». Что это значит? «Ревную», говорит он. Ревнуешь, ты, духовный? «Ревную», говорит, как «Бог». И Бог ревнует? Да, ревнует, не страстью, но любовью и желанием. «Ибо я ревную о вас ревностью Божиею».

Сказать ли тебе, как Бог ревнует? Видел он, что земля развращается бесами, и отдал Сына своего. Конечно, слова, употребляемые в отношении к Богу, имеют не то же самое значение; например, ревнует Бог, гневается Бог, раскаивается Бог, ненавидит Бог. Это — слова человеческие, но смыл их должен быть богоприличный. Ревнует ли Бог? «Ибо я ревную о вас ревностью Божиею» Гневается ли Бог? «Господи! не в ярости Твоей обличай меня» (Пс. 6:2). «Даже не спит ли Бог? Восстань, что спишь, Господи!» (Пс. 43:24)? Раскаивается ли Бог? «Раскаялся, что сотворил человека» (Быт. 6:7) Ненавидит ли Бог? «Новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть» (Ис. 1:14). Но ты не обращай внимания на простоту выражений, а пойми богоприличный смысл их. Ревнует Бог, потому, что любит. Гневается Бог не страстью, но возмездием и наказанием. Спит Бог, но не сном, а долготерпением. Принимай выражения с разбором. Так и тогда, когда слышишь, что Бог рождает, разумей не отсечение, а единосущие. Подлинно, много выражений Бог заимствовал от нас, и мы — от Него, чтобы это послужило к нашей чести.

8. Понял ли ты, что я сказал? Слушай со вниманием, возлюбленный. Есть имена божеские и имена человеческие. Взял Он от меня, и сам дал мне. Дай мне свои, говорит Он, и возьми Мои. В Моих ты имеешь нужду; не Я нуждаюсь, но ты; так как Моя сущность нетленна, а ты — человек, облеченный плотью, то ты и ищешь выражений плотских, чтобы ты, облеченный плотью, мог через известные тебе слова уразуметь превышающие тебя понятия. Какие же имена Он взял от меня, и какие дал мне? Сам Он Бог, и меня назвал богом; там таково естество предмета, а здесь почетное имя. «Я сказал: вы — боги и все — сыны Вышнего» (Пс. 81:6). Здесь слова, а там действительное естество. Он назвал меня богом, потому что я удостоен чести. Сам Он назвался человеком и сыном человеческим, назвался путем и дверью, назвался камнем. Эти имена Он взял от меня, а те от себя дал мне. Для чего он назвался путем? Для того, чтобы ты узнал, что через Него мы восходим к Отцу. Для чего назвался камнем? Чтобы ты познал истинность и непоколебимость веры. Для чего назвался основанием? Чтобы ты знал, что Он носит все. Для чего назвался конем? Чтобы ты знал, что на Нем мы произрастаем. Почему назвался пастырем? Потому, что Он пасет нас. Почему назвался овцою? Потому, что за нас он принес Себя в жертву и сделался очищением. Почему назвался жизнью? Потому, что Он воскресил нас, бывших мертвыми. Почему назвался светом? Потому, что избавил нас от тьмы. Почему назвался мышцею? Потому, что Он единосущен Отцу. Почему назвался словом? Потому, что Он родился от Отца: как мое слово происходит из моей души, так и Сын родился, от Отца. Почему назвался одеянием? Потому, что я облекся в Него, крестившись. Почему назвался трапезою? Потому, что я вкушаю Его, причащаясь тайн. Почему назвался домом? Потому, что я живу в Нем. Почему, назвался обителью? Потому, что мы делаем храмом Его. Почему назвался женихом? Потому, что Он избрал меня Себе в невесты. Почему назвался непорочным? Потому, что принял меня — деву. Почему назвался Владыкою? Потому, что я — раба Его.

9. Смотри, как Церковь, как я говорил, называется невестою, иногда дщерью, иногда девою, иногда рабою, иногда царицею, иногда неплодною, иногда горою, иногда раем, иногда многоплодною, иногда лилиею, иногда источником, и всякими именами. Только, слыша это, не представляй, увещеваю тебя, чего–нибудь чувственного, но возвысь свой ум; помни, что это не может быть чувственным. Например: гора не то же, что дева, дева — не невеста, царица — не тоже, что раба; а Церковь — все это. Почему? Потому, что это — не в теле, а в душе; в теле это не поместилось бы, а в душе находится великое море. «Стала царица одесную Тебя» (Пс. 44:10). Царица? Угнетенная, бледная, как стала царицею? И куда она взошла? Высоко предстала эта царица. Каким образом? Потому, что Царь сделался рабом; Он не был таким, а потом сделался. Помни же свойства Божества и помышляй о делах Его домостроительства; помни, кем Он был и кем сделался для тебя, и не смешивай предметов, и дела человеколюбия не обращай в повод к богохульству. Он был высок, а она унижена; высок не по месту, а по природе. Он есть Существо нетленное, неизменяемое, бессмертное, непостигаемое умом, невидимое, необъятное, всегда пребывающее таким, каково есть, превосходящее ангелов, высшее горних сил, побеждающее разум, превышающее ум, такое, которого невозможно видеть, а в которое можно только веровать. Ангелы видят Его и трепещут, херувимы пред Ним закрываются крыльями, — все в страхе. Он взирает на землю, и она колеблется; угрожает морю, и оно иссыхает; Он произвел реки из пустыни, поставил горы мерою и холмы весом. Как мне выразить, как представить? Величие Его не имеет пределов, премудрость Его не имеет числа: «Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его» (Римл. 11:33). Столь велик и столь высок Он, если только можно без опаски сказать это: столь велик и столь высок! Но что мне делать? Я человек и выражаюсь по человечески; я владею бренным языком и испрашиваю прощения у Господа. Конечно, не по гордости я употребляю такие выражения, но потому, что не имею других. Впрочем, я не останавливаю на скудости выражений, но возношусь выше на крыльях ума. Столь велик и столь высок: это я говорю для того, чтобы ты, не останавливаясь на выражениях и на скудости слов, научился и сам делать тоже. И зачем тебе удивляться, что я так делаю, когда и Он сам так поступает, желая представить что–нибудь, превышающее человеческие свойства? Так как Он беседует с людьми, то и употребляет образы человеческие; они, хотя недостаточны для выражения предмета речи и не могут представить его во всей мере, но достаточны для немощи слушателей.

10. Усиль свое внимание и не тяготись длинной речи. Когда Он является, то является не тем, что Он есть, является не открытая сущность Его (никто не видел Бога так, каков Он есть, потому, что когда он является со снисхождением, то трепещут херувимы; снисходят и дымятся горы; снисходит и иссыхает море; снисходит и колеблется небо; а если бы Он явился без снисхождения, то кто перенес бы это?) — Он не является тем, что Он есть, а тем, что может видеть взирающий; почему иногда является ветхим, иногда новым, иногда в огне, иногда в ветре, иногда в воде, иногда в оружии, не изменяя Своей сущности, а переменяя вид применительно к разным обстоятельствам. Так точно и тогда, когда хочет сказать что–нибудь о себе, Он употребляет человеческие образы. Например: (Господь) взошел в гору — «и преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» (Матф 17:2). Он открыл, говорится в Писании, немного Божества, показал ученикам обитающего в Нем Бога, «и преобразился пред ними». Вникните тщательно в эти слова. «и преобразился пред ними», говорится, и заблистала одежда Его как свет, а лицо Его как солнце. Я сказал: Он столь велик и столь высок, и прибавил: помилуй меня, Господи; (впрочем я не настаиваю на этом выражении, но недоумеваю и не знаю другого соответственного выражения). И теперь хочу внушить тебе, что я научился этому от Писания. Евангелист хотел показать блеск Его и сказал: «просияло». Скажи мне: как Он просиял? Очень светло. Как именно? «как солнце?» Да Почему же? Потому, что я не знаю другого более яркого светила. И был Он «бел, как свет» Почему же — «бел как свет»? Потому, что я не знаю другого более белого вещества. Но что Он не так только блистал, это видно из дальнейшего. «ученики пали на лица свои» (Матф. 17:6). Если бы Он блистал, как солнце, то ученики не пали бы: ведь на солнце они смотрели ежедневно и однако не падали; ясно, что он блистал светлее солнца и света, и ученики, не перенесши этого блеска, упали.

11. Почему же, скажи мне, евангелист, Он просиял светлее солнца, а ты говоришь: «как солнце»? Да; желая сделать для тебя известным этот свет, я не знаю другого большего светила, не знаю другого образа, господствующего между светилами. Так я сказал, но чтобы ты не останавливался на скудости выражения, я указал тебе на падение учеников: они пали на землю, будучи поражены изумлением. «Встаньте» (ст. 7), сказал Господь, и поднял их, а они были удручены. Они не перенесли чрезмерного блеска, но отяжелели глаза их, — настолько явившийся свет был больше солнечного. А евангелист сказал: «как солнце», потому, что это светило, будучи знакомо нам, превосходит все прочие светила. Или, как я сказал, столь великий и столь высокий оказал благоволение к блуднице. Бог оказал благоволение к блуднице? Да, к блуднице, т. е. к нашему естеству. К блуднице благоволит Бог? И человек, если стремится к блуднице, осуждается: а Бог оказывает благоволение к блуднице для того, чтобы блудницу сделать девою; таким образом пожелание человека служит в погибель той, к которой он стремится; благоволение Божие служит во спасение той, к которой Он благоволит. Столь великий и столь высокий благоволит к блуднице? Для чего? Для того, чтобы сделаться женихом ее. Что же Он делает? Он не посылает к ней никого из рабов, не посылает к блуднице ни ангела, ни архангела, ни серафима, но сам приходит со своею любовью. Опять, слыша о любви, ты не разумей любви чувственной. С разбором извлекай мысли из выражений, как прекрасная пчела, которая садится на цвета и извлекает мед, а травы пролетает мимо. Он благоволит к блуднице и что делает? Не возводит ее горе, потому, что Он не хотел возводить блудницу на небо, но сам снисходит. Так как она не могла взойти на небо, то Он Сам сошел на землю. Он приходит к блуднице и не стыдится; входит в ее хижину; взирает на нее нетрезвую. И как приходит? Не открытым существом Своим, а становится тем, чем была блудница, не призрачно, а по естеству становится таким, чтобы она, увидев Его, не устрашилась, не удалилась, не убежала. Он приходит к блуднице и делается человеком. Как делается? Зачинается в утробе, растет мало-помалу и проходит путь своего возрастания. Кто возрастает? Домостроительствующий, а не самое Божество, образ раба, а не лицо Господа, моя плоть, а не Его сущность; Он возрастает мало-помалу и общается между людьми. Он находит ту, к которой пришел, покрытой ранами, одичавшею, обремененною бесами. И что делает? Подходит к ней; а она увидела и отбежала. Он призывает волхвов. Чего вы боитесь? Я не судья, но врач: «ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир» (Иоан. 12:47). Тотчас Он призывает волхвов. О, необычайные и дивные дела! Волхвы являются первенцами. Держащий вселенную полагается в яслях и управляющий всем повивается пеленами; устраивается храм и вселяется Бог. Приходят волхвы, и тотчас покланяются; приходит мытарь, и делается евангелистом; приходит блудница, и делается девою; приходит хананеянка, и принимается с человеколюбием. Любящему свойственно — не требовать отчета в грехах, но прощать беззакония и прегрешения. Что же Он делает? Принимает ее и обручает ее Себе. Что дает ей? Залог обручения. Какой? [Печать] Духа Святого. «Утверждающий же», говорит Павел, «нас с вами во Христе и помазавший нас, Который и запечатлел нас и дал залог Духа в сердца наши» (2-е Кор. 1:21, 22). Он дает ей Духа. Затем говорит: не в раю ли Я насадил тебя? Она отвечает: да. Как же ты пала оттуда? Пришел дьявол и вывел меня из рая. Ты насаждена была в раю, а дьявол изгнал тебя оттуда; вот Я поселю тебя во мне, и Сам стану носить тебя. Каким образом? Дьявол не смеет приступить ко мне; не на небо Я возвожу тебя, но здесь больше неба; в самом Владыке неба стану носить тебя. Пастырь носит, и волк уже не приступает, или — лучше — пусть он приступает. Господь носит наше естество, подходит дьявол и поражается. Я насадил тебя, говорит Он, в Себе самом; поэтому Он и сказал: «Я есмь лоза, а вы ветви» (Иоан. 15:5); так Он насадил ее в Себе самом. Что же далее? Но я грешник, говорил человек, я нечисть. Не беспокойся об этом, отвечает Господь, я — врач. Я знаю мой сосуд, знаю, как он испорчен; прежде он был глиняный и испортился; Я исправлю его баней паки бытия и предам его огню. Смотри же: Бог взял перст от земли и сотворил человека, образовал его; пришел дьявол и извратил его; пришел сам Бог, снова взял человека, восстановил его, обновил его в крещении, и не оставил тела его глиняным, но сделал его «скудельным». Он предал глину огню Духа: «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем» (Матф. 3:11); крестит водою, чтобы обновить, а огнем, чтобы укрепить. Это издревле предсказывая, говорил пророк: «сокрушишь их, как сосуд горшечника» (Пс. 2:9). Не сказал [просто]: «как сосуды глиняные», какими они бывают в употреблении, но — «сосуд горшечника», т. е., именно какими они бывают во время работы над ними на станке горшечника; [разница в том, что] в работе у горшечника они [просто] глиняные, а у нас сосуды «горшечника» ^[1]. Итак пророк употребляет выражение: «сокрушишь их, как сосуд горшечника», предусматривая обновление [падшего человека] через крещение. Он восстанавливает, говорит и обновляет. Я схожу в [воду] крещения, и мой вид преобразуется, огонь Духа обновляет его, и он делается горшечным. Что это не пустые слова, послушай Иова: «как глину, обделал меня» (Иов. 10:9). А Павел говорит: «Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах» (2-е Кор. 4:7). Но посмотри на твердость этого горшечного сосуда, который не огнем обожжен, а Духом. Каков же этот горшечный сосуд? «От Иудеев пять раз дано мне было по сорока [ударов] без одного, три раза меня били палками, однажды камнями побивали» и горшечный сосуд не разбился; «ночь и день пробыл во глубине [морской]», был в глубине, и горшечный сосуд не распался; «терпел кораблекрушение», а сокровище не погибло; корабль был в воде, а груз плыл (2-е Кор. 11:24, 25). «Но сокровище» Какое сокровище? Наитие Духа, оправдание, освящение, искупление. Какое, скажи мне сокровище? «во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи. — Эней! исцеляет тебя Иисус Христос, — обратился и сказал духу: именем Иисуса Христа повелеваю тебе выйти из нее» (Деян. 3:6, 9:34; 16:18).

12. Видишь ли сокровище, блистательнейшее царских сокровищ? Может ли царский жемчуг сделать то, что совершали слова апостольские? Наложи тысячи диадем на мертвого, и он не встанет; а произнесено одно слово апостола, и оно восстановило мятежную природу и возвратило ее в прежнее состояние. «Но сокровище сие». О, сокровище, не только сохраняющееся, но и сохраняющее тот дом, в котором оно находится! Понял ли ты, что я сказал? Земные цари и начальники, имея сокровища, приготовляют великие дома, стены, запоры, двери, стражей, замки, чтобы сохранить сокровище; а Христос сделал иначе: Он положил свое сокровище не в каменный, а в глиняный сосуд. Если это сокровище велико, то почему слабый сосуд? Именно потому–то и слабый сосуд, что велико сокровище: не сосуд хранит это сокровище, а оно хранит сосуд. Я полагаю, говорил Он, сокровище, и кто может похитить его? Приходил дьявол, приходила вселенная, приходили тысячи, и не похитили сокровища; сосуд был поражаем ударами, а сокровище не далось; он был потопляем в море, а оно не потонуло; он умер, а сокровище остается. Вот [какое сокровище] дал Бог [блуднице в] залог [обручения]. Где хулящие достоинство Духа? Слушайте: «Утверждающий же нас с вами во Христе, Который и запечатлел нас и дал залог Духа» (2-е Кор. 1:21, 22). Все вы знаете, что залог, есть малая часть всего; а как послушай. Приходит кто–нибудь продать дом за большую цену и говорит: дай мне залог, чтобы мне быть уверенным. Приходит кто–нибудь взять жену, условливается о приданом м других вещах и говорит: дай мне залог. Слышишь: и при продаже раба залог, и при всех договорах залог. Так и Христос, вступая с нами в завет, — потому что Он хотел взять меня, как невесту, — назначает мне приданое, не деньгами, а кровью. Он назначает мне в приданое воздаяние благ, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (1-е Кор. 2:9). Таким образом Он назначил мне в приданое бессмертие, славословие с ангелами, избавление от смертиЮ свободу от греха, наследие царства, — как велико богатство! — оправдание, освящение, избавление от настоящего, получение будущего. Велико дано мне приданое! Слушай со вниманием; посмотри, что Он делает. Он пришел взять блудницу, — так я называю ее потому, что она была нечиста, — чтобы ты узнал любовь Жениха. Он пришел, взял меня, назначает мне приданое, говорит: Я отдаю тебе мое богатство. Какое? Ты, говорит, потеряла рай? Получи его. Ты, говорит, потеряла красоту? Получи ее; получи все это. Но только приданое это дано мне не здесь.

13. Послушай, почему Он предвозвещает об этом приданом. Он назначил мне в приданое воскресение тела и нетление. Не всегда за воскресением следует нетление; это два отдельных явления: многие воскресли и опять умерли, например Лазарь и тела святых. А здесь не так, но Он обещает воскресение, нетление, ликование с ангелами, сретение Сына на облаках, — «и так всегда с Господом будем» (1 Фес. 4:17), — избавление от смерти, свободу от греха, уничтожение смерти. Каково это? «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1-е Кор. 2:9). Ты даруешь мне блага, которых я не знаю? Да, говорит Он; здесь Я вступаю с тобой в союз; здесь ты люби Меня. Почему же ты здесь не даешь мне приданого? Это будет тогда, когда ты придешь к Отцу Моему, когда войдешь в царские чертоги. Ведь теперь Я пришел к тебе, а не ты ко мне? И пришел я не для того, чтобы ты оставалась здесь, но чтобы взять тебя и вознестись. Не ищи же приданого здесь; все в надежде, все в вере. Неужели здесь ты ничего не дашь мне? Прими залог, говорит Он, чтобы верить мне касательно будущего; прими задаток, прими обручальные дары. Поэтому и Павел говорит: «я обручил вас» (2-е Кор. 11:2).

Бог даровал нам настоящие блага, именно, как обручальные дары; настоящее есть обручальный дар, залог; а все приданое находится там. Каким образом? Сейчас объясню. Здесь я старею, а там не старею; здесь умираю, а там не умираю; здесь скорблю, а там не скорблю; здесь бедность, и болезнь, и козни, а там ничего подобного; здесь тьма и свет, а там один только свет; здесь притеснение, а там свобода; здесь болезнь, а там здравие; здесь жизнь, имеющая конец, а там жизнь, не имеющая конца: здесь грех, а там правда, греха же никакого; здесь зависть, а там ничего подобного. Дай мне, скажешь это. Подожди, чтобы и сослужители твои спаслись, подожди. «Который и запечатлел нас и дал залог» (2 Кор. 1:22). Какой залог? Духа Святого, дар духовный. Я говорю о Духе. Он дал апостолам печать, сказав: примите и дайте всем. Разве разделяется эта печать? Раздается и не разделяется; раздается и не уничтожается. Таков духовный дар. Получил Духа святого Петр, получил и Павел; обошел вселенную, избавлял грешников от грехов, исцелял хромых, одевал нагих, воскрешал мертвых, очищал прокаженных, заграждал уста дьяволу, изгонял бесов, беседовал с Богом, насадил Церковь, разрушил капища, ниспровергал жертвенники, истреблял пороки, насаждал добродетель, делал людей ангелами.

14. Все это сделалось с нами: залог наполнил всю вселенную. Когда я говорю: всю вселенную, то разумею всю землю, которую озаряет солнце, море, острова, горы, долины и холмы. Как птица облетел ее Павел, побеждая одними только устами. Делатель палаток, он работал резцом и выделывал кожи; и однако это ремесло не послужило ему препятствием в добродетели: делатель палаток оказался сильнее бесов, некрасноречивый — мудрее философов. Почему? Он получил залог, имел печать и носил с собою. Все видели, что Царь принял на себя наше естество; видел бес, и отступал; видел он этот залог, и трепетал и удалялся; взирая на одежды апостольские, он обращался в бегство. О, сила Духа! Не только душе и телу Он давал такую власть, но и одежде, и не одежде только, но и тени. Проходил Петр, и тень его прогоняла болезни, отгоняла бесов, воскрешала мертвых. Обходил вселенную Павел, истреблял тернии нечестия и бросал семена благочестия, как превосходный земледелец, употребляя плуг учения. И к кому ходил он? К фракийцам, скифам, индийцам, маврам, сардийцам, готам, к диким существам, и обращал всех. Каким образом? Силою залога. Откуда получал достаточные средства? От благодати Духа. Он был простой, нагой, босой, но ему Бог дал «обручение Духа». Поэтому Он и говорил: «И кто способен к сему; не потому, чтобы мы сами способны были помыслить что от себя, как бы от себя, но способность наша от Бога, Он дал нам способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа» (2 Кор. 2:16; 3:5, 6) Смотри, что сделал Дух: Он нашел землю, наполненную бесами — И сделал ее небом. Не настоящее представляйте, но обратитесь мыслью к тогдашнему. Тогда был плач, тогда везде были жертвенники, везде дым, смрад, везде прелюбодеяния, идолослужение, жертвы, везде торжествующие бесы, твердыни дьявола, везде венчаемое блудодеяние; а Павел был один. Как он не был потоплен? Как не был растерзан? Как открывал уста? Он пришел в Фиваиду, и пленил всех жителей; вошел в царские чертоги, и царя сделал учеником; вошел в судилище, и судья говорит ему: «ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином», судья сделался учеником (Деян. 26:28); вошел в темницу, и обратил темничного стража; прибыл на остров варваров, и ехидну сделал учительницею; пришел к народу римскому, и склонил на свою сторону сенат. Он ходил по рекам, ходил по пустынным местам всей вселенной; ни земля, ни море не остались чуждыми деяний его. Господь дал ему «обручение печати», дал залог и сказал: это Я даю тебе теперь, а прочее обещаю. Потому и говорит пророк: «предстала царица одесную Тебя в ризах позлащенных» (Пс. 44:10). Не об одежде говорит он, но о добродетели. Также в другом месте Писание говорит: «как ты вошел сюда не в брачной одежде» (Матф. 22:12)? Не об одежде конечно, говорит, но о прелюбодеянии, о гнусной и нечистой деятельности. Как нечистые одежды означают грех, так золотые — добродетель. Но эта одежда — царская; сам Он дал ей эту одежду; ведь она была нага, нага и безобразна. «Предстала царица одесную Тебя, в ризах позлащенных одеяна». Не об одежде говорил он, но о добродетели; не сказал: «в золоте» Заметь: самое выражение это заключает в себе весьма высокий смысл. Не сказал пророк: «в золоте», но «в позлащенных». Слушай со вниманием. Золотая одежда бывает вся золотая; а позлащенная бывает частью из золота, а частью из шелка. Почему же он сказал, что невеста носит одежду не золотую, а позлащенную? Вникни тщательно. Он разумеет здесь церковную жизнь, а она разнообразна: не все мы одинаковы по жизни, но один подвизается в девстве, другой во вдовстве, иной в другом виде благочестия. Одежда Церкви, есть жизнь Церкви.

15. Так как Господь наш знал, что если бы Он указал один путь, то многие были бы нерадивыми, то Он и указал разные пути. Ты не можешь идти путем девства? Иди путем единобрачия. Не можешь через единобрачие? Иди, по крайней мере через второй брак. Не можешь идти путем целомудрия? Иди путем милосердия. Не можешь идти путем милосердия? Иди путем поста. Не можешь тем? Иди этим. Не можешь этим? Иди тем. Поэтому пророк и показал не золотую, а позлащенную одежду. Она вместе и шелковая и пурпурная и золотая. Ты не можешь быть золотым? Будь шелковым; Я принимаю тебя, только в одежде. В этом смысле и Павел говорит: «Строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы» (1 Кор. 3:12). Ты не можешь быть драгоценным камнем? Будь золотом. Не можешь быть золотом? Будь серебром, только бы «на основании». И еще в другом месте: «Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд» (1 Кор. 15:41). Ты не можешь быть солнцем? Будь луною. Не можешь быть луною? Будь звездою. Не можешь быть великою звездою? Будь по крайней мере малою, только бы на небе. Не можешь быть девственницею? Живи в браке с воздержанием, только бы в Церкви. Не можешь быть нестяжательным? Будь милосерд, только бы в Церкви, только бы в одежде, только бы под руководством царицы. Одежда «позлащенная» — различная одежда. Я не закрываю тебе пути; по обилию добродетелей сделалось удобным домостроительство Царя. «В ризах позлащенных, преукрашенная». Разнообразна одежда ее; и, если хочешь, вникни в глубину сказанного изречения. Посмотри на позлащенную одежду. Здесь одни — монашествующие, другие живут в честном браке, немного отставая от тех; иные единобрачные, другие в цветущем вдовстве. Для чего рай? Для чего он разнообразен? Он имел различные цветы, и деревья, и много драгоценностей. Много звезд, а солнце одно; много родов жизни, а рай один; много храмов, а рай один; много храмов, а мать одна. Один — тело, другой — глаза, иной — перст, но все — одно; и малое, и великое, и меньшее — одно. Так дева нуждается в замужней жене: она произошла от брака, и не может, следовательно, презирать брак. И дева же — корень брака. Все соединено, малое с великим, а великое с малым. «стала царица одесную Тебя в ризах позлащенных» (Пс. 44:10). Наконец: «слушай Дщерь». И она тотчас сделалась женою? Да: но, конечно, здесь нет ничего чувственного. Он сочетался с нею, как с женою, любит ее, как дочь, заботится, как о рабыне, хранит, как деву, ограждает, как рай, лелеет, как свое тело, промышляет о ней, как глава, произращает, как корень, пасет, как пастырь, сочетается, как жених, прощает, как умилостивительная жертва, закаляется, как овца, хранит ее красоту, как жених, печется о ней, как муж. Здесь много мыслей, чтобы мы воспользовались, хотя малою частью этого домостроительства. «Слыши Дщерь, и смотри»; обрати внимание на дела брачные и духовные. «Слыши Дщерь». Прежде она была дщерью бесов, дщерью земли, недостойною земли, а теперь стала дщерью Царя. Этого хотел любящий ее. Кто любит, тот не разбирает внешнего вида; любовь не смотрит на безобразие; потому она и называется любовью (έρως), что часто любит и безобразное. Так поступил и Христос: Он увидел безобразную, — потому, что ее нельзя было назвать благообразною, — возлюбил ее, и сделал ее новою, не имеющей скверны или порока. О, Жених, обращающий в красоту безобразие невесты! «Слыши Дщерь, и смотри». Употребляет два выражения: «Слыши» и «смотри»; оба зависят от тебя, одно от глаз, а другое от слуха. Так как приданое ее заключалось в слухе, — если некоторые глубже проникают, то пусть подождут слабейших; я хвалю и вас, преуспевших, прощаю и тех, которые идут сзади, — так, как приданое ее заключалось в слухе (что значит: в слухе? В вере, — потому, что «Итак вера от слышания» (Римл. 10:17); в вере, а не в обладании, не на самом опыте), то я и говорил, что Бог разделил приданое на две части: одно даровал ей вместо залога, а другое обещал ей в будущем. Что же он даровал ей? Даровал ей прощение грехов, помилование от наказания, оправдание, освящение, искупление, тело Господне, трапезу божественную, духовную, воскрешение мертвых. Все это имели апостолы. Таким образом одно Он дал, а другое обещал; и одно было на опыте и в обладании, а другое в надежде и вере. Послушай еще: что Он даровал? Крещение, жертву. Это на опыте. А посмотри, что Он обещал? Воскресение, нетление тела, единение с ангелами, ликование с архангелами, жизнь вместе с Ним, жизнь нетленную, блага «Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор. 2:9).

16. Вы понимаете сказанное: не забывайте же этого; я о том и стараюсь, чтобы вы понимали. Приданое этой невесты разделено на две части, на настоящее и будущее, на видимое и слышимое, на даруемое и ожидаемое верою, на испытываемое и предвкушаемое, на блага настоящей жизни и блага по воскресении. Одно ты видишь, а о другом слышишь. Итак, смотри же, что Он говорит ей, дабы она не думала, что получила только это, хотя и это было велико, невыразимо и выше всякого представления. «Слыши, дщерь и смотри»; о том послушай, а на это посмотри, чтобы не говорить: опять в надежде, опять в вере, опять в будущем? И «смотри»: одно Я даю, а другое обещаю, то в надежде, а это получи в залог, это прими в задаток, это возьми в ручательство. Я обещаю тебе царство; веруй на основании настоящего, верь Мне. Ты обещаешь мне царство? Да; Я даровал тебе больше, — Владыку царства: «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего» (Рим. 8:32)? Даруешь воскресение тел? Да; Я даровал тебе больше. Что? Избавление от грехов. Почему же больше? Потому, что грех родил смерть. Я умертвил этого отца: неужели не умерщвлю дочь? Я высушил корень: неужели не истреблю плода? «Слыши, дщерь и смотри». Что мне видеть? Мертвых воскрешаемыми, прокаженных очищаемыми, море укрощаемое, расслабленного укрепляемого, рай отверзаемый, хлебы умножаемые, грехи отпускаемые, хромого скачущим, разбойника, делающимся жителем рая, мытаря, делающегося евангелистом, блудницу, делающеюся почтеннее девы. «Слыши и смотри». О том послушай, а на это посмотри. В настоящем ты можешь удостоверится на деле, а в будущем Я дал тебе залог. Оно еще лучше. Что же скажешь ты? Все это — мое. «Слыши, дщерь и смотри». Это приданое от Бога. Что же приносит невеста? Посмотрим. И ты должна принести: что же принесешь ты, чтобы не остаться тебе без приданого? А что я могу принести, говорит она, от жертвенников, от дыма, от бесов? Что я могу принести? Что? Расположенность и веру. «Слыши, дщерь и смотри». Каких же дел ты желаешь от меня? забудь народ твой». Каких людей? Бесов, идолов, дым, смрад, кровь. «И забудь народ твой и дом отца твоего» (Пс. 44:11). Оставь отца и иди ко Мне. Я оставил отца и пришел к Тебе: неужели ты не оставишь своего отца? Впрочем, под этим выражением: «я оставил», сказанном о Сыне, не разумей разлучения. Я снизошел, говорит Он, по домостроительству, принял плот. Как жениху и невесте, нам нужно оставить родителей, чтобы сочетаться друг с другом. «Слыши, дщерь и смотри, и забудь народ твой и дом отца твоего». А что ты дашь мне, если я забуду? «И возжелает Царь красоты твоей» (Пс. 44:12). Господь даст тебе Свою любовь, а с нею вместе ты приобретаешь и все то, что принадлежит Ему, — если только вы можете понять сказанное, это — мысль тонкая, и я хочу обуздать язык иудеев.

Впрочем, усильте ваше внимание; слушает ли кто, или не слушает, я возделываю землю, я работаю плугом. «Слыши, дщерь, и смотри, и забудь народ твой и дом отца твоего и возжелает Царь красоты твоей». Иудей разумеет здесь красоту чувственную, не духовную, а телесную.

17. Обрати внимание, мы исследуем, что такое красота телесная, и что духовная. Есть душа, есть тело, — две сущности: есть красота телесная, и есть красота душевная. Что такое красота телесная? Густые брови, веселый взгляд, румяные щеки, розовые губы, высокая шея, волнистые волосы, длинные пальцы, стройный рост, цветущая белизна. Эта телесная красота бывает от природы или от воли? Известно, что от природы. Послушай мнений философов: эта красота, красота лица, глаз, волос, чела, бывает от природы или от воли? Очевидно, что от природы. Безобразная, хотя бы употребляла бесчисленное количество украшений, не может сделаться красивою по телу, потому, что природные свойства постоянны, определены, неизменны. Красивая всегда остается красивою, хотя бы и не употребляла никакого украшения, а безобразная не может сделать себя красивою, равно как красивая — безобразною. Почему? Потому, что эти свойства от природы. Видишь ли телесную красоту? Обратимся внутрь души: пред нею тело — раба пред госпожой. Обратимся же к душе. Посмотри на эту красоту, или — лучше — послушай о ней, потому, что ты не можешь видеть ее, — она невидима. Послушай же об этой красоте. Итак, что такое красота душевная? Целомудрие, скромность, милосердие, любовь, дружелюбие, доброжелательство, повиновение Богу, исполнение закона, правда, сокрушение сердца. Это — красоты души. Они — не от природы, а от воли. Не имеющий их может приобрести, а имеющий, если будет нерадив, теряет их. Как о теле я говорил, что безобразная не может сделаться красивою, так о душе скажу противное: безобразная душа может сделаться благообразною. Что было безобразнее души Павла, когда он был богохульником и гонителем, и что прекраснее его, когда он говорил: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил» (2 Тим. 4:7)? Что безобразнее души разбойника, и что благообразнее его, когда он услышал: «истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (лук. 23:43)? Что безобразнее мытаря, когда он похищал, и что благороднее его, когда он произнес свое суждение? Видишь, что красоту тела ты не можешь изменить, так как она не от воли, а от природы. А благообразие души приобретается у нас волею. Отсюда мы и получаем определение предмета. Какое? То, что душевная красота происходит от поминовения Богу. Если даже безобразная душа будет повиноваться Богу, она изгладит свое безобразие и сделается благообразною. «Савл, Савл! что ты гонишь Меня; н сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус» (Деян. 9:4, 5). Савл повиновался, и повиновение сделало безобразную душу его благообразною. Мытарю Господь сказал: «следуй за Мною» (Матф. 9:9; Лук. 5:27). Мытарь встал, и сделался апостолом, безобразная душа сделалась благообразною. ОТ чего? От повиновения. Так и рыбакам Господь сказал: «идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Матф. 4:19), и от повиновения души их сделались благообразными. Посмотрим же, о какой красоте говорит Он здесь. «Слыши, дщерь и смотри и забудь народ твой и дом отца твоего и возжелает Царь красоты твоей». Какой возжелает красоты? Душевной. В чем эта красота? В том, что она забыла. «Слыши», говорит Он, «и забудь»/. Это зависит от воли. «Слыши», сказал Он. Безобразная слушает, и телесное безобразие ее не уничтожается. А скажи грешнику: «Слыши», и если он послушает, то смотри, какое будет благообразие. Поэтому, так как безобразие невесты было неестественно, а произвольное, вследствие того, что она никогда не послушала Бога и преступила заповедь, — то Он и врачует ее сообразно с этим. Она безобразна не от природы, а от воли; и благообразною сделалась через повиновение. «Слыши, дщерь и смотри и забудь народ твой и дом отца твоего и возжелает Царь красоты твоей». А чтобы ты знал, что он говорит не о чем–либо чувственном, и, слыша о красоте, не разумел ни глаз, ни носа, ни уст, ни шеи, но — благочестие, веру, любовь, вообще внутреннее, Он прибавил: «Вся слава дщери Царя внутри» (Пс. 44:14). За все это возблагодарим Бога, Подателя: Ему одному подобает слава, честь, держава во веки веков. Аминь.

1. Долго я молчал и спустя много времени опять возвратился к вашей любви; впрочем это — не от какой–нибудь беспечности или телесного расслабления, а от того, что я успокаивал смятения, укрощал волны, утешал бурю, спасал терпящих кораблекрушение, старался ввести утопающих в тихую пристань. Я — общий отец всех; мне необходимо заботится не только о стоящих, но и о падших, не только о плывущих при попутном ветре, но и о колеблемых волнами, не только о живущих в безопасности, но и о находящихся в опасностях. Потому и в минувшие дни я на время оставлял вас, и везде ходил, увещевая, упрашивая, умоляя избавить тех господ от бедствия. Когда же те горестные события прекратились, я опять возвратился к вам, находящимся в безопасности и совершающим свое плавание в полном спокойствии. К тем я ходил, чтобы прекратить бурю, а к вам возвратился, чтобы у вас не было бури; к тем я отправлялся, чтобы избавить их от бедствий, а к вам прибыл, чтобы вы не подверглись бедствиям. Мне надобно заботится не только о спящих, но и о падших, и опять — не только о падших, но и о стоящих: о тех, что встали; об этих, чтобы не пали; о тех, чтобы освободились от тяготеющих над ними бедствий, об этих, чтобы не подвергались угрожающим горестям. Нет ничего твердого, ничего постоянного в делах человеческих, но они подобны разъяренному морю и ежедневно испытывают удивительные и жестокие крушения.

Все исполнено смут и волнений; везде скалы и стремнины; везде подводные камни и утесы; везде страхи и опасности, подозрения, ужасы и беспокойства. Никто никому не доверяет, каждый боится ближнего. Может быть, скоро наступит то время, которое описывая пророк говорил: «Не верьте другу, не полагайтесь на приятеля», каждый берегись своего ближнего: «от лежащей на лоне твоем стереги двери уст твоих» (Мих. 7:5). Почему? Потому, что настало время лукавое: «ибо всякий брат ставит преткновение другому, и всякий друг разносит клеветы» (Иерем. 9:4). Нет верного друга, нет надежного брата. Исчезло благо любви, всем овладела междоусобная война, междоусобная и притом не явная, а скрытная. Всюду личины без счету; много овечьих шкур, а под ними везде скрываются бесчисленные волки, и гораздо безопаснее было бы жить между врагами, нежели между мнимыми друзьями. Те, которые вчера заискивали, и льстили, целовали руки, теперь вдруг оказались врагами, и сбросив личину, сделались злейшими из всех обвинителей; кому недавно выражали благодарность, тех ныне обвиняют и порицают.

2. Какая же причина всего этого? Любовь к деньгам, неистовая страсть сребролюбия, эта неисцелимая болезнь, пламя неугасимое, сила, покорившая себе всю вселенную. Поэтому, говорили мы прежде, то самое не перестаем говорить и теперь, хотя многие тогда обвиняли нас и говорили: перестанешь ли ты вооружаться языком своим против богатых? Перестанешь ли непрестанно враждовать против них? Но против них ли я враждую? Против ли них вооружаюсь? Не за них ли скорее я все говорю и делаю, тогда как они изощрили мечи свои сами на себя? Не доказал действительный опыт, что я, обличая и постоянно укоряя, заботился об их пользе, а они, осуждая нас за слова наши, были скорее сами себе врагами? Вы видели, как произнесенные нами слова оправдались на деле. Не говорил ли я всегда, что богатство — беглый раб, переходящий от одного к другому? И, о, если бы оно только переходило, но не убивало; если бы перебегало, но не губило! А теперь оно и оставляет без своего заступления, и предает мечту, и ввергает в пропасть, как злой предатель, причем и враждует особенно против тех, которые любят его. [Богатство] — это неблагодарный раб, неутолимый человекоубийца, неукротимый зверь, скала обрывистая со всех сторон, подводный камень, непрерывно обуреваемый волнами, море, вздымаемое бесчисленными ветрами, свирепый тиран, неприятель неумолимый, не прекращающий никогда своей вражды к тем, которые владеют им.

3. Не такова бедность: [в ней все] противоположно сказанному сейчас. Она — безопасное прибежище, тихая пристань, всегдашнее спокойствие, не омрачаемая опасностями радость, чистое удовольствие, жизнь невозмутимая и безмятежная, благополучие ненарушимое, источник мудрости, узда надменности, свобода от наказания, корень смирения. Для чего же, скажите мне, вы убегаете от этой бедности и гоняетесь за тем, что враждебно, убийственно, злее всякого зверя? Ведь таково именно сребролюбие, такова именно неистовая страсть к деньгам. Для чего ты всегда держишь при себе твоего постоянного врага? Для чего раздражаешь зверя, которого нужно укрощать? А как он может, скажешь, сделаться ручным? Если вы послушаетесь моих слов хоть ныне, когда падения близ нас, когда несчастие во всей свежести, когда все в смятении и унынии. Как этот зверь перестанет быть зверем? Я могу изменить его, если вы захотите; сила слова произведет это. Как же он изменит свое зверство? Чтобы узнать это, нужно посмотреть, как он делается свирепым. А как он делается свирепым? Как львы, тигры и медведи, будучи заперты и заключены во мрак, приходят в ярость и сильно злятся, так и богатство, если его запирают и закапывают, бывает свирепее льва и везде наводит страх. А если ты выведешь его из мрака и посеешь в недра бедных, то этот зверь становится овцою, предатель — защитников, подводный камень — пристанью, кораблекрушение — тишиною. Тоже можно видеть и на кораблях: когда груз бывает чрезмерно тяжел, то судно тонет, а когда соразмерен, то оно идет по ветру. Тоже бывает и в наших домах: когда ты соберешь богатства больше потребности, то и слабый напор ветра, и случайное стечение неожиданных обстоятельств потопляет корабль вместе с людьми; если же ты будешь собирать столько, сколько требует нужда, то, хотя бы возрастала сильная буря, ты удобно пройдешь через волны. Итак, не желай большего, чтобы не лишиться всего; и не собирай больше нужного, чтобы не потерять и нужного; не переступай установленных пределов, вместе с тем не остаться без всякого имущества, но отсекай излишнее, чтобы тебе быть богатым в необходимом. Не видишь ли, что и земледельцы обрезают виноград, чтобы вся сила растения обнаруживалась не в листьях и ветвях, а в корне? Тоже делай и ты: отсекая листья и все попечение направляй к принесению плодов. Если же ты пренебрегаешь этим во время благоденствия, то ожидай несчастий; во время тишины, жди бури; во время здоровья, ожидай болезни; во время богатства, думай о бедности и нищете. «Во время сытости вспоминай о времени голода и во дни богатства — о бедности и нужде» (Сир. 18:25). Если ты будешь так настроен, то и богатством станешь распоряжаться со здравою рассудительностью, и приключившуюся бедность будешь переносить с непоколебимым мужеством. Зло, неожиданно случившееся, возмущает и тревожит нас; а ожидаемое, случившись, причиняет невеликое смущение. Таким образом ты получишь два блага: во — первых, ты не опьянеешь и не обезумеешь от благоденствия, и во — вторых, не будешь смущаться и тревожится при перемене на противное, особенно, если всегда будешь ожидать противного; здесь ожидание заменит опыт. Например: ты богат? Каждый день жди бедности. Для чего и почему? Потому, что это ожидание может быть для тебя особенно полезно. Кто ожидает бедности, то и при богатстве не надмевается, не предается изнеженности и рассеянности, не домогается чужого, потому, что страх ожидания, как бы некоторый наставник, вразумляет, удерживает помыслы и не позволяет развиваться худым росткам от сребролюбия, страхом противного, как будто каким серпом, останавливая их и отсекая.

4. Итак, вот какое получишь ты величайшее благо. А другое, не меньшее этого, состоит в том, что ты не будешь тяготиться бедностью, когда она действительно наступит. Пусть же ожидание предваряет скорби, чтобы не приходилось испытывать их на деле. Испытание потому и приходит, что не было ожидания: если бы последнее исправляло человека, то в первом не было бы нужды. Свидетелем этого был пророк Иона — у ниневитян. Они, по предсказанию пророка, ожидали подвергнуться невыносимому бедствию, и этим ожиданием имевших наступить зол отвратили гнев Божий. А иудеи не поверив пророку, предсказавшему взятие Иерусалима, потерпели это бедствие: так «Мудрый боится и удаляется от зла, а глупый раздражителен и самонадеян» (Притч. 14:16). Кто, живя в благоденствии, всегда готов быть бедным, тот не скоро сделается бедным; а в чем не хотел ты вразумиться ожиданием, то хорошо узнаешь на опыте. Итак, живя в богатстве, ожидай бедности; наслаждаясь благоденствием, жди голода; пользуясь славой, жди бесславия; наслаждаясь здоровьем, жди болезни. Размышляй всегда о том, что дела человеческие по своим свойствам нисколько не лучше речных потоков, быстролетние дыма, развивающегося в воздухе, и ничтожнее бегущей тени. Если ты будешь держаться таких мыслей, то ни блага не могут произвести в тебе надменности, ни скорби — унизить тебя; если ты не очень будешь занят настоящими благами, то не станешь огорчаться лишением их. Если ты приучишь душу свою к ожиданию противного, то противное большей частью и не случится с тобою, а если и случится, то не сильно тронет тебя.

5. А чтобы вы знали, что я говорю это не по догадкам, хочу рассказать вам одно древнее событие. Был некоторый муж, дивный, великий и славный во всей вселенной, блаженный Иов, подвижник благочестия, вселенский венценосец, совершивший все подвиги, торжествовавший бесчисленные победы над дьяволом. Он был богат и беден, славен и уничижен, многочаден и бездетен; был в царских чертогах, был и на гноище; облачался в блестящую одежду, а потом был терзаем червями; пользовался услугами бесчисленных рабов, а потом терпел бесчисленные оскорбления, когда восстали слуги, поносили друзья, злоумышляла жена. Сперва все стекалось к нему, как бы из источников: обилие богатства, величие власти, высота славы, мир и безопасность, почести и угождения, телесное здоровье, благополучие детей, и ничего не было у него прискорбного, богатство у него было в безопасности, благоденствие постоянное; и весьма справедливо, потому что Бог ограждал его со всех сторон. Но в последствии все это исчезло, и в дом его вторглись тысячи бурь, все они следовали одна за другой непрерывно, и все с величайшую силою: имущество отнято было у него вдруг; рабы и дети погибли насильственною и преждевременною смертью, будучи поражены за трапезою во время пиршества, не ножом или мечом, а сильным ветром, разрушившим их дом. После того жена воздвигла свои козни и направила их против праведника; также и рабы и друзья, из которых одни плевали ему в лицо, как сам он говорит: «не удерживаются плевать пред лицем моим» (Иов. 30:10), другие нападали на него. Он изгнан был из своего дома, и местом жительства его сделалась навозная куча, где ото всюду стекались к нему рои червей, где этот адамант обливался кровью и гноем, и взяв черепок, соскабливал гной, сделавшись палачом для себя. Страдания следовали за страданиями, мучения были невыносимые; ночь была тяжелее дня, а день ужаснее ночи, как сам он говорит: «Когда ложусь, то говорю: «когда–то встану?», а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета» (Иов. 7:4).Во всем были для него утесы и скалы; утешающих — ни одного, а оскорбляющих — множество. И, однако среди такой бури и волн, поистине невыносимых, он всему противостоял мужественно и непоколебимо. А причиной этому было именно то, о чем я говорил, т. е., что он ожидал бедности, когда еще был богат; когда был здоров, он ожидал болезни; когда был отцом многих детей, ожидал вдруг сделаться бездетным. Этот страх он всегда чувствовал, это беспокойство он всегда питал, зная свойство дел человеческих и размышляя об их скоротечности. Потому и говорил он: «и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне» (Иов. 3:25). Своими помыслами он всегда обращался к нему, ожидая, предчувствуя, предощущая; поэтому, когда бедствие наступило, оно не смутило его: «Нет мне мира» говорит он: «нет отрады: постигло несчастье» (Иов. 3:26).Не сказал: ни умиряюсь, ниже умолкаю, но: «Нет мне мира», во времени прошедшем: хотя дела мои располагали меня к высокомерию, но ожидание скорбей, не позволяло мне успокоится; хотя чрезвычайное благоденствие побуждало к роскоши, но беспокойство, внушаемое ожидаемым, отгоняло беспечность; хотя настоящее принуждало к наслаждению, но забота об ожидаемом пресекала его. Поэтому, увидев совершившимся на деле то, о чем он часто помышлял, он переносил это мужественно; увидев давно обдуманные и ожиданием предъиспытанные подвиги, он не смутился. А что, и обладая благами, он не слишком привязывался к ним, о том послушай, что говорит он: «Полагал ли я в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: ты — надежда моя, Радовался ли я, что богатство мое было велико, и что рука моя приобрела много» (Иов. 31:24, 25). Что говоришь ты, человек? Ты не радовался, когда текло к тебе богатство? Нет, отвечает он. Почему же? Потому, что я видел непостоянство и скоротечность его, видел непрочность приобретения. «Смотря на солнце, как оно сияет, и на луну, как она величественно шествует» (Иов. 31:26). Смысл этих слов следующий: если светила, находящиеся на небе и непрестанно сияющие, подвергаются некоторым переменам, если солнце как бы оскудевает и луна ущербляется, то не крайнее ли безумие считать постоянными и неподвижными вещи земные? Вот почему он и настоящим благам не слишком радовался, и о потерянных не сильно скорбел, так как хорошо знал свойства их. Слыша это, возлюбленные, и мы не будем тяготиться бедностью и надмеваться богатством, но, при превратности вещей, сохраняя неизменяемым дух свой, будем пожинать плоды любомудрия, чтобы т здесь наслаждаться удовольствием, и получить будущие блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа.

1. Моисей, великий раб Божий, глава пророков, перешедший море, потрясавший воздухом, доставлявший (чудной) снеди, брошенный родительницею и спасенный гонительницею, — потому, что родила его мать, а унесла и воспитала египтянка, — воспитывавшийся в Египте, а обитавший на небе, воздвигший столь великие и славные трофеи, этот великий и дивный муж, оставив народ свой на сорок дней, нашел его устроившим идола и производившим возмущения. А я не был здесь не сорок только дней, но и пятьдесят, и сто, и более, и нашел вас радующимися и пребывающим в истине и страхе Божием. Неужели же я выше Моисея? Нет: сказать это было бы крайне безумно. Но народ этот выше того народа. Поэтому Моисей, сойдя с горы укорял Аарона за народное возмущение и гневно осуждал его, зачем он уступил воле толпы; а я, прибыв к вам, воздам вам похвалы и венки. Где вероломство, там необходимо следует обвинение и укоризна; а где исправность, там — одобрения, похвалы и венки. Хотя и долгое время провел я вдали от вас, но не жалею о том: я полагался на силу вашей любви и непорочность вашей веры; я знал, что обрученная мне жена крепка в своей чистоте. Как обыкновенно бывает в мирском супружестве? Когда муж знает, что его жена бесстыдна, то он не позволяет ей и выглянуть из дома, и когда принужден бывает совершить путешествие, то, побуждаемый как бы каким жалом подозрения, старается возвратиться скорее. А у кого жена воздержанна и чиста, тот спокойно медлит вне дома, полагаясь на верность жены, как на достаточное обеспечение семейного очага. Это именно испытали на себе я и Моисей; он, имея женой неисправимое общество, оставил ее, и она сблудила; поэтому Бог, отправляя его, говорил: «поспеши сойти; ибо развратился народ твой» (Исх. 327). А я не получил такого повеления. И когда приключилась со мной небольшая телесная слабость, отсутствие ваше не беспокоило меня, но, уверенный в вас, я спокойно ждал исцеления моей болезни. «не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Матф. 9:12). И то, что я несколько пробыл вдали от вас, было, думаю, не к ущербу вашему, а к богатству. (Ваша добродетель вышла чистою из этого испытания, и хотя) она взращена мною, или — лучше — благодатью Божией, но, конечно, это — ваш венец, ваш успех. Поэтому я радуюсь и торжествую, как бы летаю на крыльях, и величия моей радости не могу выразить. Что же я сделаю? Как покажу восторг души моей? Призываю во свидетельство ваше сознание. Я вижу, как от моего прибытия ваши сердца исполнились радости; и эта радость — мой венец, моя похвала. Но если присутствие мое, — одного человека, — исполнило столь многочисленный народ, такою радостью, то подумайте, какова должна быть моя, при свидании с вами? Старец Иаков, увидев одного сына, Иосифа, радовался и обновлялся духом; а я не одного Иосифа, а всех вас, подобных ему, вижу и радуюсь. В вашем лице я возвратил себе мой рай, лучший и древнего рая. Там был змий, строивший козни, а здесь Христос, совершающий таинства; там была Ева обольщавшая, а здесь Церковь венчающая; там был обольщаемый Адам, а здесь прилепляемый к Богу народ; там различные деревья, а здесь различные дарования; в раю деревья увядающие, а в Церкви древа, приносящие плоды. В том раю, каждый родж семени оставался в своем состоянии, а в этом раю, если я найду дикий виноград, сделаю из него богатую виноградную лозу, и, если найду дикое оливковое дерево, сделаю из него истинную оливу. Таково свойство этой земли. Итак, я радуюсь, не требуя объяснений; а в том, что вы были в разлуке со мною столь долгое время, примите мое объяснение, возлюбленные. Если вы посылаете куда–нибудь раба и он долго не возвращается, то вы требуете объяснения, где и почему он замедлил, где потерял столько времени. И я — раб вашей любви: вы купили меня не деньгами, а своей любовью. Радуюсь я, что продан в такое служение и никогда не желаю освободиться от этого рабства. Это служение для меня прекраснее свободы, это служение дало мне место на этой священной кафедре; это служение — не по необходимости, а по воле. Подлинно, кто с полной охотою не стал бы служить вашей любви, — вам, умеющим так любить? Если бы я имел даже каменную душу, ваша любовь сделала ее мягче воска. Что скажу о вашем благожелании и расположении, которое вы показали вчера, когда радостные голоса ваши достигали неба? Вы освящали сам воздух, и из города сделали Церковь. Я был чтим, а Бог прославляем; еретики покрывались стыдом, а Церковь увенчивалась, потому, что велика бывает радость матери, когда веселятся сыны ее, и велика радость пастырю, когда прыгают агнцы стада. Я пришел радоваться вашим добродетелям; я слышал, как вы боролись с еретиками, и укоряли их в неправильном совершении крещения, напрасно ли я говорил, что чистая жена в отсутствие мужа отвергает прелюбодеев, в отсутствие пастыря прогоняет волков? Здесь без кормчего пловцы спасли корабль, без вождя воины одержали победу, без учителя ученики сделали успехи, без отца сыновья укрепились. Или лучше — не без отца, — потому, что ваш успех — моя радость, ваше прославление — мой венец. Но мы желали, говорите вы праздновать с тобою Пасху. Буду надеяться, что ваша любовь не откажет мне в извинении, тем более, что гнев ваш уже рассеялся при нашей встрече. Если отец, приняв блудного сына, тотчас примирился с ним и не подверг его наказанию, но тогда же обнял, то тем более сделают это сыновья, принимая отца. Впрочем, отвечаю и на это. Вы желали праздновать Пасху со мною? Никто не препятствует вам праздновать ее вместе со мною теперь. Но, может быть, вы скажете: неужели мы будем праздновать две Пасхи? Нет, одну, только многократно. Как солнце восходит каждый день, и однако мы не говорим, что много солнц, но одно солнце, ежедневно восходящее, так и Пасха совершается всегда, и, хотя празднуется всегда, остается одним нашим праздником. Мы не походим на иудеев, не служим месту и не подчинены необходимости времени, укрепляясь словами Господними: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию», говорится в Писании: «смерть Господню возвещаете» (1 Кор. 11:26). Мы и теперь возвещаем смерть Христову. Тогда был праздник и теперь праздник: где торжествует любовь, там и праздник, и когда я встретил радующихся сынов, тогда и торжествую величайший праздник. Ведь и тот праздник Пасхи — от любви: «Ибо так возлюбил Бог мир», говорит апостол: «что отдал Сына Своего Единородного» (Иоан. 3:16). Но многие, говорите в твое отсутствие крещены. Что же? Благодать от того не уменьшается, дар Божий не хромает; я не присутствовал при их крещении, но они крещены в присутствии Христовом. Крестит разве человек? Человек простирает десницу, а управляет рукою Бог. Касательно благодати не сомневайся, возлюбленный; она есть дар Божий. Тщательно вникни в сказанное: если по какой–нибудь причине нужна тебе царская грамота и ты, подав прошение, получишь подписанную грамоту, то ты не исследуешь, каким пером подписал ее царь, и на какой бумаге, и какими или которыми чернилами, а спрашиваешь только об одном, подписана ли она царем. Так и в крещении: бумага есть совесть, перо — язык священника, рука — благодать Святого Духа. Поэтому через меня ли, или через того, кто исполнял должности священника, пишет эта рука, мы — служители, а не виновники дела. И Павел — служитель. «Итак каждый должен разуметь нас», говорит он: «как служителей Христовых и домостроителей таин Божиих» (1 Кор. 4:1). «Что ты имеешь, чего бы не получил» (1 Кор. 4:7)? Что имею, то принял; а что принял, то не мое, а дар того, кто даровал. Итак, не сомневайся возлюбленный: благодать Божия совершенна; место не препятствует, здесь ли ты крестился, или на корабле, или на пути. Филипп крестил во время пути, Павел — в узах; Христос крестил разбойника на кресте из своей раны, и он тотчас удостоился отверзть двери рая. Итак, ничто не омрачает моей радости и восхищения при возвращении к вам. И я прошу вас впредь продолжать ваши молитвы обо мне: ведь с ними я отправлялся в Азию, с ними возвратился сюда, с ними переплыл море и, с ними путешествующий, плавал благополучно. Не без вас взошел я на корабль, не без вас сошел с него, не без вас я в городе, не без вас в Церкви: я отторгнут был от вас телом, но соединен с вами любовью. Я и на море видел вашу церковь, и в восторге радовался. Такова сила любви; она не поддается ограничениям. (Духом) я входил в Церковь, предстоял перед алтарем, возносил молитвы и говорил: Господи! Сохрани Церковь, которую ты вверил мне; телом я удален от нее, но с ней Твое милосердие, приведшее меня туда и даровавшее мне более, нежели сколько я заслуживал. И вот Господь умножил ее, о чем свидетельствует множество присутствующих. Я вижу, что виноград цветет, шипов и терна нет и следов, овцы веселятся, и волка нет нигде, а если бы где он и был найден, то он изменился и сделался овцою, потому, что такова ваша вера и любовь, что вашей ревностью поощряете и прочих. Сам Господь сохранил вас, сам Он возвратил и меня. Находясь в немощи, я чувствовал помощь ваших молитв, которых ежедневно прошу у вас для моего ободрения. Мое путешествие увенчало ваш город. Теперь для всех сделалось ясным, что вы любили меня с самого начала, — потому, что и в отсутствии моем, вы также расположены ко мне, как и в присутствии. Когда я был в Азии для исправления церквей, то приходившие отсюда туда, говорили нам: ты воспламенил весь город. В самом деле, любовь от времени обыкновенно увядает, а ваше расположение ежедневно возрастало; и кого вы так любили в его отсутствии, того присутствующего, надеюсь, будете любить еще более. Вот мое сокровище, вот мое богатство! Поэтому я и прошу ваших молитв. Молитвы ваши — для мне стена и твердыня. Не говори: я слаб, как могу молиться за священника? Ты слышал, что говорит Писание: «между тем церковь прилежно молилась о нем Богу» (Деян. 12:5). И эта молитва Церкви сняла оковы с Петра и усиливала ревность к проповеди в Павле. Молитва угасила огненную печь, молитва заградила уста львов, молитва укрощала возмущение, молитва отверзла рай, молитва разрешила затворы неба, молитва оплодотворила неплодную, молитва Корнилия проникла небеса, молитва оправдала мытаря. Такой твердыни прошу у вас, такой милости требую; и Бог славы, приемлющий молитвы наши, да даст мне при отверстии уст моих слово, которым я мог бы научить вверенный мне народ во спасение чрез Христа Господа нашего, с Которым Богу Отцу, со Святым Духом, честь, слава и держава во веки веков Аминь.

1. Как главе необходимо быть в связи с телом, так Церкви — со священником и народу — с правителем; и как ветвям необходимо соединятся с корнем и рекам с источниками, так сыновьям — с отцом и ученикам с учителем. Это не напрасно высказали мы вашей любви, но так, как мне нужно объявить вам нечто, [то я и хочу подготовить вас], чтобы потом никто не смущался и как–нибудь не прервал нашей речи, но чтобы возрастало в вас повиновение учеников и видно было, какое расположение вы питаете к отцу. Украсьте меня, дети, и возложите на меня венец вашей покорности, сделайте, чтобы все почитали меня блаженным и прославьте мое учение своим послушанием, по увещеванию апостола, который говорит: «Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся о душах ваших» (Евр. 13:17). Это я предварительно возвещаю, чтобы кто–нибудь не пренебрегал нашим увещеванием. Я — отец, и мне необходимо давать советы детям; что в плотских отцах делает естество плоти, то в нас благодать Духа. Я — отец, и крайне заботливый о детях так, что готов пролить за вас кровь свою. И это — не заслуга моя, таков апостольский закон и заповедь Господа, говорящего: «пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11). И вы тоже делаете для нас, так как привязаны к нам подобною же любовью. Так и Павел, слышите, что говорит: «Приветствуйте Прискиллу и Акилу, сотрудников моих во Христе Иисусе, которые голову свою полагали за мою душу» (Римл. 16:3, 4). Подлинно, как прекрасно пастырю быть закланным за овец, так же прекрасно и овцам в самой смерти не отделяться от пастыря; если они будут с ним нераздельно, то не станут боятся волка — дьявола. Стена любви крепче адаманта. «Брат от брата вспомоществуемый, как город крепкий и высокий» (Притч. 18:20).

С этого начал я свое слово, чтобы вы с любовью выслушали то, что мы скажем, и чтобы кто–нибудь из вас не стал возмущаться. Говорим о таком деле, о котором достойно говорить в Церкви и о котором достойно слушать с охотою. Говорим с вами о мире. И что прилично священнику Божию, как не располагать народ к миру? Противоречия не бывает там, где и посольство священно, и посол любезен. Говорим о мире для которого Сын Божий снизошел на землю, чтобы кровью своею примирить не только то, что на земле, но и то, что на небе, и земное соединить с небесным. Говорим о мире, для которого Сын Божий пострадал, для которого Он пригвожден был ко кресту и погребен. Мир Он оставил нам вместо всякого наследственного имения и дал Церкви вместо стен, его положил щитом против дьявола, им вооружил нас, как мечом против бесов; в мире указал Он верным спокойнейшую пристань и в нем даровал нам средство к умилостивлению Бога и способ к очищению грехов. Об этом мире я пришел к вам ходатаем. Не покройте меня стыдом, не обесчестите моего посольства; согласитесь со мною, прошу вас. Много уже было в Церкви печальных событий, исповедуюсь пред Богом; но я не одобряю возмущений, не люблю мятежей. Оставим же это; перестаньте, успокойтесь, усмирите дух, обуздайте гнев; довольно уже страдала Церковь; пусть будем конец, пусть прекратятся смуты. Это и Богу угодно, и благочестивому государю приятно. Надобно повиноваться и царям, особенно, когда они сами повинуются церковным законам; если апостол говорит: «покоряться начальству и властям» (Тит. 3:1), то не тем ли более — царю благочестивому и заботящемуся о Церкви? Итак, если я приготовил ваши души к принятию моего посольства, то примите брата нашего, Севериана епископа. Благодарю вас, что речь мою сопровождаете похвалами. Вы даете мне плоды повиновения; теперь я радуюсь, что посеял доброе семя, потому, что вот уже и собираю снопы пшеницы. Да наградит вас Господь за вашу благосклонность и послушание! Теперь вы принесли Богу истинную жертву мира, потому, что услышав это имя, никто не возмутился, но с любовью вы принимаете его, и как скоро мы произнесли слово, тотчас вы изгнали из души весь гнев. Примите же его с искренним сердцем, с отверстыми объятиями. Если произошло что–нибудь прискорбное, забудьте: во время мира не должно быть воспоминаний о раздоре, чтобы радость была на небе, радость на земле, радость и духовный восторг в Церкви Божией. Впрочем, будем молится, чтобы Бог благоволил сохранять Церковь в мире, даровал ей мир твердый и непрерывный, во Христе Иисусе Господе нашем, с Которым Богу Отцу, со Святым Духом, слава во веки веков. Аминь.

При рождении Господа и Спасителя Нашего и в телесном Его присутствии небесные лики ангелов благовествовали пастырям, говоря: «я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям» (Лук. 2:10). От святых ангелов, заимствуя этот возглас, мы возвещаем вам сегодня великую радость. Сегодня Церковь в мире, а еретики в гневе. Сегодня корабли Церкви в пристани, а ярость еретиков мечется на волнах. Сегодня пастыри Церкви в спокойствии, а еретики в смятении. Сегодня овцы Господни в безопасности, а волки неистовствуют. Сегодня виноград Господень в изобилии, а делатели нечестья в нужде. Сегодня народ Христов ликует, а враги истины унижены. Сегодня Христос в радости, а дьявол в печали. Сегодня ангелы в веселии, а демоны в смущении. Но что много говорить? Сегодня Христос, Царь мира, выступив со своим миром, обратил в бегство всякий раздор; прогнал ссоры, рассеял несогласие. И как солнечный свет озаряет небо, так Церковь озарило сияние мира. О, как вожделенно и самое имя мира, этого твердого основания веры Христовой и небесного оружия алтаря Господня! Что еще сказать о мире? Мир есть имя самого Христа, как говорит и апостол: «Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно» (Еф. 2:14), [соединивший] то, что не верою, но завистью дьявола было разъединено. И как при въезде [в город] царя, улицы принимают праздничный вид, весь город убирается цветами и различными украшениями, и с пути устраняется все, что могло бы оскорбить взор царя, так и теперь — при торжественном шествии Христа, Царя мира, пусть будет устранено все печальное; пусть будет изгнана ложь, когда возблистала истина, пусть бежит прочь несогласие, когда возродилось согласие. Часто можно увидеть, как при изображении [двух] царей или братьев художник, желая наглядно выразить их взаимное единодушие, изображает позади их согласие в виде изящной женской фигуры, обнимающей своими руками обоих, показывая таким образом, что те, которых видят разделенными телесно, в мыслях и воле единодушны; так точно теперь мир Божий, став по средине и заключив нас всех в любвеобильные объятья, соединением рук внушает нам при различии тел слиться в одну душу. В этом, без сомнения, исполняется слово пророческое, которое говорит: «и совет мира будет между тем и другим» (Зах. 6:13). Еще только вчера общий отец наш в евангельском слове предрекал мир: и вот сегодня мы утвердили слова мира. Вчера он со словами мира раскрыл для нас свои объятия: и сегодня мы, с умягченным сердцем и простертыми руками спешим к Господу с дарами мира. Война уже прекратилась, торжествует блаженство мира. Теперь дьявол в печали, и все полчище демонов испускает вопли. Теперь радость на небесах, и ликование среди ангелов, которым особенно приятен мир. Этому делу [состоявшемуся примирению] удивляются и небесные силы, потому, что их [всегда] имеет при Себе Тот неиссякаемый Источник мира, из которого как бы каплями увлажняется и наша земная нива. Поэтому, хотя мир собственно на земле, блеск хвалы его разливается до небес; небесные ангелы восхваляют его и говорят: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лук. 2:14). Видишь, как все небесные и земные взаимно обмениваются благами мира? Небесные ангелы возвещают мир земле, святые на земле восхваляют Сидящего на небесах Христа, Которые есть мир наш, и в таинственных ликах восклицают: «Осанна в вышних!» (Матф. 21:9). Итак скажем и мы: «Слава в вышних Богу», Который низложил дьявола и вознес Христа Своего. «Слава в вышних Богу», Который сокрушил раздор и восстановил согласие. Конечно я не могу забыть хитрости дьявола, коварство которого небезызвестно и вам. Видел сатана твердость вашей веры, ваше непоколебимое постоянство в этом благочестии догматов, видел изобилие у вас плодов добрых дел: и вот все это приводит его в неистовство, он воспламеняется бешеной яростью, чтобы разрушить дружбу, искоренить любовь и расторгнуть мир. Но да будет всегда с нами мир Божий, во Христе Иисусе, Господе нашем, с Которым Богу Отцу и Духу Святому слава во веки веков. Аминь.

1. Много волн и сильна буря; но мы не боимся потопления, потому, что стоим на камне. Пусть бушует море, — разрушить камень оно не может. Пусть поднимаются волны, — потопить корабль Иисусов они не в силах. Чего, скажи мне, боятся нам? Смерти ли? «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Фил. 1:21). Ссылки ли, скажи мне? «Господня — земля и что наполняет ее» (Пс. 23:1). Отнятия ли имущества? «Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести» (1 Тим. 6:7). И все страшное в мире для меня презренно, а благоприятное смешно. Я не боюсь бедности, не желаю богатства, не страшусь смерти, не желаю жить, разве для вашего преуспеяния. Поэтому я и нынешнее, вспоминая, и убеждаю вашу любовь сохранять мужество. Никто не может разлучить нас; что Бог сочетал, то человек разделить не может. Если жене и мужу сказано: «И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью: так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Матф. 19:5, 6); если ты не можешь расторгнуть брака, — то тем более можешь ли разрушить Церковь Божию? Ты восстанешь на нее, не имея возможности повредить Тому, против кого враждуешь. Войною против меня ты делаешь меня более славным, а собственную силу разрушаешь; «Трудно тебе идти против рожна» (Деян. 26:14). Острия ты не притупишь, а ноги обагришь кровью; так и волны не разрушают камня, а сами превращаются в пену. Нет ничего, человек, сильнее Церкви; прекрати войну, чтобы тебе не разрушить своей силы, не вноси войны в небо. Если ты воюешь с человеком, то и побеждаешь, или бываешь побежден; а когда воюешь с Церковью, то победить тебе невозможно, потому, что Бог сильнее всех. «Неужели мы [решимся] раздражать Господа? Разве мы сильнее Его» (1 Кор. 10:22)? Бог утвердил: кто осмелится поколебать? Ты не знаешь могущества Его. «Призирает на землю, и она трясется» (Пс. 103:32); повелевает, и колеблющееся утверждается. Если Он утвердил колебавшийся город, то тем более может утвердить Церковь. Церковь сильнее неба: «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Матф. 24:35). «И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф. 16:18).

2. Если не веришь слову, верь делам. Сколько было тиранов, хотевших одолеть Церковь! Сколько сковород! Сколько печей, звериных зубов, изощренных мечей! И не одолели. Где враждовавшие? Они умолкли и преданы забвению. А где Церковь? Она сияет светлее солнца. Их дела исчезли, а дела ее бессмертны. Если христиане не побеждены тогда, когда были малочисленны, то как ты можешь победить их, когда благочестием полна вселенная? «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». И весьма справедливо, потому, что для Бога Церковь вожделеннее неба. Небесного тела не принял Он, а плоть Церкви принял. Небо для Церкви, а не Церковь для неба. Ничто из случившегося пусть не смущает вас. Одолжите меня этим — верою неизменною. Разве вы не знаете, что Петр, идя по водам и немного усомнившись, стал утопать не от беспорядочного движения воды, а от слабости веры? Разве по человеческим определениям мы пришли сюда? Разве человек привел нас, чтобы человек мог и извести? Это говорю я не по гордости, — да не будет, — и не по тщеславию, а желая утвердить колеблющееся в вас. Дьявол захотел поколебать Церковь после того, как успокоился город. Проклятый и коварнейший дьявол, ты не одолел стен, и надеешься поколебать Церковь? Но разве Церковь в стенах? Церковь — во множестве верующих. Вот, сколько твердых столпов, не железом связанных, но скрепленных верою! Не говорю, что столь великое множество сильнее огня; даже если бы был и один, ты не одолел бы его. Ты знаешь, какие раны нанесены тебе мучениками. Нередко [мучениям] нежная, неискусобрачная отроковица; она была мягче воска, и становилась тверже камня. Ты строгал ее ребра, а веры ее не похитил. Естество плоти ослабевало, а сила веры не оскудевала; тело истощалось, а душа юнела; состав измождался, а благочестие оставалось неизменным. Ты не одолевал одной женщины, и надеешься одолеть столь многочисленный народ? Разве не слышишь, что говорит Господь: «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Матф. 18:20)? А где связан любовью столь многочисленный народ, ужели там нет Его? Я имею от Него залог; ведь разве на собственную силу надеюсь? Я владею Его Писанием. Это — мой жезл, это — моя опора, это — моя безмятежная пристань. Хотя бы возмущалась вселенная, я держусь Его Писания; я читаю его; эти письмена — моя стена и безопасность. Какие письмена? «Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Матф. 28:20). Христос со мною и кого мне боятся? Хотя бы волны поднимались на меня, хотя бы моря, хотя бы ярость правителей, все это для меня ничтожнее паутины. Если бы не удерживала меня любовь к вам, я не отказался бы идти куда угодно и сегодня. Я всегда говорю: «да будет воля Твоя» (Матф. 6:10); не то да будет, чего хочет тот или этот, но чего хочешь Ты. Это — моя твердыня, это — мой камень неподвижный, это — мой жезл несокрушимый. Если Богу угодно, чтобы это было, да будет! Если же Он хочет, чтобы я был здесь, благодарю Его. Как угодно Ему, за все благодарю.

3. Пусть не смущает вас никто; усердно молитесь. Это сделал дьявол, чтобы прекратить ваше усердие к священно служению. Но он не успел в этом; мы нашли вас еще более ревностными и пламенными. Завтра я выйду на богослужение с вами. Где я, там и вы; где вы, там и я: мы — одно тело; тело от головы, и голова от тела не отделяется. Мы разделены местом, но соединены любовью, и сама смерть не может разлучить нас; хотя бы и умерло мое тело, живет душа, помнит о народе. Вы мне отцы: как я могу забыть вас? Вы мне отцы, вы мне жизнь, вы мне похвала. Если вы успеваете, я прославляюсь; моя жизнь, мое богатство хранится в вашей сокровищнице. Тысячу раз я готов был быть убитым за вас, и это не считаю заслугой с моей стороны, а исполнением долга, потому, что: «пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11); Тысячу раз я готов был быть убитым, и тысячу раз подвергаться отсечению головы. Для меня эта смерть — переход к бессмертию; эти козни для меня — средство к достижению безопасности. Разве из–за денег подвергаюсь я козням, чтобы мне скорбеть? Разве — за грехи, чтобы мне сетовать? Нет, за любовь к вам, за то, что я все делаю, чтобы привести вас в безопасность, чтобы никто не проник в паству, чтобы стадо пребывало невредимым. Этого достаточно, чтобы заслужить мне венец. Чего не потерпел бы я за вас? Вы мне сограждане, вы мне отцы, вы мне братья, вы мне дети, вы мне члены, вы мне тело, вы мне свет, даже гораздо усладительнее этого света. Разве доставляют мне солнечные лучи что–нибудь такое, что — ваша любовь? Солнечные лучи приносят мне пользу в настоящей жизни, а ваша любовь сплетает мне венец в будущей. Это говорю я в уши слушающих; а какие уши усерднее ваших к слушанию? Вы бодрствовали столько дней, и ничто не утомило вас; ни продолжительность времени, ни страхи, ни угрозы не произвели в вас ослабления; во всем вы оказались мужественными. И что я говорю: оказались? Вы сделали то, чего я всегда желал: презрели дела житейские, отказались от земли, переселились на небо, освободились от телесных уз, подвизались в блаженной любви к истине. Вот мои венцы, вот ободрение, вот утешение, вот мое помазание, вот жизнь, вот залог бессмертия!

4.  ^[4] Но я вижу некоторых из тех, которые убеждали меня оставаться при своих убеждениях. Многие из благоприятных дел обращаются в противные; и я уже подпал злобе тех, кому казался ревнителем. Одни, нападая на образ жизни, своими нападками достигают победы, благодаря разнообразию взглядов [на этот предмет]; другие, правда, не угрожали сами, но принимали сторону первых. Теперь время сказать о моей скорби. Закон остается в силе, но законодатель побеждается. Дети! Свидетельствуюсь вашею любовью: я вижу козни, поднимающие войну и оскорбляющие Бога; вижу борьбу потерянною и подвигоположника скорбящим; вижу убеждение воистину ослабевшим, а козни торжествующими. Мне говорят: ты крестил после принятия пищи. Если я делал это, да буду анафема, да не считаюсь в главе епископов, да не буду вместе с ангелами, да не буду угоден Богу. Впрочем, если я и крестил, вкусив пищи, то не сделал ничего непристойного. Выслушай внимательно, что я говорю и что говорить не перестану. Говорить — для меня не обременительно, а для вас — полезно. Но возвратимся к предмету. Говорят, что я крестил, вкусив пищи. Пусть же низложат Павла за то, что он совершил крещение темничного стража после вечери. Дерзаю сказать: пусть низложат и самого Христа за то, что Он преподал своим ученикам причащение после вечерни. Нет, это у нас в надлежащем порядке и уважении; это — светлые дела мира; это — похвала народу. Это — мой венец, а ваша плоть. Вы знаете, возлюбленные, что еще хотят низложить меня. За то, что я не расстилал ковров, не облачался в шелковые одежды и не угождал чревоугодию других. Порождения аспида еще процветают; еще осталось семя Иезавели; но еще подвизается и благодать с Илиею. Вспомним дивного и богатого вестника жизни, т. е. Иоанна, бедняка, у которого не было даже светильника, но который имел лампаду Христову, которого главы пожелала сослужительница Евы, бывшая препятствием для святых, гнавшая пророков, коварно проповедавшая пост, знавшая пляску, достойную названия ехидниной, плясавшая во время не окончившегося пиршества. Она не пожелала жизни, не пожелала множества денег, или царского достоинства, или изобилия в чем–нибудь другом. Но, скажи мне человек, чего пожелала она? Головы человека. Что я говорю? Не просто человека, но благовестника. Однако, и получив голову, она не одержала победы. Она потребовала головы и отсекла ее, получив на блюде удовлетворение беззаконного желания. Смотри же и подивись силе Божией. Невинный обличал и был усечен; но усеченный — в деснице Христовой, а она подвергалась неотвратимому наказанию. [Теперь] опять семя той [Иезавели], это тернистое произрастение обнаруживается и преуспевает. Но, тогда, как Иродиада требует головы Иоанна, мы ликуем не тем ликованием, которое выражается движением ног, а вдохновенным ликованием Мариами. Иоанн же опять взывает и говорит: «Не должно тебе иметь жену брата твоего» (Марк. 6:18).

5. Что еще сказать? Настоящее время есть время слез. Все стремятся к бесславию, и все подлежит суду времени. Все оценивается золотом. Между тем, святой Давид говорит и взывает: «когда богатство умножается, не прилагайте [к нему] сердца» (Пс. 61:11). А кто, скажи мне, был человек, произнесший это изречение? Не восседал ли он на высоте царского престола? Не был ли он облечен царскою властью? Но он не склонялся на хищение; помыслы его не были направлены к истреблению благочестия; заботился он не о сокровищах, а о воинских дружинах, и не угождал жене. Избегайте же вы жены, чуждых вам собраний; не внушайте мужьям худых советов, но не утверждайтесь в том, что сказано. Погасили ли мы ваш пламень? Смягчилось ли ваше сердце? Впрочем, я знаю, что дщери Мариами получат пользу; прочие же пресытились без вина и упились сребролюбием, как взывает и проповедует блаженный Павел: «ибо корень всех зол есть сребролюбие» (1 Тим. 6:10). Так безумные женщины заграждают слух свой, и вместо доброго семени, произращают терние. Но увещеваю вас, не допустите, чтобы наше семя бросаемо было как бы на камень. Мы — нива Христа, от Которого услышим: «добрый и верный раб, войди в радость господина твоего»; но как бы, вместо этого не было сказано; «лукавый раб» (Матф. 25:23, 26)! Увещеваю же вас, да просветится жизнь ваша пред человеками, да не обуяем своей соли, но будем прославлять и благодарить — богатые богатого, бедные человеколюбивого и нищелюбивого Христа, сильные мощную руку Его. Это — касательно вас. А мне Бог попускает терпеть то, что умышляют против меня, может быть для того, чтобы испугать меня бедствиями, потому, что победа непременно сопровождается трудами и венец уготовляется подвигами. Так и божественный Павел говорил: «течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды» (2 Тим. 4:7, 8). Этого венца да сподобит вас Владыка всех во веки! Аминь.

Подлинно, велика буря и свирепы волны; но я не боюсь потопления, потому, что стою на камне. Пусть бушует море, поколебать камня оно не может; пусть возрастают волны, корабль Иисусов потонуть не может. К чему же все это? Мне ли — кому: «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Филип. 1:21), бояться смерти? Страшиться ли мне изгнания, когда я знаю, что: «Господня — земля и что наполняет ее» (Пс. 23:1)? Или опасаться лишения имущества, когда я знаю, что если: «Негодных же и бабьих басен отвращайся, а упражняй себя в благочестии» (1 Тим. 4:7)? Что есть в мире устрашающего, я презираю; над тем, что есть в нем привлекательного, я смеюсь. Богатства я не желаю, бедности не страшусь, смерти не боюсь. Самой жизнью я дорожу, только для вашего преуспеяния, и умоляю вашу любовь, чтобы вы были спокойны. Никто не может разлучить нас с вами. Что Христос соединил, того человек не разлучит. Если о муже и жене сказано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:24), и если это брачное сочетание не может быть разрушено человеком, тем более не может быть разлучена церковь с пастырем. Ты нападаешь на меня? Но какой вред причинит мне твое нападение, кроме только, что меня ты своими нападениями сделаешь более славным, а свою силу сокрушишь? «Трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9:5); острия не притупишь, а свои ноги обагришь кровью. Разве волны, которые бьются о камень, достигают чего–нибудь большего, кроме того, что сами разбиваются и обращаются в пену? Нет ничего сильнее Церкви Христовой. Кто с ней захочет бороться, тот неизбежно погубит свои силы: это все равно, что ополчиться войной против неба. Когда ты воюешь с человеком, ты можешь победить или быть побежденным, «Неужели мы [решимся] раздражать Господа? Разве мы сильнее Его»? (1 Кор. 10:22). Господь основал, а ты пытаешься ниспровергнуть? Или хочешь испытать могущество Божие? «Призирает на землю, и она трясется» (Пс. 103:32); повелевает, и трус прекращается. Разве ты не видел, сколько раз Он утверждал твой потрясенный город? Тем более может Он оградить от потрясений Свою Церковь. Церковь выше земли, она превосходит даже небо. «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Матф. 24:35). Какие слова? «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф. 16:18). Если не веришь слову, то делам должен поверить. Сколькими тиранами воздвигались гонения на Церковь Божию? Сколько употреблялось ими мучений, крестов, сколько костров, печей, диких зверей, изощренных мечей? И они ничего не достигли. Где теперь те, которые делали это, и где те, которые мужественно перенесли все это. Теперь те подвергаются вечным мучениям, а эти ублажаются вечным весельем. Церковь превзошла своим блеском блеск солнца, а ее гонители объяты вечным мраком. Разве ты не знаешь, что [некогда] было только одиннадцать, и они не были побеждены? Теперь, когда вселенная наполнена множеством верующих, как они могут быть побеждены? «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». И несомненно так, потому, что для Бога церковь дороже неба. Не Церковь для неба, а небо для Церкви. Итак, прошу, пусть ничто не смущает вас из того, чему вы были свидетелями. Будем иметь пред глазами пример Петра: он ходил по водам, но усомнился и едва не погиб, не от сильных волн, но по слабости веры. Разве по человеческой воле мы пришли сюда, или человеком можем быть удалены отсюда? Это я говорю не из надменности или самохвальства, но чтобы укрепить сердца ваши, объятые смущением. Вспомните, как : «Потряслась и всколебалась земля» (Пс. 17:8), но город не был разрушен. Нечестивейший дьявол, как ты думаешь, что можешь одолеть Церковь, после того, как не мог разрушить и потрясенных стен? А Церковь не в стенах, но во множестве верующих. Как сильны вы, как непоколебимо вы стоите, связанные не жезлом, а верою! Но что я говорю о таком множестве? Одного верного ты не можешь одолеть. О. Дьявол, разве ты не знаешь, что причинили тебе мученики? Часто [на мучения] выходила девица нежного возраста, юных лет, и оказывалась крепче жезла; ты строгал ребра ее, но веры поколебать не мог. Часто тело истощалось в мучениях, а крепость веры не ослабевала; плоть изнурялась, а дух не поддавался испытанию; существо изнемогало, а терпение пребывало. Если таким образом одна девица тебя побеждала, то как ты надеешься победить веру этого столь великого и столь верного множества? Разве ты не слышишь гласа Господа, говорящего: «ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Матф. 18:20)? Что же там, где связано узами любви такое множество верных? Не на собственные силы я полагаюсь, меня поддерживает Писание Господа моего; я опираюсь на Его руку, она послужит мне надежной опорой и сделает меня безопасным и спокойным. Хотя бы вселенная поколебалась, я держусь обетования Господня. Я «Читаю Его руку». [В Писании Господь подает мне руку, как тогда Петру]; вот моя несокрушимая защита. Вы хотите, чтобы я напомнил вам это обещание Господне? «Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Мф. 28:20). Со мной Христос, — кого мне бояться? Хотя бы волны неистовствовали, и все море устремилось против меня, или ярость правителей, все это для меня паутина, даже ничтожнее паутины. И если бы не ваша помощь, я сегодня же не усомнился бы идти, куда угодно. Я всегда повторяю: Господи, «да будет воля Твоя» (Матф. 6:10); не то, что хочет тот или другой, но что Ты хочешь. Твоя воля для меня крепче всякой башни, скала непоколебимая, опора надежная. Если ты хочешь удержать меня здесь, я благодарю; если не хочешь, одинаково благодарю. Пусть никто не смущает вас, братья, только молитесь: ведь дьявол только и делает все это для того, чтобы рассеять ваше усердие и прервать ваши подвиги в молитве и бдениях. Но пусть же не удается расхитить ему ваше усердие к церкви: пусть он найдет вас бодрыми и еще более возбудит вашу ревность. Завтра я выйду с вами на молитву: и где я, там будете и вы; где вы, там буду и я. Мы одно тело и ни голова от тела, ни тело от головы не может быть отделено; хотя бы разделяло нас друг от друга пространство, мы соединены любовью. Самая смерть не разлучит нас с вами: пусть умрет мое тело, душа моя жива и помнит о вас. Вы мне отцы, вы мне мать, вы мне жизнь, вы мне друзья, если вы преуспеваете, я буду радоваться. Вы мой венец и мое богатство; вы мое сокровище. Тысячу раз готов я принести себя в жертву за вас; и это не заслуга с моей стороны, а долг. «пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.» (Иоан. 10:11); такая смерть уготовляет бессмертие. Не земные богатства и не какой–нибудь грех, — по справедливости, тогда я терпел бы огорчения — навлекли на меня эти козни, но моя любовь к вам, именно, что я все делаю для вашего преуспеяния и никому не допуская вторгнуться в это благоустроенной стадо, но соблюдаю вас в непорочной вере. Вот в чем причина моих бедствий и этого достаточно мне для получения венца. Да и чего я не потерпел бы ради вас? Вы мои граждане, вы мои братья, вы мои дети, вы мои члены, вы мое тело, вы для меня свет, даже вожделеннее света. Могут ли лучи солнца доставить мне то, чем украшает меня ваша любовь? За любовь вашу приготовляется мне венец в будущем веке, а блеск солнца этого доставить не может. Это я говорю в уши слушающих. А что внимательнее и охотнее к слушанию, чем ваши уши? Вот сколько дней вы уже бодрствуете, и никого из вас не склонил сон, никого не обессилила продолжительность времени. Никто не уступил страху или угрозам, но то чем хотели устрашить вас, сделало вас более сильными. Теперь я вижу в вас то, чего всегда желал: вы пренебрегли земными неприятностями и в лице всех объявили, что совсем теперь не заботитесь о земле и земных делах. Теперь мне уже кажется, что вы переселились на небо, освободились от уз тела и преуспеваете в этой блаженной и небесной философии. Теперь с спокоен за вас; это мое утешение, это, как бальзам, подкрепляет меня в моем подвиге, делает более сильным для борьбы и возводит к бессмертной и вечной радости. За все это воздадим благодарение Богу, Которому слава во веки веков. Аминь.

1. Торжественное у нас слово, братия мои; блистательное собрание наше подобно морю обширному и полноводному, но не возмущаемому яростью ветров, — потому, что здесь матерь мира, укрощающая ярость ветров. «О Сионе же будут говорить: «такой–то и такой–то муж родился в нем, и Сам Всевышний укрепил его» (Пс. 86:5). Дети мои, меня намереваются убить? Но что мне бояться смерти? «Ибо для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение» (Фил. 1:21). Пошлют в ссылку? «Господня — земля и что наполняет ее» (Пс. 23:1). Отнимут у меня имущество? «Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести [из него]» (1 Тим. 6:7). Вы знаете, братия, за что хотят низложить меня, — за то, что я не расстилал ковров, не облачался в шелковые одежды, не угождал чревоугодию других, не приносил им золота и серебра. А мне говорят: ты крестил после принятия пищи и питья. Если я делал это, да буду анафема, да не считаюсь в числе епископов, да не буду вместе с ангелами, да не буду угоден Богу. Впрочем, хотя бы я и крестил, вкуси пищи, то не сделал бы ничего непристойного. Пусть же низложат и Павла апостола за то, что он после вечери крестил темничного стража; пусть низложат и самого Господа за то, что Он после вечери преподал причащение ученикам. Много вижу я волн, и жестокую бурю, уготованные копья, и, как кормчий в великую бурю, сижу на двух кормах корабля, т. е. ветхом и новом заветах, и веслами отражаю бурю; не деревянными веслами, а честным крестом Господним обращаю буря в тишину. Господь повелевает, и раб увенчавается; для того Он сам и предает его дьяволу. Разве неизвестно людям, что чистейший сосуд особенно блистает возле нечистого? Братия, три предлагаю вам предмета: веру, терпение, целомудрие. Если хотите пребывать в вере, подражайте блаженному Аврааму, достигшего престарелого возраста и пожавшему зрелые плоды. Если хотите пребывать в терпении, подражайте блаженному Иову; вы знаете его жизнь, слышали об его терпении, не без известна вам и его кончина. Если же хотите соблюдать целомудрие, подражайте блаженному Иосифу, проданному в Египет и избавившему Египет, изнуряемый голодом. Он подвергался искушению от прелюбодейки египтянки, порабощенной страстью любви, пристававшей к нему и говорившей: «ложись со мной» (Быт. 39:12). Хотела лишить его целомудрия в Египте египтянка; так и здесь египтянин ^[6]. Однако ни та не довела святого до падения, ни этот здесь; но только обнаружилось свободное целомудрие, благородство детей и развращение варварской женщины.

2. Братия, вор не приходит туда, где хворост, сено и дрова, но — туда, где лежит золото, или серебро, или жемчуг; так и дьявол не входит туда, где прелюбодей, или богохульник, или хищник, или корыстолюбец, но — туда, где провождающие пустынную жизнь. Братия, станем ли мы изощрять язык против царицы? Но что мне сказать? Иезавель неистовствует, и Илия убегает; Иродиада веселиться, и Иосиф отводится в темницу. Так если изгонят меня, я уподоблюсь Илии; если бросят в грязь, — Иеремии; если в море — пророку Ионе; если в ров, — Даниилу; если побьют камнями, — Стефану; если обезглавят, — Иоанну Предтече; если будут бить палками, — Павлу; если распилят пилою, — Исаие; и о, если бы пилою деревянною, чтобы мне насладится любовью ко кресту! Огрубевшая во плоти враждует против бесплотного, занятая омовениями, умащениями и мужем, враждует против чистой и непорочной Церкви. Но и сама она станет сидеть вдовою еще при жизни мужа, потому, что будучи женщиной, хочет сделать вдовою Церковь. Вчера вечером она называла меня тринадцатым апостолом, а сегодня назвала меня Иудою; вчера благосклонно сидела вместе со мною, а сегодня напала на меня, как дикий зверь. Пусть погаснет у нас солнце и затмиться луна; только бы не забыть слов Иова. Иов, претерпевший такие удары, не произносил ничего иного, кроме: «да будет имя Господне благословенно» (Иов. 1:21). Когда жена кричала и говорила ему: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри» (Иов. 2:9), то он, укоряя ее, говорил: «ты говоришь как одна из безумных» (Иов. 2:10). О, неблагодарная жена! О, растравительница болезней! Разве тебе, жена, когда ты была нездорова, Иов говорил, что–нибудь подобное? Не облегчил ли он твоей болезни молитвами и благодеяниями? Когда он жил в царских чертогах, имел богатство и царскую прислугу, ты не говорила ничего подобного; а теперь, когда видишь его сидящим на гноище и покрытым червями, говоришь: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри». Разве не довольно для него временного испытания, и ты этими словами хочешь доставить ему и вечное мучение? Что же блаженный Иов? «Ты», — говорит он, — «как одна из безумных; неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?» А эта беззаконная и ненавистная, эта, говорю, новая Иезавель не взывает и не говорит…. Но посылает ко мне консулов и трибунов, и только угрожает. Но что это для меня? Паутины, производимые пауком. Братия, все вы знаете, что победа приобретается трудами и венец назначен за подвиги, как и божественный Павел недавно говорил: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия» (2 Тим. 4:7, 8). Ему слава и держава, во веки веков. Аминь.

1. Что я скажу, или о чем буду говорить? «Благословен Бог!» Эти слова говорил я, уходя от вас; это же опять повторяю, или — вернее — и там я не переставал говорить тоже самое. Вы помните, как я представлял вам Иова и говорил: «да будет имя Господне благословенно!» (Иов 1:21). Это оставил я вам в напутствие; это же опять предлагаю в благодарность: «да будет имя Господне благословенно!». Различны обстоятельства, но одно славословие. Изгоняемый — я благословлял и, возвращаясь — благословляю. Различны обстоятельства, но одна цель зимы и лета, одна цель — благосостояние нивы. Благословен Бог, попустивший мне удалиться; благословен Он, повелевший мне опять возвратиться; благословен Бог, попустивший бурю; благословен Бог, прекративший и произведший тишину. Говорю это, научая вас благословлять Бога. Случилось ли хорошее? Благословляй Бога и хорошее останется. Случилось ли худое? Благословляй Бога и худое прекратиться. Так и Иов, когда был богат, благодарил, и когда сделался бедным, славословил; и тогда не забывал Бога, и потому не богохульствовал. Различны были обстоятельства, но одно душевное расположение. Так мужество кормчего ни тишиной не расслабляется, ни бурей не подавляется. Благословен Бог и тогда, когда я был разлучен с вами, и когда снова встретился с вами. То и другое — дело одного помышления. Я отделен был от вас телом, но не был отделен от вас душою. Видите ли, что сделало коварство врагов? Оно усилило расположенность, воспламенило любовь, доставило мне тысячи доброжелателей. Прежде любили меня мои, а теперь почитают и иудеи; думали удалить меня от моих, и привлекли ко мне чужих. Но не им, а Божию имени благодарение за то, что злоба их обратилась к нашей чести. Так, иудеи распяли нашего Господа, а Им спасена вселенная, но не иудеев благодарю за это, а Распятого. Пусть видят, каков Бог наш, какой мир произвело коварство их, какую приготовило славу. Прежде наполнялась одна только Церковь, а теперь и площадь стала Церковью; одна глава и там и здесь. Никто не налагал молчания на ваше собрание, и однако, все молчат, все сокрушаются. А прежде одни пели, другие хвалили поющих. Сегодня конские скачки, и никого нет там, но все стеклись в Церковь, как потоки. Потоки — ваше множество, и река — ваши голоса, восходящие к небу и выражающие любовь к отцу. Ваши молитвы для меня славнее диадемы. Мужи и жены вместе. Конечно: «нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28). «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его» (Пс. 105:2)? Видите, как истинно то, что я всегда говорил вам, т. е. кто мужественно переносит искушение, тот собирает от него великие плоды.

2. Я призвал вас к апостолам ^[8]. Так, мы, изгнанные, пришли к тем, которые были изгоняемы. Мы подвергались козням, и они были гонимы. Мы пришли к Тимофею, новому Павлу, пришли к святым телам, носившим на себе язвы Христовы. Никогда не бойся искушения, если имеешь доблестную душу; через это святые, удостоились венцов. Велико страдание для тела, но еще больше успокоение для души. О, если бы вам всегда быть в таких страдания! Так и пастырь радуется, перенося труды для овец. Сто мне говорить? Где сеять? Нет для меня незанятой страны. Где мне трудиться? Нет для меня открытого виноградника. Где мне созидать? Храм переполнен, сети мои разрываются от множества рыб. Что же мне делать? Не имею времени для делания. Поэтому я и поучаю вас, не как нуждающихся в учении, но чтобы показать искреннюю любовь мою к вам. Везде зеленеют колосья; столько овец, и нигде — волка; столько колосьев, и нигде — терний; столько винограда, и нигде — лисицы! Хищные звери потонули, и волки разбежались. Кто прогнал их? Не я, пастырь, но вы овцы. Л[юбовь], доблесть овец! В отсутствии пастыря, они прогнали волков. О, красота невесты, или — лучше — целомудрие! В отсутствие мужа, она прогнала прелюбодеев! О, красота и целомудрие невесты! Она обнажила свою красоту, показала свою чистоту. Как ты прогнала прелюбодеев? Любовью к мужу. Как ты прогнала прелюбодеев? Превосходством целомудрия; я не брала оружия, не брала ни копьев, ни щитов; я показала им свою красоту, и они не вынесли ее блеска. Где же они теперь? В стыде. А где мы? В радости. Цари с нами, начальники с нами. И что мне сказать? О чем говорить? «Да приложит вам Господь более и более, вам и детям вашим» (Пс. 113:22), и усердие ваше да удержит в своей сети! Здесь мы прекратим слово, за все благодаря человеколюбивого Бога, Которому слава во веки. Аминь.

1. Когда фараон отнял у Авраама Сарру, нечестивый варвар, египтянин — прекрасную и благообразную жену, взирая неправедными глазами на ее красоту и намереваясь совершить с нею прелюбодеяние, тогда Бог не в самом начале наказал его, — чтобы открылось и мужество праведника, и целомудрие жены, и распутство варвара, и человеколюбие Божие. Мужество праведника обнаружилось в том, что он благодушно переносил случившиеся; целомудрие жены в том, что попавши в варварские руки, она сохранила чистоту; распутство варвара в том, что он взошел на чужое ложе; человеколюбие Бога проявилось в том, что, против чаяния людей, Он доставил тогда венец праведнику. Это происходило тогда с Авраамом; тоже произошло и ныне с Церковью. Там египтянин и здесь египтянин; тот имел копьеносцев и этот — сподвижников; тот покушался против Сарры и этот — против Церкви; тот держал ее одну ночь, этот входил сюда на один день; даже и на один день не было бы попущено ему, но попущено для того, чтобы открылось целомудрие невесты; он вошел, но красота ее целомудрия не растлилась, хотя он уже приготовлял прелюбодейство, и рукописания были составлены, и многие, из находящихся в доме, подписались. Орудия козней были готовы, но цель не достигнута. Открылось его лукавство и Божие человеколюбие. Но тот варвар, сознав тогда свой грех, исповедал свое беззаконие и сказал Аврааму: «Для чего ты сказал: она сестра моя», и я едва не согрешил (Быт. 12:19)? А этот и после беззакония продолжает борьбу. Жалкий и несчастный, ты «согрешил еси, умолкни» (Быт. 4:7), не прилагай греха к греху! И та возвратилась, получив египетское богатство, а Церковь возвратилась, владея богатством душевным, и я вилась целомудреннейшею. Посмотри на неистовство этого варвара. Ты изгнал пастыря, — для чего же разгонять стадо? Ты низложил кормчего, — для чего же разламывать рули? Ты изгнал виноградаря, — для чего же повреждать виноградные лозы? Для чего разорял монастыри? Ты подражал нашествию варваров.

2. Он сделал все, чтобы открылось ваше мужество; сделал все, чтобы узнать, что здесь — паства, пасомая Христом. Пастырь был вдали, а стадо пребывало вместе, и исполнялось апостольское изречение: «Не только в присутствии моем, но гораздо более ныне во время отсутствия моего, со страхом и трепетом совершайте свое спасение» (Фил. 2:12). Так угрожали, боящиеся вашего мужества, усердия, любви и привязанности ко мне: «мы ничего не смеем, — говорили они, — сделать в городе: дайте нам его вне города». Возьмите же меня вне города, чтобы вам познать расположенность Церкви, познать доблесть детей моих, силу воинов, крепость ратоборцев, блеск диадем, обилие богатства, величие любви, твердость терпения, цвет свободы, славу победы, позор вашего поражения. О, необычайные и дивные дела! Пастырь вне, а стадо ликует; военачальник вдали, а воины ратуют. И не только Церковь вмещала воинов, но и весь город стал Церковью; освятились улицы, площади, воздух; еретики обращались, иудеи, славословя Бога, прибегали к нам. Так было и при Христе: Кайафа распял Его, а разбойник исповедал. О, необычайные и дивные дела! Священники убили Его, а волхвы поклонялись Ему. Но да, не смущает это Церкви; если бы этого не было, то не раскрылось бы наше богатство; хотя оно и существовало, но не открылось бы. Как Иов, всегда был праведным, но не возвеличился бы в такой степени, если бы не было ран и червей, так не обнаружилось бы и наше богатство, если бы не было козней. Бог, как бы оправдываясь перед Иовом, говорил: «оправдываться словами бесполезными и речью, не имеющею никакой силы» (Иов. 15:3)? Они строили ковы, воевали — и побеждены. Как воевали? Палицами. Как поражены? Молитвами. «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Матф. 5:39). А ты вносишь в Церковь палицы и ведешь войну. Где [возглашается]: «мир всем», там ты начинаешь войну; не стыдишься, жалкий и несчастный, ни места, ни священного сана, ни величия власти. Крещальня наполнилась кровью; где даруется отпущение грехов, там произвел ты пролитие крови. В каком войске бывает подобное? Царь, входя сюда, отлагает щит и диадему, а ты вошел, схватив палицы; он оставляет вне и знаки царского достоинства, а ты внес сюда и знаки войны. Впрочем, невесте моей ты нисколько не повредил, и она продолжает являть свою красоту.

3. Поэтому я радуюсь не только тому, что вы победили, но что победили в моем отсутствии. Если бы я был здесь, то мы разделили бы с вами победу; но так, как я отсутствовал, то победа принадлежит вполне вам. Впрочем, и это — моя хвала, и опять я разделяю с вами победу, потому, что я воспитал вас так, что и в отсутствии отца вы показали собственную доблесть. Как доблестные работорговцы показывают свою силу и в отсутствии наставника, так и доблесть вашей веры явила красоту в отсутствии учителя. И нужны ли слова? Самые камни взывают, стены издают голос. Ступай в царские чертоги, и тотчас услышишь: народ константинопольский…. Ступай на море, в пустыню, в горы, в дома — везде изображается ваша хвала. Чем победили вы? Не деньгами, а верою. О, народ, любящий учителя! О, народ, любящий отца! Блажен этот город, — не своими колоннами и золотою кровлею, но вашей добродетелью! Столько козней, а молитвы ваши победили; и весьма справедливо, потому, что усердны были молитвы, и текли источники слез. У тех — стрелы, а у вас — слезы; у тех — ярость, а у вас — кротость; делай, что хочешь, а вы молитесь. Где же теперь те, которые противились? Брались ли мы за оружие? Натягивали ли луки? Пускали ли стрелы? Мы молились и те бежали. Они рассеялись, как паутина; а вы стоите, как скала. Блажен я через вас. И прежде я знал, каким владею богатством, но теперь пришел в удивление. Я был вдали от вас и город переселился; ради одного человека море стало городом; жен, мужья, дети незрелого возраста, женщины с детьми на руках своих, осмелились идти на море, презрели волны; раб не побоялся своего господина, и женщина забыла о своей естественной слабости. Площадь стала Церковью; все было в движении ради нас. Кого вы не научили? И царица присоединилась к вашему сонму; я не умолчу об ее ревности. Не из лести царице говорю это, но из уважения к благочестию. Не скрою ее ревности; ведь она не прибегла к силе, но поспешила восстановить добродетель. Тогда я был отводим, вы знаете, как, — нужно же сказать и о прискорбном, чтобы вы познали радостное, — вы знаете, как я был отводим и как возвратился. «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью. С плачем несущий семена возвратится с радостью, неся снопы свои» (Пс. 125:5, 6). Эти слова стали делом. С благодарностью вы приняли того, кого отпустили с печалью; и не в продолжительное время, но в один день все решилось. Но и это промедление было для вас; а Бог решил так с самого начала.

4. Скажу вам сокровенное. Я переплыл море, один вмещая в себе Церковь, потому, что для любви нет границы; и корабль не был тесен, потому, что «Вам не тесно в нас» (2 Кор. 6:12). Я удалился, заботясь о ваших делах, отделенный от вас телом, но соединенный с вами душей. Я удалился, молясь Богу и полагаясь на вашу любовь. Я удалился и в уединении заботился о ваших делах, в одиночестве размышлял о ссылке. Вдруг, в позднее время, в первый же день, эта боголюбивейшая [царица] присылает письмо, в котором заключались такие слова [здесь нужно привести самые слова ее]: «да не подумает твоя святость, что я знала о случившемся; я неповинна в крови твоей; люди злые и развращенные устроили эти козни; моих же слез свидетель Бог, Которому я священствую». Какое совершала она жертвенное возлияние? Слезы ее были жертвенным возлиянием! «Которому я священствую». Вот жрица, рукоположившая сама себя, приносящая жертву Богу и возливающая слезы, исповедание и покаяние, не за священника, а за Церковь, за рассеянный народ! Вспомнила, вспомнила она и о детях и о крещении. «Я помню, что твоими руками крещены мои дети». Это писала царица. Между тем священники, все по ненависти не знали даже места, где я остановился; а она, — скажу поистине удивительное, — страшась, как бы за свое дитя, везде обходила, не лично, но собственным отрядом воинов, потому, что она тоже не знала места, где я находился. Она всюду посылала, беспокоясь, чтобы пастырь не был коварно захвачен и убит, чтобы не потерять добычи. «Об этом только стараюсь я со своей стороны; того только домогаюсь, чтобы они не преодолели». Враги везде обходили, расставляя сети, чтобы поймать и схватить меня в свои руки. А она умоляла и касалась колен царских, стараясь сделать и мужа своего участником в этой ловитве. Как Авраам убеждал Сарру, так она — мужа. «Мы потеряли священника, но возвратим его; у нас нет надежды удержаться на престоле, если не возвратим его; мне невозможно иметь общение с кем–то из совершивших это», — говорила она, проливая слезы, умоляя Бога, употребляя все меры. И вы знаете, с какой благосклонностью она приняла нас, как обнимала, как бы собственные члены, и говорила, как вместе с вами и она беспокоилась. Эти слова не сокрылись от вашей признательности, потому что вы имеете в ней матерь церквей, питательнецу монахов, покровительницу святых, опору бедных. Ее хвала становится хвалою Богу, венцом церквей. Говорить ли о пламенной ее любви? Сказать ли о доброжелательстве ко мне? Вчера, в поздний вечер, она прислала ко мне с такими словами: «скажите ему: молитва моя исполнилась; я достигла желаемого; я увенчана лучше, нежели диадемой; я восприняла священника, возвратила главу телу, кормчего кораблю, пастыря пастве, жениха, брачному чертогу».

5. Прелюбодеи посрамлены. Буду ли я жить или умру, я за все спокоен. Вы видите последствия искушения. Что мне делать, чтобы воздать вам воздаяние, достойное вашей любви? Достойное — не могу, но какое могу, воздаю. Я люблю вас так, что готов пролить кровь свою для вашего спасения. Никто не имеет таких детей, никто — такого стада, никто — такой цветущей нивы. Мне не нужно возделывать землю; я сплю, и колосья цветут. Мне не нужно трудится; я отдыхаю, и овцы побеждают волков. Как я назову вас? Овцами или пастырями, или кормчими, или воинами, или военачальниками? Все эти названия справедливо могу приписать вам. Видя благочиние, называю вас овцами; видя заботливость, называю пастырями; видя мудрость, называю кормчими; видя мужество и твердость, называю всех вас воинами и военачальниками. О, труд! О, заботливость народа! Вы прогнали волков и не перестаете заботиться. Пловцы, бывшие с вами, обратились против вас и начали войну против корабля. Вы взываете: прочь этот клир, другой клир для церкви! Для чего так взывать? Они удалились, они прогнаны, без всякого преследования, они обратились в бегство. Не человек осуждает их, а совесть. «Ибо не враг поносит меня, — это я перенес бы» (Пс. 54:13). Не против нас восстали бывшие с нами; те, которые хотели вместе с нами управлять кораблем, захотели потопить корабль. Тем более удивляюсь я вашему благоразумию. Говорю это не с тем, чтобы побудить вас к возмущению. Возмущение — их дело, а ваше дело — ревность. Вы не требовали умертвить их, но — воспрепятствовать им в этом и ради вас и ради Церкви, чтобы она опять не подверглась потоплению. Ваше мужество не попустило бы буре, но их намерение произвело волнения. А я сужу не по концу дела, а по их намерению. Ты человек, предстоящий пред жертвенником, принявший на себя попечение о таком множестве народа, обязанный устранять прискорбное, ты усилил бурю, направил меч против себя самого, погубил своих детей намерением, если не самым делом. Но Бог воспрепятствовал этому. И теперь я удивляюсь вам и хвалю вас, что после войны и по водворении мира, вы заботитесь, чтобы мир был совершенным. Подлинно, кормчему должно быть в согласии с пловцами; а если они будут не согласны, то потонет судно. Вы при помощи благодати Божией, восстановили мир; вас я сделаю и участниками в безопасности. Ничего не стану делать без вас, равно как и без боголюбивейшей царицы, потому, что и она заботится, старается и употребляет всевозможные меры, чтобы насажденное осталось твердым, чтобы Церковь пребывала безмятежною. Так я воздал хвалу и вашему благоразумию, и попечительности царей, потому что они не столько заботятся о войне, сколько о Церкви, не столько о городе, сколько о Церкви. Будем молить Бога, будем просить о том, будем пребывать в молитвах, и, после того, как прекратились бедствия, не предадимся беспечности. Поэтому–то и до сего дня мы продолжаем молиться о прекращении бедствий. Будем же благодарить Бога; как тогда были мужественны, так и теперь будем усердны. И за все это возблагодарим Бога, Которому слава и держава, с Сыном и с благим Животворящим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Велика буря, но она не помешала усердию пришедших сюда; велики искушения, но они не уничтожили вашей привязанности. Церковь не перестает испытывать нападения и побеждать, подвергаться козням и преодолевать. Чем более иные нападают на нее, тем более она умножается; волны рассеиваются, а камень стоит неподвижно. Днем поучения, ночью всенощные бдения; день соревнует ночи; и там собрания, и здесь собрания; ночь делает из торжища церковь; усердие сильнее огня. Вы не нуждаетесь в увещании, и сами показываете усердие. Кто не удивится? Кто не изумится? Не только бывшие нашими не отсутствуют, но и не бывшие присутствуют. Такова польза испытаний. Как дождь, падая на землю, пробуждает семена, так и испытания, входя в душу, возбуждают усердие. По слову Божию, Церковь непоколебима: «врата ада не одолеют ее» (врата адова не одолеют ея) (Матф. 16:18). Кто нападает на нее, тот губит самого себя, а Церковь являет сильнейшею; кто нападает на нее, тот разрушает собственные силы, а наш трофей делает блистательнейшим. Славен был Иов и прежде, но после стал еще славнее: не так был он славен, когда имел неболезненное тело, как славен стал тогда, когда был увенчан гноем ран. Никогда не бойся испытаний, если душа твоя приготовлена к ним. Скорбь не вредит, но «от скорби происходит терпение» (соделовает терпение) (Рим. 5:3). Как огонь не портит золота, так и скорбь не вредит доблести. Что делает огонь с золотом? Очищает его. Что производит скорбь в переносящем ее? Терпение. Она возвышает его, прогоняет леность, сосредоточивает душу, делает ум осмотрительнее. Враги воздвигли гонение для того, чтобы разогнать овец, а вышло противное: оно привело пастыря.

В каком положении наши дела? В благополучном. В каком их дела? В бесславном. Где их дела? Их и не видно. По торжищу хожу — и никого не вижу. Были листья, но подул ветер, и они опали; была мякина, и развеялась, а зрелый плод открылся; было олово, и растаяло, а золото осталось чистым. Кто гонит их? Никто; но совесть — их враг, сопровождающий грехи. Они знали, что делали. Так и Каин хотел убить брата своего; когда он хотел убить, то действовала страсть, а когда совершил преступление, то «изгнанником и скитальцем» (стеня и трясыйся) стал ходить по всей вселенной (Быт. 4:14). И они, если не убили на деле, то убили намерением. Убийство совершено, насколько зависело от злобы их; но жизнь сохранена по милости Божией. Говорю это для возбуждения вашей ревности, чтобы вы никогда не боялись испытаний. Ты — камень? Не бойся же волн, так как «на сем камне, — сказал Господь, — Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (на сем камени созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей) (Матф. 16:18). Бывают войны иногда вне, иногда внутри; но ничто не потопит этого корабля.

2. Впрочем, чтобы не истратить всего времени на осуждение врагов, предоставим их угрызению совести; пусть этот палач терзает их душу и ум с нечестивыми пожеланиями, пусть они бегают, когда никто не гонит, пусть подвергаются стыду, когда никто не враждует против них; а сами мы предложим обычную трапезу. Несправедливо тратить время на обличение врагов и оставлять детей изнуряться голодом. Итак, вчера предлагал нам трапезу Павел, сегодня Матфей; вчера делатель палаток, сегодня мытарь; вчера хулитель, сегодня похититель; вчера гонитель, сегодня корыстолюбец. Но хулитель не остался хулителем, а сделался апостолом, и похититель не остался похитителем, а сделался евангелистом. Я упоминаю о прежних пороках их и о последующих добродетелях для того, чтобы ты знал, какова польза покаяния; чтобы тебе никогда не отчаиваться в своем спасении. Учители наши прежде известны были по грехам, а впоследствии прославились праведностью; мытарь и богохульник — крайние степени нечестия. В самом деле, что такое звание мытаря? Узаконенное хищничество, дерзновенное насилие, несправедливость, защищающаяся законом; мытарь хуже разбойников. Что такое звание мытаря? Насилие, укрывающееся под предлогом закона, обращающее врача в палача. Разумеете ли, что я сказал? Законы суть врачи, а здесь они делаются палачами, потому что не лечат рану, а увеличивают ее. Что такое звание мытаря? Бесстыдный грех, ничем не оправдываемое воровство, хуже грабительства. Грабитель, по крайней мере, стыдится, когда ворует; а этот похищает с дерзостью. И такой мытарь вдруг сделался евангелистом. Как и каким образом? «Проходя оттуда, — говорится в Евангелии, —Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною» (Преходя, Иисус виде Матфеа, на мытнице седяща, и глагола ему: по Мне гряди) (Матф. 9:9). О, сила слова! Брошена уда, и пленника сделала воином, грязь обратила в золото; брошена уда, и тотчас мытарь «встал и последовал за Ним» (востав по нем иде). Он был во глубине нечестия, — и взошел на высоту добродетели. Итак, возлюбленные, пусть никто не отчаивается в своем спасении. Грех не в нашей природе; мы сподоблены воли и свободы. Ты — мытарь? Можешь сделаться Евангелистом. Ты — богохульник? Можешь сделаться апостолом. Ты — разбойник? Можешь приобрести рай. Ты — волхв? Можешь поклониться Владыке. Нет такого греха, который не изглаждался бы покаянием. Для того Христос и избрал крайние степени нечестия, чтобы никто при конце не мог чем–нибудь оправдываться.

3. Не говори мне: «Я погиб, — что мне остается делать?» Не говори мне: «Я согрешил, — что мне делать?» У тебя есть Врач, который выше болезни; у тебя есть Врач, который побеждает силу болезни; у тебя есть Врач, который лечит одним мановением; у тебя есть Врач, который исцеляет одной волей, который и может, и хочет врачевать. Если он произвел тебя из небытия, то тем более может исправить тебя, уже существующего и поврежденного. Разве ты не слышал, как Он, взяв персть от земли, образовал человека? Как сделал землю плотью? Как устроил нервы, как — кости, как — кожу, как — жилы, как — нос, как — глаза, как — ресницы, как брови, — как — язык, как — грудь, как — руки, как — ноги, как — все прочее? Взята была земля, — одно вещество; явилось творчество и образовало разнообразные произведения. Ты не можешь сказать, каким образом ты создан? Точно так же не можешь сказать, каким образом истребляются грехи. Если огонь, падая в терние, истребляет его, то тем легче воля Божия истребляет и с корнем исторгает наши прегрешения и грешника делает подобным безгрешному. Не спрашивай, как это бывает, не исследуй, как это совершается, но веруй чуду. Ты скажешь: «Я согрешил много, и грехи мои велики». Но кто же без греха? Ты скажешь: «Я согрешил тяжело, больше и хуже всех людей». Но тебе достаточно принести такую жертву: «говори ты, чтоб оправдаться» (глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися) (Ис. 43:26). Признайся, что ты согрешил, и это послужит началом твоего исправления. Сетуй, умились, проливай слезы. Разве другое что пролила (евангельская) блудница? Ничего другого, кроме слез раскаяния. Она взяла себе руководителем покаяние, и пришла к Источнику.

4. Но выслушаем, что говорит мытарь и евангелист. «И, выйдя оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские. И вот, женщина…» (И изшед оттуду Иисус, отъиде во страны Тирския и Сидонския. И се жена) (Матф. 15:21, 22). Удивляется евангелист: «вот, женщина», древнее орудие диавола, изгнавшая меня из рая, мать греха, путеводительница преступления, такая жена, той же самой природы, приходит к Иисусу. Новое и необычайное чудо! Иудеи убегают, а жена идет за Ним. «И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов» (И се жена, от предел тех изшедши, возопи к Нему глаголющи: помилуй мя, Господи, сыне Давидов). Жена делается благовестницею, исповедует и божество Его и домостроительство; словом «Господи» [исповедует] владычество; а словами «сыне Давидов» — принятие Им плоти. «Помилуй меня». Посмотри на любомудрую душу. «Помилуй меня, — говорит она; — я не имею добрых дел, не имею дерзновения по своей жизни; прибегаю к милости, к общей пристани грешников; прибегаю к милосердию, где нет судилища, где спасение подается без испытания»; — таким образом, будучи грешницею и беззаконницею, она осмелилась приступить к Иисусу. Заметь еще любомудрие жены: она не просит Иакова, не умоляет Иоанна, не обращается к Петру, не разделяет сонма их. «Я не имею нужды в посреднике, но, взяв ходатаем своим покаяние, приступаю к самому Источнику; Он для того и пришел, для того и принял плоть, чтобы и я беседовала с Ним». Вверху херувимы трепещут, внизу блудница беседует с Ним! «Помилуй меня», — простое слово, но в нем находит она неисчерпаемое море спасения. «Помилуй меня: для этого Ты пришел, для этого Ты принял плоть, для этого Ты сделался тем, что и я». На небе трепет, на земле дерзновение! «Помилуй меня: я не имею нужды в посреднике; сам Ты помилуй меня». — «Что тебе нужно?» — «Ищу милости». — «Чем ты страдаешь?» — «Дочь моя жестоко беснуется (Дщи моя зле беснуется): природа моя терзается, жалость возбуждается». Так она пришла ходатайствовать за дочь; не принесла больной, а принесла веру. Он — Бог и все видит. «Дочь моя жестоко беснуется». Ужасное страдание; естественное чувство жалости, как жало, терзает мою утробу, возмущает внутренность. Что мне делать? Я погибаю». — «Почему же ты не говоришь: «помилуй дочь мою», но: «помилуй меня»? — «Она больна до бесчувствия, не сознает своего страдания, не чувствует своей боли; отсутствие сознания, или, лучше — бесчувствие служит для нее завесой несчастия. Помилуй меня, свидетельницу ежедневных страданий; у меня в доме зрелище несчастия. Куда мне уйти? В пустыню? Но я не смею оставить ее одну. Дома ли остаться? Но здесь я нахожу внутреннего врага, волны в пристани, зрелище несчастия. Как мне назвать ее? Мертвой? Но она движется. Живой? Но она не сознает, что делает. Не могу найти слова для выражения этой болезни. Помилуй меня. Если бы умерла дочь моя, то я не так страдала бы; я предала бы тело ее в недра земли, и с течением времени забыла бы о несчастии, и рана зажила бы; теперь же у меня постоянно перед глазами труп, растравляющий мои раны, усиливающий мои страдания. Каково мне смотреть на ее вращающиеся глаза, изгибающиеся руки, распущенные волосы, истекающую пену, на этого палача, который находится внутри и не обнаруживается, на мучителя, который невидим, а удары его видимы? Я поставлена зрительницею бедствий других, поставлена необходимостью природы. Помилуй меня. Ужасна эта буря — страдание и вместе страх; страдание природы и страх от беса; я не могу ни подойти, ни коснуться ее. Сострадание побуждает меня, а страх отгоняет меня. «Помилуй меня».

5. Представь любомудрие жены. Она не пошла к волхвам, не призвала колдунов, не делала привязок, не стала нанимать ворожей — женщин, которые вызывают бесов и усиливают рану; но, оставив дела диавола, обратилась к Спасителю душ наших. «Помилуй меня, дочь моя жестоко беснуется» Вы понимаете это страдание — [те из вас], которые стали отцами, помогите моему слову и вы, которые стали матерями; я не могу выразить словами бедствия, которое терпела эта женщина. «Помилуй меня, дочь моя жестоко беснуется». Видишь ли любомудрие жены? Видишь ли ее твердость, мужество, терпение? «Но Он не отвечал ей ни слова» (Он же не отвеща ей словесе) (Матф. 15:23). Странные дела! Она просит, умоляет, оплакивает свое несчастие, усиливает свое сетование, высказывает страдание, — и Человеколюбец не отвечает, Слово молчит, Источник не отверзается, Врач не подает врачевства. Что это за необыкновенное, что за странное дело? К другим Ты сам приходишь, а эту, пришедшую к Тебе, отгоняешь? Но посмотри на мудрость Врача: «Но Он не отвечал ей ни слова». Почему? Потому, что обращал внимание не на слова, но знал тайные помышления. «Но Он не отвечал ей ни слова». Что же ученики? Так как жена не получала ответа, то они подошли к Нему и сказали: «Отпусти ее, потому что кричит за нами» (отпусти ю, яко вопиет в след нас). — «Но ты слышишь внешний голос, а Я — внутренний; велик вопль уст ее, но больше вопль души». «Отпусти ее, потому что кричит за нами». Другой Евангелист говорит: «перед нами» (Марк. 7:25). Слова противоположные, но неложные, потому что она делала то и другое. Сперва она кричала сзади; когда же Он не отвечал, то она подошла спереди, как пес, лижущий ноги господина своего. «Отпусти ее: она составила зрелище, собрала народ». Они имели в виду человеческую скорбь, а Господь — человеколюбие и спасение жены. «Отпусти ее, потому что кричит за нами». Что же Христос? «Я послан, — говорит Он, — только к погибшим овцам дома Израилева» (Несмь послан, токмо ко овцам погибшим дому Исраилева) (Матф. 15:24). Ответом Своим Он еще более растравил рану. Он был врач, рассекающий не для того, чтобы разделить, а чтобы соединить.

6. Здесь слушайте меня со вниманием и обратите ко мне ум ваш, потому что я хочу исследовать глубокий предмет. «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева». Неужели это все? Неужели Ты сделался человеком, принял плоть, совершил такие дела домостроительства для того, чтобы спасти один этот угол (земли), и притом погибающий? А вся вселенная– скифы, фракияне, индийцы, мавры, киликийцы, каппадокийцы, сирияне, финикияне и вся земля, которую освещает солнце, разве лишатся этого? Разве Ты пришел для одних иудеев, а язычников оставляешь в пренебрежении? Разве Ты не взираешь на смрад, не смотришь на дым, не обращаешь внимания на оскорбление Отца Твоего, на поклонение идолам, на почитание бесов? Между тем пророки не так говорили; а что, например, говорит Твой праотец по плоти? «Проси у Меня, и дам народы в наследие Тебе и пределы земли во владение Тебе» (Проси от мене и дам ти языки достояние твое, и одержание твое концы земли) (Пс. 2:9). И Исаия, видевший херувимов: «И будет в тот день: к корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники» (и будет корень Иессеов, и возстаяй владети языки, на того языцы уповати будут) (Исаии 11:10). И Иаков: «Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов» (оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его, дондеже приидут отложеная ему, и той чаяние языков) (Быт. XLIX, 10). И Малахия: «Лучше кто–нибудь из вас запер бы двери медные (зане в вас затворятся двери) и не изменится предположенное: Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву» (зане от восток солнца и до запад имя Мое прославися во языцех, и на всяком месте фимиам приносится имени Моему, и жертва чиста) (Мал. 1:10, 11). И еще Давид: «Восплещите руками все народы, воскликните Богу гласом радости; ибо Господь Всевышний страшен, — великий Царь над всею землею… Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (вcu языцы восплещите руками, воскликните Богу гласом радования: яко Господь вышний, страшен, Царь велий по всей земли. Взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне) (Пс. 46:1–6). И еще другой: «Веселитесь, язычники, с народом Его» (возвеселитеся языцы с людьми его) (Втор. 32:43). И Ты сам, пришедши, не призвал ли тотчас волхвов, эту твердыню язычников, силу диавола, могущество бесов, и по снисхождению не сделал ли их провозвестниками? Ты призываешь волхвов; пророки говорят о язычниках; и по воскресении из мертвых Ты говоришь ученикам: «идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (шедше научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и Святаго Духа) (Матф. 28:19). Когда же пришла эта несчастная, бедная, просящая о дочери, умоляющая облегчить ее несчастие, тогда Ты говоришь: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева»? Когда пришел сотник, Ты говоришь: «Я приду и исцелю его» (Аз пришед исцелю его) (Матф. 8:7); когда говорил разбойник, Ты отвечаешь: «ныне же будешь со Мною в раю» (днесь со Мною будеши в раи) (Лук. 23:43); когда принесен расслабленный, Ты говоришь: «встань, возьми постель твою, и иди» (востани, возми одр твой и иди) (Матф. 9:6); когда умер Лазарь, Ты говоришь: «Лазарь! иди вон» (Лазаре, гряди вон) (Иоан. 11:43), и четверодневный вышел. Прокаженных Ты очищаешь, мертвых воскрешаешь, расслабленного укрепляешь, слепых исцеляешь, разбойников спасаешь, блудницу делаешь целомудреннее девы, а этой не отвечаешь ничего? Что за новое, что за необычайное, что за странное дело?

7. Внимательно слушайте, чтобы узнать твердость этой жены, и мудрость и попечительность Господа, чтобы видеть, как промедление приносит пользу, чтобы видеть, как отказ доставляет богатство, чтобы и тебе, если ты будешь молиться и не получать, никогда не оставлять молитвы. Слушай же с напряженным вниманием. Когда иудеи были избавлены от владычества египтян и, избегши рук фараона, прошли пустыню и намеревались вступить в землю хананеев, идолопоклонников и нечестивцев, которые покланялись камням, почитали деревья и обнаруживали в жизни великое нечестие, то Бог дал им следующий закон: «не вступай с ними в родство: дочери твоей не отдавай за сына его, и дочери его не бери за сына твоего» (ниже сватовства сотвориши с ними: дщери своея не даси сыну его, и дщере его да не поймеши сыну твоему) (Втор. 7:3); не давай им золота, не сообщайся с ними в трапезе, не живи вместе и не делай ничего подобного, потому что нечестивы эти народы, к которым Я ввожу тебя, чтобы ты овладел ими». Таким образом, почти сам закон предписывал иудеям: «Не покупай, не продавай, не заключай браков и договоров, а будь хотя и близок к ним по месту жительства, но далек по образу жизни. У тебя не должно быть ничего общего с ними: ни договоров, ни продажи, ни купли, ни сватовства, ни замужества, чтобы необходимость родственных отношений не вовлекла тебя в нечестие, чтобы, давая и получая, ты не сделался другом их; но будь всегда врагом их. У тебя не должно быть никакого общения с хананеями: не принимай от них ни золота, ни серебра, ни одежды, ни дочери, ни сына, и ничего другого подобного, но живи сам по себе; у тебя есть язык, который отличает тебя от них, и этот закон Я дал тебе, почему закон и называется ограждением». Как виноград окружается оградой, так иудеи — законом, чтобы они, преступив его, не смешались с хананеями. А у тех были незаконные смешения, извращение законов природы, поклонение идолам, боготворение деревьев, оскорблявшее Бога, приношение в жертву детей, унижение отцов, бесчестие матерей, — все извращено, все искажено; они жили бесовской жизнью. Поэтому иудеи не имели с ними никаких сношений, ни договоров, ни торговли; закон, под угрозой тяжких наказаний, запрещал браки с ними, договоры, сватовство; иудеи ничего общего не имели с ними. Итак законом было запрещено иметь сношение с хананеями, давать им золото или что–нибудь другое, чтобы дружеское отношение не послужило поводом к нечестию. Закон окружал иудеев, подобно ограде: «Виноградник, — сказал Господь, — насадил и обнес его оградою» (Исаии 5:2), т. е. законом, который состоит не из ветвей, а из заповедей, который ограждал их и отделял. Таким образом, хананеи были люди отверженные, презренные, нечестивые, развратные, преступные, нечистые; поэтому иудеи, исполняя закон свой, не хотели даже слушать их. А так как эта женщина была из хананеев — «И вот, — говорит Евангелист, — «женщина Хананеянка, выйдя из тех мест» (Матф. 15:22), — так как эта женщина была из хананеев, и приступила ко Христу, то Он (и поступил с нею так, чтобы иметь право) сказать: «Кто из вас обличит Меня в неправде? (кто от вас обличает Мя о гресе) (Иоан. 8:46). Нарушал ли Я закон?» Сделавшись человеком, Он исполнял и человеческие дела.

8. Слушайте же со вниманием слова мои. Эта женщина была хананеянка, из тех пределов, где господствовали разврат, неистовство, нечестие, власть диавола, бесовские пиршества, где попирали природу и унижались до бессмыслия бессловесных, до неистовства бесов; а закон предписывал: «Не имей ничего общего с хананеями, не давай и не принимай от них, не бери жены, не принимай сына, не заключай ни договоров, ни условий», ограждая иудеев как бы оградой. И так как сам Христос, пришедши на землю и облекшись в оружие человеческое, был в свое время обрезан, приносил жертвы и приношения и все прочее, хотя Он имел прекратить закон, то, дабы не сказали, что Он потому уничтожил закон, что не имел сил исполнить его, поэтому Он сперва исполняет его, а потом уже прекращает; дабы ты не подумал, что Он бессилен, для этого Он исполнял все по обычаю, и потому говорил: «Кто из вас обличит Меня в неправде?» Так как, говорю, по закону не должно было иметь никакого общения с хананеями, то, дабы иудеи не стали обвинять Его и говорить: «Мы не верим Тебе потому, что Ты беззаконник, Ты нарушаешь закон, пошел в страну хананейскую, сообщаешься с хананеями, тогда как закон запрещает сообщаться с ними», — поэтому–то Он сначала и не говорит ей ничего. Заметь, как Он и закон исполняет, и жену не лишает спасения, иудеям заграждает уста, и ее обращает к себе. «Но Он, — сказано, — не отвечал ей ни слова», как бы внушая следующее: «Не ищи предлогов к обвинению Меня; смотри: Я не говорю, не вступаю в беседу; вот несчастие, и Я не являю Своего действия; вот кораблекрушение, и Я, кормчий, не укрощаю бури по причине вашей безрассудности, чтобы вы не имели повода обвинять Меня; вот эта женщина собрала вокруг Меня зрителей и не получает ответа, чтобы вы не сказали: «Ты предался хананеям, нарушил закон, и на этом основании мы можем не верить Тебе»". Видишь, как Он не отвечает жене, чтобы ответить иудеям; молчание Его к жене было голосом обличения безрассудности иудеев.

9. Это делал Он не по собственному достоинству, но по снисхождению к немощи иудеев. Так и тогда, когда Он очистил прокаженного, сказал: «принеси дар, какой повелел Моисей» (Матф. 8:4). Ты очистил и отсылаешь его к закону Моисея? — «Да». — «Для чего?» — «Из–за иудеев, чтобы они не стали обвинять меня в нарушении закона. Поэтому, когда Он исцелял прокаженного, то исцелил его необыкновенным образом; а как, послушай. «2 И вот подошел прокаженный и, кланяясь Ему, сказал: Господи! если хочешь, можешь меня очистить. 3 Иисус, простерши руку, коснулся его и сказал: хочу, очистись» (И се прокажен пришед кланяшеся Ему, глаголя: Господи, аще хощеши, можеши мя очистити. И простер руку Иисус, коснуся ему, глаголя: хощу, очистися) (Матф. 8:2, 3). Но по закону не позволялось прикасаться к прокаженному. Так, когда пришел к пророку Елисею военачальник Нееман, зараженный проказой, то ученик сказал ему: «Вот прокаженный военачальник стоит вне». Пророк приказывает ученику выйти и сказать ему: «Пойди, омойся… в Иордане» (шед измыйся во Иордане) (4 Цар. 5:10); а сам не решился выйти, посмотреть на прокаженного и коснуться его. Так как и Елисей очистил прокаженного, то, дабы не сказали иудеи, что Христос очищал подобно Елисею, для того этот не решается коснуться прокаженного, а Христос касается и говорит: «Хочу, очистись».

«…Простерши руку Свою, коснулся его» (И простер руку коснуся ему). Для чего прикоснулся? Для того, чтобы показать тебе, что Он не раб, подчиненный закону, а Владыка, стоящий выше закона. Чем же Он исполнил закон? Тем, что сказал: «Хочу, очистись», а не тотчас коснулся его. Предшествовало слово, прогнало болезнь, а потом Он коснулся нечистого и сказал: «Хочу, очистись». Как? «И он тотчас очистился от проказы» (Абие очистися ). Евангелист не нашел выражения, — потому что слово «абие» (тотчас) выражает не так скорое действие, — не нашел выражения, соответствующего быстроте действия. «Тотчас», т. е. как? В то самое время, как было произнесено слово, уничтожилась болезнь, прошла проказа, и прокаженный стал чистым. Затем Он говорит: «Покажи себя священнику и принеси дар, какой повелел Моисей, во свидетельство им» (шед покажися иереови, и принеси дар егоже повеле Моисей, во свидетельство им). Кому? «Иудеям, чтобы они не говорили, что Я нарушил закон. Я исцелил, и говорю: принеси законный дар, чтобы в тот день прокаженный обвинил их, сказав: Он повелел мне принести дар по закону». И как многое Христос совершал ради иудеев, чтобы сделать их во всем безответными, так Он поступил и здесь.

«Помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами» (Помилуй мя: дщи моя зле беснуется. Он же не отвеща ей словесе, и приступлше ученицы Его, моляху Его глаголюще: отпусти ю, яко вопиет в след нас). Что же Он? «Я послан, — говорит Он, — только к погибшим овцам дома Израилева» (Несмь послан, токмо к овцам погибшим дому Исраилева). Чтобы не сказали иудеи: «Ты оставил нас и пошел к чужим, и потому мы не веруем Тебе», Он говорит: «Вот, приходят и из язычников, и Я не принимаю их; вас, убегающих от Меня, призываю: «придите ко Мне вcе труждающиеся» (Матф. 11:28), и вы не идете; а эту отгоняю, и, однако, она остается. «Народ, которого я не знал, — сказал Господь, — служит мне; по одному слуху о мне повинуются мне» (Людие, ихже не ведех, работаша Ми, в слух уха послушаша Мя) (Пс. 17:45); и в другом месте: «Я открылся не вопрошавшим обо Мне; Меня нашли не искавшие Меня» (явлен бых не ищущим Мене, обретохся не вопрошающим о Мне) (Исаии 65:1). «отпусти ее, потому что кричит за нами». Посмотрим же, что отвечает Христос. «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева». Не были ли это слова отказа? Он как бы так говорит: «Отойди; нет ничего общего между тобой и Мной; не для тебя пришел Я, но пришел для иудеев. Я послан только к погибшим овцам дома Израилева». Услышав это, она сказала: «Господи! помоги мне» (ей, Господи, помози ми), и поклонилась Ему, говоря это. Он же сначала не отвечал ей, а потом, посмотри, каков был ответ: «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (несть добро отъяти хлеба чадом и поврещи псом) (Матф. 15:25, 26). О, попечительность врача! В самом отказе Он обращает ее к Себе. «Нехорошо взять хлеб у детей». У каких чад? У иудеев. «И бросить псам, т. е. Вам».

10. Поистине Господь сказал это для посрамления иудеев, потому что они, называемые чадами, сделались псами. Поэтому и Павел говорит: «Берегитесь псов, берегитесь злых делателей, берегитесь обрезания, потому что обрезание — мы» (блюдитеся от псов, блюдитеся от злых делателей, блюдитеся от сечения: ми бо есми обрезание) (Фил. 3:2, 3). А язычники назывались псами и сделались чадами. «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Чадца моя, имиже паки болезную, дондеже вообразится Христос в вас) (Гал. 4:19). Эта похвала есть обвинение для иудеев. «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам». Что же жена? «Так, Господи». О, твердость жены; о, ревность души! Врач говорит: «нет»; а она говорит: «да». Господь говорит: «нет»; а она говорит: «да», — не обвиняя и не укоряя Его, но ожидая спасения. «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. — «Так, Господи! Ты называешь меня псом, а я называя Тебя Господом; Ты унижаешь меня, а я прославляю Тебя. Так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их» (Ей, Господи: ибо и пси ядят от крупиц, падающих от трапезы, господей своих) (Матф. 15:27). О, мудрость жены! Из того же примера она заимствует приличное доказательство. «Ты называешь меня псом; я и буду питаться, как пес; не отказываюсь от этого унижения, не избегаю этого названия; приму пищу пса»; — так указывает она на дело обыкновенное. «Ты стой на своем; Ты назвал меня псом, дай же мне крупицу; Ты сделался защитником моей просьбы; покажи при отказе снисхождение. Так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их». Что же тот, который отказывал, отвергал, отгонял, говорил: «Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам», также говорил: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева»? «О, женщина, — говорит Он, — велика вера твоя» (О, жено, велия вера твоя) (Матф. 15:28). «Ты вдруг стал хвалить, прославлять жену? Уже не отгоняешь, не отвергаешь ее?» — «Успокойся; для этого Я и медлил. Ведь если бы Я сначала отпустил ее, то ты не узнал бы ее веры; если бы она сразу получила, то тотчас и ушла бы, и никто не видел бы ее сокровища. Для того Я и медлил даянием, чтобы всем показать ее веру». «О, женщина!» Бог говорит ей: «О, женщина!» Пусть выслушают это те, которые молятся без усердия. Когда я говорю кому–нибудь: «Проси Бога, молись Ему, прибегай к Нему с молитвой», то он отвечает: «Я просил однажды, дважды, трижды, десять, двадцать раз, и еще не получил». Не переставай просить, брат, пока не получишь; конец молитвы — получение просимого. Тогда перестань, когда получишь, или лучше, и тогда не переставай, но и тогда пребывай в молитве. Если ты не получил, то молись, чтобы получить; если же ты получил, то благодари за то, что получил. Многие приходят в церковь, произносят тысячи стихов молитвы, и выходят, не зная, что говорили они; уста их движутся, а слух не слышит. Ты сам не слышишь своей молитвы; как же хочешь, чтобы Бог услышал твою молитву? Ты говоришь: «Я преклонял колена», — но ум твой блуждал вне; тело твое было внутри церкви, а мысль твоя — вне; уста произносили молитву, а ум исчислял доходы, договоры, условия, поля, владения, собрания друзей. Диавол зол; он знает, что во время молитвы мы делаем великие успехи; потому тогда он и нападает на нас. Часто, лежа спокойно на постели, мы ни о чем не мыслим; а когда приходим молиться, то являются тысячи помыслов, чтобы мы вышли без пользы.

11. Итак, возлюбленный, зная, что так бывает во время молитв, подражай хананеянке; хотя ты — муж, однако подражай жене, иноплеменнице, слабой, отверженной и презираемой. Ты не имеешь бесноватой дочери? Но ты имеешь грешную душу. Что сказала хананеянка? «Помилуй меня, дочь моя жестоко беснуется». Так и ты скажи: «Помилуй меня: душа моя жестоко беснуется». Грех есть великий бес. Бесноватый возбуждает сострадание, а грешник — ненависть; тот заслуживает прощение, а этот не имеет оправдания. «Помилуй меня», — краткое слово, но оно нашло море человеколюбия, потому, что где милость, там все блага.

Даже когда ты будешь вне церкви, взывай и говори: «помилуй меня»: говори, хотя не двигая уст, но взывая умом; Бог слышит и тех, которые молчат. Для этого требуется не место, а прежде всего настроение. Иеремия был в грязной яме, и привлек к себе Бога; Даниил был во рве львином, и благорасположил к себе Бога, три отрока были в печи, и, воспевая, умилостивили Бога; разбойник был пригвожден ко кресту, и крест не воспрепятствовал ему, но отверз рай; Иов сидел на гноище, и пользовался милостью Божиею; Иона был во чреве кита, и Бог внимал ему. Будешь ли ты в умывальнице, молись; будешь ли в дороге, или на постели, и где бы ты ни был, молись. Ты — храм Божий: не ищи же места; нужно только душевное расположение. Хотя бы ты стоял перед судьей, молись; когда гневается судья, молись. Некогда впереди было море, позади египтяне, а по середине Моисей; великое было затруднение для молитвы, но велика была и широта молитвы. Сзади гнались египтяне, впереди было море, а по середине нужно было молиться. Моисей ничего не произносил, а Бог говорит ему: «Что ты вопиешь ко Мне?» (что вопиеши ко Мне), (Исх. 15:15). Уста его не говорили, но ум взывал. Так и ты, возлюбленный, когда стоишь перед судьей гневным, беспощадным, угрожающим величайшими наказаниями, или перед другими палачами, делающими то же самое, то молись Богу; и в то время, когда ты будешь молиться, волны утихнут. Судья против тебя? Ты прибегай к Богу. Начальник нападает на тебя? Ты призывай Господа. Разве Он — человек, чтобы тебе искать Его в каком–нибудь месте? Бог всегда рядом. Если ты хочешь просить человека, то сначала спрашиваешь, что он делает, не спит ли, не занят ли; и слуга не отвечает тебе. А у Бога нет ничего такого: куда бы ты ни ушел и стал призывать Его, Он слышит; ни занятия, ни посредник, ни слуга не отделяют Его от тебя. Скажи: «помилуй меня», и Бог мгновенно делается присущим. «Возопиешь, — говорит пророк, — и Он скажет: "вот Я!"» (Еще глаголющу ти, речет: се приидох) (Исаии 58:9). О, слово, исполненное благости! Он не ожидает окончания молитвы; еще прежде, нежели окончишь молитву, ты уже получаешь дар. «Помилуй меня». Будем же, увещеваю вас, подражать этой хананеянке. «Помилуй меня, дочь моя жестоко беснуется», — говорила она. Господь же говорит ей: «О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему» (Матф. 15:28). Где еретик? Не сказал Он: «Я буду просить Отца Моего»; не сказал: «Я буду молить родившего Меня». Имел ли Он здесь нужду в молитве? Нет. Почему? Потому, что была великая вера, был великий сосуд, потому и излилась великая благодать. Где нужна еще молитва, там — слабый сосуд. «О, женщина! Велика вера твоя! Ты не видела мертвого воскрешаемым, ни прокаженного очищаемым, ты не слушала пророков, не изучала закона, ты не видела моря разделяемым, не видела никакого другого знамения совершаемым Мной, но даже была унижена Мной и приведена в смущение; Я отверг страдание твое, и однако ты не отошла, а осталась; получи же наконец и от Меня достойную и надлежащую похвалу: О, женщина! Велика вера твоя». Жена эта умерла, но похвала ее остается, блистая светлее диадемы. Куда бы ты ни пошел, везде слышишь слова Христовы: «О, женщина! Велика вера твоя». Войди в церковь персов, и услышишь Христа, говорящего: «О, женщина! Велика вера твоя»; равно как и в церковь готов, варваров, индийцев, мавров, и какую только страну освещает солнце. Христос произнес одно слово, и это слово не умолкает, но громким голосом возвещает ее веру, взывая: «О, женщина! Велика вера твоя да будет тебе по желанию твоему». Не сказал: «Пусть исцелится дочь твоя», но: «Будет тебе по желанию твоему», — «Ты исцели ее; ты будь врачом; тебе вверяю врачевство; поди, приложи его, будет тебе по желанию твоему. Воля твоя пусть исцелит ее». Так хананеянка исцелила (дочь) волею своею, и Сын ли Божий не исцеляет Сам Собой? «Будет тебе по желанию твоему». Жена не повелевала и не запрещала бесу, но только захотела, и хотение жены исцелило больную и изгнало бесов. Где те, которые дерзают говорит, что Сын совершал чудеса молитвой? «Будет тебе по желанию твоему». Посмотри и на величие слов Его, в них Он подражает Отцу Своему. Когда Бог творил небо, то сказал: «Да будет небо, да будет солнце, и было солнце; да будет земля, и была земля»; повелением Он произвел бытие (Быт. гл. 1). Так и Христос говорит: «Будет тебе по желанию твоему». Сродство выражений доказывает общность природы их. «И исцелилась дочь ее» (И исцеле дщи ея). Когда? «В тот час» (От того часа) (Матф. 15:28); не в то время, когда мать ее пришла домой, но еще прежде, нежели пришла. Она пришла найти ее беснующейся — и нашла здоровой, исцеленной ее желанием. Будем же за все это благодарить Бога: Ему подобает слава во веки веков. Аминь.

1. Знаю, что для людей грубых, пристрастных к настоящему, прилепившихся к земле и раболепствующих чувственным удовольствиям, а к духовным предметам не очень расположенных, настоящее слово покажется необычным и странным; они будут и громко смеяться и осуждать нас, как будто мы с самого начала речи говорим невероятное. Однако мы не оставим своего намерения, но по этому самому особенно и приступим с великим усердием к доказательствам того, что предложили. И если такие люди захотят, не смущаясь и не тревожась, дождаться конца беседы, то я уверен, что они согласятся с нами, будут осуждать самих себя за прежнее заблуждение, станут говорить противное, извиняться и просить прощения в том, что они имели неправильное понятие о вещах, и много будут благодарить нас, как больные благодарят врачей, избавившись от болезней, мучивших их тело. Поэтому не высказывай мне имеющегося у тебя теперь суждения, но подожди следствий наших слов, и тогда ты в состоянии будешь произнести неложный приговор, так как ничто по неведению не помешает истинному суждению. Так и по житейским делам заседающие судьи, хотя видят, что первый оратор говорит сильно и все потопляет своим красноречием, не решаются произнести приговор прежде, нежели выслушают с долготерпением и другого, противоречащего ему; но хотя бы первый казался говорящим правду, они сохраняют беспристрастное внимание и для другого. В том и состоит достоинство судей, чтобы, со всею точностью узнав дело с обеих сторон, потом произносить собственное суждение. Так и теперь общее у людей предубеждение, с течением времени укоренившееся в умах многих, точно какой оратор, по всей вселенной возвещает и говорит так: все низвратилось в роде человеческом, везде великое смятение, ежедневно многие терпят обиды, угнетения, притеснения, ущерб, слабые от сильнейших, бедные от богатых; и как невозможно исчислить волн морских, так и множества обижаемых, угнетаемых, страждущих; ни действие законов, ни страх судилищ, и ничто не останавливает этой заразы и болезни, но с каждым днем умножается зло; везде стон, плач, слезы обижаемых, и поставленные для исправления этого судьи сами увеличивают бурю и усиливают болезнь. Поэтому многие из неразумных и несчастных, впадая в необычайное неистовство, обвиняют промысл Божий, когда видят, что смиренного часто влекут, терзают, мучают, а дерзкий, наглый, бесчестный и происшедший от бесчестных обогащается, облекается властью, бывает для многих страшен, причиняет бесчисленные бедствия смиренным, и эти несправедливости бывают и в городах, и в селах, и в пустынях, и на суше, и на море. Итак, нам необходимо предложить это слово для опровержения вышесказанного, выступив на подвиг, хотя необычный и страшный, как я вначале сказал, но благопотребный, справедливый и полезный для тех, которые хотят внимать и поучаться. В нем будет доказано (не бойтесь же), что каждый обижаемый не от других терпит вред, но сам от себя.

2. А чтобы речь наша была более ясною, прежде всего исследуем, что такое вред и какого рода вещей он обыкновенно касается; также, в чем состоит совершенство человека, что вредит ему, и что вредит ему только по–видимому, а на самом деле не вредит. Например, — нужно подтвердить речь примерами, — каждая вещь терпит вред от чего–нибудь: железо от ржавчины, шерсть от моли, стада овец от волков. Добротность вина теряется, когда оно переменяет вкус и окисает; а добротность меда — когда он лишается свойственной ему сладости и переменяется в горькую жидкость. Хлебу на поле вредит прелость и засуха, виноградным плодам, листьям и ветвям — злой рой саранчи, другим деревьям — червь, и телам бессловесных — различные болезни; но чтобы, исчисляя все, слишком не распространить слова, скажем, что и нашему телу вредят горячки, расслабления и множество других болезней. Итак, если для каждого из этих предметов есть что–нибудь, повреждающее его добротность, то посмотрим, что вредит человеческому роду и от чего повреждается совершенство человека. Многие усматривают различные и необыкновенные причины. Нам нужно высказать и погрешительные мнения и, опровергнув их, потом указать на то, что подлинно вредит нашему достоинству, и ясно доказать, что никто не мог бы сделать нам несправедливости или причинить вреда, если бы мы не выдавали сами себя. Многие, по своим погрешительным мнениям, считают вредным для нашего достоинства разное — одни бедность, другие телесную болезнь, иные потерю имения, другие злословие, иные смерть, и непрестанно о том сокрушаются и плачут, и жалея испытывающих это, оплакивая их и поражаясь, говорят друг другу: «Какая беда случилась с таким–то — он вдруг лишился всего имения!» А иной говорит о другом: «Такой–то подвергся жестокой болезни, и посещающие его врачи отчаялись в его жизни!» Один сетует и плачет о заключенных в темнице, другой об изгнанных из отечества и отправленных в ссылку, иной о лишенных свободы, другой о похищенных врагами и взятых в плен, иной о потонувшем или сгоревшем, другой о задавленном обрушившимся зданием. А никто не плачет о живущих нечестиво, но, что всего хуже, часто даже называют их счастливыми; это бывает причиной всех зол. Итак, — но не бойтесь, о чем я и вначале просил, — покажем, что ничто из вышесказанного не вредит человеку осторожному и не может причинить вред его достоинству. Подлинно, скажи мне, какой вред причинен достоинству человека тем, что он лишился всего имения, или что у него отняли все клеветники, разбойники, или домашние злодеи? Впрочем, если угодно, изобразим наперед, в чем состоит достоинство человека, указав предварительно на другая существа, дабы сделать речь вразумительнее и яснее для многих.

3. В чем же состоит доброта коня? В том ли, чтобы он имел золотую узду и такую же подпругу, множество попон из шелковых тканей, ковры разноцветные и златотканные, бляхи с драгоценными камнями и гриву, перевитую золотыми лентами, или в том, чтобы он был скор на бегу, крепок ногами, выступал стройно и имел копыта, каким надобно быть у доброго коня, одарен был крепкими силами, чтобы пробегать большие пространства, быть годным на войне, стоять в строю с великой бодростью, и в случае бегства спасать всадника? Не очевидно ли, что в последнем состоит доброта коня, а не в первом? Что также назвал бы ты добротой ослов и лошаков? Не то ли, чтобы они могли легко носить тяжести, удобно совершать путешествия и имели ноги твердые, подобно камню? Скажем ли мы, что внешнее что–нибудь, лежащее на них, увеличивает собственную их доброту? Нет. Какой хвалим мы и виноград: тот ли, на котором много листьев и ветвей, или тот, который обременен плодами? В чем поставляем доброту и маслины: в том ли, когда она имеет большие ветви и весьма много листьев, или в том, когда она приносит обильные плоды и вся ими усеяна? Так точно поступим и в отношении к людям: определим достоинство человека, и вредным для него будем считать только то, что вредит ему. В чем состоит достоинство человека? Не в богатстве — так, чтобы тебе бояться бедности; не в телесном здоровье — так, чтобы страшиться болезни; не во мнении народном, — так, чтобы смотреть на худую молву; не в жизни пустой и бесцельной — так, чтобы для тебя была страшна смерть; и не в свободе — так, чтобы убегать рабства, — но в точном соблюдении истинного учения и в добродетельной жизни. А этого и сам диавол отнять не может у того, кто, имея, сохраняет это с надлежащим тщанием. Знает об этом и бес лукавейший и лютейший. Поэтому и Иова он лишил имущества не для того, чтобы сделать его бедным, но чтобы заставить его произнести какое–нибудь богохульное слово; и тело его поразил не для того, чтобы сделать его больным, но чтобы поколебать добродетель души. Но несмотря на то, что употребил все свои хитрости, из богатого сделал его бедным (что для нас кажется ужаснее всего), из многочадного бездетным, и растерзал все тело его гораздо хуже, нежели палачи в судилищах (ведь не так когти их терзают ребра попавшихся в их руки, как уста червей грызли плоть его), и распространил худую о нем молву (ведь друзья в его присутствии говорили, что он не довольно наказан за свои грехи, и много взводили на него обвинений), и не из города только или из дома изгнал его и переселил в другой город, но смрадный помет сделал для него и домом и городом, — однако не только нимало не повредил ему, но своими кознями сделал его еще более славным. Он не только не отнял у Иова ничего из имущества, хотя и отнял столько, но доставил ему еще большее богатство — добродетели. Подлинно, Иов стал иметь после того большее дерзновение, как подвизавшийся труднейшим подвигом. Если же тот, кто столько потерпел, и притом потерпел не от человека, а от злейшего всех людей беса, нисколько не понес вреда, то кто после того может иметь извинение, когда говорит: «Такой–то сделал несправедливость и нанес вред»? Если диавол, исполненный такой злобы, употребив все свои орудия и пустив все стрелы и все, какие бывают с людьми, бедствия, с преизбытком обратив и на дом и на тело праведника, не сделал никакого вреда этому мужу, но, как я сказал, еще более пользы принес ему, то как могут иные обвинять того или другого, как будто они от них потерпели вред, а не от самих себя?

4. Как же, скажешь, разве не сделал диавол вреда Адаму, не довел его до падения и не изгнал из рая? Нет, не он сделал это, а нерадивость падшего, невнимание к себе и небодрствование. Тот, кто, употребив столько и таких средств, не мог победить Иова, мог ли бы при меньших усилиях преодолеть Адама, если бы этот по своему небрежению не выдал сам себя? Как? Неужели тот, у кого по козням клеветников отнято имение, не потерпел вреда, лишившись всего имущества, потеряв отеческое наследство и впавши в крайнюю бедность? Не потерпел вреда, а еще получил пользу, если он внимателен к самому себе. Скажи мне, какой вред причинило это апостолам? Не с голодом ли, жаждой и наготой непрестанно боролись они? Но поэтому самому они и были весьма славны и знамениты и великую получали помощь от Бога. Какой вред Лазарю причинили болезнь, раны, нищета и беспомощное одиночество? Не за это ли особенно и сплетены ему венцы? Какой вред был для Иосифа от того, что об нем была худая молва и в собственной его земле и в чужой? Его считали и распутником и блудником. Повредило ли ему рабство? Повредило ли удаление из отечества? Не поэтому ли особенно мы и восхищаемся им и изумляемся ему? Но что я говорю об удалении из отечества, о бедности, худой молве и рабстве? Самая смерть какой вред причинила Авелю, смерть и насильственная, и безвременная, и нанесенная братнею рукой? Не потому ли и прославляется он по всей вселенной? Видишь ли, как речь моя доказала более, нежели сколько обещала? Она показала, что не только никто не терпит вреда от кого–либо другого, но еще большую пользу получают внимательные к самим себе. «Для чего же, — скажешь, — наказания и мучения? Для чего геенна? Для чего столько угроз, если никто не терпит вреда и никто не делает вреда?» Что говоришь ты? Для чего смешиваешь выражения? Я не сказал, что никто не делает вреда, но что никто не терпит вреда. «Как же, — скажешь, — может быть, чтобы никто не терпел вреда, когда многие делают вред?» Так, как я только что сказал. Иосифу сделали вред братья, но сам он не потерпел вреда; и на Авеля злоумышлял Каин, но он не получил вреда от злоумышления. Для того и наказания и мучения. Не за добродетель страждущих Бог уничтожает наказания, но за нечестие порочных определяет мучения. Хотя страждущие от злоумышленников и делаются славнее, но это зависит не от намерения злоумышляющих, а от мужества подвергающихся злоумышлению. Поэтому последним определяются и готовятся награды за любомудрие, а первым наказания за злобу. Лишен ли ты богатства? Говори: «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (наг изыдох от чрева матере моея, наг и отъиду) (Иов. 1:21); присовокупи и апостольское изречение: «мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести [из него]» (ничто же бо внесохом в мир сей, яве, яко ниже изнести что можем) (1 Тим. 6:7). Идет ли о тебе худая молва и бесчисленными злословиями осыпают тебя? Вспомни следующее изречение: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!» (горе вам, егда добре рекут вам еси человецы) (Лук. 6:26); и еще: «Когда пронесут имя ваше, как бесчестное, возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь» (возрадуйтеся и взыграйте, егда пронесут имя ваше яко зло) (Лук. 6:22, 23). Изгнан ли ты за пределы отечества? Представь себе, что ты не имеешь здесь отечества, но если хочешь быть любомудрым, то и всю землю тебе заповедано считать чуждой. Подвергся ли ты жестокой болезни? Скажи апостольские слова: «если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (аще внешний наш человек тлеет, обаче внутренний обновляется по вся дни) (2 Кор. 4:16). Потерпел ли кто насильственную смерть? Представь себе Иоанна и голову его, отсеченную в темнице, принесенную на блюде и отданную в награду за пляску блудницы. Представь себе и награды за это: все эти страдания, когда они причиняются кому–нибудь несправедливо, очищают грехи и доставляют праведность. Так велика от них польза для тех, которые переносят их мужественно!

5. Итак, если ни лишение богатства, ни клеветы и злословия, ни изгнание, ни болезни и страдания, ни самая смерть, которая кажется всего страшнее, не причиняют вреда испытывающим это, но еще приносят пользу, то от чего, укажи мне, может кто–нибудь потерпеть вред, когда от этого он не терпит никакого вреда? Напротив, я постараюсь доказать, что те особенно и терпят вред, испытывают мучения и неисцельно страждут, которые причиняют это другим. Кто может быть несчастнее Каина, который так поступил с братом? Кто жальче жены Филипповой, которая отсекла у Иоанна голову, или братьев Иосифа, которые продали его и удалили за пределы отечества? Кто несчастнее диавола, который подверг Иова таким бедствиям? Ведь он не только за прочие дела, но и за это злоумышление понесет великую казнь. Видишь ли, как и здесь слово наше показало больше обещанного, т. е. что не только угнетаемые не терпят никакого вреда от злоумышленников, но даже все обращается на голову злоумышляющих? Подлинно, если не богатство, и не свобода, и не жизнь в отечестве, и не другое что–нибудь из вышесказанного составляет достоинство человека, а добродетели души, то следует, что когда вред касается тех благ, то человеческое достоинство нисколько не терпит вреда. А что, если бы кто–нибудь лишился душевного любомудрия? И в этом случае, получая вред, он терпит его не от другого, а собственно сам от себя. Как, скажешь, собственно сам от себя? Когда он, испытывая от кого–нибудь бичевание, или отнятие имущества, или иное тяжкое притеснение, произнесет богохульное слово, то здесь он терпит вред и вред весьма великий, но не от притеснителя, а от собственного малодушия. Я и прежде говорил, и теперь скажу: никакой человек, хотя бы он был тысячекратно зол, не может ни на кого напасть свирепее и с большей яростью, нежели злой бес и непримиримый враг наш диавол, однако и этот злой бес не мог преодолеть и низложить человека, жившего прежде закона и прежде благодати, хотя со всех сторон пускал в него столько язвительных стрел. Таково благородство души! А Павел? Не потерпел ли он столько бедствий, что и исчислить трудно? Он жил в темницах, был окован цепями, водим с места на место, терпел бичевания от иудеев, был побиваем камнями, был терзаем по спине не только ремнями, но и жезлами, тонул в море, часто попадал в руки разбойников, терпел гонение от единоземцев, непрестанно был поражаем врагами и знакомыми, подвергался бесчисленным злоумышлениям, боролся с голодом и наготой, и другие постоянные и непрестанные переносил бедствия и скорби. Но что говорить много? Он умирал каждодневно, и однако, перенося столько и таких бедствий, он не только не произнес ни одного богохульного слова, но радовался и хвалился этим. В одном месте говорит он: «Ныне радуюсь в страданиях моих» (радуюся во страданиих моих) (Кол. 1:24); в другом: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Рим. 5:3). Если же он при таких страданиях радовался и хвалился, то какое извинение, какое оправдание будешь иметь ты, когда не переносишь и малейшей части их, а богохульствуешь?

6. «Но, — скажешь, — иным образом я терплю вред — тем, что, если не богохульствую, то, лишившись богатства, делаюсь несостоятельным для подавания милостыни». Это — предлог и отговорка! Если ты об этом скорбишь, то твердо знай, что бедность не бывает препятствием милостыне. Хотя бы ты был тысячекратно беден, все же ты не беднее той, которая имела только горсть муки (3 Цар. 17:12), и той, у которой было только две лепты (Лук. 21:2), из которых та и другая, издержав все свое имение на бедных, удостоились дивной похвалы; и великая бедность не была препятствием столь великому человеколюбию, но милостыня, состоявшая из двух лепт, была так богата и значительна, что затмила всех богачей, и богатством расположения и избытком усердия превзошла тех, которые клали много статиров ^[9]. Следовательно, и здесь ты не терпишь вреда, но еще большую получаешь пользу, через малое приношение приобретая венцы более блистательные в сравнении с теми, которые положили много. Впрочем, хотя бы тысячу раз мы говорили это, плотолюбивые души, любящие житейские удовольствия и пристрастившиеся к настоящим благам, не легко согласятся оставить эти увядающие цветы (таковы приятности настоящей жизни) и не решатся оставить эти тени, но даже лучшие из людей стремятся за теми и другими благами, а несчастнейшие и жалкие большею частью гоняются за здешними благами, а за тамошними — весьма мало. Сорвем же блестящую и благовидную маску с гнусного и безобразного лица этих предметов и покажем мерзость блудодейцы. Ведь такова именно жизнь, провождаемая в сластолюбии, сребролюбии и честолюбии: она гнусна, безобразна, исполнена великой мерзости, неприятна, тягостна и полна горечи. Подлинно, пленившиеся ею совершенно лишены извинения особенно потому, что для них любезна и вожделенна эта жизнь, исполненная неприятностей и великой горечи, состоящая из бесчисленных зол, опасностей, кровопролитий, пропастей, подводных камней, убийств, страха, трепета, зависти, ненависти, коварства, и непрестанных беспокойств и забот, не доставляющая никакой пользы и не приносящая никакого плода от таких бедствий, кроме мучения, наказания и вечного страдания. Несмотря на то, что она такова, многим она кажется блаженной и вожделенной, что, впрочем, служит знаком безумия пленяющихся, а не блаженства самого обладания ею. Так и малые дети гоняются за игрушками и восхищаются ими, а о предметах, свойственных совершеннолетним, и понятия иметь не могут. Но для тех извинением служит несовершенный возраст, а эти не имеют никакого оправдания, имея детский ум в совершенном возрасте и поступая даже бессмысленнее детей.

А почему, скажи мне, вожделенно богатство? О нем надо мне начать речь, потому что оно для многих, зараженных этой жестокой болезнью, кажется драгоценнее и здоровья, и жизни, и народной похвалы, и доброго мнения, и отечества, и домашних, и друзей, и родных, и всего прочего. До самых облаков достигает пламя этого костра; и сушу, и море обнял огонь этой печи. Никто не тушит этого пламени, а раздувают все– как те, которые уже пленены, так и те, которые еще не пленены, чтоб быть плененными. Каждый может видеть, как все, и мужчина и женщина, и раб и свободный, и богатый и бедный, каждый по своим силам, день и ночь несут бремя, доставляющее великую пищу этому огню, бремя не дров и хвороста (не таков этот пламень), но душ и тел, неправды и беззакония. Именно этим обыкновенно поддерживается такой пламень. Богатые никогда не оставляют этой безумной страсти, хотя бы овладели всею вселенной, и бедные стараются сравняться с ними, и какое–то неисцелимое соревнование, необузданное бешенство и неизлечимая болезнь объем лет души всех. Всякую другую любовь преодолела эта любовь и изгнала вон из души; не смотрят ни на дружбу, ни на родство, — что я говорю: «дружбу и родство», — даже на жену и детей, любезнее которых ничего не может быть для мужей; но все брошено и попрано, потому что эта жестокая и бесчеловечная владычица овладела душами всех плененных. Подлинно, она, как бесчеловечная владычица, как жестокая госпожа, как свирепый варвар, как всенародная и жадная блудница, срамит, терзает и бесчисленным подвергает опасностям и мучениям тех, которые отдались ей в рабство; но сколь она ни страшна и сурова, сколь ни груба и свирепа, хотя имеет лицо варварское, или, вернее, зверское и свирепее, чем у волка и льва, для плененных ею она кажется кроткой, любезной и слаще меда. Она ежедневно кует на них мечи и оружие, роет пропасти, влечет их к безднам, стремнинам и подводным камням и сплетает для них бесчисленные сети мучения; а между тем и пленники ее и желающие быть пленниками думают, будто она делает их счастливыми. Как свинья, валяясь в нечистоте и грязи, утешается и услаждается, равно как и жуки, непрестанно копающиеся в навозе, — так точно и преданные сребролюбию бывают несчастнее этих животных: мерзость здесь больше и грязь зловоннее. Предаваясь страсти, они думают получить от того великое удовольствие, — что зависит не от свойства самого предмета, но от души, страждущей таким безумием. А это хуже скотского безумия. Как причиной того, что животные остаются в грязи и навозе, бывает не грязь и навоз, а бессмыслие попадающих туда животных, — так рассуждай и об людях.

7. Но как исцелить нам таких людей? Для этого нужно, чтобы они захотели открыть нам слух свой и расположили ум свой к принятию слов наших. Бессловесных животных невозможно исправить и отклонить от нечистой жизни, потому что они без разума; а благороднейших существ, одаренных и разумом и словом, т. е. людей, если они захотят, удобно и весьма легко можно отклонить от этой грязи, зловония, нечистоты и мерзости. Почему тебе, человек, богатство кажется драгоценным? Конечно, по удовольствию, получаемому от трапез? По чести и множеству слуг, угождающих тебе за него? Потому, что ты можешь отмщать оскорбляющим тебя и быть для всех страшным? Других причин представить ты не можешь, кроме удовольствия, лести, страха и мщения, потому что обыкновенно богатство отнюдь не делает никого ни мудрее, ни целомудреннее, ни смиреннее, ни благоразумнее, не делает ни добрым, ни человеколюбивым, не ставит выше ни гнева, ни чрева, ни удовольствий, не учит ни умеренности, ни смирению, и никакой другой добродетели не вселяет и не насаждает в душе. Ты не можешь сказать, чтобы ты искал и желал его по какой–нибудь из этих причин, потому что оно не только не способно насаждать или возращать что–нибудь доброе, но если даже найдет добро, уже находящееся в человеке, то повреждает, останавливает и иссушает его; а иное и вовсе истребляет и вносит противное тому — безмерное невоздержание, непристойную раздражительность, несправедливый гнев, гордость, надменность, безумие. Впрочем, не буду говорить об этом, потому что страждущие такой болезнью, всецело предавшись наслаждению и сделавшись его рабами, не терпят слушать о добродетели и пороке и видеть себя в то же время осуждаемыми и обличаемыми. Оставим же речь об этом и поставим на вид другое; посмотрим, доставляет ли богатство какое–нибудь удовольствие или какую–нибудь честь. Я вижу все противное. И во–первых, если хотите, обратим внимание на трапезы богатых и бедных, и спросим вкушающих: кто из них особенно получает чистое и истинное удовольствие? Те ли, которые целый день возлежат на скамьях, соединяют ужины с обедами, переполняют чрево, притупляют чувства, чрезмерной тяжестью снедей погружают свою ладью и обременяют свой корабль, потопляя свое тело, как бы при кораблекрушении, связывают себе и ноги, и руки, и язык, и все тело свое цепями пьянства и пресыщения, которые тяжелее железных цепей, не имеют надлежащего и чистого сна, бывают не свободны от страшных сновидений, делаются несчастнее беснующихся, произвольно принимая в душу какого–то беса, становятся посмешищем для рабов, или, лучше, предметом сожаления и слез для самых кротких из них, не узнают никого из присутствующих, не могут ничего ни сказать, ни выслушать, но переносятся на руках другими со скамьи на постель? Или те, которые трезвы и бодрственны, определяют меру (еды и питья) нуждой, плывут по попутному ветру, и величайшее услаждение пищей и питьем находят в голоде и жажде? Ведь ничто не доставляет такого удовольствия и здоровья, как то, чтобы приниматься за пищу и питье при голоде и жажде, сытость измерять одной нуждой, не преступать ее пределов и не обременять тела сверх его силы.

8. Если ты не веришь словам моим, то посмотри на тело тех и других и на душу каждого из них. Не у тех ли, которые живут умеренно (не указывай мне на редкие случаи, когда кто–нибудь бывает слаб здоровьем по какому–либо другому обстоятельству, но суди по тому, что происходит всегда и непрестанно), — не у тех ли, которые живут умеренно, тело здорово, чувства светлы и с великой легкостью исполняют свое дело, а у неумеренных оно слабо, мягче всякого воска и подвержено множеству болезней? У них скоро является и подагра, и неприятное трясение тела, и безвременная старость, и головные боли, и расслабление и расстройство желудка, и потеря аппетита, и непрестанно они нуждаются во врачах, в постоянных лекарствах и в каждодневном лечении. Это ли, скажи мне, удовольствие? Кто так назовет это из тех, которые знают, что такое удовольствие? Удовольствие бывает тогда, когда удовлетворение следует за аппетитом; если же удовлетворение делается, а аппетита вовсе нет, то удовольствие теряется и исчезает. Поэтому–то больные, хотя бы перед ними лежала приятнейшая пища, с отвращением и как бы с неприятностию вкушают ее, потому что у них нет аппетита, который делает удовлетворение приятным. Ведь не свойство пищи и питья, но аппетит вкушающих обыкновенно производит желание и доставляет удовольствие. Поэтому и один добрый муж, точно знавший удовольствия и умевший судить об этом, говорил: «Сытая душа попирает и сот» (душа в сытости сущи, сотом ругается) (Прит. 27:7), выражая, что не в свойстве трапезы, но в расположении вкушающих состоит удовольствие. Поэтому и пророк, исчисляя чудеса, бывшие в Египте и в пустыне, между прочим, сказал, что Бог «насыщал бы их медом из скалы» (от камене меда насыти их) (Пс. 80:17), хотя нигде не видно, чтобы камень источал для них мед. Что же значат эти слова? Так как евреи, утомившись от труда и путешествия и сильно мучаясь жаждой, припадали к холодным струям, получая великое наслаждение вследствие жажды, то он, желая представить это удовольствие от питья воды, назвал воду медом не потому, чтобы она переменилась в мед, но потому, что приятность воды равнялась его сладости, так как пившие воду приступали тогда к ней с жаждой. Если же это так, и никто не может противоречить этому, хотя бы он был самый бессмысленный, то не очевидно ли, что при трапезах бедных бывает чистое, истинное и великое удовольствие, и, как сказал мудрый муж, «все горькое сладко» (Прит. 27:7), а при трапезах богатых неприятность, отвращение и омерзение.

9. «Но, богатство, — скажешь, — доставляет уважение имеющим его и удобство мстить врагам». Итак, потому, скажи мне, богатство кажется любезным и вожделенным для вас, что оно питает в нас сильнейшие страсти, приводит в действие гнев, поднимает славолюбие до высочайшей степени, надмевает и доводит до безумия? Но потому особенно и нужно, не оглядываясь, бежать от него, что оно вселяет в ум наш некоторых диких и свирепых зверей, лишает истинного уважения у всех, а доставляет обманутым иного рода уважение, подкрашенное только его красками, и заставляет считать это уважение истинным, хотя оно по свойству своему не таково, а только по виду кажется таким. Подобно тому, как произведенная притираниями и прикрасами красота непотребных женщин, не составляя красоты, представляет для обольщающихся гнусное и безобразное лицо хорошим и благообразным, хотя оно на самом деле не хорошо, — так точно и богатство заставляет принимать лесть за уважение. Не смотри же на похвалы, произносимые открыто из страха и ласкательства, — это краски и прикрасы; но вникни в совесть каждого, кто так льстит тебе, и увидишь тысячи обвинителей, которые внутренне говорят против тебя, отвращаются и ненавидят тебя более, нежели злые враги и неприятели. Если бы когда–нибудь случившаяся перемена обстоятельств сняла и обличила эту из страха составленную маску, как солнце жаркими лучами своими обнаруживает те лица, тогда ты ясно увидел бы, что ты во все прежнее время был в крайнем неуважении у своих угодников и считал себя почитаемым от тех, которые весьма ненавидят тебя, осыпают тебя в мыслях своих бесчисленными злословиями и желают видеть тебя в крайних бедствиях. И ничто не доставляет такого уважения, какое доставляет добродетель, уважение не вынужденное, уважение не притворное и не прикрытое какой–либо маской обмана, но истинное, искреннее, и не изменяемое никакими трудными обстоятельствами.

10. Ты хочешь отомстить оскорбившим тебя? Но поэтому самому, как я уже сказал, особенно и нужно избегать богатства. Оно обыкновенно заставляет тебя поднимать меч против себя самого, подвергает тебя строжайшему суду в будущем и приготовляет невыносимые наказания. Мщение есть столь великое зло, что и Божие человеколюбие прекращалось от него и уже данное прощение в бесчисленных грехах через него отменялось. Так тот, которому прощено было десять тысяч талантов и за простую просьбу дарована была столь великая милость, когда стал требовать от подобного себе раба сто динариев, т. е. стал требовать наказания за проступки в отношении к нему, то жестокостью к своему товарищу произнес приговор против себя самого; и не за другое что–нибудь, а только за это он и предан был мучителям, и был наказан, и должен был уплатить множество талантов, и никакого не получил прощения и оправдания, но потерпел жесточайшие мучения, и повелено было взыскать с него весь долг, который прежде человеколюбие Божие простило ему. Итак, потому ли, скажи мне, богатство вожделенно для тебя, что оно легко ведет тебя к такому греху? Напротив поэтому–то и надо отвращаться от него, как от врага, неприятеля и страшного убийцы. «Но бедность, — скажешь, — производит скорби, часто вынуждает произносить богохульные слова и решаться на низкие дела». Нет, не бедность, а малодушие. Так и Лазарь был беден, и весьма беден; к бедности присоединялась болезнь, которая, будучи горше всякой бедности, делала эту бедность еще несноснее; к болезни — еще беспомощное состояние и неимение благодетелей, которые делали и бедность и болезнь еще более горькими. Каждое из этих бедствий и само по себе мучительно, а когда нет и благодетелей, то бедствие становится еще больше, пламень сильнее, боль мучительнее, буря свирепее, волнение страшнее, печь жарче. Если же вникнуть точнее, то прибавится к этому и четвертое бедствие — невоздержание и роскошь жившего в соседстве богача. Если желаешь найти что–нибудь и пятое к усилению пламени, то ясно увидишь, что и это находилось у него. Ведь богач не только роскошествовал, но видел дважды, трижды, или, вернее, многократно в день (Лазаря), — так как он лежал у двери, представляя жалкое зрелище несчастья, и одним видом мог бы смягчить даже каменную душу, — и несмотря на это, богач, по своему бесчеловечию, не склонялся на помощь бедному, а сам имел сибаритскую трапезу, полные чаши, обильно разливаемое вино, блестящие толпы поваров, тунеядцев и льстецов с самого утра, и хоры поющих, (толпы) виночерпиев и смехотворцев; измышлял всякого рода невоздержание, пьянствовал и пресыщался, роскошествовал и в одежде, и в трапезе, и во многом другом, проводя так все время; а об этом бедном и не думал, видя каждый день, как он мучится от сильного голода, от тяжкой болезни, от множества ран, от беспомощного состояния и происходящих отсюда зол. Тунеядцы и льстецы лопались от пресыщения, а бедняк, столь бедный и столь много страдавший, не получал даже крупиц от трапезы при всем своем желании; и однако все это нисколько не причинило ему вреда; он не выразил негодования, не произнес богохульного слова, но как золото, очищаясь в сильнейшем огне, более светлеет, так и он, объятый страданиями, стоял выше всего — и страстей, и происходящих отсюда у многих огорчений. Если просто бедные, взирая на богатых, терзаются завистью и мучатся ненавистью, и жизнь свою считают не жизнью, имея притом в достаточной мере необходимую пищу и благодетелей; то этот бедняк, будучи беден так, как никто другой, и не только беден, но и болен, и не имея никакого благодетеля и утешителя, но лежа среди города как бы в самой безлюдной пустыне, истаивая от сильнейшего голода и видя, что у богача все льется как из источников, а он не получает никакого человеческого утешения, но служит постоянной трапезой для языков собак (тело его было так дрябло и расслаблено, что он не мог отгонять и их), — чего бы не потерпел, если бы не был весьма мужествен и любомудр? Видишь ли, что кто сам себе не делает вреда, тот не терпит ничего худого, хотя бы все оскорбляли его? Я опять повторяю те же слова.

11. Подлинно, какой вред причинили этому ратоборцу болезнь, неимение благодетелей, нападение псов, худое соседство богача, великая роскошь его, надменность и гордость? Сделался ли он от того слабее в подвигах добродетели? Поколебалась ли твердость его? Нисколько; напротив, такое множество бедствий и такая жестокость богача еще более укрепили его, сделались поводом к бесчисленным для него венцам, умножили награды, усугубили воздаяние, послужили к большему возмездию. Он увенчан не за бедность только, и не за голод, и не за раны, и не за лизание псов; но за то, что, имея такого соседа, который каждодневно видел его и постоянно презирал его, он переносил мужественно и с великим терпением это искушение, не мало, но весьма много усиливавшее и бедность, и болезнь, и беспомощное его состояние.

А что было, скажи мне, с блаженным Павлом? Ничто не препятствует опять упомянуть об этом муже. Не бесчисленное ли принял он множество испытаний? А какой потерпел вред? Не за то ли особенно он и увенчан, что терпел голод, страдал от холода и наготы, многократно подвергался бичеваниям, был побиваем камнями и утопал? «Но Павел, — скажешь, — был избранник Христов». И Иуда был в числе двенадцати учеников, и он был призван Христом; но ни то, что он был в числе двенадцати, ни самое призвание не принесло ему пользы, так как он не имел сердца, расположенного к добродетели. Павел, и борясь с голодом, и не имея необходимой пищи, и столь много каждодневно претерпевая бедствий, с великой бодростью пробегал путь, ведущий на небо; а Иуда, будучи призван еще прежде него, пользуясь тем же, чем и он, будучи посвящен в таинства вышней мудрости, приобщившись священной трапезы и страшной вечери, получив такую благодать, что мог воскрешать мертвых, очищать прокаженных и изгонять бесов, многократно слыша учение о нестяжательности, столько времени обращаясь с самим Христом и имея вверенные ему деньги бедных, чтобы этим он укрощал свою страсть (так как он был вор), при всем том не сделался лучшим, хотя пользовался таким снисхождением. Христос, зная, что он сребролюбив и по любви к деньгам погибнет, не только не наказал его тогда за это, но, дабы укротить его страсть, вверил ему и деньги для бедных, чтобы он, имея чем насытить свое корыстолюбие, не впал в страшную пропасть, меньшим злом отвращая большее.

12. Так везде тому, кто сам себе не хочет сделать вреда, никто другой не может повредить; и напротив, кто не хочет бодрствовать и исполнять должное с своей стороны, тому никогда никто не доставит пользы. Поэтому и дивная история Писаний, как бы на какой высокой, великой и широкой картине, описывает для тебя жизнь древних, продолжая повествование от Адама до пришествия Христова, и представляет тебе как падавших, так и увенчанных, дабы всячески вразумить тебя, что тому, кто сам себе не делает вреда, никто другой повредить не может, хотя бы вся вселенная подняла против него жестокую войну. Ни затруднительность обстоятельств, ни перемены времени, ни угнетения сильных, ни тучи злоумышлений, ни множество несчастий, ни совокупность всех человеческих бедствий не может нимало поколебать мужественного, внимательного и бдительного человека; напротив, нерадивого, беспечного, не заботящегося о самом себе ничто не сделает лучшим, хотя бы употреблены были тысячи пособий. То же показывает нам и притча о тех людях, из которых один построил дом свой на камне, а другой на песке (Матф. 7:24 и сл.); это не для того, чтобы мы представляли песок и камень, или строение из камней и кровлю, или реки и дождь, и сильные ветры, устремляющиеся на здания, но чтобы от них умозаключали о добродетели и пороке, и видели отсюда, что, кто не вредит самому себе, тому никто не сделает вреда. Итак, ни порывисто падавший дождь, ни реки, стремившиеся с великой быстротой, ни жестокие ветры, ударявшие с сильным порывом, нисколько не поколебали того дома, но он остался твердым и неподвижным, дабы ты знал, что кто не выдает сам себя, того никакое испытание поколебать не может. А дом другого скоро обрушился не от силы испытаний (иначе и с другим было бы то же), но от собственного безумия (строителя); он пал не потому, что подул ветер, но так случилось с ним потому, что он был построен на песке, т. е. на нерадении и зле. Ведь он еще и ранее, нежели буря устремилась на него, был слаб и готов к падению. Такие здания, хотя бы никто не трогал их, сами собой разрушаются, потому что основание их расторгается и совершенно рассыпается. Как паутина сама собой разрывается, хотя бы никто не прикасался к ней, а адамант и под ударами остается целым, так точно и те, которые не вредят сами себе, хотя бы испытывали бесчисленное множество ударов, становятся более твердыми; а предающие самих себя, хотя бы никто не трогал их, сами собой увлекаются, теряются и погибают. Так погиб Иуда, который не только не подвергался никакому подобному испытанию, но и пользовался великим попечением (Господа).

13. Хочешь ли, я покажу тебе, как оправдываются эти слова и на целых народах? Какого народ иудейский удостоился промышления? Не вся ли видимая тварь готова была на служение иудеям? Не новый ли и необыкновенный был у них образ жизни? Они не посылали на рынок, и пользовались съестными припасами, не тратя серебра; ни борозд не проводили, ни плуга не влачили, ни земли не возделывали, ни семян не бросали, ни в дождях не имели нужды, ни в ветрах, ни во временах года, ни в лучах солнца, ни в течении луны, ни в благорастворении воздуха, ни в другом чем–нибудь подобном; ни гумна не готовили, ни хлеба не молотили, ни в веянии не нуждались для отделения зерен от плевел, ни жерновов не вращали, ни сушильни не строили, ни дров и огня не приносили в дом, ни в искусстве печения хлеба не нуждались, ни заступа не брали в руки, ни серпа не точили и ни в другом каком–нибудь художестве не имели нужды — например, в ткании, зодчестве или шитье обуви, но все доставляло им слово Божие. Они имели трапезу готовую, без пота и трудов — таково было свойство манны; она была всегда нова, свежа, не причиняла им никаких хлопот и не изнуряла трудом. Даже одежды у них, и обувь, и самое тело не подвергались свойственной им тленности; в такое продолжительное время одежда их не износилась, и ноги их не покрылись мозолями, хотя они ходили столь много. О врачах и лекарствах, или о чем–нибудь другом, относящемся к этому искусству, они и не вспоминали, так далека была от них всякая болезнь! «И вывел [Израильтян], — говорит Писание, — с серебром и золотом, и не было в коленах их болящего» (Изведе их с сребром и златом, и не бе в коленах их боляй) (Пс. 104:37). Они так ели и так пили, как бы оставили этот мир и переселились в другую лучшую вселенную; и пламеннейшие лучи солнца не поражали голов их, потому что пламень затеняло облако, которое везде висело над ними и, передвигаясь, служило покровом для всего народа. И во время ночи они не имели нужды в светильнике, который бы рассеивал тьму, но столп огненный был для них источником неизреченного света, доставляя им две услуги — и освещая, и указывая им путь; он не только светил, но точнее всякого путеводителя водил этот многочисленный народ по пустыне. Ходили же они не только по суше, но и по морю, как по суше, преодолевали пределы природы, пешешествуя по страшному морю, как бы по твердому и крепкому камню. Когда эта стихия находилась у них под ногами, тогда она была подобна суше, ровным полям и нивам; а когда вступили в нее враги, тогда она оказала действия, свойственные морю, для них была колесницею, а для неприятелей их — гробом; тех с легкостью переправляла, а этих с великой свирепостью потопляла. Беспорядочные потоки вод оказывали порядок и покорность, свойственные людям разумным и мудрым, исполняя должность то стража, то палача, в один и тот же день обнаруживая противоположные действия. А что сказать о камнях, которые источали потоки вод? Что о тучах птиц, которые множеством своих тел покрывали всю землю? Что о чудесах, бывших в Египте и в пустыне? Что о трофеях и победах, совершенных без пролития крови? Ведь они, как бы играя, а не воюя, побеждали противников. И над властителями своими (египтянами) они одержали верх без оружия, и сражавшихся с ними по исшествии из Египта преодолевали при звуках труб и пении, так что эти действия были более ликованием, нежели войной, более церемонией ^[10], нежели сражением. Подлинно, все эти чудеса были не для того только, чтобы сделать нужное для них, но чтобы они точнее сохранили и учение о богопознании, которое преподал им Моисей. Отвсюду раздавались голоса, возвещавшие о Господе. Об этом возвещало море, то делаясь проходимым для пеших, то становясь опять морем; и струи Нила гласили то же, изменяясь в кровь; и жабы, и рои саранчи, и скнипы, и зараза говорили это всему народу; и чудеса в пустыне, и манна, и столп, и облако, и перепелы, и все прочее было для них тогда вместо книги и письмен, никогда не изглаждаемых, постоянно каждый день служа им напоминанием и отзываясь в сердце их. Однако, после такого о них промышления, после несказанных благодеяний, после великих чудес, после неизреченного попечения, после непрестанного учения, после внушения словами, после убеждения делами, после знаменитых побед, после славных трофеев, после обилия трапезы, после избытка воды, после неизъяснимой славы, какой были отличены перед всем родом человеческим, они были неблагодарны и бесчувственны, поклонились тельцу, стали служить голове вола, и искали себе богов, тогда как имели в свежей памяти совершенные в Египте благодеяния Божий и пользовались от Него еще многим и другим.

14. Напротив, ниневитяне, народ варварский и иноплеменный, не удостоившийся ничего такого, ни малого, ни великого, ни учения, ни чудес, ни дел, ни слов, как только увидели человека, спасшегося от кораблекрушения, который никогда прежде не бывал у них, но в первый раз явился, пришел и сказал: «еще сорок дней и Ниневия будет разрушена» (еще три дни, и Ниневия превратится) (Ион. 3:4), то от этих простых слов переменились, исправились и, оставив прежнее нечестие, обратились через покаяние к добродетели, так что изменили Божие о них определение, поддержали колеблющийся город, отклонили небесный гнев и избавились от всякого зла. «И увидел Бог, — говорит Писание, — дела их, что они обратились от злого пути своего ко Господу» (Виде Бог яко возвратися кийждо от пути своего лукаваго, и обратишася) (Ион. 3:9). Как, скажи мне, обратились они? Велики были их пороки, невыразимо нечестие, неизлечимы раны, что пророк и выразил, сказав: «злодеяния его дошли до неба» (взыде вопль злобы их) (Ион. 1:2), означая расстоянием места великость их пороков. И однако столь великое нечестие, так возросшее и так высоко поднявшееся, что оно достигало до самого неба, они в три дня, в столь краткое время, после немногих слов, выслушанных от человека неизвестного, чужеземного, подвергшегося кораблекрушению, так изгладили, так истребили, так удалили от себя, что удостоились следующих слов: «И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них» (виде Бог, яко возратися кийждо от пути своего лукаваго, и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им) (Ион. 3:10). Видишь ли, что внимательный и бдительный не только не терпит никакого вреда от людей, но отклоняет и небесный гнев; а кто сам предает себя и вредит себе, тот не много получает пользы, хотя бы удостоился множества благодеяний? Ни иудеям не принесло пользы такое множество чудес, ни ниневитянам не повредило то, что они не имели их; но так как они сами были расположены к добру, то в короткое время сделались лучшими, хотя были варвары, иноплеменники, не слыхали никаких божественных глаголов и жили где–то далеко от Палестины.

15. Какой также, скажи мне, вред причинили добродетелям трех отроков случившиеся с ними бедствия? Не тогда ли, как они были еще молоды, и весьма молоды, в раннем возрасте, подверглись они страшному наказанию и плену, были далеко отведены и, пришедши в чужую землю, лишены и отечества, и дома, и храма, и жертвенника, и жертв, и приношений, и возлияний, и самого песнопения? Для них не только дом их был не доступен, но вместе с тем и разнообразные виды богослужения. Не были ли они преданы в варварские руки, более волкам, нежели людям, и, что всего тяжелее, находясь в варварской земле и тягчайшем плене, не имели ни учителя, ни пророка, ни начальника? «И нет у нас, — говорится в Писании, — ни князя, ни пророка, ни вождя… ни места, чтобы нам принести жертву Тебе и обрести милость Твою» (И несть, князя, и пророка, и вожда, ни места, еже пожрети пред Тобою, и обрести милость) (Дан. 3:38). Притом они введены были в царский дом, как бы на какую–нибудь скалу и утес, и в море, наполненное подводными камнями, и принуждены были плыть по этому страшному морю без кормчего, без рулевого, без корабельщиков и без парусов, или как бы в темнице заключены были в царских чертогах. Они любили мудрость, стояли выше житейских дел, попрали всякую гордость человеческую, отличались легким крылом, и потому пребывание там считали усугублением своих бедствий. Находясь вне дворца, в частном доме, они могли бы пользоваться большой свободой; а поступив в эту темницу (ведь они считали всю тамошнюю пышность не лучше темницы, утесов и подводных камней), они тотчас встретили ужасное затруднение. Царь повелел им участвовать в собственной его трапезе, роскошной, нечистой и скверной; а им это было не позволительно и казалось тяжелее смерти; они оставлены были одни, как агнцы между множеством волков. Необходимо было или мучиться голодом, или идти на смертную казнь, или вкушать запрещенные яства. Что же делают эти юноши — сироты, пленники, пришельцы, рабы дающих им такие повеления? Они не подумали, что достаточным для них извинением может послужить необходимость и насилие властелина города; но употребляют все способы и усилия, чтобы избежать греха, хотя были совершенно беззащитными. Ни деньгами они не могли склонить на свою сторону, — как это возможно для пленников? — ни дружбой и знакомством, — как это возможно для пришельцев? — ни властью не могли заставить, — как это возможно для рабов? — ни многочисленностью преодолеть, — как это возможно только для троих? Поэтому они пришли и стали словами убеждать того евнуха, который имел здесь власть. Увидев, что он боится, трепещет и заботится о собственном спасении, и непреоборимый страх смерти потрясает душу его: «Боюсь я, — говорил он, — господина моего, царя… если он увидит лица ваши худощавее, нежели у отроков, сверстников ваших, то вы сделаете голову мою виновною перед царем» (боюся аз, господина моего царя, да не когда увидит лица ваша уныла, паче отроков сверстников ваших, и осудите главу мою царю) (Дан. 1:10), они удаляют от него это опасение и убеждают оказать им милость. И так как они сделали все с своей стороны, то и Бог после того сделал свое: не Божиим только делом было то, за что они имели получить награду, но прежде всего это зависело от их душевного расположения, которое они показали доблестным и твердым, — потому и приобрели себе Божие благословение и довершили то, чего домогались.

16. Видишь ли, что никто другой не может причинить вреда тому, кто не вредит сам себе? Вот, ни молодость, ни плен, ни сиротство, ни удаление в чужую землю, ни одиночество, ни неимение заступников, ни строгое повеление, ни великий страх смерти, стеснявший душу евнуха, ни бедность, ни малочисленность, ни пребывание среди варваров, ни то, что властители были их врагами, ни то, что они преданы были в руки самого царя, ни разлука со всеми родными, ни удаление от священников и пророков и прочих, кто бы заботился о них, ни неимение жертв и возлияний, ни лишение храма и песнопений, и ничто подобное не причинило им вреда, но тогда они сделались гораздо более славными, нежели когда пользовались этим в своем отечестве. Таким образом, совершив первый подвиг, украсившись светлым венцем, сохранив закон и в чужой земле, поправ повеление тирана, победив страх перед мстителем, и не потерпев никакого вреда, но совершив это дело с такой легкостью, как будто бы находились в доме и пользовались всеми благами, они потом призваны были к другим подвигам. И опять они остались теми же. Им предстоял подвиг еще труднее прежнего, была разжена печь и варварское войско вместе с царем вооружилось против них; все персидские силы пришли в движение и все устроено было, чем бы обольстить их или принудить: разнообразные роды музыки, различные способы мучений, угрозы, страшные со всех сторон явления, и еще более — страшные слова; но несмотря на то, так как они не изменили сами себе, а сделали с своей стороны все нужное, то нисколько не потерпели вреда, а напротив, украсились венцами еще светлее прежних. Навуходоносор связал их и бросил в печь, но не причинил им вреда, а еще больше доставил пользы и сделал их более славными. Те, которые не имели ни храма (опять скажу то же), ни жертвенника, ни отечества, ни священников, ни пророков, в чужой и варварской стране, даже среди самой печи, среди всего войска, в глазах самого царя, совершавшего это, воздвигли блистательный трофей и одержали знаменитую победу, воспев дивную и преславную песнь, которая с того времени доныне поется по всей вселенной и будет воспеваема в последующих поколениях. Так, кто сам себе не делает вреда, тот не может испытать никакого вреда от других; я не перестану постоянно повторять это изречение. Если плен, и рабство, и одиночество, и удаление от отечества и от всех родных, и смерть, и сожигание, и столь великое войско, и столь жестокий тиран трем отрокам, юным пленникам, рабам, пришельцам, бывшим в чужой земле, не могли причинить никакого вреда в собственной их добродетели, но такое насилие еще послужило для них поводом к большему дерзновению, то что может повредить человеку бдительному? Ничто не может, хотя бы вся вселенная вооружилась против него. «Но тогда Бог, — скажешь, — предстал им и избавил их от пламени». Точно так; но если и ты сделаешь все с своей стороны, то, конечно, вслед за тем и Бог сделает все с своей стороны.

17. Впрочем я не потому удивляюсь этим отрокам, ублажаю их и почитаю достойными подражания, что они попрали пламень и превозмогли действие огня, но потому, что они были связаны, брошены в печь и преданы огню за истинное учение. От этого произошел весь трофей их, и как только они были брошены в печь, то уже возложен был на них венец, который начал сплетаться еще прежде исполнения дела, когда они, с великой отвагой и дерзновением представ перед царя, говорили: «Нет нужды нам отвечать тебе на это. Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся» (нетребе нам о глаголе сем отвещати тебе: есть бо Бог наш на небесех, Ему же мы служим, силен изъяти нас от пещи, огнем горящия, и от руку твоею избавити нас, царю: аще ли ни, ведомо да будет тебе, царю, яко богом твоим не служим, и телу златому, еже поставил еси, не кланяемся) (Дан. 3:16–18). За эти слова я прославляю их; при этих словах получив победную награду, они пошли к светлому венцу мученичества, присоединив к исповеданию на словах исповедание на деле. А что огонь устыдился тел их, вверженных в печь, расторг узы их, доставив им возможность свободно ходить там и забыл о собственном действии, и огненная печь сделалась источником прохладных вод, это уже было чудом Божией благодати и вышнего чудодействия. Таким образом эти ратоборцы еще прежде, нежели совершилось такое чудо, как только вошли в пламень, уже воздвигли трофей, одержали победу, украсились венцем, прославились на небесах и на земле, и ничего не оставалось более к их прославлению. Что же можешь ты сказать на это? Отправлен ли ты в ссылку и изгнан из отечества? И они также. Попал ли ты в плен и под власть варваров? То же, как видишь, было с ними. Никого не имеешь ты, кто бы там находился при тебе, помогал тебе, наставлял и научал тебя? И они лишены были этой помощи. Тебя связали? Тебя жгут? Тебя умерщвляют? Мучительнее этого ты не можешь ничего сказать; но вот и они, прошедши все это, после каждого мучения делались славнее, знаменитее, и собирали большее богатство на небесах. Иудеи, имея и храм, и жертвенник, и кивот, и херувимов, и очистилище, и завесу, и бесчисленное множество священников, и каждодневные службы, и жертвы утренние, и вечерние, непрестанно слушая пророков, живых и умерших, оглашавших слух их, сохраняя воспоминание о чудесах, бывших в Египте, в пустыне, и о всех прочих, имея их написанными на руках своих и на порогах, испытав великие тогдашние чудотворение и другие благодеяния, не только не получили никакой пользы, но еще получили вред, поставив идолов в самом храме, закалая сынов своих и дочерей под деревьями, совершая эти беззаконные и нечестивые жертвоприношения почти по всей стране Палестинской, и делая тысячи других гнуснейших дел. А отроки, находясь среди варваров, в неприятельской и враждебной земле, в доме тирана, лишенные всякого попечения, подвергаясь мучению и действию огня, от этого не только не потерпели никакого вреда, ни малого, ни великого, но еще более прославились. Итак, зная это и подобное тому собирая из боговдохновенных и божественных Писаний (а много можно найти таких примеров и на других различных лицах), не станем думать, что затруднительность времени или обстоятельств, или необходимость и принуждение, или насилие властителей могут служить для нас достаточным оправданием в наших грехах. О чем я вначале сказал, тем же теперь и окончу речь: если кто терпит вред и обиды, тот непременно терпит сам от себя, а не от других, хотя бы много было людей, обижающих и притесняющих его. А если кто не терпит сам от себя, то, хотя бы нападали на него все вообще жители всей земли и моря, они не могут причинить ни малого вреда бдительному о Господе и внимательному. Будем же, увещеваю вас, бдеть и бодрствовать всегда и станем мужественно переносить все скорби, дабы получить нам вечные и нетленные блага во Христе Иисусе, Господе нашем, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Врачи, когда хотят лечить находящегося в горячке или страдающего какой–нибудь другой болезнью, прежде всего стараются видеть самих страждущих, потому что, находясь вдали от них, они не могли бы облегчить их страдания; таково их искусство и природа самых болезней. Мы, не намереваясь лечить ни того, ни другого в отдельности, но всех соблазняющихся, не нуждаемся ни в чем таковом. Мы не просим позволения войти в дом наших больных, не имеем нужды знать, в каком месте они лежат, не хотим даже видеть болящих. Мы не вооружены инструментами, не заставляем лечимых болящих входить в расходы, приказывая им покупать лекарства; но хотя они не знакомы нам, хотя бы они жили на крайних пределах вселенной, хотя бы среди варваров, хотя бы находились в бездне нищеты, так что не имеют и необходимой пищи, ничто подобное не служит препятствием для таких уврачеваний; но, оставаясь в одном месте, без инструментов, без лекарства, без яств, питий, денег и без долгого путешествия, изгоняем таковую болезнь. Как и каким образом? А именно — изготовив лекарство в виде беседы, которая становится для больных всем этим и даже больше, чем все сказанное. Она питает лучше хлеба, исцеляет лучше лекарств, выжигает сильнее огня, не причиняя никакой боли, останавливает смрадное течение дурных мыслей, сильнее железа безболезненно рассекает загнившие раны, и при этом не требует никакого расхода денег, не повергает в нищету. Итак, приготовив такое лекарство, мы предлагаем его всем, и все, наверно, воспользуются лечением, если отнесутся к сказанному со вниманием и благосклонностью.

Глава I. Как и в отношении тела не мало, а весьма много значит для исцеления болящего знать причины болезни (потому что, зная это, больной не только освободится от одержащей его болезни, но и после нее не подпадет такой же болезни, так как, зная причину, от которой он уже однажды подвергся ей, будет остерегаться ее), так и мы прежде всего покажем болящим такой болезнью, откуда явилась к ним такая болезнь из болезней. Ведь если узнать это и тщательно остерегаться, то можно избавиться от такой болезни, и не теперь только, но навсегда, — как от нее, так и от других, еще худших. Свойство этого лекарства таково, что исцеляет не только настоящую болезнь, но составляет предохранительное средство и от других болезней. Ведь в настоящей жизни не одна, две или три, но много таких вещей, которые соблазняют слабейших; и слово наше обещает освободить от всего этого страждущих, только бы они хотели (как я уже сказал выше) внимать и сохранять сказанное. Приготовляя же это лекарство, я составляю его не из божественных только Писаний, но и из того, что постоянно бывает и случается в настоящей жизни, так что и не читающим Писания может стать полезным это общее лечение, если захотят (воспользоваться им), о чем я не перестану повторять постоянно. По принуждению и насилию лекарство это не могло бы оказать пользы хоть одному, не желающему его или не принимающему Божественных вещаний. А отсюда именно, гораздо более отсюда, чем из изображения обыденных дел, и приходит исцеление, так как откровение Божие должно быть более достойно веры, чем все видимое. Поэтому сильнее будут наказаны те, которые, получив Писание, не извлекают из него надлежащей пользы. И так, чтобы они не пострадали через это, мы и позаботимся об их исправлении, указав сначала причину болезни.

Глава 2. В чем же заключается причина такого недуга? Она заключается в хлопотливом и разнообразном любопытстве, в желании видеть причину всего совершающегося, проникнуть в непостижимое и неизреченное промышление Божие, в дерзком стремлении постигнуть безграничное и неисследуемое и рассуждать обо всем. Был ли кто–нибудь мудрее Павла? Скажи мне, не был ли он сосудом избрания? Не великую ли и неизреченную получил он благодать Духа? Не имел ли он в себе Христа говорящим? Не имел ли он обетования в неизреченных глаголах Бога? Не один ли он слышал то, что никому невозможно говорить из людей? Не был ли восхищен до рая? Не возносился ли до третьего неба? Не проходил ли землю и море? Не учился ли любомудрию у варваров? Не имел ли многих и различных действий Духа? Не обращал ли целые народы и города? Не всю ли вселенную Бог отдал ему в руки? Но послушай, как именно такой столь мудрый, могучий и духовный муж, наслаждавшийся таким преимуществом, когда начинал рассуждать о промышлении Божием, и не обо всем промышлении, а только о части его, — послушай, как он поражался, как он восторгался, как удивлялся и преклонялся перед непостижимым. Даже в созерцании он не доискивался, как Бог промышляет об ангелах и архангелах, о херувимах и серафимах, о всех невидимых силах, как — о солнце, земле и луне, как — о всем роде человеческом, как — о бессловесных, о растениях, семенах и травах, и воздухе, и ветрах, источниках, реках, и вообще о природе, об умножении и содержании всего этого; но он рассматривал одну только часть этого промышления в отношении иудеев и эллинов (и именно о них только он и ведет речь, показывая, как Бог призывал язычников, как оттолкнул иудеев и как, по Своему милосердию, Он созидал спасение тех и других), — послушай, что он говорит. Видя открытое безграничное море и в нем в одной только части желая исследовать глубину этого промышления, он, пораженный неизреченной необъятностью этой вселенной, восторгаясь и поражаясь несказанностью, безграничностью, невыразимостью и непостижимостью премудрости и промышления Божия, отступил, произнося такие изречения и после великого изумления восклицая такие слова: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия!» (о, глубина богатства и премудрости и разума Божия). Потом, показав, что, и видя эту глубину, он не мог достигнуть ее, продолжает: «Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (яко не испытани судове Его и не изследовани путие Его) (Римл. 11:33). Не сказал только — «необъятны», но — «непостижимы судьбы Его». Не только никто не может обнять, по никто не может сделать и начала исследования, так что не только не может дойти до конца, но не может исследовать и самого начала Его домостроительства. Сказав: «Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!», восторгаясь и поражаясь, он закончил свое славословие, продолжая говорить: «Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (кто бо разуме ум Господень? Или кто советник Ему быстъ? Или кто прежде даде Ему и воздастся Ему? Яко из Того, и Тем, и в Нем всяческая. Тому слава во веки. Аминь) (Римл. 11:34–36). Сказанное же значит: «Он есть источник, Он есть виновник благ, не нуждается ни в чьем общении, не нуждается ни в каком совете; ни у кого Он не заимствует знаний или разума, как хочет, так и чудодействует; Сам есть начало, причина и источник всех благ, Сам Творец, Сам произвел все не существовавшее, и Сам, сотворивши все, управляет и сохраняет, как хочет, потому что все из Него, Им и к Нему» (из Того, и Тем, и в Нем всяческая), каковое изречение означает, что Он виновник и творец всего существующего, всем управляет и все сохраняет. Потом, опять вспоминая о данном нам даре, в другом месте говорит: «Благодарение Богу за неизреченный дар Его!» (благодарение же Богови о неисповедимем Его даре) (2 Кор. 9:15). А что дарованный нам мир не только превосходит всякое слово, всякое объяснение, но и стоит выше всякого разума, объясняя это, апостол говорит: «и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши» (и мир Божий, превосходяй всяк ум, да соблюдет сердца ваша) (Филип. 4:7). Если же такова у Него безграничная глубина богатства и премудрости и разума, так неиспытуемы суды Его и неисследимы пути Его, неисповедим Его дар и мир превосходит всякий разум — не мой или твой, или кого–нибудь другого, не Павла только и Петра, но и ум архангелов и высших сил, — то скажи мне, какое можешь иметь себе извинение, какое снисхождение, предаваясь такому безумию и глупости, когда желаешь постигнуть непостижимое и доискиваешься основания всякого промышления Божия? Если даже Павел, обладавший таким знанием, имевший такое неизреченное дерзновение и исполненный таких даров благодати, устраняется от этого и отказывается от достижения познания, и не только не может найти, но даже и приступить к своему исследованию, потому что это невозможно, то не будешь ли ты несчастнее всех, не подвергнешься ли самому жестокому безумию, идя таким противоположным с ним путем? И не только он сказал это, но рассуждая с коринфянами о знании и показывая, насколько, если бы даже мы и научились многому, все–таки будем иметь лишь малую и даже малейшую часть этого знания, он говорит так: «Кто думает, что он знает что–нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать» (аще ли кто мнится ведети что, не у что разуме, якоже подобает разумети) (1 Кор. 8:2). Потом, объясняя, что нам многого недостает в знании, и что в будущее время откроется больше, теперь же дано нам мало, продолжает: «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится» (отчасти бо разумеваем, и отчасти пророчествуем: егда же приидет совершенное, тогда, еже отчасти, упразднится) (1 Кор. 13:9–10). Он не остановился и здесь, но желая показать, какое расстояние отделяет нас от этого знания и как многого недостает нам, поясняет это некоторым образом, говоря: «Когда я был младенцем, то по–младенчески говорил, по–младенчески мыслил, по–младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу» (егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях; егда же бых муж, отвергох младенческая. Видим убо ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу) (1 Кор. 13:11, 12). Видишь ли, какое расстояние? Такое же, как между возрастом младенца и совершеннолетием мужа, какое между зерцалом в гадании и ясным видением вещей для ясного зрения, что и значит — «лицем к лицу»; почему же безумствуешь и яришься, тщетно и напрасно стараясь преодолеть препятствия? Почему не убеждаешься изречением Павла: «А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: зачем ты меня так сделал?» (темже убо, о человече, ты кто еси против отвещаяй Богови? Егда речет здание создавшему его: почто мя сотворил еси тако) (Римл. 9:20).

Видишь ли, какого он требует послушания, какого молчания? И он говорит это, не лишая нас свободной воли, отнюдь нет, но показывая, что испытующему следует быть столь же безгласным, как по своей природе глина, которая повинуется всему, что бы ни делал с ней художник, не противится и не обнаруживает любопытства. Упоминая о глине и горшечнике, он этим напоминает нам и о нашей природе. Наша сущность такая же, как горшечника и глины, а где одна и та же сущность, там одинаково должно быть и послушание. Если же здесь безгранично расстояние по сущности, знанию и всему другому, то какое может получить снисхождение тот дерзкий и бесстыдный человек, который хочет проникнуть в тайну сотворившего его Бога? «Подумай, о, человек, кто ты?» — это именно он выражает словами: «Ты кто?». Не есть ли ты глина? Не пепел ли и пыль? Не копоть ли и дым? Не сено ли, или цвет сена? Такие именно образы постоянно имеют в виду пророки, желая изобразить суетность нашей природы. Исследуемый же тобой бессмертен, неизменен, всегда существует, и Существо есть нескончаемое, неизъяснимое, неизреченное, непостижимое — не мне и не тебе только, не пророкам и апостолам, но и высшим силам, тем чистым, невидимым, бесплотным силам, которые постоянно пребывают на небе.

Глава 3. Итак, когда ты знаешь, что серафимы летают вокруг высокого и превознесенного престола, закрывая себе крылами лица, ноги, спину и оглашая небо кликами своего изумления, ты не думай, что у них действительно есть ноги и крылья: они ведь силы невидимые. Но при посредстве этих образов размышляй о необъятности и непостижимости Сидящего на престоле (Ис. 2:2, 3), потому что Он непостижим и недоступен даже для них, хотя и снисходит к ним; никогда Он не являлся таким, каков Он есть. Ведь Бог не сидит, не пребывает на троне, не занимает какого–нибудь места. Если же даже изображаемого восседающим на престоле, окруженного ангелами (все это говорится по снисхождению, потому что Он не сидит), ангелы не могут видеть Его и, чтобы выносить исходящую от Него молнию, закрывают себе лица крыльями, и только славословят, только поют, воспевают с великим трепетом, вознося таинственную священнодейственную песнь, то не отступишь ли и не скроешься ли ты, желающий с таким безумством простирать твое суетное любопытство на промышление Бога, могущество Которого неизреченно, невыразимо и непостижимо даже для высших сил? Тайны Его с точностью ведомы только Его Сыну и Св. Духу, и никому другому, и об этом свидетельствует евангелист Иоанн, а также и апостол Павел. Первый из них, сын грома, особенно возлюбленный Христом, имевший то отличие, что был свидетельством величайшей добродетели и пользовался таким дерзновением, что даже наклонялся на грудь к Нему, так говорит: «Бога не видел никто никогда» (Бога никтоже виде нигдеже); причем знание называет видением: «Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Единородный Сын сый в лоне Отчи, Той исповеда) (Иоан. 1:18). То же и Сам Христос, объясняя народу еврейскому, говорит: «Это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца» (не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца) (Иоан. 6:46). Сосуд же избрания, обращаясь к рассуждению о домостроительстве Божием и желая высказать и то неизреченное, что он узнал, так говорит: «Но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (но глаголем премудрость Божию — в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век в славу нашу, юже никтоже от князей века сего разуме: аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли. Но якоже есть писано: их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его) (1 Кор. 2:7–9). Как же мы узнали это, Павел? Кто открыл, кто объяснил все это, что было невидимо и неслыханно, и не входило в сердце человека? Скажи и покажи, кто сообщил нам такое знание? «А нам, — говорит, — Бог открыл [это] Духом Своим» (Нам же Бог открыл есть Духом Своим) (1 Кор. 2:10). Потом, дабы не подумал кто, что существует только то, что Бог открыл нам через него, и что он не имеет всего знания, продолжает: «ибо Дух все проницает, и глубины Божии. Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божиего никто не знает, кроме Духа Божия» (Дух бо вся испытует и глубины Божия. Кто бо весть от человек, яже в человеце, точию дух человека, живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий) (там же, ст. 11); а это означает: «Как человек сам знает, что в нем, а также и то, чего желает и что имеет в мысли, знает все с точностью, так и Дух Святый с точностью знает все невыразимое знание Божие». Говоря же: «Так и Божиего никто не знает, кроме Духа Божия», он разумеет не людей только, но не исключает из этого точного знания и всех высших тварей. Поэтому и премудрый увещевает так: «Чрез меру трудного для тебя не ищи, и, что свыше сил твоих, того не испытывай. Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто. При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься: тебе открыто очень много из человеческого знания» (высших себе не ищи, и крепльших себе не испытуй: яже ти повеленна, сия разумевай; вящшая бо разума человеческого показана ти суть) (Сир. 3:21, 23). Сказанное же означает: «Все, что ты имеешь, это ты познаешь не от самого себя, природа недостаточна тебе для познания всего, но ты получаешь знание свыше, потому что оно гораздо больше, чем может быть воспринято твоим разумом. Как же ты думаешь глубочайшее познать сам собой, когда и то, что знаешь, в большей части превосходит твой разум, и знание это получаешь от других?» То же поясняя, Павел сказал: «Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» (что же имаши его же неси приял? Аще же и приял еси, что хвалишися, яко не прием) (1 Кор. 4:7). Перестань же заниматься подобным любопрением и держись того мудрейшего совета, который гласит: «и нельзя сказать: "что это? для чего это?", ибо все в свое время откроется» (и несть рещи: что сие, на что сие? Вся бо сия во время свое взыскана будут) (Сир. 40:22).

Глава 4. Поэтому именно законодатель (Моисей), после того как все творение уже совершилось и приняло надлежащую красоту и все гармоническое, удивительное и всякого изумления достойное дело было закончено, а между тем многие из неразумных и безумствующих стали делать нарекания на творение, — смотри, как он, опровергая их неуместные суждения и сумасбродные голоса, одним словом запретил их бесстыдный язык, говоря: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (и виде Бог вся, елика сотвори, и се добра зело) (Быт. 1:31). Между тем, среди видимого был не только свет, но и тьма; не только плоды, но и терния; не только плодоносные травы, но и дикие; не только открытые равнины, но также горы, ущелья и пропасти; не только люди, но и ядовитые пресмыкающиеся; не только рыбы, но и киты; не только удобные для плавания моря, но и неудобные для плавания воды; не только солнце, луна и звезды, но и гром и молния; не только приятные ветры, но и бури; не только голуби и певчие птицы, но также соколы, вороны, коршуны и другие плотоядные птицы; не только овцы и волы, но и волки, пантеры и львы; не только олени, зайцы и газели, но также и скорпионы, ехидны и другие; и среди растений не только растения полезные, но также растения ядовитые; и многие этим стали соблазняться и порождать ереси. Несмотря на это, когда все было создано и получило свойственную себе красоту, Творец, по свидетельству бытописателя, похвалил сотворенное, не только каждое из них, но и все вместе, дабы, зная Его отзыв, никто не был столь дерзким и бесстыдным, чтобы любопытствовать о видимом. Поэтому, говоря, что явился свет, он прибавил: «И увидел Бог свет, что он хорош» (и виде Бог свет, яко добро); и так после каждого творения. Потом, чтобы не все называть по имени, и не удлинять слова, он обо всем отзывается вместе и опять говорит: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (и виде Бог вся, елика сотвори, и се добра зело). Это не значит, что только уже после творения Бог узнал, что все сотворенное хорошо; отнюдь нет. Ведь если и человек–художник раньше произведения своего искусства знает, что все, имеющее произойти от него, будет хорошо, тем более неизреченная мудрость, одной волей произведшая все, раньше произведения знала, что все будет хорошо. Даже она и не произвела бы, если бы не знала этого. Для чего же говорится так? А по той причине, о которой я сказал. Итак, слушая, как говорит тебе пророк, что Бог видел все и похвалил, не доискивайся другого основания и доказательства красоты этих вещей и не говори: «Как хорошо?» Ведь яснее доказательства, извлекаемого из самого творения, то свидетельство, какое дает о них отзыв и суждение их Творца. Потому (бытописатель) и пользуется этим более сильным выражением. Подобно тому, как если кто, желая купить лекарства, а сам будучи неопытен в них, прежде всего старается показать их врачу, чтобы, ясно увидев, что тот похвалил их, уже не добиваться никакого другого свидетельства об их качествах, а услышав, что их видел врач и похвалил, довольствуется отзывом знатока, так и Моисей, желая устранить всякое бесстыдное любопытство имеющих впоследствии наслаждаться творениями, объявил, говоря, что Бог видел все и похвалил, сказав, что все хорошо, и не просто хорошо, но очень хорошо. Поэтому не любопытствуй, не подвергай сотворенное напрасным рассуждениям, имея такое свидетельство о доброте их; если же не удовольствуешься этим изречением, а захочешь войти в исследование сотворенного, то этим самым не только повергаешь себя в бездну рассуждений и в производящую сильное волнение бурю, но еще более того — подвергнешь себя жестокому кораблекрушению. Да ты и не мог бы найти всех оснований для каждого существующего творения, а из кажущегося тебе теперь хорошим будешь порицать многое, если будешь пользоваться заблуждающимся разумом. Разум человеческий так слаб, что часто переходит в противоположное, и по вопросу о творении существует столько мнений, прямо противоположных между собой! Так эллины, чрезмерно восторгаясь творением, превзошли в этом отношении меру и считали его божеством. Затем манихеи и другие еретики, из которых одни признавали его не делом доброго Бога, а другие, отделяя одну часть его, приписывали его самобытному веществу и считали его недостойным творчества Божия. Таким образом, как я сказал, если кто будет пользоваться собственным рассуждением и неразумными знаниями, то и из кажущегося хорошим будет порицать многое. Что может быть прекраснее солнца? А между тем это яркое и приятное светило причиняет вред больным глазам, попаляет землю, посылая слишком горячие лучи, порождает лихорадку, часто иссушает плод, делает его бесполезным, делает деревья бесплодными и часть вселенной сделало необитаемой для нас. Что же, скажи мне — можно ли за это порицать солнце? Никак; но заставляя смолкнуть разум с его беспокойством, оснуемся на той скале, именно на изречении, которое гласит: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма». Поэтому и то, что я только что перечислил, очень хорошо и полезно, и, как я сказал выше, к этому изречению нужно постоянно возвращаться и говорить: «Вот, все, что сотворил Бог, весьма хорошо». Но разве хорошо жить в роскоши, веселиться, пребывать в удовольствии? Послушай, что говорит Соломон, испытавший все виды роскоши: «Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья» (благо ходити в дом плача, нежели ходити в дом пира) (Еккл. 7:5). Но приятна ли ночь (ведь нужно пользоваться словом противников)? Но и она есть покой от трудов, освобождение от забот, удаление страданий, конец страхов и опасностей; она обновляет тело, укрепляет мысль, восстановляет изможденную плоть. Но болезнь разве не есть зло? А за что же Лазарь получил свой венец? Но бедность? А за что прославлен Иов? Но разные постоянные огорчения? А чем прославились апостолы? Какой же путь ведет к жизни? Не узкий ли и затруднительный? Итак, не говори: «Для чего это, к чему это?» Но в рассуждении домостроительства и творения Божия соблюдай, о, человек, по отношению к сотворившему тебя Богу то же молчание, какое хранит глина по отношению к горшечнику.

Глава 5. Итак, что же? Скажут: «Разве ты не хочешь, чтобы я видел и уверовал, что Бог промышляет обо всем? Очень хочу, и прошу, но особенно сильно желаю, чтобы ты не подвергал промышление любопытству и не умствовал о нем. Если ты узнал и убедился в этом, не доискивайся ничего; если же колеблешься, то спроси землю, небо, солнце, луну, спроси различные роды бессловесных, земные травы, безгласных рыб, камни, горы, ущелья, пропасти, ночь и день, потому что промышление Божие яснее солнца и его лучей. И во всякое время и на всяком месте, в пустыне, и в населенной местности и в необитаемой, и на земле и в море, и везде, куда бы ты ни пошел, увидишь ясные и достаточные следы этого промышления, как древние, так и новые, и они свидетельствуют об этом более могущественным голосом, чем голос нашего разума, и желающему слушать повествуют о всем Его попечении. Вот почему и пророк, желая показать нам необычайную силу этих голосов, сказал: «Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их» (не суть речи, ниже словеса, ихже не слышатся гласи их) (Пс. 8:4). Ведь наш язык понятен только для одинаково говорящих и непонятен для иноязычных; язык же творения понятен для всех народов по всей вселенной.

Глава 6. Итак, для благомыслящих людей достаточно и даже более всякого доказательства от дел одного этого отзыва Божия, чтобы не только показать промышление Божие, но и великую любовь Его к нам. Ведь Он не только промышляет о нас, но и любит безгранично — любовью бесстрастной, но пламенной и сильной, искренней и неразрушимой, которая никогда не может потухнуть. И Св. Писание, желая показать это, приводит примеры из среды людей, приводит много свидетельств об этой любви, об этом промышлении и попечении. Оно не хочет даже, чтобы мы только останавливались на этих примерах, но чтобы подвергли их своему разумению, и приводит эти примеры не как достаточные для показания любви, но как наиболее известные для слушателей, такие, которые лучше всего другого могут показать это. Вот, например: обращаясь к плачущему, скорбящему и взывающему: «Оставил меня Господь, и Бог Израилев забыл меня», (остави мя Господь и Бог забы мя), пророк говорит: «Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего?» (еда забудет жена отроча, свое, еже не помиловати исчадия чрева своего) (Ис. 49:14, 15), т. е. подобно тому, как женщина не может забыть своих детей, так и Бог не забывает рода человеческого. Потом, чтобы ты знал, что такой образ пророк привел не для того, чтобы показать такую только степень любви Божией, какая есть у матери к плодам своего чрева, но что он указал на эту любовь как на превосходную степень любви (а любовь Бога еще выше ее), он прибавил: «но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя» (аще же забудет сих жена, но Аз не забуду тебе, глаголет Господь) (Ис. 49:15). Видишь ли, как Он превзошел самую степень любви матери? И дабы ты знал, что Его любовь много превосходит и любовь матери, и любовь отца к детям, пророк говорит: «как отец милует сынов, так милует Господь боящихся Его» (якоже щедритп отец сыны, ущедри Господь боящихся Его) (Пс. 102:13). И здесь опять пророк приводит тот же образ любви, потому что знает, что он превосходит все другие. Господь же пророков и всех, объясняя, что попечение Божие много превосходит самую степень такой любви, и что насколько велико различие между светом и тьмой, злобой и добротой, настолько и степень благости и промышления Божия, превосходит любовь отца, послушай, что говорит: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (кто есть от вас человек, его же аще воспросит сын его хлеба, еда камень подаст ему? Или аще рыбы просит, еда змию подаст ему? Аще убо вы лукавей суще, умеете даяния блага даяти чадам вашым, кольми паче Отец ваш небесный даст блага просящим у Него) (Матф. 7:9–11). Этим Он показывает, что насколько велико различие между злом и добротой, настолько благость Божия стоит выше попечения отцов. Я привел этот пример для того, чтобы, когда приведу и другие примеры любви, ты не ограничивался пределами смысла, выраженного пророком, но, имея это наставление, шел бы дальше и видел несказанное превосходство Его любви. Он не ограничивается и пределами природы, но, идя дальше их, приводит и другие свидетельства. Так делает любящий: он хочет доказать свою любовь любимому возможно больше; так делает и Господь, приводя множество всяких сравнений не для того, чтобы ты мог измерить все величие Его благости, но потому, что сила этих сравнений превосходит все другие, известные слушателям. Через Давида Он говорит: «ибо как высоко небо над землею, так велика милость [Господа] к боящимся Его» (яко по высоте небесней от земли, утвердил есть Господь милость Свою на боящихся Его) (Пс. 102:11), и: «как далеко восток от запада, так удалил Он от нас беззакония наши» (елико отстоят востоцы от запад, удалил есть от нас беззакония наша) (ст. 12); а через Исаию: «Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (не суть бо совети Мои, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои, глаголет Господь. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоит путь Мой от путей ваших, и помышления ваша от мысли Моея) (Ис. 55:8, 9). А это Он сказал после того, как, беседуя об отпущении грехов, говорил: «Да оставит нечестивый путь свой» (яко попремногу оставлю грехи ваша) (Ис. 55:7). Затем показав, как именно много, Он привел и еще пример, и не довольствуясь и им одним, приводит еще и другой, более резкий образ. У пророка Осии Он говорит: «Как поступлю с тобою, Ефрем? как предам тебя, Израиль? Поступлю ли с тобою, как с Адамою, сделаю ли тебе, что Севоиму? Повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя!» (что тя устрою, Ефрем? Защищу ли тя, Исраилю? Якоже Адаму устрою тя, и якоже Севоим, превратися сердце Мое в нем, смятеся раскаяние Мое) (Ос. 1:8). Сказанное же означает: «Я не допустил и слова угрозы». Хотя Он рассуждает по–человечески, но ты не должен приписывать Ему что–нибудь человеческое, отнюдь нет; но на основании этого резкого выражения ты признавай Его любовь богоподобную, искреннею и неразрушимую. Как кто–нибудь, любящий кого безумно, не хотел бы оскорбить любимого даже словом, так то же самое говорит и Он: «Поелику Я сказал это и опечалил тебя словом, повернулось во Мне сердце Мое» (превратися сердце Мое в нем). Потому Он не избегает употребления и самых сильных выражений, чтобы показать Свою любовь, а такова и есть особенность любящего. Но Он не останавливается и здесь, а идет дальше, приводя и другой, еще более сильный пример, говоря: «И [как] жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой» (и будет якоже радуется жених о невесте, тако возрадуется Господь о тебе) (Ис. 62:5), потому что особенно вначале любовь и бывает горячей, жгучей и сильной. Сказано же так не для того, чтобы ты подразумевал что–нибудь человеческое (о чем не перестану повторять), но чтобы из этого ты увидел теплоту, искренность, силу и пламенность Его любви. Говоря затем, что Он любит как отец и более, чем отец, как мать и более, чем мать, как новобрачный и более, чем новобрачный, и что Он превосходит нежность новобрачного настолько же, насколько небо выше земли и еще более того, насколько восток отстоит от запада и даже более того, Он не останавливается даже на этих образах, а идет еще дальше, чтобы показать это на еще более сильном примере. Так, когда Иона, после своего бегства и примирения Бога с ниневитянами, видел, что угрозы его не переходили в дело, и он мрачно и беспокойно поддался немощи человеческой природы, то Господь повелел солнцу усилить пламя своих лучей, а потом Он же повелел земле произвести для него огромную тыкву, которая могла бы давать тень голове пророка, каковым средством оживил его члены и положил конец его бедствиям, а затем и опять огорчил его, заставив исчезнуть закрывавшее его растение, — когда он видел это, и был то доволен, то огорчен, — послушай, что говорит ему Господь: «Тогда сказал Господь: ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало: Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой» (ты оскорбился еси о тыкве, о ней же не трудился еси, ни воскормил еси ея. Аз же не пощажду ли Ниневии града великаго, в нем же живут множайшии неже дванадесять тем человек, иже не познаша десницы своея, ниже шуйцы своея) (Ион. 4:10, 11); а это означает: «Не столько тебя услаждала тень тыквы, сколько Меня обрадовало спасение ниневитян, и гибель тыквы не столько огорчила тебя, сколько их гибель огорчила бы Меня. Потому погибель их была не по душе Мне». Видишь ли, как и здесь Он идет дальше взятого образа. Он не просто говорит: «ты сожалеешь о растении» (ты оскорбился еси о тыкве), но еще прибавляет: «над которым ты не трудился и которого не растил» (о ней же не трудился еси, ни воскормил еси ея). Так как земледельцы особенно любят насажденные ими растения, на которые тратят много труда, то, желая показать, что и Он любит людей по образу этой любви, Он прибавил: «Если ты так скорбишь о деле другого, тем более Я забочусь о собственном деле, о том, чего Я сам творец». Потом Он смягчает и самое нечестие ниневитян, говоря, что они «не умеют отличить правой руки от левой»; Он оправдывает их тем, что они грешили более по неведению, чем по злобе, что и показал конец их покаяния. Затем, увещевая и других, которые плачут, как будто оставленные, Он говорит так: «Вы спрашиваете Меня о будущем сыновей Моих и хотите Мне указывать в деле рук Моих?» (вопросите Мене о сынех Моих, и о делех руку Моею заповедите Мне) (Ис. 45:11). Сказанное же означает: «Напоминает ли кто отцу и увещевает ли его, чтобы он заботился о ребенке? Или художнику и ремесленнику, чтобы он не давал погибнуть своему делу? Если же в отношении людей достаточно самой природы и искусства, чтобы обнаружить попечение, то неужели вы думаете, что Я нуждаюсь в увещании, чтобы заботиться о Моих детях и делах?» Сказал же Он это для того, чтобы, не призывая Его, знали, что еще и раньше призвания Бог делает Сам, но вместе желает, чтобы Его и призывали, потому что отсюда бывает великая польза для призывающих. Видишь ли, как яснее и светлее солнца из этих свидетельств просиявает доказательства Его неизреченного промышления? Подумай в самом деле: Он привел в пример отца, мать, новобрачного и новобрачную, расстояние неба и земли, апостолов в узах, садовника, трудящегося над своими растениями, домостроителя в отношении к своим сооружениям, выставил любящего человека, опасающегося, как бы и словом не огорчить любимого, и все это приведено для того, чтобы показать, что благость Божия настолько же выше всего этого, насколько благо выше зла.

Глава 7. Итак, для людей благомыслящих, как я сказал, довольно и этого; но так как есть люди упорные, противящиеся, не верующие и преданные плоти, то мы покажем промышление Божие, насколько возможно для нас, из самых дел Его. Все промышление, и даже большую часть его показать было бы нелегко: так оно бесконечно и неизреченно, проявляется в малом и великом, в видимом и невидимом. Поэтому мы приведем свидетельства только из видимого. Это чудесное творение Он создал не для кого другого, как для тебя; творение, столь прекрасное и великое, столь разнообразное и многоразличное, столь богатое, пригодное и во всех отношениях полезное и для питания, и для поддержания тела, и для любомудрия души, и для приведения к познанию Бога, — все это Он сделал для тебя. Ведь ангелы не нуждаются в этом, потому что они существовали уже раньше сотворения мира. Что они действительно гораздо старше мира — послушай, что Бог говорит Иову: «При общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости» (егда сотворены быша звезды, восхвалиша Мя гласом велиим еси ангели Мои) (Иов. 38:7), т. е. восхвалили пораженные красотой и пользой, разнообразием, блеском, светлостью, согласием и всем другим, что они знают лучше нас. И Он украсил мир не звездами только, а украсил и солнцем и луной, чтобы во всякое время доставлять тебе великое удовольствие и великую пользу от обоих.

В самом деле, что может быть красивее неба, то освещаемого солнцем и луной, то как бы зрачками глаз озирающего землю бесчисленным множеством звезд и дающего мореплавателям и путешественникам путеводителей и руководителей? Когда бушуют волны и разъяренные валы устремляются на корабль, когда ветер яростно дует и наступает мрачная и безлунная ночь, тогда мореплаватель, рассекая море и сидя на корме, доверяет себя руководительству неба, и находящаяся на высоте звезда, несмотря на разделяющее ее расстояние, кажется как бы недалеко, руководит его с точностью и приводит к пристани, не подавая голоса, но самым видом показывая ему путь и давая возможность ему рассекать море, с точностью показывает время, чтобы он то удерживал корабль в пристани, то с уверенностью пускался в недра волн и по незнанию будущего не подвергался неразумно буре и кораблекрушению. Звезды не только измеряют для нас годы и указывают признаки времен, но с великой точностью обозначают час и движение всякой ночи, показывают, прошла ли она, или не достигла и половины своего течения, и наоборот, что полезно не только мореплавателям, но и вообще путешественникам, чтобы они не пускались в путь ночью в неблагоприятное время, или чтобы не продолжали сидеть дома в благоприятное время. Наблюдения над звездами и течением луны с точностью показывают это. Как солнце устанавливает часы дня, так луна устанавливает часы ночи, доставляя много и другой пользы, давая воздуху благотворное течение, производя росу, полезную для семян, и вообще принося много пользы в жизни людей. Занимая середину между хором звезд и солнечным блеском, она меньше солнца, зато гораздо больше и красивее звезд. Немало вообще удовольствия и пользы для зрителей проистекает и из самого разнообразия, так что мы получаем великую пользу и от времен, и от часов, от меры, от великого и малого, от всего разнообразия несказанного. Одно меньше, другое больше и светлее, и все они являются в различные времена. Поистине несравнимая премудрость Божия повсюду показывает в своих делах великое разнообразие, давая доказательство своего чудесного могущества, а вместе с тем заботясь о пользе зрителей, доставляя великую и неизреченную пользу, а вместе с тем и удовольствие. Ведь что может быть приятнее неба, то как бы раскинутого над головой чистого и прозрачного полотна, то как многоцветного луга, блистающего венком своим? Но не так приятно видеть луг днем, как приятно видеть ночью небо, украшенное многочисленными цветами звезд, цветами никогда не вянущими, всегда показывающими свою красоту. А что может быть приятнее, когда по прошествии уже ночи, хотя солнце еще и не встало, небо покрывается пурпурной завесой, и зарумянивается при появлении солнца?

Что может быть красивее вида самого солнца, когда оно, прогоняя зарю, в малый промежуток времени озаряет всю землю, все море, все горы, долины, холмы, все небо снопами лучей, когда оно, снимая ночное покрывало с видимого, все обнажает перед нашими глазами? Кто мог бы достаточно выразить восторг при виде его движений, порядка, неизменного и ненарушимого служения в продолжение стольких лет, постоянно цветущей красоты его, блеска и яркости, чистоты, соприкасающейся со столькими телами и никогда не оскверняющейся? При этом оно в высшей степени полезно семенам, растениям, людям, четвероногим, рыбам, птицам, камням, травам, земле, морю, воздуху, — одним словом, всему видимому. Все нуждается в нем и получает пользу, и от его влияния становятся лучше не только растения и тела, но и воды, и озера, и источники, и реки, и самая природа воздуха становится легче, чище и прозрачнее. Поэтому и псалмопевец, желая показать его красоту, его постоянную ясность, не умаляющуюся прелесть, никогда не вянущий цвет, все величие его благообразия, непрестанное служение, сказал так: «Он поставил в них жилище солнцу» (в солнце положи селение Свое) (Пс. 18:5), то есть, в самых небесах. Называя его селением Божиим, он прибавляет: «и оно выходит, как жених из брачного чертога» (и той яко жених исходяй от чертога своего). Потом, разъясняя пользу его служения, он прибавил: «радуется, как исполин, пробежать поприще» (возрадуется, яко исполин тещи путь). Затем, указывая на его достаточность и пользу для всей вселенной, говорит: «от края небес исход его, и шествие его до края их» (от края небесе исход его и сретение его до края небесе). Затем, показывая его пригодность и полезность для всех, прибавляет: «и ничто не укрыто от теплоты его» (и несть, иже укрыется теплоты его). Можно бы, если бы ты не устал, показать промышление Божие и от других вещей: от облаков, от времен года, от солнцестояния, от ветров, от моря, от различных пород в нем, от земли и живущих на ней четвероногих, пресмыкающихся, птиц воздушных и покоющихся на земле, от амфибий, живущих в озерах, источниках и реках, от обитаемой вселенной и от необитаемых стран, от произрастающих семян, деревьев, трав, произрастающих в пустынях и не в пустынях, произрастающих в равнинах и долинах, на горах и на холмах, от произрастающих самопроизвольно и от произрастающих вследствие труда и земледелия, от животных, кротких и не кротких, диких и ручных, малых или великих, от птиц, четвероногих, рыб, растений и трав, являющихся зимой, летом, или осенью, от явлений дня или ночи, от дождей, от течения года, от смерти, от жизни, от наложенного на нас труда, от скорби, от радости, от даваемых нам яств и питий, от ремесел, от искусств, от деревьев, от камней, от содержащих в себе металлы гор, от пригодного для плавания моря и от непригодного для того, от островов, от пристаней, от рек, от поверхности моря, от глубины вод, от природы и стихий, из которых состоит наш мир, от распределения времен, от различной продолжительности дня и ночи, от болезни и здоровья наших членов, от состояния души, от искусства и мудрости, проявляющихся в человеческом роде, от пользы служащих нам бессловесных растений и других тварей, от самомалейших и самых ничтожных животных. Что может быть меньше и безобразнее пчелы? Что непригоднее муравья и стрекозы? А между тем и эти насекомые громогласно свидетельствуют о промышлении, силе и премудрости Божией. Поэтому и пророк, столь сподобившийся Св. Духа, обозревая дела творения и называя лишь некоторые из них, с великим восторгом выразил удивление к ним, восклицая: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро» (яко возвеличишася дела Твоя Господи, вся премудростию сотворил еси) (Пс. 103:24).

И все это, человек, для тебя. И ветры для тебя (скажем опять, возвращаясь к началу своего рассуждения), чтобы освежать истомленное трудом тело, чтобы прогонять грязь и пыль и избавлять от неприятности, причиняемой дымом, печами и всякими нездоровыми испарениями, умерять теплоту лучей солнца, делать более легким зной, питать семена, давать прозябание растениям, чтобы сопутствовать тебе на море и служить на земле, там — быстрее стрел устремляя корабли и делая, таким образом, плавание легким и быстрым, а здесь — помогая тебе очищать воздух, отделять мякину от зерна и облегчать твой тяжелый труд; чтобы делать для тебя воздух приятным и легким, чтобы различным образом увеселять тебя, то производя слабое и приятное журчание, то слегка волнуя травы, приводя в движение листву деревьев; чтобы весной и летом доставлять тебе сон приятнее и слаще самого меда, чтобы, как бывает с деревьями, так то же производить и на морях и на реках, и, поднимая волны в воздухе, доставлять тебе и прекрасное зрелище, и великую пользу. Они полезны также и для вод, не давая им гнить от застоя, но постоянно двигая, возбуждая и волнуя их, оживляя и делая их более пригодными для пищи обитающих в них животных. Если бы ты захотел полюбопытствовать касательно ночи, то увидишь и здесь великое промышление Творца. Она успокаивает твое утружденное тело, восстановляет твои изможденные ежедневным трудом члены, своим возвращением оживляет их, своим покоем дает им новую жизненность; и не это только, но освобождает тебя от повседневных скорбей, освобождает от безвременных забот; часто она ослабляет горячку болящего, дает сон вместо лекарства, направляет искусство врачей к благоприятной цели и освобождает от многих трудов. Такова ее пригодность, такова ее полезность, так что часто самый день оказывается потерянным для тех, которые лишены были покоя в течение ее. Если бы кто мысленно устранил это спокойствие, этот покой, это отдохновение во время ночи, которое оживляет все — и истомленную душу, и изможденное тело, дает нам возможность приниматься за дневные труды в лучшем настроении, то увидел бы, что станет бесполезной и самая жизнь. Если бы кто и в течение ночи, как и в течение дня, стал бодрствовать и трудиться, или даже ничего не делать, и это — в продолжение значительного времени, то он скоро умрет; а если и не умрет, то, подвергаясь продолжительной болезни, ничем не воспользуется для себя от собственной деятельности вследствие полного истощения сил.

Если бы мы распространили наше рассуждение и на бесчисленное множество рыб, живущих в прудах, в источниках, в морях, удобных или неудобных для плаванья, или на бесконечные породы птиц, которые летают в воздухе, держатся на земле, живут одинаково и на земле и в воде, — ведь между ними некоторые ведут такую именно двоякую жизнь, — которые ручные или дикие, которые дики по своей натуре, но способны или неспособны делаться ручными, съедобны или несъедобны, и рассмотрели бы красоту перьев и певучий голос каждой; если бы исследовали некоторые различия, представляемые ими нам в отношении пения, пищи, рода жизни, привычек и нравов; если бы обозрели всю пользу, которую мы извлекаем из них, все оказываемые нам ими услуги, если бы поговорили о их величии или малости, о муках их рождения, о всем великом и бесконечном, находимом в них разнообразии; если бы вошли в подробности касательно рыб, если бы отсюда перешли к растениям, произрастающим по всей земле и к приносимым каждым из них плодам, если бы исследовали их употребление, их благовоние, расположение листьев, цвет, форму, великость или малость, их пользу, способы проявления ими своих качеств, различие в их коре, в их стволах, в их ветвях; если бы рассмотрели луга и сады, если бы, наконец, поговорили о всех производящих их местах и способе нахождения, уходе и возделывании, и о том, как служат они нам лекарствами, — и после всего этого если бы опять обратились к горам, столь многочисленным и столь богатым металлами, и обратили свое исследование на все другие предметы, еще более многочисленные, чем какие видим в природе, то какое рассуждение, или сколько времени было бы достаточно для подробного исследования всего этого! И все это, человек, для тебя: и искусство для тебя, и ремесла, города и селения, и сон для тебя, и смерть и жизнь для тебя, и столь многочисленные явления природы, и не только теперешний мир для тебя, но и еще лучший для тебя. А что есть лучший мир и он также для тебя, послушай, что говорит Павел: «и сама тварь освобождена будет от рабства тлению» (яко сама тварь свободится от работы нетления) (Рим. 8:21), т. е. от тленного бытия. Каким же образом для тебя предназначена и эта честь, поясняя это, он прибавил: «в свободу славы чад Божиих» (там же). Если бы не слишком длинным и не через меру большим вышло мое слово, то я много бы пофилософствовал о смерти, и в ней вполне показал бы премудрость и промышление Божие, много сказал бы об этом тлении, об этом гниении, об этих червях, об этом могильном пепле, которые наиболее вызывают жалоб и скорбей у большинства людей; из того, что наши тела разрушаются в прах и пыль и делаются добычей червей, и отсюда я показал бы неизреченное Божие промышление и попечение. Ведь от этого именно промышления, от этой благости, которая создала все не существовавшее, от нее именно вышел и закон, повелевающий умирать, и иметь такую кончину. Хотя это и различные вещи, однако все происходят от одной и той же благости. И отходящий отсюда не получает вреда, и живущий получает величайшее благо, пожиная пользу в другом теле. Когда человек видит, как тот, который вчера или позавчера ходил рядом с тобой, теперь сделался добычей червей и разрушается в прах, в пыль и в пепел, то хотя бы он имел гордость диавола, он будет страшиться и трепетать, сделается более степенным, научится любомудрствовать и впустит в свою душу смирение, эту мать всех благ. Таким образом, ни отходящий не терпит никакого вреда, потому что он, совлекая с себя это тело, получит тело нетленное и бессмертное, ни находящийся еще в жизни от этого ничего не теряет, а напротив, приобретает величайшую пользу. Не случайным учителем любомудрия вошла смерть в нашу жизнь, воспитывая ум, укрощая страсти души, утишая волны и водворяя тишину. Итак, зная и из сказанного и из многого другого, что промышление Божие просиявает яснее света, не любопытствуй понапрасну, не предавайся тщетной попытке исследовать причины всего. Самое наше бытие Он даровал нам по Своей благости, не имея нужды в нашем служении. И нужно благоговеть перед Ним и преклоняться не только потому, что Он сотворил нас, или даровал нам душу бестелесную и разумную, и не потому, что создал нас лучшими всех других, и не потому, что дал нам господство и предоставил власть над всем видимым, но потому, что сам Он нисколько не нуждается в нас. Чудесность Его благости в том и заключается, что все это Он сделал, нисколько не нуждаясь в нашем служении; прежде чем явились мы, и ангелы, и высшие силы, Он имел уже собственную славу и блаженство, и сотворил нас по одному Своему человеколюбию, и не только все создал для нас, но еще и больше того.

Глава 8. Для этого же Он дал нам и писанные законы, посылал пророков, творил чудеса, и раньше всего этого, создавая человека. Он дал ему особого учителя — врожденный закон, как бы кормчего для корабля, как всадника для коня, поставив его над нашим разумом. Поэтому уже Авель знал его, хотя письмена еще не существовали, не было ни пророков, ни апостолов, ни писанного закона, а был только закон прирожденный. Тоже и Каин, и он также знал этот закон, и оба они знали его, признавали его господство. Хотя не оба они шли одним и тем же путем, но один путем зла, а другой путем добродетели, однако и тогда Бог не оставил Каина, хотел поднять его от падения, и давал возможность наслаждаться попечением, сначала увещевая его и давая ему советы, а потом поучая и назидая его страхом и опасениями. Хотя многие люди отвергали столь великое благодеяние, т. е. это естественное познание, имеющее столь большую пользу для нас, однако и тогда Бог не оставлял их, не предавал их погибели, но продолжал назидать и увещевать их посредством дел, посредством благодеяний, посредством наказаний, посредством всего творения, ежедневно совершающего свое дело, исполняющего обычные задачи, посредством необычайных и непредвиденных событий, посредством праведников, живших вначале. Людей достойнейших и исполненных любомудрия Он с этой целью переводил с места на место. Так Аврааму Он велел переселяться то в Палестину, то в Египет, а Иакову в Сирию; Моисею опять в Египет, трем отрокам в Вавилон, равно как Даниилу и Иезекиилю, а Иеремии– в Египет. Потом Он даровал закон, посылал пророков; Он поражал и опять воздвигал Свой народ, отдавал его в рабство и освобождал его, и от начала до конца все делал и совершал для нашего рода. Не ограничиваясь назиданием нас посредством одного голоса природы, так как многие люди, увлекаемые общим безумием, не получали отсюда никакого плода, Он приступал к новым способам вразумления, и наконец, чтобы завершить свои блага, послал Сына Своего, Сына истинного, Единородного, и Он, будучи одной с Ним природы, становится подобным мне, ходил по земле, вращался среди людей, ел и пил, обходил землю, поучая, назидая, вразумляя, творя чудеса, для них пророчествовал, их увещевал, им преподавал советы, за них страдал, за них терпел, за них подвергался нареканиям, за них был предан. Одно Он представлял им уже и здесь, а другое отложил для будущего. Но Его обетования были верны, и подтверждались сотворенными Им чудесами, когда Он был еще на земле, и исполнением всех предсказаний. «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (Кто возглаголет силы Господни? Слышаны сотворить вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Кто не пришел бы в восторг, кто не поражен бы был неизреченностью Его попечения при мысли о том, как из–за неблагодарных рабов Он предал смерти Своего Единородного Сына, смерти ужасной, позорной, свойственной самым дерзким разбойникам, смерти неправедных? Ведь Он был пригвожден ко кресту, подвергался оплеванию и заушениям, Его били по щеке и издевались над Ним, и вместо благодарности за Его благодеяние Он был погребен и гроб его запечатан; и все это Он потерпел для тебя, ради попечения о тебе, дабы уничтожить тиранию греха, дабы разрушить твердыню диавола, порвать узы смерти, открыть нам врата неба, освободить от тяготевшего на тебе проклятия, отменить первородное осуждение, научить терпению и воспитать в силе, дабы ничто не огорчало тебя в настоящей жизни — ни оскорбления, ни обиды, ни позор, ни бичи, ли нарекания врагов, ни невзгоды, ни нападения, ни клеветы, ни злые подозрения, и ни что другое подобное. Для этого Он и сам претерпел все это, испытал вместе с тобой, и над всем этим Он восторжествовал, поучая и тебя не бояться ничего подобного. Но, не довольствуясь и этим, Он, отошедши на небеса, дал тебе неизреченный дар св. Духа и послал апостолов распространять Свое учение. И видя, как эти проповедники жизни переносили тысячи зол, подвергались бичеванию и оскорблениям, были потопляемы, терпели голод и жажду, ежедневно находились в опасности, ежедневно подвергались смерти, Он все это сносил для тебя, из любви к тебе. Для тебя, человек, Он приготовил и царство, для тебя назначил неизреченное, благо, это наследие на небесах, эти различные и многообразные дары, это блаженство, которого нельзя изъяснить никаким словом. Имея столько доказательств промышления Божия, доказательств в Ветхом и в Новом Завете, доказательств в настоящей жизни и в будущей, доказательств, которые уже есть, которые будут, которые доставляет нам каждый из переживаемых дней, доказательств с самого начала творения, доказательств в середине и в конце, доказательств постоянных, доказательств со стороны тела, со стороны души, видя целые облака отовсюду доставляемых свидетельств, возвещающих о Его промышлении, неужели ты еще сомневаешься? Нет, ты не сомневаешься; ты веришь в промышление, ты убежден в его существовании. Итак, не любопытствуй более, ясно видя, что имеешь Господа, Который любвеобильнее отцов, попечительнее матерей, более исполнен любви, чем новобрачный и новобрачная, радуется твоему спасению, и радуется даже более, чем как радовался бы ты, избавившись от опасности смерти (как и показал через Иону), и видя все эти доказательства любви, какую только отец может иметь к детям, или мать — к своим чадам, садовник — к растениям, домостроитель — к своему искусству, новобрачный — к новобрачной, юноша — к девице, и желая удалить от тебя всякое зло, насколько восток удален от запада, насколько небо выше земли (что и показали мы), и не только это, но и гораздо больше того, как мы и показали, касаясь словом всего и приводя различные примеры не только из понятных образов, но и из превосходящих самое разумение. Поистине необъяснимо промышление Божие, непостижимо Его попечение, неизреченна Его благость, и невообразимо Его человеколюбие.

Итак, видя все это, из того ли, что Он возвестил, из того ли, что сделал и что сделает, не любопытствуй и не испытывай, не говори: «Для чего это?» Это было бы неразумно и свидетельствовало бы о крайнем безумии и глупости, так как ведь никогда не спрашивают врача, зачем он режет, прижигает, дает нам горькое лекарство, хотя бы он был просто раб, — и больной, даже будучи его господином, молча переносит все свои боли, даже благодарит его за это прижигание, за это лекарство, и хотя знает, что может не выйти отсюда (а многие врачи, делая это, убивали многих), однако повинуется ему во всем с полной покорностью. То же самое и в отношении мореплавателей, домостроителей, и всех занимающихся другими ремеслами. Поэтому, говорю я, было бы смешно и подумать, чтобы человек незнающий и неопытный стал доискиваться причины всяких явлений у Художника, подвергая своему любопытству несказанную мудрость Его, мудрость неизреченную, невыразимую, непостижимую, и доискиваться, для чего существует то–то и то–то, особенно вполне зная, что мудрость Его непогрешима, что благость Его велика, что промышление неизреченно, что все существующее направляется Им к нашей пользе, только бы мы со своей стороны содействовали промышлению, потому что Он никого не хочет погубить, но спасти. Таким образом, не будет ли крайним безумием с самого начала и немедленно подвергать любопытству дела Того, Который хочет и желает всех спасти, не ожидая даже окончания того, что совершается?

Глава 9. Лучше всего было бы не любопытствовать ни сначала, ни после; если же ты слишком любопытен и нетерпелив, то подожди хоть конца и посмотри, к чему все это направляется, а прежде всего не бойся и не волнуйся. Как не знакомый с делом, увидев, что золотых дел мастер сначала расплавляет золото и затем мешает его с пеплом и пылью, не ожидая конца, подумает, что он погубил золото; или человек, родившийся и воспитавшийся на море, будучи сразу перенесен на середину земли, никогда не слышав ранее о том, как обрабатывают ее, вдруг увидел бы, как хлеб, обыкновенно хранимый в житнице, охраняемый дверями и запорами, предохраняемый против сырости, теперь сам владелец всего этого хлеба рассеивает и разбрасывает его по равнине, отдает на попрание всем, кто проходит по его полю, и не только не охраняет против сырости, но даже бросает его в грязь и сырость, не приставляет к нему и сторожей, — не подумал ли бы он, что хлеб этот погублен, и не стал ли бы он порицать земледельца, действующего таким образом? Между тем, это осуждение выходило бы не из сущности дела, а из неопытности и непонимания человека, который слишком скоро произносит свой суд. Пусть он подождет лета, когда явится роскошная жатва, наточены будут серпы, когда окажется, что хлеб, разбросанный там и сям, оставленный без охраны, предоставленный тлению и гниению, повергнутый в грязь, вырос, умножился, сделался еще прекраснее, сбросил с себя ветхость, украсился большей силой, имея как бы копьеносцев и ополчение, поднимает вверх голову, увеселяет зрителя, и доставляет большую пользу, — и тогда он чрезвычайно удивится тому, что после таких превратностей плод получил такое благообразие и такую красоту! Поэтому и ты, человек, не подвергай своему любопытству общего для всех нас Господа; если же ты настолько любопытен и дерзок, чтобы предаваться даже такому безумству, то по крайней мере подожди окончания. Ведь если земледелец ожидает в течение всей зимы, взирая не на то, чему подвергается хлеб во время холода, а на то, чем ему предстоит наслаждаться в будущем, то тем более и Тот, Кто обрабатывает всю вселенную и заботится о наших душах, достоин того, чтобы ты подождал конца; конец же я разумею не только в настоящей жизни (часто бывает и здесь), но и в будущей. Конец обеих этих жизней направляется к одному и тому же домостроительству, именно — к нашему спасению и прославлению. Если по времени они и разъединены, то по цели совпадают между собой; и подобно тому, как в течение года бывает зима и лето, но оба эти времени сводятся к одному и тому же, именно — к созреванию плодов, так то же применимо и к нашим делам. Поэтому, когда ты видишь, что церковь рассеяна и до крайности страдает, что светильники ее подвергаются гонению и бичеванию, настоятели ее сосланы далеко, то не смотри на это только, но и на то, что выйдет отсюда — на венцы, награды, возмездия, предоставляемые победителям: «претерпевший же до конца спасется» (претерпевый до конца, той спасен будет) (Матф. 10:22), –говорит Писание. В Ветхом Завете, когда еще не известно было учение о воскресении, то и другое совершалось в настоящей жизни; при Новом же Завете не всегда так, но бывает здесь скорбь, а блаженства нужно ожидать в будущей жизни. Хотя блага выпадали (иудеям) и в настоящей жизни, но они были бы гораздо более достойны удивления, если бы не наслаждались ими, потому что, не зная еще ясно учения о воскресении и видя, что все идет вопреки обетовании Божиих, они не смущались, не боялись, и не беспокоились, а предавались Его непостижимому промышлению, нисколько не соблазняясь тем, что все совершается наоборот, но, зная всю безграничность и неистощимость Его премудрости, ожидали бы конца, а еще лучше, если бы и раньше конца с благодарностью переносили все случающееся с ними и не переставали славословить Бога, посылающего страдания. Быть может, рассуждение это покажется вам неясным; поэтому я попытаюсь сделать его яснее.

Глава 10. Когда Авраам сделался уже стар, и вследствие преклонного возраста омертвел для чадорождения, так как для того, чтобы сделаться отцом, жизненных сил у него оставалось не больше, как у умершего; когда этот праведник состарился, и очень состарился, далеко за пределы естественного чадорождения, притом и сожительницей имея Сарру, более бесплодную, чем камень, Бог обещал ему, что он будет отцом стольких потомков, что своим множеством они превзойдут самое множество звезд. К этому было много препятствий, потому что патриарх достиг уже последнего предела своего возраста, а его жена была вдвойне бесплодной и по своему возрасту, и по природе; она была бесплодной не по старости только, а и по самой природе, потому что, и будучи молодой, она была бесполезным орудием природы; вообще эта женщина была бесплодной. Поэтому Павел, указывая на это обстоятельство, сказал: «и утроба Саррина в омертвении» (и мертвости ложесн Сарриных) (Рим. 4:19). Не просто сказал — «мертвость Саррина», чтобы не подразумевать только возраста, но — «утроба Саррина в омертвении» (мертвость ложесн ее), сделавшуюся не от времени только, но от самой природы. Несмотря, как я сказал, на столько великих препятствий и зная, что это есть обетование Божие, как оно богато источниками и средствами, как оно не останавливается перед препятствиями ни в законах природы, ни в трудности самого дела, ни в чем–либо другом, а идет вопреки всему, приводя обетованное в исполнение, (Авраам) принял сказанное, поверил обетованию и, всецело изгнав опасение из разума, счел все это достоверным, думая, как это и действительно, что у Бога достаточно могущества, чтобы сдержать Свое слово, и не доискивался, как и каким образом все будет, для чего все это случилось не в молодости, а в старости, и вообще так поздно. Поэтому и Павел прославляет его, радостным голосом говоря: «Он, сверх надежды, поверил с надеждою, через что сделался отцом многих народов» (иже, паче упования, во упования верова, во еже быти ему отцу многим языкам). (Рим. 4:18). Что такое — «сверх надежды», «с надеждою» (паче упования, во упования)? Вопреки упованию человеческому — во упование Божие, все побеждающее, все могущее, все совершающее. И он поверил не только тому, что будет отцом, но и отцом многих народов, и это он — старец, бездетный, имевший жену бесплодную и состарившуюся, — как сказано ему: «Так [многочисленно] будет семя твое… И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл тверд в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное» (тако будет семя твое, и не изнемог верою, ни усмотри своея плоти уже умерщвленныя, столетен негде сый, и мертвости ложесн Сарриных. В обетовании же Божии не усумнеся неверованием, но возможе верою, дав славу Богови, и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити) (Рим. 4:19–21). Изречение же это означает: «Тотчас ободрившись и отбросив от себя немощь человеческую, всецело полагаясь на обещавшего, принимая во внимание Его неизреченную силу, он убедился вполне, что все сказанное будет». И он особенно прославляет Бога не тем, что любопытствовал или добивался познаний, но тем, что смирился перед непостижимостью Его премудрости и силы и нисколько не сомневался в сказанном. Видишь ли, что особенно славить Бога значит всегда преклоняться перед непостижимостью Его промышления и перед неизреченною силою Его премудрости, а не любопытствовать, не доискиваться и не совопросничать: для чего это, к чему это, как это будет? Удивительно же не это одно, а то, что, и получив повеление принести в жертву сына своего единородного и истинного, после такого обетования, он не смутился тогда, хотя было много причин, которые могли бы смутить человека невнимательного и не бодрствующего. И прежде всего могло бы смутить самое повеление: неужели Бог принимает такие жертвы, неужели повелевает отцам быть детоубийцами, разрушать жизнь насильственной кончиной, предавать детей безвременной смерти, собственноручно убивать рожденных от себя, — неужели Он хочет осквернять Свой жертвенник пролитием такой крови, вооружая десницу отца против единородного сына, делать праведника свирепым убийцей? Кроме того, не могла не волновать и не устрашать и сама природа, не потому только, что он был отец, но и потому, что он был отец любящий, был отец сына истинного и единородного, который был красив видом и хорош умом. Притом (сын его) находился и в таком возрасте, и в таком расцвете добродетели, что вдвойне сиял и благообразием души и благообразием тела. Любовь у него к сыну была немалая, и именно потому, что он получил его вопреки всякой надежды. Вы знаете, как любезны те дети, которые являются вопреки надежд и ожиданий, а не по закону природы, — а таков и был (Исаак). Но помимо всего этого, что особенно могло причинять соблазн, так это было самое обетование и обещание: приказание стояло в полном противоречии с ним. Обещание было таково: «посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их. И сказал ему: столько будет у тебя потомков» (тако будет семя твое, яко звезды небесныя) (Быт. 15:5). Повеление же состояло в том, чтобы сына единородного, от которого должна была наполниться вся вселенная, он взял из среды людей и предал смерти и жесточайшему закланию. Но и это не смутило праведника, и этого не убоялся он, и это нисколько не причинило ему страдания, как оно причинило бы страдание всякому неразумному и пресмыкающемуся. Он не сказал самому себе: «Что это? Неужели я обманут, неужели обольщен? Неужели это повеление Божие? Нет, не поверю; мне постыдно сделаться детоубийцей, и этой кровью осквернить мою десницу; как же исполнится обетование, и если я вырву корень, откуда же явятся ветви и откуда плоды? Если иссушить источник, откуда потекут реки? Если я убью сына, откуда явится множество потомков, превосходящих множество звезд? Как Он обещал одно и теперь повелевает противоположное?» Он ничего не сказал подобного и не подумал даже; но опять, полагаясь на всемогущество Того, Кто дал ему это обетование, на бесконечное могущество, которое, столь богатое средствами и способами устранять все препятствия, стоит выше всех законов природы и сильнее всего существующего, не встречает ничего такого, что бы могло противиться ему, — он исполнил бы повеление и с великой уверенностью заклал бы своего сына, обагрил бы свою десницу, окровавил бы свой нож и опустил бы меч на шею сына, да он и исполнил все это — если не на деле, то в мысли. Поэтому и Моисей, удивляясь ему, говорит: «И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: … возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака… и принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе» (и бысть по глаголех сих, Бог искушаше Авраама и рече ему: пойми сына твоего возлюбленнаго, его же возлюбил еси, Исаака, и вознеси его на едину от гор, ихже ти реку) (Быт. 22:1, 2). Это ли слова обещания, слова обетования, говорящая, что он будет отцом множества потомков, и семя его будет, как звезды небесные? Видишь, как после таких слов, услышав, что должно принести в жертву своего сына, он взял его — того, от которого должен был получить множество потомков, чтобы именно умертвить и принести его в жертву, удалить из среды людей, вознести на алтарь Богу. Поэтому и Павел, удивляясь ему, так опять увенчал и прославлял его, говоря: «Верою Авраам, будучи искушаем, принес… Исаака» (верою приведе Авраам Исаака искушаем); и затем показав, какое именно он совершил дело и какую обнаружил веру, продолжает: «и, имея обетование, принес единородного» (и единороднаго приношаше обетования приемый) (Евр. 11:17). А это означает: «Нельзя сказать, что у Авраама было два родных сына и, что, по принесении в жертву одного, он мог надеяться, что будет отцом множества народов от другого; но у него был только один сын и к этому одному относилось обетование; и хотя этого именно он и должен был принести в жертву, однако, как при обетовании о его рождении вере его не воспрепятствовало ни собственное омертвение, ни природное бесплодие его жены, так и здесь он не смущен был смертью (сына). Сравни же все это с совершающимся теперь, и увидишь свое малодушие, увидишь суетность соблазняющихся, и тебе будет ясно, что этот соблазн происходит в тебе не от чего–либо другого, как от того, что ты не преклоняешься перед неизъяснимым промышленном Божиим, а стараешься во всем доискиваться способа Его домостроительства, добиваешься причины всего совершающего, и во все хочешь проникнуть своим любопытством. Если бы все это допустил Авраам, то он поколебался бы в вере. Но он не допустил, поэтому к прославился и получил обещанное: он не смутился ни старостью, ни последовавшим затем повелением. Он не думал, что это повеление может послужить препятствием обетованию, или что эта жертва разрушит обетование, и не впадал в отчаяние касательно обетования, хотя уже и достигши самого предела земной жизни. Не говори мне, что Бог знал, что повеление это не будет приведено в исполнение и что десница праведника не обагрится кровью; но смотри на то, что праведник не знал ничего об этом, ничего о том, что он получит своего сына обратно, и таким образом возвратится с ним домой, так как напротив все его мысли были заняты принесением его в жертву. Поэтому и дважды призывается он с неба. Бог не просто сказал ему: «Авраам!», но дважды: «Авраам, Авраам!», таким призыванием возбуждая и укрепляя в нем склонность к приказываемому жертвоприношению: так безусловно было это повеление. Видишь, как все в его мысли было исполнено, и не было никакого соблазна. Причина же этого заключается в том, что он своим любопытством не проникал в дело Божие. А что Иосиф? Скажи мне — разве он не веровал также? Ведь и ему дано было от Бога великое обетование, а в действительности опять случилось все вопреки этому обетованию. В сновидениях ему дано было обетование, что братья будут поклоняться ему, и это возвещено было двояким образом — сначала при посредстве светил, а затем при посредстве снопов. Все же происшедшее после этих видений было вопреки видениям. Прежде всего, против него под отеческим кровом началась жестокая вражда, и его братья, порывая с ним всякую связь, разрушая законы родства и разрывая узы братского расположения, наконец, уничтожая самые веления природы, сделались вследствие этих видений врагами и неприятелями ему, даже злее врагов по отношению к своему брату, и как дикие и свирепые звери, имея среди себя агнца, ежедневно злоумышляли против него. Матерью же этой вражды была неразумная зависть и несправедливая ревность: пылая гневом, они ежедневно замышляли убийство, а зависть разжигала в них как бы огненную печь, из которой вырывалось пламя. Но так как они не могли причинить ему никакого вреда, пока он находился и жил со своими родителями, то они чернили его поведение, распространяли о нем постыдную молву, возводили злые обвинения, желая подорвать этим любовь к нему отца и сделать его восприимчивым к навету. Потом, встретив его вдали от отцовского глаза, увидев его в пустыне, куда он принес им пищу и пришел повидаться с ними, они не устыдились повода его прибытия, не устыдились и братской трапезы, но наточили против него ножи и задумали погубить его; все сделались братоубийцами, хотя ровно ничего не могли выставить против обреченного ими на погибель; за то именно, за что следовало бы увенчать и прославлять его, они относились к нему с завистью, враждой и клеветой. Он не только не удалился от общения с ними, но и при такой их злобе обнаружил братскую любовь; а они порешили уничтожить его и, насколько от них зависело, убили его, обагрили свои руки и совершили братоубийство. Но бесконечная премудрость Божия, все благоустрояющая и в неблагоустроенном, в самой бедственности и даже в самых вратах смерти исхитила его из их злодейских рук. Один именно из братьев посоветовал им воздержаться от такого гнусного убийства — а это, конечно, внушил ему Бог, — и тем воспрепятствовал убийству. Но ужасное дело не остановилось здесь, а продолжалось дальше. Хотя братья и встретили препятствие к умерщвлению его, однако дух их еще пылал гневом, ярость бушевала в них, велико было пламя их страсти и оно перешло в другую форму гнева. Сняв с него одежды и связав его, они бросили его в яму — эти жестокие, бесчеловечные люди, и затем стали наслаждаться принесенной им пищей: сам он, находясь в яме, трепетал за свою жизнь, они же упитывались и упивались.

Но безумие их не остановилось и здесь: увидев варварских людей, которые из обитаемой ими страны направлялись в Египет, они продали им своего брата, подготовляя ему этим другую смерть, еще более продолжительную и жестокую, исполненную всякой бедственности. Будучи еще юношей нежным, воспитанным в отцовском доме с великой свободой, совсем незнакомый с рабством и связанной с рабством бедственностью, — подумай только, что он тогда выстрадал, сразу сделавшись рабом вместо свободного, чужеземцем вместо гражданина, и повергшись в ужасный плен. Он не только он был повергнут в рабство, но и лишен отца и матери и всего ему принадлежащего; нагой, уведенный в чужую землю, бездомный и не имея своего города, он подвергнут был закону рабства в варварских руках. Разве недостаточно было всего этого для того, чтобы повергнуть его в страх? Разве легко было сносить внезапность, неожиданность, непредвиденность и жестокость судьбы и притом со стороны братьев — тех братьев, которых он любил и по отношению к которым не оказал ни великой, ни малой несправедливости, а скорее, благодетельствовал им? И однако ничто такое не смутило его, а отведенный купцами в Египет, он переходил из одного рабства в другое. Там он опять сделался рабом, — еврей жил в варварском доме, — это благородный–то и свободный двоякой свободой, свободой тела и свободой души! Но и тут он не возмущался и не смущался случившимся, хотя и помнил о видениях, которые возвещали ему совсем иное; он даже и не любопытствовал, что же из всего этого будет? Между тем, как братоубийцы, эти волки и звери, совершив такое беззаконие, наслаждались в отеческом доме, юноша, которому обещано было господствовать над ними, будучи теперь пленником, рабом, уведенным на чужбину, сносил крайнюю бедственность, и не только не господствовал над ними, но сделался их рабом, вынося как раз противоположное тому, что обещано было ему в видении. Не только не получил он тогда господства, но лишен был и отечества, и свободы, и лицезрения родителей. Но бедственность его не остановилась и здесь, а перед ним открылась другая более глубокая пропасть; опять предстояла ему смерть и гибель, смерть невыносимейшая, и гибель, исполненная стыда. Госпожа дома, смотря на него порочными глазами, увлеченная красотой юноши, очарованная его прекрасным лицом, начала строить против него козни и умыслы. Утопая в роскоши, она ежедневно старалась уловить юношу в собственные покои, ввергнуть его в блудодейство и предать смерти бессмертной. Сжигаемая страстью и ежедневно палимая этой нечистой любовью, она ежедневно выходила на такую охоту и, застав его одного, насильственно старалась склонить к этой порочной любви, принуждала вступить с нею в незаконную связь и старалась лишить его целомудрия. Но и здесь праведник не допустил себя до греха, но, с великой легкостью преодолев и силу похоти, и страсти молодого возраста, и козни сладострастной жены, и соблазны госпожи, и волнения юности, и все то, что могло привести к падению, и лицо и ярость госпожи, он, как орел на легких крыльях, поднялся ввысь, сбросил с себя одежды и, оставляя их в сладострастных руках, вышел нагой, без одежды, имея светлым одеянием для себя целомудрие, светлее всякой багряницы. А этим опять он наточил против себя меч, опять предстояла ему смерть, еще сильнее вздымались волны, так как ярость этой женщины воспылала сильнее вавилонской печи. Похоть ее воспылала еще больше, а гнев, эта другая свирепейшая страсть, соединился с великим зверством, и она стала умышлять на его жизнь и прибегла к мечу, чтобы совершить беззаконнейшее убийство, старалась погубить поборника целомудрия и подвижника твердости и терпения. Поспешив к своему мужу, она рассказала обо всем случившемся — не так конечно, как было в действительности, но как она сама лицемерно изложила это происшествие, внушила судье все, что хотела, жаловалась на оскорбление и, как потерпевшая ущерб, требовала отмщения, в доказательство чего указывала и на одежды невинного юноши, оставшиеся в ее нечистых руках. И обманутый судья не повел обвиняемого в судилище, не дал ему слова, но человека, никогда не видевшего судилища, осудил как уличенного в прелюбодеянии, вверг его в темницу и обременил оковами. И вот человек, который заслуживал бы венцов за свою добродетель, оказался в темнице вместе с обманщиками, грабителями гробниц, убийцами и самыми последними негодяями. И однако, ничто подобное не смутило его. Другой узник, провинившийся перед царем, был отпущен, а он должен был долгое время оставаться в темнице и нести тяжелое наказание за то, за что должно бы увенчать и прославлять его. И однако он не возмущался и не смущался, и не говорил: «Что это? Для чего это? Я, которому обещано господствовать над братьями, не только не получил такой чести, но и лишен отечества, и дома, и родителей, и свободы, и безопасности, и именно со стороны тех, которые должны бы поклоняться мне. После совершения ими надо мной злодейства я сделался рабом варваров и постоянно менял господ. Однако и здесь еще не прекратилась моя бедственность, а повсюду мне угрожают бедствия и козни. После коварства братьев, после бедствия и рабства как первого, так и второго, опять мне угрожали смерть и коварство жесточе прежнего, и наветы, и пагуба, и неправедное судилище, и постыдное обвинение, угрожавшее гибелью. Не получив права слова, я просто и без суда ввержен был в темницу и обременен узами вместе с прелюбодеями, братоубийцами и самыми негодными людьми. Виночерпий избавился и от уз и от темницы; я же не могу пользоваться после него никакой безопасностью; хотя ему исполнился на деле сон по моему толкованию, но я нахожусь в невыносимом бедствии. Это ли возвещали бывшие мне видения? Это ли возвещало известное число звезд? Это ли возвещали снопы? Куда же девались обетования? Куда девались обещания? Неужели я был обманут? Неужели я был обольщен? Где же наконец поклоняются мне братья, мне, рабу, пленнику, узнику, объявленному прелюбодеем, находящемуся в крайней опасности, столь далеко живущему от них? Все исчезло и погибло!» Ничего подобного он не говорил и не думал, а ожидал конца, зная, как бесконечна и находчива премудрость Божия, и не только не смущался, но даже восторгался и хвалился по поводу всего происходившего.

А что, скажи мне, было с Давидом? Разве он, после того как уже пользовался царством, принял по голосу Божию скипетр народа еврейского и одержал блистательную победу над варварами, разве он не перенес самых тяжелых бедствий, подвергаясь вражде и наветам от Саула, опасаясь за самую свою жизнь, вовлекаемый в народную борьбу, постоянно гонимый в пустыню, сделавшийся бродягой, лишенным города и дома переселенцем? Нужно ли говорить много? Наконец он лишился отечества и совсем удален был из собственной страны, жил у враждебных, самых неприязненных варваров, ведя жизнь тяжелее рабства, так как не имел даже и необходимой пищи. И все это он терпел после посещения его Самуилом, после возлияния на него елея, после обетования ему царства, после скипетра, после диадемы, после рукоположения Божия и избрания; и, несмотря на это, ничто не смущало его, и он не говорил: «Что это? Я, царь, которому следовало бы пользоваться властью, не могу иметь и такой безопасности, какая принадлежит самому простому человеку, а сделался бродягой, беглецом, человеком без города и без дома, странником, удалился в варварскую страну, лишен необходимой пищи и ежедневно вижу, как угрожает мне крайняя опасность. Где же обещание царства? Где обетование мне владычества?» Ничего подобного он не говорил и не думал; он не смущался тем, что было, но ожидал исполнения обещания. Можно бы рассказать еще о тысяче других людей, которые, подвергаясь самым жестоким бедствиям, не страшились, а полагаясь на обещания Божия, хотя бы случилось и противное им, таким прекраснейшим терпением заслужили себе светлые венцы. Так и ты, возлюбленный, терпи сам и ожидай конца, потому что все исполнится здесь ли, или в будущем веке. Повсюду преклоняйся перед непостижимостью промышления и не говори: «Как же за все бедствия будет дано возмездие?» И не доискивайся, каким способом совершаются дела Божий.

Глава 11. Все эти праведники не доискивались того, как и каким образом совершается все это; но видя, что все это непостижимо для человеческого разума, не устрашались и не возмущались, а все мужественно сносили, имея величайшую уверенность в силе обещающего дать будущие блага, и не впадали ввиду противоположной действительности в отчаяние. Они ясно видели, что, будучи благоустрояющим и мудрым, Бог может и после разрушения все восстановить лучше прежнего, и с великой точностью исполнить обещанное. Так и ты, возлюбленный, когда тебя в настоящей жизни обнимает скорбь, прославляй Бога; когда подвергаешься и бедствиям, также благодари, нисколько не смущайся, потому что промышление Божие бесконечно и неисследимо, и все получит свой должный конец в настоящей ли жизни, или в будущей. Если же бы кто, слушая меня, по своему малодушию подумал, что все должно совершиться еще здесь, то мы скажем, что истинная жизнь и непроходящие блага ожидают нас только там. Настоящая жизнь есть лишь путь, а тамошняя жизнь есть отечество; здешняя подобна весенним цветам, а тамошняя подобна недвижимым скалам; там венцы и награды не будут иметь конца, там назначаются награды победителям, там наказания и муки нестерпимые для делающих злое. «Что же, — скажет кто–нибудь, — ожидает там соблазняющихся?» Но почему ты не говоришь о тех, которые особенно прославились, а указываешь на тех, которые сначала носили маску благочестия, а теперь изобличены? Не видишь ли, как очищается золото, как обнаруживается олово, как солома отделяется от хлеба, волки от овец, притворяющиеся от истинно живущих в благочестии? Когда увидишь смущение таковых, подумай о славе тех. Некоторые поколебались; но еще больше таковых, которые остались твердыми, заслужили великую себе награду, не отступая ни перед силой наветов, ни перед трудностью времен. Смущающиеся пусть порассуждают сами с собой: «Ведь три отрока были лишены и священников, и храма, и жертвенника, и всего другого, что полагалось по закону, и однако, живя среди варваров, с великой точностью исполняли закон; то же самое было и с Даниилом и со многими другими; и они, уведенные в плен, не нарушали ничего, между тем как другие, оставаясь дома и пользуясь всем в своем отечестве, пали и были осуждены».

Глава 12. Если бы ты исследовал, для чего допускается все это, и не преклонился перед неизреченными тайнами действий Божиих, а старался все разузнать, постепенно проникая дальше и доискиваясь многого другого, например: для чего явились ереси, для чего диаволы, для чего демоны, для чего злые люди, соблазняющие многих, и главнее всего этого — для чего приближается антихрист, имеющий такую силу к обольщению, что, как говорит Христос, он будет делать нечто такое и так, что в состоянии будет соблазнить даже и избранных. Но ты не должен доискиваться этого, а все нужно предоставить неисповедимой премудрости Божией. Кто уже твердо уверовал, то хотя бы ярились бесчисленные волны, хотя бы поднимались бесчисленные бури, он не только не потерпит никакого вреда, но сделается еще более сильным; слабый, рассеянный и малодушный человек часто падает, когда никто не толкает его. Если же хочешь узнать и причину этого, послушай нашего наставления. Есть много и другого, что различным образом засвидетельствовало бы нам о домостроительстве Божием; но мы скажем о том, что нам известно. Мы говорим, что соблазны попускаются для того, чтобы не уменьшалась твердость мужественных; вот что в беседе с Иовом заявил Бог, говоря: «Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя?» (мниши ли Мя инако тебе сотворша, разве да явишися правдив) (Иов. 40:3). Также и Павел говорит: «Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас) (1 Кор. 11:19). Когда ты слышишь это изречение: «надлежит быть и разномыслиям между вами», то не думай, что он говорит это в смысле приказания или законоположения; совсем нет, но он предсказывает этим будущее и заранее напоминает бодрствующим о предстоящей им пользе от этого. «Когда вы устоите против обольщения, — говорит, — тогда именно яснее обнаружится ваша добродетель». Поэтому же, а также и по другой причине попущены были злые люди, именно — чтобы и они не были лишены возможности извлечь пользу из могущей произойти с ними перемены. Так именно спасен был Павел, так разбойник, так блудница, так мытарь, так и многие другие. Если же бы прежде, чем обратиться, они были взяты отсюда, никто из них не спасся бы. Касательно антихриста Павел высказывает и другую причину. Какую же именно? А ту, чтобы устранить всякую возможность извинения для иудеев. Какое бы могли иметь извинение те, которые, не приняв Христа, стали бы веровать в антихриста? Поэтому и говорит апостол: «да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду» (да суд приимут еси, не веровавшии истине, но благоволивший в неправде) (2 Фесе. 2:12), т. е. антихристу. Ведь иудеи говорили, что не веровали Христу потому, что Он называл самого Себя Богом: «не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом» (камение не мещем на Тя, но о хуле яко Ты человек сый, твориши Себе Бога) (Иоан. 10:33), хотя они и слышали, что Он наибольшее могущество приписывал Отцу и говорил, что пришел с Его соизволения, что и засвидетельствовал многими делами; что же они скажут, когда примут антихриста, который будет говорить, что он есть Бог и, ничего не упоминая об Отце, все будет делать вопреки Ему? Поэтому Христос, укоряя их, предсказывал, говоря: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» (Аз приидох во имя Отца Моего и не приемлете Мене; аще ин приидет во имя свое, того приемлете) (Иоан. 5:43). Вот почему и допущен соблазн. Если ты говоришь, что есть соблазняющиеся, то я представлю тебе еще больше тех, которые прославились, и опять тебе скажу то же самое, что не должно, чтобы ради небрежения и лености других получили ущерб в воздаянии наград могущие бодрствовать и внимать и лишились из–за этого многочисленных венцов. Они не стали бы подвергаться испытанию, если бы не получали залогов награды за эту борьбу; если слабые и получают вред отсюда, то они не могут по крайней мере обвинять в этом кого–нибудь другого, а должны самих себя винить в падении, особенно в виду примера тех, которые не только не соблазнились, но сделались еще более славными и сильными.

Глава 13. Какими священниками пользовался Авраам, скажи мне, какими учителями? Какими назиданиями? Какими увещаниями, какими советами? Тогда не было еще ни Писаний, ни закона, ни пророков и ничего другого подобного: он плыл по неисследованному морю, шел неиспытанным путем, притом, и родившись в нечестивом доме и от нечестивого отца. Но ничто такое не повредило ему, а он просиял такой добродетелью, что и долго спустя, после пророков, после закона и долгого воспитания, которое посредством знамений и чудес Христос преподавал людям, — все это предваряя, он показал на деле именно искреннюю и горячую любовь, пренебрежение к деньгам, попечение о близких по рождению; попирая все земное, и отбросив славу и распущенную жизнь, он стал жить строже монахов, обитающих на вершинах гор. У него не было даже и дома, а была только палатка из листьев, едва способная прикрывать голову праведнику; будучи сам чужеземцем, он не пренебрегал гостеприимством, а сам будучи чужеземцем на чужбине, принимал тех, которые приходили в полдень, и служил им. Он служил им сам, и в этом добром деле соучастницей сделал и жену свою. А чего только он не сделал для своего племянника, хотя тот худо относился к нему, хотел захватить даже лучшую часть пастбища, и это — после предложенного ему выбора? Не пролил ли он из–за него и крови? Не вооружал ли всех домочадцев, не подвергал ли себя явной опасности? Когда ему приказано было оставить дом, отойти в чужую страну, не тотчас ли же он послушался? Оставляя и отечество, и друзей, и всех родственников, и веруя в повеление Божие, не оставил ли он все наличное, ожидая неизвестного с гораздо большей уверенностью, чем наличное, ради обетования Божия, которому он верил непреклонно? После всего этого, с наступлением голода, он опять сделался странником, и однако не боялся и не смущался, а опять проявил то же послушание, любомудрие и терпение, и отправился в Египет, и повинуясь голосу повелевающего Бога, не разлучен ли он был с своей женой, не видел ли он, как египтянин осквернял ее, насколько было возможно для него, и, будучи поражен в самое чувствительное место, не потерпел ли он того, что хуже самой смерти? Что может быть, скажи мне, тяжелее, как видеть, что жена, связанная с ним законом брака, после стольких обетовании похищена была у него варварским нечестием, введена внутрь царских палат и оскорблена? Если даже в действительности и не случилось так, то он все–таки ожидал этого, и все сносил мужественно, так что ни бедствия не смущали его, ни благоденствие не возгордило его, но и во времена бедственности он сохранил то же самое состояние духа. А когда обещан был ему сын, то не было ли бесчисленных препятствий, препятствий от самого разума? Но, преодолевая все их, подавляя все сомнения, не воссиял ли он верой? Когда же потом ему дано было повеление принести своего сына в жертву, не повел ли он его с великой скоростью, как будто вел его на брак как жениха? Как будто попирая самую свою природу и перестав быть человеком, не принес ли он эту странную и необычайную жертву и не один ли выдержал борьбу, не призывая к себе на помощь ни жены, ни домочадца, ни кого–либо другого? Он знал, хорошо знал высоту цели, тягость этого повеления, величие этой борьбы; поэтому один порешил совершить это дело и, совершив этот подвиг, получил венец и был провозглашен победителем. Какой священник наставлял его на это? Какой учитель, какой пророк? Ровно никто, но он сам имел благомыслящую душу, а ее и достаточно было во всех этих делах. А что было с Ноем? Какого имел он священника, какого учителя, какого наставника? Не один ли он, когда вся вселенная погрузилась в зло, шел противоположным путем, соблюдал добродетель, и так просиял, что при потоплении вселенной и сам спасся и других избавил от обуревающих опасностей доблестью собственной добродетели? Почему он сделался праведником, почему совершенным? Имел ли он какого священника или учителя? Никто не мог бы сказать, что имел. А сын его, хотя и имевший надлежащего учителя, именно, добродетель своего отца, пользуясь наставлениями и через дела, видя исход самых дел, имея урок и в погибели (рода человеческого) и в спасении своего семейства, был злым по отношению к нему, посмеялся над наготой родителя и отдал его на посмеяние. Видишь ли, что повсюду требуется благородство души? А что, скажи мне, было с Иовом? Каких пророков он слышал, каким ученьем он пользовался? Никаким. Однако и он, не имея ничего такого, с великим рвением проявлял все виды добродетели. Свое имение он делил с нуждающимися, и не только имение, но и самое тело. В своем дому он принимал странников и дом его принадлежал скорее последним, чем самому владельцу; крепостью же своего тела он помогал угнетаемым, силой и мудростью языка поражал клеветников и обнаруживал евангельское благоразумие, проявлявшееся во всех его делах. Смотри же: «блаженны нищие духом», — говорит Христос (Матф. 5:3), а это он и оправдывал своими делами. «Если я пренебрегал, — говорит, — правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною, то что стал бы я делать, когда бы Бог восстал? И когда бы Он взглянул на меня, что мог бы я отвечать Ему? Не Он ли, Который создал меня во чреве, создал и его и равно образовал нас в утробе?» (Аз же презрех суд раба моего, или рабыни, прящимся им предо мною: что бо сотворю, аще испытание сотворит мне Господь? Еда не якоже и аз бех во чреве, и тии быша? Бехом же в том же чреве) (Иов. 31:13–15). «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Матф. 5:5). А что кротче было того, о котором домочадцы говорили: «О, если бы мы от мяс его не насытились?» (кто убо дал бы нам от плотей его насытитися) (Иов. 31:31), — так они сильно любили его. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Матф. 5:4); и этой добродетели он не был чужд. Послушай, что он говорит: «Если бы я скрывал проступки мои, как человек, утаивая в груди моей пороки мои, то я боялся бы большого общества, и презрение одноплеменников страшило бы меня» (аще же и согрешая неволею не посрамихся народнаго множества, еже не поведах перед ними беззакония моего) (Иов. 31:33–34). Человек такого настроения очевидно плакал с великим избытком. «Блаженны алчущие и жаждущие правды» (Матф. 5:6). Смотри, и это с избытком исполнялось им: «Сокрушал, — говорит, — я беззаконному челюсти и из зубов его исторгал похищенное» (сотрох членовныя неправедных, от среды же зубов их грабление изъях) (Иов. 29:17). «Я облекался в правду, и суд мой одевал меня, как мантия» (В правду же облачахся, одевахся же в суд яко в ризу) (там же, 14). «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Матф. 5:7); а Иов был милостив не только в деньгах, не только в том, что одевал нагих, кормил алчущих, помогал вдовам, защищал сирот, исцелял раны, но и самым сочувствием души. «Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных?» (Аз же о всяком немощнем восплакахся, вздохнув же, видев мужа в бедах) (Иов. 30:25). Как бы будучи общим отцом для всех несчастных, он приходил на помощь в несчастьи к одним, оплакивал бедствия других и обнаруживал милосердие в словах и делах, своим состраданием и своими слезами делаясь как бы общим покровом для всех. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Матф. 5:8). И это также оправдалось на нем. Послушай, что Бог свидетельствует о нем: «нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла» (несть, яко он, на земли человек непорочен, истинен, благочестив, удаляяйся от веяния лукавыя вещи) (Иов. 1:8). «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное» (Матф. 5:10). И в этом отношении он совершил великое множество подвигов и получил награды. Его не только гнали люди, но на него напал и сам начальник всякого зла, демон, который, употребив все свои козни, напал на него, изгнал его из дома и отечества, поверг на навоз, лишил всех денег, имений, детей, здоровья, самого тела, предав его самому жестокому голоду; после чего даже и некоторые из друзей его оскорбляли и растравляли раны его души. «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф. 5:11, 12). И это блаженство оправдалось на нем с великой полнотой. Даже и близкие к нему люди тогда клеветали на него, говоря, что он наказан меньше, чем погрешил, возводили на него великие обвинения, ложные слова и тяжкие клеветы. Но он избавил их от угрожавшей им опасности тяжкого удара, нисколько не упрекая их за все сказанное ими. И здесь опять исполнилось над ним изречение: «любите врагов ваших… и молитесь за обижающих вас» (любите враги ваша, молитеся за творящиж вам напасти) (Матф. 5:44). И он любил своих врагов, молился за них, утишал гнев Божий и искупил грехи их; хотя не имел возможности слышать ни пророков, ни евангелистов, ни учителей, ни кого–нибудь другого, кто бы наставлял его добродетели. Видишь ли, каково благородство души, и как она бывает достаточно добродетельна, хотя бы не пользовалась никаким попечением? Между тем самые предки его не только не были благочестивы, но отличались великим злом. О предке именно его говорил Павел: «Чтобы не было [между вами] какого блудника, или нечестивца, который бы, как Исав, за одну снедь отказался от своего первородства» (да не кто блудодей, или сквернителъ, яко же Исав, иже за ядь едину отдал есть первородство свое) (Евр. 12:16).

Глава 14. А что, скажи мне, было с апостолами? Не случались ли с ними тысячи соблазнов? Послушай, что говорит Павел: «Ты знаешь, что все Асийские оставили меня; в числе их Фигелл и Ермоген» (веси ли сие, яко отвратишася от мене еси иже от Асии, от них же есть Фигелл и Ермоген) (2 Тим. 1:15). Не пребывали ли эти учители в узах? Не подвергались ли оковам? Не терпели ли всякого зла от домашних, как и от чужих? Не вторгались ли в паству после них и вместо них лютые волки? Не предсказывал ли это Павел ефесянам, призвав их в Милет? «Ибо я знаю, что, по отшествии моем, войдут к вам лютые волки, не щадящие стада; 30 и из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы увлечь учеников за собою» (Аз бо вем сие, яко по отшествии моем внидут волцы тяжцы в вас, не щадящии стада. И от вас самех востанут мужие, глаголющии развращенная, еже отторгати ученики в след себе) (Деян. 20:29, 30). Разве медник Александр не причинял ему тысячей неприятностей, повсюду гоня его, восставая и нападая на него и повергая его в такие бедствия, что он и ученика своего предостерегал от этого, говоря: «Берегись его и ты, ибо он сильно противился нашим словам» (от него же и ты себе блюди: зело бо противится словесем нашим) (2 Тим. 4:15). А разве весь народ галатский не был совращен тайными лжебратьями и увлечен в иудейство? А разве не в начале самой проповеди Стефан, слова которого текли сильнее рек, всех приводя в молчание и заключая нечестивые уста иудеев, и который не находил себе противника, так что никто не мог противостоять ему, когда он ниспровергал иудейское учение, одерживал светлые трофеи и блистательные победы, — этот благородный муж, мудрец и исполненный благодати, принесший такую пользу церкви, хотя и не долго трудился в деле проповеди, разве он не был внезапно взят и осужден, и казнен как богохульник? А что было с Иаковом? Не в самом ли начале взят он был, так сказать, со своего поприща и обесчещенный, отдан Иродом в руки иудеев, так что потерял жизнь, такой–то столп, и такое–то утверждение истины? Многие ли тогда не смущались этим событием? Но стоявшие продолжали стоять и даже еще более укреплялись. Послушай, что говорит Павел в своем послании к филиппийцам: «Желаю, братия, чтобы вы знали, что обстоятельства мои послужили к большему успеху благовествования, так что узы мои о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие» (разумети же хощу вам братие, яко яже о мне паче во успех благовествования приидоша: яко узы мои явлены, о Христе быша во всем судищи и в прочих всех: и множайшии братия о Господе надеявшиися о узах моих, паче дерзают без страха слово Божие глаголати) (Фил. 1:12–14). Видишь ли ты это мужество? Видишь ли дерзновение? Видишь ли твердость души? Видишь ли любомудрие настроения? Видя, что их учитель заключен в темницу и узы, подвергался пыткам и побоям и терпел бесчисленное множество подобных вещей, они не только не смущались и не волновались, но получали еще больше дерзновения, страданиями учителя возбуждались еще к большей ревности в борьбе. «Но, — скажешь ты, — другие падали». Не противоречу и я этому, потому что ввиду всего совершившегося необходимо было многим и пасть; но что я уже говорил и не перестану говорить, скажу и теперь. Все это праведники должны приписывать себе, а не природе вещей. Отходя отсюда, Христос оставил нам такое наследие, говоря: «В мире будете иметь скорбь» (в мире скорбни будете) (Иоан. 16:33), и еще: «и поведут вас к правителям и царям» (и пред владыки же и цари ведени будете) (Матф. 10:18), и еще: «наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (приидет час, да всяк, иже убиет вы, возмнится службу приносити Богу) (Иоан. 16:2). Напрасно поэтому повсюду указываешь ты мне на соблазняющихся; всегда случалось то же самое. Да и что и говорить об апостолах? Сколько было людей, которые соблазнились у самого креста общего всем нам Господа и, сделавшись более злыми и дерзкими, проходя, издевались над Ним, говоря: «Разрушающий храм и в три дня Созидающий! спаси Себя Самого; если Ты Сын Божий, сойди с креста… и уверуем в Него» (разоряяй церковь и тремя денми созидаяй, спасися сам: аще Сын еси Божий, сниди со креста и уверуем в Тя) (Матф. 27:40). И однако они не имели себе извинения в кресте, потому что во всем этом их обвиняет разбойник. И он также видел, как распинали (Христа), и не только не соблазнился, но и получил отсюда больше повода для любомудрия и, победив все человеческое и вознесшись на крыльях веры, любомудрствовал о будущем. Видя Христа оскорбляемым, бичуемым, осмеиваемым, пьющим желчь, биенным, отвергаемым народом, осужденным на судилище, присужденным к смерти, он ничем этим не смутился; но, видя крест и вбиваемые гвозди, видя все издевательства, совершаемые развращенным народом, сам он пошел прямым путем, говоря: «помяни меня во царствии твоем» (Лук. 23:42). И этим он заставил смолкнуть обвинителя, исповедывал собственные грехи и любомудрствовал о воскресении, хотя не видел, ни как мертвые воскресали, ни как прокаженные очищались, ни как утишалось море, изгонялись демоны, умножались хлебы, ни всего того, что видел народ иудейский, и несмотря на все это, распял Христа. Видя Христа уничиженным, он исповедывал в нем Бога, вспомнил о царствии и размышлял о будущем; а они, видев, как Христос совершал чудеса, наслаждаясь учением Его и через слова и через дела, не только не получили пользы, но и поверглись в крайнюю бездну погибели, вознеся Его на крест. Видишь ли, что неразумные и негодные не получают пользы даже и от добра; благоразумные же и бдительные получают величайшую пользу и от того, чем соблазняются другие. То же самое можно видеть и на Иуде, и на Иове. Иуда не получил спасения даже от Христа, спасшего вселенную, а Иов не потерпел вреда даже и от губительного диавола. Но один из них, перенося тысячи зол, получил венец, а другой, видя чудеса и сам совершая их, воскрешая мертвых и изгоняя бесов (ведь и он имел такую власть), слыша множество поучений о царствии и геенне, принимая участие в таинственной трапезе, будучи допущен к страшной вечери и вообще пользуясь таким же благоволением и промышлением, каким пользовались Петр, Иаков и Иоанн, и даже еще большими, — после всего такого благоволения и снисхождения, каковыми пользовался в избытке, так как ему были поручены даже и деньги для нищих, после всего этого, он все–таки впал в безумие и, через сребролюбие поддавшись сатане, по собственной воле сделался предателем и совершил величайшее из зол, продав за тридцать сребреников такую кровь и предав Господа коварным поцелуем. Кто бы не соблазнился этим, совершенным со стороны ученика, предательством? А что сказать о обитателе пустыни, о плоде бесплодной, о сыне Захарии, который, удостоившись крестить тую святую и страшную голову, делается Предтечей собственного Господа? Когда он пребывал в темнице, был усечен и сделался предметом награды для блудной плясуньи, как многие соблазнялись тогда! Но что я говорю — тогда? Как многие и теперь, после столь долгого времени, слыша это, соблазняются! Да что говорить об Иоанне, об его темнице, его усекновении? Зачем обращаться к служителям, когда можно обратиться к самому Господу?

Глава 15. А крест Христов, искупивший вселенную, рассеявший заблуждение, землю превративший в небо, рассекший узы смерти, сделавший ад ненужным, разрушивший твердыню диавола, закрывший уста демонам, обративший людей в ангелов, разрушивший жертвенники и ниспровергший капища, насадивший на земле новое и необычайное любомудрие, произведший бесчисленные блага, страшные, великие и возвышенные, — разве он не был соблазном для многих? Разве Павел не взывает ежедневно, говоря и не стыдясь: «а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (мы же проповедуем Христа распята иудеем убо соблазн, еллином же безумие) (1 Кор. 1:23). Но что же, скажи мне, неужели не нужно было являться Христу, не нужно было приносить эту страшную жертву? Неужели не нужно было совершать этих спасительных дел — потому только, что это было соблазном для погибающих, и тогда, и после того, и на все времена? Кто настолько безумен, кто настолько нелеп, чтобы говорить это? Здесь нужно иметь в виду не соблазняющихся, сколько бы их ни было, а спасенных, исправленных и наслаждающихся любомудрием, и не нужно говорить что–либо о соблазняющихся, потому что они должны приписывать это самим себе; так то же самое и теперь. Соблазн произошел не от природы самого креста, а по причине самих соблазняющихся, почему и говорит Павел: «для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» (самим же званным, иудеем же и еллином, Христа Божию силу и Божию премудрость) (там же, 24). Ведь и солнце причиняет вред больным глазам, но что же отсюда? Неужели не должно быть солнцу? Мед кажется горьким для больных. Что же, неужели и его надо удалить? Не были ли сами апостолы для одних запахом смертоносным на смерть, а для других запахом жизни на жизнь (2 Кор. 2:16)? Равным образом, ввиду погибающих, разве не должно живым наслаждаться таким попечением? Самое пришествие Христа, наше спасение, источник благ, жизнь, бесчисленные благодеяния, скольких людей обременяли они, скольких лишили извинения и снисхождения? Не слышишь ли, что говорит Христос об иудеях: «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем» (аще не бых пришел и глаголал им, греха не быша имели, ныне же извинения не имут о гресе своем) (Иоан. 15:22). Что же? Так как после Христова пришествия грех их сделался неизвинительным, так неужели из–за этих злых Он не должен был приходить ради тех, которые имели воспользоваться благом? Кто бы сказал это? Конечно никто, кроме крайне неразумных. А сколько людей, скажи мне, соблазнились вследствие самых Писаний? Сколько ересей возникло под предлогом их? Так неужели следовало бы уничтожить Писания ради соблазнившихся? Или не следовало бы давать их с самого начала? Отнюдь нет; но всем следовало давать ради тех, которые имели получить от них пользу. Соблазнившиеся (опять я не перестану говорить это) пусть сами себе приписывают соблазны; а для тех, которые имели получить от них величайшую пользу, разве не было бы великой несправедливостью, если бы по причине неразумия и нерадения других и те, кто имели бы получить от них великую пользу, были бы лишены этой пользы? Итак, не говори мне о погибающих, потому что, как я уже сказал в предшествующей беседе, никто из тех, которые сами себе не вредят, не получают вреда и от других, хотя бы подвергалась опасности самая их жизнь.

Глава 16. Какой вред, скажи мне, получил Авель, убитый братской рукой и потерпевший безвременную и насильственную смерть? Не больше ли он получил пользы, приобретя блистательнейший венец? Какой вред получил Иаков, столько потерпевший от своего брата, сделавшийся лишенным отечества беглецом, странником и рабом, и доведенный до крайнего голода? Сколько потерпел Иосиф, подобным же образом лишенный отечества и дома, сделавшийся пленником, рабом и узником, подвергавшийся крайним опасностям и перенесший столько клевет? Что потерпел Моисей, столько раз оскорбляемый своим народом, при чем те самые, которым он благодетельствовал, строили ему козни? А что было с пророками, которые все терпели зло от иудеев? Что было с Иовом, на которого восставал диавол с бесчисленными кознями? Что было с тремя отроками? Что с Даниилом, которому угрожала крайняя опасность его жизни и свободе? Что было с Илией, который, живя в крайней бедности, гонимый, угнетаемый, пребывая в пустыне, всегда был беглецом и странником? Что было с Давидом, который столько потерпел сначала от Саула, а после и от собственного сына? Разве не больше просиял он, перенося самые крайние бедствия, чем когда наслаждался благоденствием? А что было с Иоанном, пострадавшим через усекновение? Что было с апостолами, из которых одни были умерщвлены, а другие подвергались всевозможным бедствиям? Что было с мучениками, которые испускали дух среди ужасных мучений? Не все ли они тогда именно особенно и просиявали, когда подвергались испытаниям, когда подвергались наветам, когда мужественно выдерживали крайнюю бедственность?

Глава 17. Прославляя общего нам Господа за все другое, не особенно ли мы прославляем Его, восторженно восхваляем за крест, за эту бесславную смерть? Не выставляет ли Павел признаком Его любви к нам то именно, что Он умер, что Он умер за людей? Не говоря о небе, земле, море, об всем другом, что сотворил Христос для нашей пользы и наслаждения, он постоянно возвращается к кресту, говоря: «Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (составляет же Свою любовь к нам Бог, яко еще грешником сущим нам Христос за ны умре) (Римл. 5:8). И отсюда он подает нам добрые надежды, говоря: «Если, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его, то тем более, примирившись, спасемся жизнью Его» (аще бо врази бывше примирихомся Богу смертию Сына Его, множае паче примирившеся спасемся в животе Его) (Римл. 5:10). Не этим ли особенно он и сам хвалится, много размышляет, ликует и восторгается от удовольствия, так говоря в послании к галатам: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа» (мне же да не будет хвалитися токмо о кресте Господа нашего Иисуса Христа) (Гал. 16:14), И что удивляешься, если Павел ликует, восторгается и хвалится этим? Сам Христос, потерпевший столько, называет это дело славой: «Отче, — говорит Он, — пришел час, прославь Сына Твоего» (Отче, прииде час, прослави Сына Твоего) (Иоан. 17:1), и ученик, написавший это, говорит: «ибо еще не было на них Духа Святаго, потому что Иисус еще не был прославлен» (не убо бе Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен) (Иоан. 7:39), разумея под славой крест. Когда же хотел показать им Его любовь, то о чем говорил? О чудесах ли, знамениях и необычайных действиях? Отнюдь нет; но указывает на крест, говоря: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единородного дал есть, да всяк веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный) (Иоан. 3:16). И Павел тоже говорит: «Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?» (иже убо Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его; како убо не и с Ним вся нам дарствует) (Рим. 8:32). А когда хочет привести к смирению, то, делая увещания, он говорит так: «Если [есть] какое утешение во Христе, если [есть] какая отрада любви, если [есть] какое общение духа, если [есть] какое милосердие и сострадательность, то дополните мою радость: имейте одни мысли, имейте ту же любовь, будьте единодушны и единомысленны; ничего [не делайте] по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя» (аще убо кое утешенее о Христе, или аще коя утеха любве, аще кое общение духа, аще кое милосердие и щедроты, исполните мою радость, да тожде мудрствуете, ту же любовь имуще, единодушии, единомудренни: ничтоже по рвению или тщеславию, но смиренномудрием друг друга честию болша себе творяще) (Фил. 2:1–3), затем, давая совет, говорит: «Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (сие бо да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе: Иже во образе Божий сый не восхищением непщева быти равен Богу: но Себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся яко же человек, смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя) (Фил. 2:5–8). И опять, рассуждая о любви, говорит следующее: «и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (и ходите в любви, якоже и Христос возлюбил есть нас, и предаде Себе за ны приношение и жертву Богу в воню благоухания) (Еф. 5:2). Увещевая жен к единомыслию с мужьями, он говорит: «Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (мужие, любите своя жены, якоже и Христос возлюби церковь, и Себе предаде за ню) (Еф. 5:25). Затем и сам Христос, показывая, насколько Он стремился к этому и насколько жаждал страданий, когда первый из апостолов, основание церкви, глава сонма учеников, по неведению сказал: «Будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!» (милосерд Ты Господи; не имать быти Тебе сие), — послушай, что Он отвечал ему: «Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн!» (иди за Мною, сатано, соблазн Ми еси) (Матф. 16:22, 23). Самой строгостью этого укора Он показывает, с каким рвением стремился Он к этому делу. Свое воскресение Он совершил тайно и в сумраке, предоставляя свидетельство о нем последующему времени; крест же Он потерпел на виду всего города, в самый праздник, среди народа иудейского, в присутствии обоих судилищ — римского и иудейского, при стечении всех на праздник, среди дня, на виду всей вселенной. А так как все происходившее видели только присутствующие, то Он повелел затмиться солнцу и возвестить об этом злодеянии по всей вселенной. Хотя для многих, как я сказал, это сделалось соблазном, но нужно обращать внимание не на них, а на спасенных, на избавленных. И что ты удивляешься, если в настоящей жизни крест так славен, что Христос называет его славой, и Павел хвалится им. В тот страшный и ужасный день, когда Он придет показать славу Свою, когда явится во славе Отца Своего, когда настанет страшный суд, когда весь род человеческий предстанет перед Ним, когда реки взволнуются, когда ангелы и высшие силы внезапно снизойдут вместе с Ним, когда будут раздаваться бесчисленные награды, когда одни просияют как солнце, а другие как звезды, когда явятся сонмы мучеников и апостолов, когда выступят ряды пророков и сонмы благородных мужей, — тогда именно, в этом блеске, в этом сиянии придет и Он, испуская блистательные лучи. «Тогда, — говорит Писание, — явится знамение Сына Человеческого на небе, солнце померкнет, и луна не даст света своего» (явится знамение Сына человеческого на небеси, солнце померкнет и луна не даст света своего) (Матф. 24:30, 29). О, блеск страдания, о светлость креста! Солнце помрачается и звезды падают как листья, крест же сияет светлее всех их, наполняя все небо. Видишь ли, как прославляется этим Господь, как Его уничижение превращается в славу, когда в тот день Он явится перед всей вселенной с таким блеском?

Глава 18. И ты также, когда увидишь, что некоторые соблазняются случившимся, прежде всего подумай о том, что соблазн происходит не отсюда, а от собственной слабости, о чем свидетельствуют те, которые не подвергаются соблазну. Потом обрати внимание и на то, что вследствие этого многие особенно просияли, прославляя Бога с великим усердием, благодаря Его за это. Поэтому, смотри не на падающих, а на мужественно стоящих, на пребывающих неподвижными и на делающихся более сильными; не на тех, которые боятся, но на тех, которые плывут по прямому направлению, и плывущих прямо гораздо больше. Но если бы даже и больше было первых, то лучше один делающий волю Божию, чем тысячи беззаконных.

Глава 19. Подумай, сколько людей удостоилось мученического венца. Одни были бичуемы, другие ввергались в темницу, иные заключались в оковы, как злодеи, иные изгонялись из отечества, иные лишались имущества, иные высылаемы были на чужбину, иные терпели смерть, — одни и действительно, а другие хотя бы только в намерении. И когда они видели, как изготовлялись на них копья, точились мечи, так что они ежедневно находились под ударами новых угроз, как начальники, пылая гневом, угрожали им смертью, выставляли перед ними тысячи всяких пыток и наказаний, они и тогда не падали и не смущались, но неподвижно стояли (как) на скале, готовые все это перенести и потерпеть, только бы не участвовать в беззаконии совершающих зло, — и не только мужи, но и жены. Эту борьбу выдерживали и женщины, и часто даже мужественнее самих мужчин. И не только женщины, но и юноши, и даже дети. Итак, скажи мне, неужели весь этот сонм мучеников мало пользы принес церкви? Все они мученики; ведь мучениками были не только те, которых влекли в судилище, которым приказывали приносить жертвы, и они, оставаясь непреклонными, потерпели все это, но и те, которые готовы были потерпеть все из–за благоугождения Богу. И если внимательно рассмотреть, то последние даже более, чем первые. Ведь не одно и то же, когда кто–нибудь, имея избирать между мучениями и вечной погибелью своей души, терпит все, чтобы не погибнуть, и когда кто за меньшее добро терпит то же мучение. Что мученический венец получают не только потерпевшие муку, но и те, которые готовы к ней, и даже, как я сказал прежде, потерпевшие за меньшее суть большие мученики, это я попытаюсь доказать на основании изречения Павла. Приступив к перечислению просиявших среди предков, блаженный Павел, начав с Авеля, затем переходит к Ною, Аврааму, Исааку, Иакову, Моисею, Иисусу (Навину), Давиду, Самуилу, Илие, Елисею, Иову, и говорит так: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей» (темже убо и мы толик имуще облежащ нас облак свидетелей) (Евр. 12:1). Между тем, не все они в действительности были умерщвлены, а вернее ни один из них, кроме двух–трех, например Авеля, Иоанна, а другие все закончили жизнь собственной смертью. Сам Иоанн был умерщвлен не за то, что ему приказывали принести жертву и он не послушался, не за то, что он, приведенный к жертвеннику, не хотел поклониться идолу, а за одно только слово. Он говорил Ироду: «не должно тебе иметь жены Филиппа, брата твоего» (Матф. 14:4). За это он ввергнут был в темницу и потерпел смерть. Но если за обличение незаконного брака, каковой он видел перед собой (ведь он даже не исправил совершаемого греха, а только говорил и не хотел перестать), — если за то только, что говорил, не делая ничего больше, он считается мучеником и даже первым из мучеников, за то, что был усечен, то потерпевшие столько наказаний и выступавшие не против Ирода, а против властелинов всей вселенной, и противившиеся не беззаконному браку, а защищавшие законы отечества и правила церкви, словами и делами, обнаруживавшие мужество, подвергавшиеся смерти ежедневно — и мужи, и женщины, и дети, то разве они не были бы достойны причисления к сонму мучеников? Так, Авраам, который в действительности и не умертвил своего сына, а умертвил его только в своем намерении, услышал говорящий свыше голос: «не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» (не пощадел еси сына твоего возлюбленнаго Мене ради) (Быт. 22:12). Так всегда намерение, когда оно исходит из добродетели, получает полный венец. Если же тот, кто не пощадил сына, провозглашен был таковым, то те, которые не щадили самих себя, подумай, какую получат они награду за то, что не один, не два и не три дня, а в течение всей своей жизни твердо исполняли повеления, подвергаясь поношениям, оскорблениям, бедствиям и клеветам. А это немалая заслуга. Поэтому и Павел, восторгаясь ею, говорит: «то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем [для других], то принимая участие в других, находившихся в таком же [состоянии]» (ово убо поношенми и скорбми позор бывше, ово же общницы бывше живущым тако) (Евр. 10:33). Что же говорить о тех, которые не только сами умирали, но и побуждали к стойкости и других мужей и жен? Апостол восхваляет их. Многие раздавали свои имущества, чтобы доставить некоторое утешение узникам и изгнанникам в постигшем их бедствии, и с радостью принимали расхищение их имуществ, по слову апостольскому; другие лишались то отечества, то самой жизни. Поэтому, видя такое богатство, такую пользу для церкви, видя, сколько собрано сокровищ, видя, как раньше павшие сделались потом сильнее огня и, избегая театров, удаляются в пустыни и превращают долины и горы в церкви, видя, как никто не пасет стада, а между тем овцы соблюдают порядок как при пастухах, как воины в отношении мужества и стойкости соблюдают порядок при военачальнике, и все с надлежащей ревностью и тщательностью исполняют повеления, неужели ты не удивишься и не поразишься, какое отсюда произошло благо? Не только живущие благочестиво, но многие из тех, которые увлекались зрелищами и ристалищами, охваченные ревностью сильнее огня, оставили все это безумство, пошли против самих мечей, привлекаемые к начальникам и подвергаемые пыткам насмехались над угрозами, показывая, какова сила добродетели и как самый негодный человек, когда он раскается и обратится, возвышается до свода самого неба. Видя такие подвиги, столько сплетаемых венков, такое назидание, — откуда, скажи мне, может явиться соблазн? «От погибших», — скажет кто–нибудь. Но как я уже сказал и не перестану говорить, эту причину своей погибели они должны приписывать сами себе. Это именно показало вам все изложенное слово. Но я укажу и на другое благо. Как многие из тех, которые носят маску благочестия и которые имеют прозрачную честность, почитаются великими, хотя и не состоят таковыми, как многие из них внезапно в наше время разоблачались и, обличенные в своем обмане, являлись таковыми, каковы они есть, а не такими, как они ложно и обманно хотели казаться? Между тем, весьма и весьма полезно различать тех, которые покрыты лишь овечьей шкурой, и волков, скрывающихся так, не смешивать с действительными овцами. Это время сделалось печью, которая обличила монету, имеющую в себе медь, расплавляла олово, сжигала солому, ложно придававшую больше цены драгоценным веществам. На это именно указывает и Павел, говоря: «надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас) (1 Кор. 11:19).

Глава 20. Итак, не смущайся этим — ни тем, что священники теперь, сделавшись негодными, свирепее всякого волка набрасываются на паству, ни тем, что начальники и правители обнаруживают большую жестокость. Вспомни, что с апостолами случалось нечто еще более жестокое. Тогда именно скипетроносец, будучи тайной беззакония (как назвал его Павел), совершал все виды зла, всех увлекал ко злу; однако и он не мог повредить ни церкви, ни благородным тем мужам, а сделал их еще более славными; священники же иудейские были так негодны и лукавы, что нужно было запрещать народу ревностно следовать их жизни: «На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте» (на Моисеове седалищи седоша книжницы и фарисее: вся убо, елика аще рекут вам блюсти, соблюдайте и творите: по делом же их не творите) (Матф. 23:2–3). Что может быть лукавее священников, ревность в подражании которым оказывается гибельной, и однако, несмотря на то, что тогда властвовали такие люди, лица просиявшие, увенчанные, не только не потерпели никакого вреда, а прославились еще больше. Поэтому не нужно удивляться тому, что произошло. Повсюду испытания бодрствующим приходят и от своих, и от чужих. Так и Павел, видя целые тучи надвигающихся на них опасностей и боясь, чтобы некоторые из учеников не устрашились, в своем послании говорил: «И послали Тимофея, брата нашего и служителя Божия и сотрудника нашего в благовествовании Христовом, чтобы утвердить вас и утешить в вере вашей, чтобы никто не поколебался в скорбях сих: ибо вы сами знаете, что так нам суждено» (и послахом Тимофея, яко ни единому смущатися в скорбех сих: сами бо весте, яко на сие лежим) (1 Фес. 3:2–3). Сказанное же означает: «Такова наша жизнь, таково свойство апостольского призвания — чтобы переносить бесчисленные бедствия». «Так нам суждено» (Яко на сие лежим), — говорит он. Что такое — «Так нам суждено»? Как съестные припасы предназначены для того, чтобы идти в продажу, так и апостольская жизнь для того, чтобы подвергаться поношению, терпеть всякое зло, никогда не успокаиваться, никогда не иметь облегчения. Но бдительные не только не терпят отсюда никакого вреда, но и получают большую пользу. Поэтому апостол восхваляет их, узнавши, что они стояли мужественно. И о других говорит, что они, ободренные его узами и его оковами, дерзали безбоязненно проповедовать. А что было, скажи мне, во времена Моисея? В варварской стране не попустил ли Бог волхвам показать свою силу? Не эту ли историю припоминает Павел, говоря: «Как Ианний и Иамврий противились Моисею, так и сии противятся истине» (яко же Ианний и Иамврий противистася Моисею, такоже и сии противляются истине) (2 Тим. 3:8). Так всегда не было недостатка в соблазнах, равно как не было недостатка и в увенчанных ради них. Обо всем этом поразмысли, и не об этом только, а и о том, какая польза была от этого. Посмотри и на то, что есть и другие непостижимые причины для этого; ведь не все возможно нам знать, но (несомненно), что за бедствиями следуют события гораздо более благоприятные и совершаются чудесные дела. Так сначала Иосиф находился в бедствии, и долго совершались события, казавшиеся противными обетованию; но потом произошло даже больше того, что было обещано. И на кресте не тотчас же и не сначала совершилось избавление, но сначала предшествовал соблазн, и если с целью удивить и исправить злодеев и было несколько знамений, то все они вскоре исчезли. Если и разорвалась завеса в храме, камни распались и солнце помрачилось, то все это произошло в течение одного дня, и вскоре было забыто многими. После же этого вскоре апостолы, находясь в бегстве, в гонении, в борьбе, в наветах, скрываясь, трепеща и подвергаясь опасностям, проповедывали слово (Божие); народ иудейский, будучи в это время в силе, гнал, преследовал, терзал и мучил верующих, и так как заодно с ними были и начальники, то ежедневно они хватали и влекли апостолов (в судилища). Да что я говорю о народе и начальниках иудейских? Один делатель палаток, занимавшийся выделкой кож, именно, Павел (а что может быть пустее делания палаток?) объят был таким безумством, что хватал мужей и жен и отдавал под стражу. И Распятый, видя все это, попускал ему. Но посмотри, как впоследствии этот самый гонитель превзошел всех (в вере) и его деятельность просияла ярче солнца, и обняла всю вселенную.

Глава 21. Если же скажешь: «Для чего в Ветхом и Новом Завете допускается столько опасностей и столько наветов?» — то узнай и причину этого. Какая же это была причина? Настоящая жизнь есть ристалище, упражнение и борьба, печь, мастерская для добродетели. Как кожевник, получая кожи, сначала разминает их, растягивает, колотит, бьет о стены и камни, и через тысячи разных приспособлений делает их пригодными для окраски, и потом придает им хороший цвет; и как мастера золотых дел бросают золото в огонь, подвергают его пробе в печи, так чтобы сделать его наиболее чистым; и как воспитатели юношей упражняют их на ристалищах посредством различных трудов, давая им более сильных противников, чтобы они, все исполняя при упражнении с телами учителей, могли оказаться стойкими и в действительной борьбе, способными встретить противников и легко поразить их, так действует и Бог в настоящей жизни: желая приготовить души к добродетели, Он и угнетает их, и удручает, и подвергает самым тяжелым испытаниям, так чтобы падающих и слабых устранить, а людей достойных сделать еще более достойными, недоступными для наветов демона и для сетей диавола, и особенно всех достойными получения будущих благ. «Человек, — говорит Писание, — не перенесший испытаний, не обладает опытностью», как и Павел говорит: «от скорби происходит терпение, от терпения опытность» (скорбь терпение соделовает, терпение же искусство) (Римл. 5:3, 4). Чтобы сделать нас более твердыми и терпеливыми, Бог попускает всякие испытания на нас. Поэтому Он попустил Иову перенести всякие бедствия, чтобы он сделался еще более опытным в добродетели и заградил уста диавола; потому же Он удручал и апостолов, чтобы они сделались более мужественными и обнаруживали собственную силу. А это причина немалая. Поэтому и Павлу, когда он искал облегчения и отдыха от обуревающих зол, Он сказал: «довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается) (2 Кор. 12:9).

Глава 22. Даже и те, кто еще не приняли учения христианского, могут получить отсюда великую пользу, если будут внимательны. Видя, как праведники сносили несправедливости, терпели оскорбления, были заключаемы в темницы, подвергались клеветам, окружались кознями, были обезглавливаемы, сжигаемы, бросаемы в море, и не устрашались никакого бедствия, подумай, с каким удивлением относились к этим чудесным борцам и тогдашние и теперешние люди. Все случившееся не только не причиняет соблазна людям бдительным, но и оказывается источником многого назидания. Поэтому и Павел услышал, что «сила Моя в немощи совершается». Это можно встретить и в Ветхом и в Новом Завете. Подумай, что должен был испытать Навуходоносор, когда на глазах столь многочисленного войска он был побежден тремя отроками, тремя рабами, тремя пленниками, обремененными цепями, преданными пламени, не в состоянии был распорядиться телами трех порабощенных и подвластных ему отроков, лишенных отечества, свободы, чести, власти, имущества, поселенных вдали от родины. Если же бы не случилось этого испытания, не было бы и столь светлой награды, не было бы столь блистательного венца. Подумай, что должен был испытать Ирод, когда он, будучи обличаем узником, видел, что этот узник вследствие уз не только не потерял своего дерзновения, а напротив — предпочитал скорее погибнуть, чем отказаться от прекраснейшего дара — свободы слова. Подумай, что всякий, видя или слыша это, из живших ли тогда, или родившихся позже, при всей своей немощи, если только обладает хотя слабым умом, получает отсюда величайшую пользу. Не говори мне о поступках людей неразумных, которые ленивы и преданы плоти, и легче листьев (носимых ветром). Таковые падают не только от великих бедствий, но и почти от всего, что происходит вокруг их, как это было с народом иудейским, который, и вкушая манну, и вкушая хлеб, одинаково был недоволен, и находясь в Египте, и будучи избавлен от Египта, в присутствии Моисея и по его отшествии. Но указывай на тех, которые внимательны, которые бодрствуют, и сообрази, какую они могут извлекать отсюда пользу, видя душу бесстрастную, разум не порабощенный, язык дерзновенный, человека, который, будучи пустынножителем, торжествует над царем; будучи узником, не уступает; будучи усекаем, не молчит. Не останавливайся даже и на этом, а исследуй и то, что было потом. Ирод усек, а Иоанн был усечен. Кто же из них ублажается всеми? Кто считается ревнителем? Кто прославляется? Кто увенчивается? Кто восхваляется? Кто славословится? Кто служит предметом удивления? Кто обличает доселе? Не тот ли, кто в каждой церкви провозглашает: «не должно тебе иметь жену брата твоего Филиппа» (Матф. 14:4)? А (Ирод) разве не осуждается и после своей кончины за свое прелюбодейство, беззаконие и безумство? Пойми после всего сказанного, какова сила узника, какова слабость тирана. Последний не мог заставить смолкнуть и одного языка, а уничтожая его, он на место него и вместе с ним открыл тысячи уст. А Иоанн тотчас же стал устрашать его и после казни (ведь совесть Ирода потрясалась таким страхом, что он стал думать, будто Иоанн, воскресши из мертвых, начал творить чудеса), и теперь, в течение всего времени, он обличает всю вселенную и через самого себя и через других. Каждый, читая это Евангелие, говорит: «не должно тебе иметь жену брата твоего Филиппа»; да и помимо Евангелия, в собраниях и обществах, в домах и на рынке, повсюду, хотя бы ты пошел в страну персов, хотя бы в страну индийцев, хотя бы в страну мавров, хотя бы в любую страну, в которой светит солнце, и до самых последних пределов ее, везде услышишь ты этот голос и увидишь, как праведник тот еще и теперь вопиет, проповедует, обличает зло тирана, и никогда не молчит, так что и самая продолжительность времени не ослабляет его обличений. Какой же вред получил этот праведник от своей кончины? Что вредного от насильственной смерти? Что от уз? Что от темницы? Не исправил ли он людей благоразумных тем, что он говорил там, что он выстрадал там, и теперь проповедуя то же, что проповедовал и при жизни? Поэтому не говори — «почему допущено ему было умереть?» Это была не смерть, а венец, не кончина, а начало лучшей жизни. Научись же любомудрствовать, и не только не получишь никакого вреда из всего этого, а получишь величайшую пользу.

А что сказать о египтянке? Не обвиняла ли она Иосифа? Не распространяла ли о нем худой славы? Не оклеветала ли его? Не ввергла ли его в темницу? Не подвергала ли его крайней опасности? Не хотела ли погубить, когда он был у нее? Но какой вред ему был тогда, или теперь? Подобно тому, как горячие угли, скрытые под соломой, сначала кажутся потухшими, но внезапно начинают пожирать лежащее над ними, и воспламеняемые этой самой соломой, высоко выбрасывают пламя, так и добродетель, которая казалась подавленной клеветой, затем вследствие самых препятствий расцветает еще более и поднимается до самого неба. Можно ли было сделать что–нибудь для этого юноши лучше того, что сделано было для него клеветой и наветами, хотя бы взять самый престол в Египте и даже царство там? Всегда с страданиями связываются слава, благоденствие, венцы. Разве не прославляют его по всей вселенной? И самая продолжительность времени не ослабила воспоминания о нем, но блистательнее и тверже царских статуй его добродетель и мудрость воздвигли себе, так сказать, статуи по всей вселенной в стране римлян и в стране варваров, в совести каждого и в языке каждого. Мы все еще видим, как он, будучи узником и рабом, поучал эту жалкую и негодную блудницу должным образом вести себя, делал все от него зависящее для спасения, возбуждал в ней стыдливость, погашал печь, старался освободить ее от этой страшной бури и направить в пристань. Но так как буря продолжалась, корабль стал тонуть, и она потерпела кораблекрушение, то он бежит от разъяренных волн, спасается на непоколебимой скале целомудрия, оставляя свои одежды в руках бесстыдницы и являясь в своей наготе более блистательным, чем те, которые были в пурпурных одеждах, и уподобляясь доблестному воину, торжествующему победителю, получает трофей целомудрия. Воспоминание не ограничивается и этим, а идя дальше, мы видим, как он опять отводится в темницу, как он, связанный и плененный, проводит там долгое время. Поэтому–то и опять мы особенно удивляемся ему, восторгаемся им и восхваляем его. Всякий, даже будучи уже целомудренным, думая о нем, становится еще более целомудренным; всякий бесстыдный, узнав о такой добродетели, под влиянием этого события приходит к целомудрию и исправляется вследствие этой истории. Итак, припоминая все это, не бойтесь, а извлекайте пользу из происшедших событий, и терпение подвижников да будет для вас учителем твердости, и видя, как вся жизнь благородных и славных мужей возвышалась через это, не унывайте и не возмущайтесь ни собственными, ни чужими испытаниями. Ведь и церковь сначала подвергалась всевозможным бедствиям, а потому так и умножилась. Не удивляйтесь же, потому что в этом нет ничего необычайного. Но подобно тому, как в настоящей жизни, не там, где находится солома, сено или песок, но там, где находятся золото и жемчуг, там именно постоянно собираются и злоумышляют пираты и морские грабители, разбойники и раскапыватели гробниц, — так и диавол там именно и строит свои козни, где видит богатства, скопляемые душей и умножающиеся сокровища благочестия. Но если те, которые подвергаются козням, будут бодрствовать, то не только ничего не потеряют, но получат еще большее богатство добродетели, как это случилось и теперь.

Глава 23. В этом же можно видеть и величайший признак богатства, благ и могущества церкви. Когда лукавый демон увидел, что она процветает и благоденствует, в короткое время поднялась на высоту, проявляет большую деятельность, добродетельные все более преуспевают, а грешные раскаиваются, так что это общество распространялось по всей вселенной, то он привел в движение все свои козни и поднял ожесточенные войны. Подобно тому, как он угнетал Иова то потерей имущества, то смертью детей, то болезнью тела, то злословием его жены, то оскорблениями, насмешками и издевательствами друзей, так он нападал и на церковь, возбуждая против нее, насколько возможно было, и ее друзей, и ее врагов, и тех, которые вступили в духовный чин, зачислились в сонм верующих, были почтены саном епископа, и, наконец, всяких лиц всякого состояния. Между тем, несмотря на все такие козни, не только он не мог поколебать ее, но даже сделал ее еще блистательнее. Нисколько не смутившись, она продолжала поучать всех, как она поучает и теперь, обуздывать страсти, сносить испытания, показывать терпение, пренебрегать житейским, не увлекаться богатством, пренебрегать честью, презирать смерть, не увлекаться жизнью, оставлять отечество, соотечественников, друзей, родных, быть готовыми ко всяким бедствиям, идти против мечей, и все, что есть светлого в настоящей жизни — имение, почести, славу, власть, роскошь, — все это считать ничтожнее весенних цветов. И этому поучает не один кто–нибудь, не двое, и не трое, а весь народ (христианский), и не словами только, а и делами, из–за которых страдают, которыми побеждают, через которые преодолевают злоумышленников, через которые делаются тверже адаманта и крепче всякого камня; при этом не берутся за оружие, не поднимают войны, не прибегают к луку или стрелам, а будучи каждый огражден стеной терпения, благоразумия, честности и мужества, они, перенося зло, еще большим бесчестием покрывают делающих таковое.

Глава 24. И вот теперь они со светлым лицом и свободными очами, пользуясь неизреченным дерзновением, выступают на площади, наполняют дома, стекаются на собрания, между тем как делавшие им зло всевозможными кознями теперь скрываются, имея внутри себя злую совесть, трепещут, боятся и мучатся. Подобно тому, как дикие звери, которым угрожает смерть, после первого и второго удара, с особенной яростью бросаются на острие копий, и сами себе наносят еще более жестокие удары и ранят себя до сердца; подобно тому, как волны, ударяясь в скалы, с особенной силой разбиваются и рассеиваются, — так и злоумышленники роют ямы скорее для себя, чем для других. Ведь у людей, которые подвергаются козням, есть вселенная, есть друзья, которые хвалят их, удивляются им, провозглашают о них, увенчивают их, зная или не зная их, узнавая о них по их делам, по молве о них, при чем многие жалеют их, сочувствуют им, доставляют им все полезное; сами же злоумышленники имеют еще более лиц, которые ненавидят их, осуждают, укоряют, обличают, пристыжают их, желают видеть их в наказании и бедствии. И все это еще здесь; что же предстоит им там? Если соблазнивший и одного осуждается на такое наказание, что ему лучше повесить себе жернов на шею и утонуть в море, то подумай, каким подвергнутся наказаниям во время страшного суда, каким подвергнутся бедствиям те, которые возмущают всю вселенную, ниспровергают церковь, разрушают всякий мир, производя повсюду тысячи соблазнов? Те же, которые страдают от них, после того, что они выстрадали, станут вместе с мучениками, вместе с апостолами, вместе с благородными и возвышенными мужами, блистая добродетелями, страданиями, венками, наградами, всяким дерзновением. Они увидят их наказываемыми, и не смогут избавить их от этого наказания, хотя бы и чрезвычайно хотели этого; а последние будут возносить мольбу, но не будут услышаны. Если один богач, пренебрежительно отнесшийся к Лазарю, подвергся такому наказанию, и не получил никакого облегчения, то чему подвергнутся те, которые преследовали и соблазняли столь многих? Размышляя обо всем этом, а также исследуя все, что свидетельствует об этом Божественное Писание, приготовляйте для себя стену крепкую, а для немощных еще и надлежащее лекарство, и оставайтесь твердыми и непоколебимыми, ожидая предстоящих вам благ. Во всяком случае предстоит вам награда не только равная трудам, но и неизреченно превосходящая их. Так–то человеколюбив Бог: с великим любочестием вознаграждает Он воздаяниями и наградами тех, которые делают или говорят доброе, получить какие и да сподобимся мы во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков.

Высокопочтеннейшему господину моему, боголюбезнейшему епископу Иннокентию, Иоанн — (желает) о господе радоваться.

Еще прежде получения нашего послания ваше благоговение, думаю, слышали уже о совершившемся у нас здесь беззаконии. Бедствие так велико, что едва ли во всей вселенной осталось где–нибудь место, куда бы не проник слух об этой печальной трагедии, и везде этот слух, распространившийся до самых последних пределов земли, возбудил прискорбие и огорчение. Но так как не скорбеть только надобно, а стараться поправить дело и принять меры к тому, чтобы утишить эту прискорбнейшую церковную бурю, то мы сочли необходимым упросить почтеннейших господ моих, благоговейнейших епископов: Димитрия, Пансофия, Паппа и Евгения, оставив свои паствы, пуститься в это необъятное море, совершить такое дальнее странствование, прибегнуть к любви вашей и, разъяснив вам подробно все, по возможности ускорить таким образом исправление совершившегося. Вместе с ними мы послали также честнейших и возлюбленных диаконов Павла и Кириака; а в то же время и сами, как бы в виде частного письма, хотим вкратце изложить любви вашей все дело. Именно, предстоятель александрийской церкви Феофил, вследствие разных жалоб на него, дошедших до слуха благочестивейшего императора, получив приказание лично явиться (в Константинополь) одной своей особой, прибыл сюда, взяв с собой весьма значительное число египетских епископов, и таким образом как бы желал показать с самого начала, что он прибыл собственно на войну, на сражение. Затем, прибыв в великий и боголюбезный город Константина, он не отправился прежде всего в церковь, как того требовал обычай и издавна заведенный порядок, не посетил и нас и не принял с нами участия ни в слове, ни в молитве, ни в приобщении; но, высадившись с корабля и пройдя мимо церковного преддверия, остановился на жительство где–то за городом, и хотя мы усердно просили и его, и прибывших с ним остановиться у нас (потому что все было для него готово — и помещение, и все, что было нужно), но ни он, ни другие не согласились. Видя все это, мы пришли в большое смущение, тем более, что никак не могли догадаться о причине такой незаслуженной вражды к нам; однако делали с своей стороны все, чего требовало от нас приличие, настоятельно упрашивая его пожаловать к нам и сказать, из–за чего с самого первого своего шага он повел против нас так решительно войну и возмутил весь город. Когда же он не хотел объяснить причины своего недовольства, а обвинители его, с другой стороны, настаивали на своем требовании, благочестивейший император, позвав нас, приказал нам переправиться на другой берег пролива, где он остановился, и разобрать там поданную на него жалобу. В ней шла речь о насильственном вторжении, об убийствах и множестве других подобного рода вещей; но мы, зная отеческие законы, уважая и почитая (столь высоко поставленную) особу и, сверх того, имея уже от него послание, гласившее, что судопроизводства не должно переносить за пределы епархий и что в каждой епархии епархиальные дела должны вестись своим судом, не взялись судить его и решительно отказались. Между тем он, как бы продолжая свои первые нападения, призвал к себе моего архидиакона и через него с полнейшим самовластием, как будто церковь уже вдовствовала и не имела епископа, переманил к себе весь клир: церкви, разумеется, стояли пустыми, так как то из той, то из другой клириков водили к нему, настраивали подавать на нас прошения и поощряли к доносу. Устроив это, он обратился к нам и прислал нам вызов на суд, еще сам не оправдавшись от существовавших против него обвинений, что было совершенно противно и церковным правилам, и всем законам.

2. Зная, что нас зовут не в судилище (сюда мы тысячу раз готовы бы были явиться), а к неприятелю и врагу, как это можно уже было видеть из предшествовавшего и как подтвердилось впоследствии, мы послали к нему епископов: Димитрия Писинунтского, Евлизия Апамейского, Лупикина Аппиарйиского, также пресвитеров Германа и Севера, и ответили со свойственною нам уступчивостью, сказав, что суда не избегаем, но избегаем явного неприятеля и открытого врага. В самом деле, кто еще до получения на нас прошений поступал с нами так, как он, с первого своего шага, кто удалил себя от церкви, от приобщения, от молитвы, кто поощрял обвинителей, увлекал к себе клир и приводил в запустение церкви, может ли тот с правом взойти на трон нашего судии, никаким образом ему не приличествующий? Да и несообразно (с постановлениями), чтобы пришлец из Египта судил обитающих во Фракии, притом — пришлец, сам подлежащий суду, враг и неприятель. Но, ни на что не обращая внимания, он порешил непременно исполнить то, что задумал. Хотя мы объявили, что мы готовы оправдываться от обвинений в присутствии хотя бы сотни, хотя бы тысячи епископов и доказать, что мы невинны, так как действительно — невинны, — он не хотел ничего слышать, и, несмотря на наше отсутствие, на наше обращение к собору, воззвание к правосудию, несмотря на то, что мы избегали не суда, а явной неприязни, принял (наших) обвинителей, разрешил бывших у меня лишенными приобщения, принял на нас прошения от таких лиц, которые еще сами не оправдались от обвинений, и составил протокол, во всем этом, от начала до конца, действуя противозаконно и с церковными правилами несообразно. Нужно ли много говорить далее? Употребляя все меры, все средства, он не успокоился до той минуты, пока насильственно и самовластно не изверг нас из города и из церкви, — в глубоко позднюю вечернюю пору, при следовании за нами всего народа. Городской куриос ^[13] протащил меня через весь город, насильно привели, бросили меня в корабль, и я поплыл ночью; — все это за то, что я осмелился сделать воззвание к собору о правосудии. Кто в состоянии выслушать это без слез, хотя бы имел каменное сердце?

Но, как я уже сказал выше, так как не оплакивать только должно бедственные события, но стараться их исправить, то я умоляю любовь вашу — возбудиться, проникнуться состраданием и сделать все, чтобы прекратить это зло. Впрочем, враги наши не закончили этим своих преступных действий, но и после продолжали действовать по–прежнему. Потом благочестивейший император с позором изгнал тех, кто в наше отсутствие бесстыдно ворвались в церковь, и многие из присутствовавших в городе епископов, видя их беззаконный образ действий, поспешили удалиться в свои епископии, чтобы не участвовать в их насилии, все сокрушавшем, как какой–нибудь всегубительный пожар; между тем мы снова были призваны в город и в церковь, из которой так неправедно были изгнаны: более тридцати епископов вводили нас, и боголюбезнейший император с своей стороны прислал для этого нотария; он же (Феофил) мгновенно обратился в бегство. Зачем и для чего? Вступая, мы просили боголюбезнейшего императора созвать собор для возмездия за прежде бывшее. Так, зная за собой дело и опасаясь обличения, он, когда царские грамоты были уже разосланы повсюду и отовсюду созывали всех, тайно, среди ночи, сел на корабль и уехал вместе со всеми своими.

3. Однако мы, несмотря на это, с полным дерзновением нашей чистой совести, снова обратились к благочестивейшему императору с настоятельной просьбой опять о том же, и государь, действуя с подобающим ему благочестием, послал к нему грамоту, снова вызывая его, вместе со всеми его споспешниками, из Египта, чтобы он дал отчет в происшедшем и не думал, чтобы то, что так несправедливо и своевольно, несмотря на отсутствие наше, сделано одной партией, было достаточно для его оправдания. Но он не послушался и царской грамоты, и остался дома — под предлогом будто бы возможного в противном случае возмущения со стороны народа и неуместной, обременительной подчас, привязанности к нему некоторых его почитателей, хотя до получения царской грамоты тот же самый народ неоднократно осыпал его бесчисленными поношениями. Впрочем, не будем пересказывать теперь всего, так как тем, что сказали, хотим только показать, что он задыхался в злодеяниях. Довольно прибавить, что и после этого мы не успокоились и настоятельно просили, чтобы составлено было судилище, в котором можно бы было спрашивать и отвечать; мы говорили, что мы готовы доказать, что мы невинны, а они крайне преступны. Здесь оставалось еще несколько сирийцев, в то время заседавших с ним и делавших с ним все сообща; мы приступили к ним с готовностью судиться с ними, мы много раз настойчиво требовали этого, прося передать нам протокол, или обвинительные прошения, — по крайней мере, сообщить, какого рода эти обвинения, или кто эти обвинители; но ничего подобного не добились, и снова были извержены из церкви. В состоянии ли я буду рассказать теперь все сопровождавшие это обстоятельства, превосходящие уже всякую трагедию? Какое слово изобразит это? Чей слух узнает об этом без содрогания? Между тем, как мы делали такого рода, как я выше сказал, предложения, вдруг, в самую Великую субботу, когда день склонялся уже к вечеру, огромная масса солдат ворвалась в церковь, силой разогнала весь бывший с нами клир и обступила алтарь с оружием в руках. Женщины, раздевшиеся в это время в молитвенных домах для восприятия крещения, бежали нагими со страха от этого ужасного вторжения, так как им не давалось времени позаботиться о подобающем женщинам благоприличии; многие из них были вытолкнуты даже ранеными, — купели наполнились кровью и святая вода в них окрасилась кровавым цветом. Но этим не кончились ужасы. Солдаты, из которых некоторые, как нам известно, были вовсе некрещеными, проникли даже в место, где лежали святые дары, осмотрели всю внутренность святилища, — святейшая кровь Христова, как это понятно при таком погроме, пролилась на одежды вышесказанных солдат, и все пришло в такой страшный беспорядок, как будто совершилось варварское нашествие. Жителей гнали вон; весь народ выбрался за город; церкви в такой праздник остались пустыми, без прихожан, и более сорока епископов, имеющих с нами общение, без повода и без причины были изгнаны вместе с народом и с клиром; везде стенания, вопли, слезы — на площадях, в домах, в уединенных убежищах, и во всем городе не осталось места, где бы не было видно следов этого бедствия; преступление было так громадно, что нам сострадали не только потерпевшие от него, но и не бывшие его жертвой, не только единоверные, но и еретики, иудеи, язычники; словом сказать, точно город взят был приступом — в таком все было смятении, волнении и ужасе! И это было сделано без ведома благочестивейшего императора, под покровом ночи, по распоряжению, а во многих случаях и под предводительством епископов, которые не постыдились идти, имея впереди себя отрядных командиров вместо диаконов. С наступлением дня все жители выселились уже за стены города, разместившись под деревьями по лесам, и там проводили праздник, как овцы рассеянные.

4. По описанному здесь вам легко догадаться обо всем прочем, потому что, как я выше сказал, словами невозможно обнять все в подробности. Особенно прискорбно то, что все эти столь многочисленные и столь тяжелые бедствия еще и теперь не кончились, да и нет надежды, чтобы кончились; напротив, зло с каждым днем распространяется, и мы сделались посмешищем для многих, или вернее, никто не смеется, даже самые безнравственные люди, а все оплакивают эту, как я сказал, громадность зла, это небывалое поругание над законами.

В состоянии ли кто описать беспорядки, возникшие в прочих церквах? Зло, разумеется, не остановилось здесь, но проникло и на восток. Подобно тому, как если в голове образуется жестокая боль, то прочие члены расслабевают, так точно и теперь, едва только начались описанные бедствия в этом великом городе, как уже мгновенно смятение разлилось повсюду, и везде клиры восстали против епископов, епископы разделились или намереваются разделиться с епископами, паствы — с паствами, везде страшные бедствия и всей вселенной преставление. Итак, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, зная теперь все это, покажите подобающее вам мужество и усердие, чтобы остановить таковое, распространившееся в церквах, поругание законов. Если этот обычай войдет в силу, если позволительно будет всякому желающему, несмотря ни на какую дальность расстояния, вторгаться в чужие округи, извергать всех, кого угодно, делать по собственному произволу все, что захочется, то знайте, что все погибнет, своего рода беспощадная война обнимет всю вселенную, все будут всех извергать и, в свою очередь, извергаться другими. Поэтому, чтобы такое смятение не объяло всю подсолнечную, потрудитесь объявить посланием, что все, так противозаконно сделанное в отсутствие наше одной партией, когда мы притом отнюдь не уклонялись от суда, не имеет никакой силы, как оно действительно не имеет по существу дела, и обличенных в таковом преступлении предать наказанию по церковным законам; а нам, как мы ни в какой вине не уличены, не изобличены, и никакой вины за нами не доказано, дозвольте непрерывно пользоваться вашими посланиями, вашей любовью и всем прочим, как и прежде. Если же эти закононарушители вздумают теперь предъявлять какие–либо обвинения, по которым несправедливо извергли нас, не сообщив нам ни протокола, ни обвинительных жалоб, даже не указав, кто нас обвиняет, то пусть составится неподкупное судилище, и мы готовы судиться, защищаться, и доказать, что мы невинны в том, что на нас взводят, как и действительно невинны; теперь же сделанное ими совершенно несообразно ни с чем, ни с законами, ни с церковным каноном. Но что я говорю о церковном каноне? Такой несправедливости никогда не допускалось даже в мирских судах, — скажу более: ни в каком варварском судилище; конечно, ни скифы, ни савроматы, никогда подобным образом не произносили приговора, выслушав дело только от одной стороны, в отсутствие обвиненного, который уклоняется не от суда, но от враждебности, который согласен предстать перед тысячью судей, который говорит, что он невинен, что он готов перед лицом всей вселенной опровергнуть обвинения против себя и доказать совершенную свою непричастность к ним. Обсудив все это и от господ моих, благочестивейших братии наших, упомянутых епископов, подробнее разузнав все, постарайтесь подать нам возможную с своей стороны помощь. Этим вы не нам только угодите, но всей совокупности церквей, и заслужите награду у Бога, Который ради мира церквей все делает. Постоянно здравствуя, молись обо мне, честнейший и святейший владыко.

Иоанн — о Господе радоваться.

Телом каждый из нас привязан к одной местности, но крылом любви свободно может летать по всей вселенной. Так и мы, несмотря на то, что отделены от вас такой дальностью расстояния, всегда близки к вашему благоговению и ежедневно соприсутствуем с вами, видя очами любви ваше душевное мужество, искренность вашего расположения, вашу твердость, непоколебимость, ваше великое, непрерывное и постоянное стремление нас утешить. Чем выше вздымаются волны, чем более открывается подводных камней и скал, чем чаще взрывы бури, тем более возрастает ваша неусыпность, и ни огромная дальность расстояния, ни продолжительность времени, ни затруднительное положение дел не могли породить в вас беспечности: с неутомимой бодростью вы соревнуете лучшим из кормчих, которые тогда особенно воодушевляются, когда видят, что волнение достигло крайнего предела, море бушует, всплеск волн оглушителен и день обратился в глубочайшую ночь. Поэтому мы глубоко благодарны вам и желали бы посылать к вам несчетное множество писем, находя в том величайшее для себя удовольствие. Но так как пустынность местности нам не дозволяет этого, потому что никто, не только из отправляющихся туда, но даже из обитающих вокруг нас, не может легко к нам добраться вследствие отдаленности места, в котором мы заключены, лежащего на самых крайних границах, и вследствие опасности со стороны разбойников, осаждающих все дороги, то мы просим вас, чем продолжительнее наше молчание, тем более сожалеть о нас, а не заключать из того о нашем нерадении. И что, действительно, не из небрежности мы молчали, то — вот, как только после долгого времени представился нам теперь случай видеть честнейшего и возлюбленного пресвитера Иоанна и диакона Павла, мы немедленно пишем и беспредельно благодарим вас за то, что вы показали себя любвеобильными отцами по своему к нам благорасположению и усердию. Что только было во власти вашего благоговения, сделано все надлежащее, так что плевелы зла и соблазны должны бы были уже истребиться, церкви — получить мир и светлую тишину, все дела — идти в порядке, попранные законы и нарушенные постановления отцов — быть отомщены. Но так как на самом деле ничего этого еще не исполнилось, и прежде беззаконновавшие продолжают усиливать свои прежние беззакония новыми, — я не хочу уже в подробности рассказывать обо всем, что было сделано ими после того, так как такой рассказ превзошел бы пределы истории, не только письма, — то я прошу неусыпную вашу душу о том, чтобы, если распространившие повсюду смятения будут нераскаянно и неисцельно упорствовать в своей болезни, то и решившиеся уврачевать зло не приходили бы в отчаяние и не уступали, постоянно имея в виду высокое значение этого важного дела. Предлежащая вам борьба идет за всю почти вселенную — за попрание церквей, за рассеяние паств, за нападения на клиры, за ссылки епископов, за нарушение отеческих постановлений. Поэтому снова и снова несчетное число раз умоляем вашу рачительность, чем сильнее буря, тем более показать усердия. Мы надеемся, что дело поправится лучше. А если бы этого и не сбылось, во всяком случае вам уготован за ваш подвиг венец у человеколюбивого Бога, а неправедно гонимым такое проявление вашей любви послужит в немалое утешение. Вот уже третий год живем мы в ссылке, будучи обречены в жертву голода, язвы, войн, непрерывных осад, невыразимой пустынности, исаврийских мечей и ежедневно грозящей смерти; но даже и нам постоянство и твердость вашего благорасположения и дерзновения и обилие вашей богатой и искренней любви доставляют не мимолетное облегчение и утешение. Это — наша стена, наша твердыня, необуреваемая наша пристань, наша сокровищница неисчислимых благ, наша радость и основа нашего удовольствия. И если бы нас снова перевели отсюда в страну еще более пустынную, мы отправились бы, унося с собой это великое утешение в наших страданиях.

Хотя человеку невинному приличествует ожидать всех благ и просить милости от Бога, однако и мы, советуя терпеть, отправили с диаконом Кириаком подобающее послание, дабы оскорбление с его нападениями не было сильнее чистой совести с ее надеждами. Тебя, учителя и пастыря стольких людей, не требуется наставлять в том, что все лучшие люди всегда и постоянно испытываются — пребывают ли они в силе терпения и не падают ли под тяжестью труда и страданья, и что совесть есть крепкий оплот против всех незаслуженных несчастий, не преодолевший которых терпением дает основание для неблагоприятных о себе предположений. Все должен переносить тот, кто полагается прежде всего на Бога, а потом на собственную совесть. Добрый муж может быть испытываем в терпении, быть же побежденным не может: мысль его охраняется Божественным Писанием, так как чтения из божественных книг изобилуют примерами, которые нами указываются народу и которые свидетельствуют, что почти все святые различными способами и часто были притесняемы и как бы некоторому испытанию подвергались, и таким путем получили венец терпения. Да утешает любовь твою, дорогой брат, сама твоя совесть, которая в несчастьях должна служить отрадой для добродетели. Перед очами Господа Христа чистая совесть да утверждается в пристани мира.

Из письма любви вашей, посланного с пресвитером Германом и диаконом Кассианом, с тревогой и беспокойством ознакомился я со зрелищем зол, которое представили вы перед моими глазами; неоднократно перечитывая письмо, я узнал, от каких великих бед и затруднений страдает вера. Здесь может помочь одно утешение — терпение: Бог наш скоро даст конец таким бедствиям, и самое перенесение их послужит во благо. Это необходимое утешение мы усматриваем изложенным в начале письма любви вашей, превознося похвалами вашу мысль, которая обставлена многими свидетельствами, располагающими к терпению, — так что утешение, которое мы должны были дать вам своим письмом, вы сами предвосхитили в вашем письме. Господь наш обыкновенно дает страждущим это терпение для того, чтобы даже и в скорбях рабы Христовы сами утешали себя, размышляя о том, что переносимое ими уже раньше случалось со святыми мужами. Даже и мы сами из письма вашего можем почерпнуть утешение, так как мы не чужды соучастия в скорби вашей и сами сострадаем вам. Да и кто мог бы снести злодеяния людей, которым прежде всего приличествовало быть ревнителями спокойствия, мира и согласия? Теперь, в противность этому, неповинные епископы прогоняются с занимаемых ими в своих церквах кафедр. Брат и сослужитель наш Иоанн, ваш епископ, первый несправедливо испытал это, не будучи выслушан и на суде: никакого обвинения не предъявляется и не выслушивается. И что за пагубное измышление! Чтобы не было и не изыскивалось повода для суда, на место живых иереев ставятся другие; как будто люди, начавшие с такого преступления, могли быть кем–либо признаны имеющими добрую цель и поступившими справедливо. Мы не знаем, чтобы так когда–нибудь поступали наши отцы; напротив, такие действия воспрещались, и никому не предоставлялось — на место кого–либо, бывшего в живых, посвящать другого. Незаконное посвящение не может отнять у другого его достоинства; не может быть епископом тот, кто поставляется несправедливо на место другого. Что касается соблюдения канонов, то мы говорим, что нужно подчиняться только тем, которые определены в Никее; им одним должна следовать кафолическая церковь и их одних признавать. Если же кем–либо будут предложены другие каноны, отличающиеся от никейских, и если бы было обнаружено, что эти каноны составлены еретиками, то кафолические епископы должны их отвергнуть. Измышленного еретиками нельзя объединить с кафолическими канонами: они всегда стремятся ослабить мысль никейских отцов чем–либо противным и недозволенным. Итак, мы говорим не только то, что не следует держаться этих канонов, но то, что их должно осудить вместе с еретическими и схизматическими учениями, как это и прежде сделали на сардикийском соборе епископы, раньше нас жившие. Честнейшие братья, лучше, если будет осуждено сделанное должным образом, чем если получит некоторую устойчивость то, что сделано вопреки канонов. Но что против этого сделаем мы в настоящее время? Необходимо будет расследование, произведенное собором, о необходимости созвания которого мы говорили уже давно: один он мог бы утишить эти бури. Для того, чтобы собор состоялся, полезно будет ожидать врачевания зол от мановения великого Бога и Христа Его. Все волнения, воздвигнутые ныне завистью диавола для испытания верных, улягутся; твердые и стойкие в вере, мы не должны терять надежды на получение от Бога чего бы то ни было. Мы много размышляем о том, как должен состояться вселенский собор, чтобы волею Божией успокоились тревога и смятение. Итак, будем пока ждать и, окружив себя стеной, терпения, станем надеяться, что с помощью Божией все будет восстановлено. О всем же, вами перенесенном, мы уже раньше посредством расспросов вполне осведомились от соепископов, бежавших в Рим, хотя и в разное время, именно от Димитрия, Кириака, Евлисия и Палладия, которые теперь находятся с нами.

Хотя по поводу женского изображения ^[16], в новой копии пущенного по провинциям и, по причине толков людей недоброжелательных сделавшегося известным во всем свете, я напоминал в другом письме, что, вследствие сожаления о таком факте и вследствие приостановки в выполнении предположения, завистливая молва ослабевает, и народный, язык не имеет материала для своих обличений, — хотя и относительно гибели Иллирии с искренним расположением выразили мы перед вами свое сожаление о том, почему вы не хотите признать этого ущербом для государства и отчего это сделалось известным из других источников, а не из письма вашей любви, — но не подобает нам скрыть перед вашей светлостью и того, что недавно произошло в церковных делах, не без опасности для государства, и о чем быстрая молва, всегдашняя вестница всего худого, не умолчала, и, соответственно природе человеческой, всегда возбуждающейся к злословию новыми случаями, она, при оказавшемся поводе к порицанию, по пристрастию к жестоким пересудам, направляет свою злобу на несчастные случаи.

Недавно передавали, что в Константинополе, в священнейший день досточтимой Пасхи, когда богослужение, долженствовавшее совершиться в присутствии государей, собрало в одно место почти все население соседних городов, вдруг кафолические церкви были заперты, священнослужители заключены под стражу, чтобы именно в то время, когда милостию государевой открываются для преступников печальные затворы темниц, ужасная тюрьма заключила в себе служителей благочестивого закона и мира; совершение всех таинств встретило препятствия, как в военное время; некоторые убиты в самых святилищах церковных, и около алтарей свирепствовало такое насилие, что и досточтимые епископы отправлялись в ссылку, и кровь человеческая — страшно сказать! — обагряла небесные тайны.

Внезапно услышав об этом, мы, признаюсь, были встревожены. Да и кто при таком кровавом преступлении не побоялся бы гнева всемогущего Бога? Или каким образом он мог бы считать себя находящимся вне крайней опасности, угрожавшей римскому миру и всем людям, когда — о, великие государи, брат и племянник, досточтимые Августы! — сам основатель нашей империи и правитель вверенного нам государства, всемогущий Бог, гневается на гибельные и отвратительные преступления? И если бы между представителями церкви шло дело о каком–нибудь религиозном вопросе, должно бы состояться совещание епископов, так как им принадлежит истолкование предметов веры. Однако, пусть попечение государево простирается несколько дальше — на таинственные и кафолические вопросы; неужели же возбужденное неудовольствие должно было доходить до изгнания священнослужителей, до убийства людей, так что там, где приносятся чистые молитвы, даются искренние обеты, совершаются жертвоприношения, там же обнажился бы меч, не легко устремляемый и на гортань преступников? Сами наконец факты показывают, какими очами воззрел на это Бог. Прежде всего именно это было признаком предстоящего напоминания, и — о, если бы только это одно! Боязливость человеческая, проникнутая сознанием такого великого преступления, производит то, что, испытав ужасное мщение, мы боимся чего–либо более тяжкого, от чего да избавит всемогущий Бог.

Слышу, что святой храм, украшенный от богатств столь многих императоров, знаменитый ценными украшениями, почитаемый вследствие моления в нем государей, горел, и это несравненное украшение константинопольской церкви, по Божию попущению, превратилось в пепел: Бог оставил оскверненные тайны и отвратил Свои глаза от того места, которое напитала уже кровь, чтобы никто не мог обращаться с мольбами к небесному милосердию у окровавленных алтарей. Священные здания, славившиеся не меньшим великолепием, вследствие свирепствовавшего пожара, когда пламя распространилось шире, также были пожраны огнем; и устроенные нашими предками украшения общественных мест также сгорели, — как будто наступил некоторый конец мира. Хотя я, довольно часто испытывавший несправедливости, должен был бы молчать, и любезнейшему брату своему и соучастнику в царстве не указывать на это с такой точностью, но, выполнение обязанностей родственных предпочитая мучениям безмолвной скорби, я убеждаю и увещеваю, чтобы все это, если возможно, было исправлено с изменением образа действий в последующее время к лучшему, и чтобы божественный гнев, который, как видно из обстоятельств, возбужден, усердными молениями был утолен.

Примите от меня высшее доказательство откровенности. Потому именно считаю я нужным указать на это вашей милости, чтобы самое молчание мое не сделало меня перед кем–либо подозрительным, как будто я приношу безмолвное поздравление, и чтобы кто–нибудь не подумал, что я единомышлен с этим, и чтобы не показалось, что я, часто напоминавший, как бы этого не случилось, не скорблю, когда факт совершился. Кто, не забывший, что он — христианин, мог бы не испытывать скорби при виде внезапно проникших в область религии волнений, настолько значительных, что все положение кафолической веры необходимо колеблется? Указанное дело было делом внутренним епископов, и оно должно было кончиться по созвании собора; после отправления той и другой стороной послов к епископам вечного города и Италии, ожидалось, на основании общего взгляда, решение, которое определило бы правила дисциплины; следовало бы быть беспристрастным и ничего нового не предпринимать, пока вырабатывалось бы определение. Между тем, явилась удивительная какая–то поспешность, так что, не дождавшись писем епископов, к которым обратились за советами обе стороны через своих послов, не исследовавши дела, отправляют в изгнание предстоятелей, присужденных к каре прежде, чем стало известно решение епископского суда. Наконец, как преждевременно было это осуждение, показало само дело. Те, отзыв которых ожидался, предварительно сообщив епископу Иоанну об общении мира, решили утвердить это единение и положили, что раньше суда никто не должен быть удаляем от общения.

Что теперь остается иного, как не то, чтобы кафолическую веру раздирали схизмы, чтобы на почве такого разномыслия возникали ереси, всегда враждебные единению, чтобы народу уже не вменялось в вину его разделение на несогласные секты, если сама государственная власть дает материал для несогласий и если ею раздувается горящий трут раздоров. Дабы этого вновь не произошло, на великую пагубу роду человеческому, нужно молиться, чтобы Бог, снисходя к человеческим прегрешениям, дурное дело направил к доброму концу и благопоспешению. Что касается нас, мы можем только бояться современного; что же касается милости всегда милосердого Бога, то освобождение от наказания будет свидетельствовать не о заслуге, а о снисхождении.

1. Хочу излечить рану твоего уныния и рассеять мысли, собирающие это облако скорби. Что, в самом деле, смущает твой дух, почему ты печалишься и скорбишь ? Потому, что сурова и мрачна эта буря, которой подверглись церкви ? Потому, что все превратила она в безлунную ночь и день ото дня все более усиливается, причиняя тяжкие кораблекрушения ? Потому, что растет гибель вселенной ? Знаю это и я, да и никто не будет прекословить этому. Если желаешь, я изображу даже тебе и картину того, что теперь происходит, чтобы сделать для тебя более ясными настоящие печальные события. Мы видим, что море бурно вздымается от самого дна; одни корабельщики плавают по поверхности вод мертвые, другие ушли на дно; корабельные доски развязываются, паруса разрываются, мачты разламываются, весла повыпадали из рук гребцов, кормчие сидят, вместо рулей, на палубах, обнимают руками колена и только рыдают, громко кричат, плачут и сетуют о своем безысходном положении; они не видят ни неба, ни моря, а повсюду лишь такую глубокую, беспросветную и мрачную тьму, что она не дозволяет им замечать даже и находящихся вблизи, слышится шумное рокотание волн, и морские животные отовсюду устремляются на пловцов. Но до коих пор, впрочем, гнаться нам за недостижимым ? Какое бы подобие не нашел я для настоящих бедствий, слово слабеет передними и умолкает. Впрочем, хотя я и вижу все это, я все–таки не отчаиваюсь в надежде на лучшие обстоятельства, памятуя о Том Кормчем всего этого, который не искусством одерживает верх над бурей, но одним мановением прекращает волнение моря. Если же Он делает это не с самого начала и не тотчас, то потому, что таков у Него обычай: не прекращает опасностей вначале, а тогда уже, когда они усилятся и дойдут до последних пределов, и когда большинство потеряет уже всякую надежду; тогда–то Он, наконец, совершает чудесное и неожиданное, проявляя и собственное Свое могущество и приучая к терпению подвергающихся опасностям. Итак, не падай духом.

Ведь одно только, Олимпиада, страшно, одно искушение, именно только грех — и я не перестаю до сих пор напоминать тебе это слово, все же остальное — басня, укажешь ли ты на козни или на ненависть, или на коварство, на ложные доносы или бранные речи и обвинения, на лишение имуществ или изгнания, или заостренные мечи, или морскую бездну, или войну всей вселенной. Каково бы все это ни было, оно и временно и скоропреходяще, и имеет место в отношении к смертному телу и нисколько не вредит трезвой душе. Поэтому и блаженный Павел, желая показать ничтожество радостей и печалей, приключающихся в настоящей жизни, разъяснил все одним изречением: «ибо видимое временно» (2 Кор. 4:18). Итак, зачем тебе бояться временного, протекающего подобно речным потокам ? Потому что таково настоящее — все равно, будет ли оно радостно или печально. Другой же пророк все человеческое счастье сравнил не с травой даже, а с другим, более ничтожным веществом, назвав все вместе цветом травы, и счел этим цветом не часть только счастья, например, только богатство, или только роскошь, или обладание властью, или почести; но все, что у людей считается славным, обняв одним именем «славы», уподобил затем траве, сказав: всяка слава человека, яко цвет травный /«всякая плоть — трава, и все красота ее как цвет полевой» (Ис. 40:6).

2. Однако ужасно и тяжело, скажешь, несчастье. Но смотри, как и оно, в свою очередь, приравнивается пророком к другому образу — и относись с презрением и к нему. Именно, уподобляя бранные речи, оскорбления, укоризны, насмешки со стороны врагов и злые замыслы изветшавшей одежде и изъеденной молью шерсти, пророк говорил: «Не бойтесь поношения от людей, и злословия их не страшитесь», потому что состарятся как одежда, и будут изъедены, как шерсть молью (Ис. 51:7–8). Итак, пусть не смущает тебя ничто из того, что происходит. Перестань звать на помощь то того, то другого, и гнаться за тенями (а такова человеческая помощь), но призывай непрестанно Иисуса, Которому ты служишь, чтобы Он только благоизволил — и все бедствия прекратятся в один миг. Если же ты призывала, а бедствие не устранено, то таков у Бога обычай: не сначала (я повторю то, сказал выше) удаляет бедствия, но когда они достигнут наибольшей высоты, когда усилятся, когда враждующие изольют почти всю свою злость — тогда, наконец, все сразу изменяет в состояние тишины и производит неожиданные перемены. Он может произвести не только те блага, каких мы ожидаем и надеемся (получить), но и гораздо большие и бесконечно ценнейшие. Поэтому и Павел говорит: «а Тому, Кто может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем» (Еф. 3–20). Разве Он не мог, в самом деле, сначала же не допустить трем отрокам подвергнуться искушению (Дан. 3)? Мог, но не пожелал, чтобы доставить им через это большую выгоду. С этой целью Он допустил и то, чтобы они были преданы в руки иноплеменников, и чтобы печь была разожжена до несказанной степени, и чтобы гнев царский пылал сильнее печи, и чтобы крепко связаны были их руки и ноги, и чтобы, наконец, ввергнуты они были в огонь; и когда все, созерцавши их, отчаялись в их спасении, тогда–то нежданно и вопреки всякой надежде проявилось чудное дело превосходнейшего Художника — Бога, и просияло с превосходною силою. Именно — огонь связывался, а узники разрешались; печь сделалась храмом молитвы, источником и росою, и стала почетнее царских дворцов — и над огнем, этой всепожирающей силой, которая преодолевает и железо, и камни, и побеждает всякое вещество, одержала верх природа волос. И здесь стоял согласный хор святых, призывавших всю тварь, и небесную и земную, к дивному песнопению: они пели, воссылая благодарственные гимны за то, что были связаны, за то, что — насколько это зависело от врагов — били сжигаемы, за то, что были изгнаны из отечества, за то, что стали пленниками, за то, что были лишены свободы, за то, что сделались не имеющими городов, бесприютными и переселенцами, за то, что жили в чужой и иноплеменной земле, — таково свойство благодарной души. И вот, когда и злодеяния врагов были кончены (что еще могли бы они предпринять после смерти?), и добродетель борцов проявилась во всей своей полноте, когда сплетен был для них венец, собраны были награды, и ничего уже не осталось больше для их прославления — тогда–то именно бедствия и устраняются, и тот, кто возжег печь и предал отроков столь великой муке, начинает дивно прославлять этих святых борцов и делается вестником необычайного чуда Божия, посылает во все стороны вселенной письма, полные хваления, повествуя в них о случившемся, и делается таким образом достоверным вестником чудес дивнотворца Бога, потому что если он сам (прежде) был врагом и неприятелем, то писанное им не возбуждало уже к себе подозрения и у врагов.

3. Видишь искусство Бога? Видишь Его мудрость? Видишь, что Он совершает не то, что согласно с обычными мнениями и ожиданиями? Видишь его человеколюбие и попечительность? Поэтому не смущайся и не тревожься, но пребывай постоянно, благодаря Бога за все, славословь его, призывай, проси, умоляй, и хотя бы наступил бесчисленные смятения и волнения, или происходили пред глазами твоими бури, пусть ничто это не смущает тебя. Господь ведь у нас не сообразуется с затруднительностью обстоятельств, даже если все впадает в состояние крайней гибели, так как Ему возможно поднять упавших, вывести на дорогу заблудших, исправить подпавших соблазну, исполненных бесчисленных грехов освободить от них и сделать праведными, оживотворить лишенных жизни, восстановить еще с большим блеском то, что разрушено до основания и обветшало. В самом деле, если Он делает так, что рождается то, чего не было, и дарует бытие тому, что нигде вовсе не проявлялось, то гораздо скорее Он исправит существующее уже и происшедшее. Но, скажешь, много погибающих, много соблазняющихся? Много и подобного часто уже случалось; но впоследствии все однако получало соответствующее исправление, исключая тех, кто упорно пребывал в неисцелимой болезни и после перемены обстоятельств. Зачем ты смущаешься и грустишь, если тот изгнан, а тот, напротив, возвращен? Христа распинали и требовали освобождения разбойника Вараввы, развращенный народ кричал, что лучше должен быть спасен человекоубийца, чем Спаситель и Благодетель. Скольких людей, ты думаешь, это тогда соблазнило? Скольких это тогда погубило? Но лучше следует повести речь с более ранних событий. Этот Распятый не тотчас ли по Своем рождении сделался переселенцем и беглецом, и со всем Своим домом, находясь еще в колыбели, переселялся в чужую землю, отводимый в страну иноплеменников, отделенную от Его родины столь большим пространством пути? И вот по этой причине явились потоки крови, беззаконные убийства и заклание; все только что явившееся на свет поколение убивалось, как бы в бою на войне; дети, отрываемые от сосцов, предавались закланию, когда еще было молоко в гортани, вонзался меч через горло и шею. Что тяжелее этого печального события? И это делал искавший убить Христа; и долготерпеливый Бог терпел, когда дерзко измышлялось такое ужасное злодеяние, когда лилось столько крови — терпел, хотя мог бы воспрепятствовать, показывая столь великое долготерпение вследствие тайных и мудрых своих планов. Когда затем Христос возвратился из страны иноплеменников и вырос, против Него начала возбуждаться вражда отовсюду. Сначала недоброжелательствовали и завидовали ученики Иоанна, хотя сам Иоанн относился с почтением к делу Его, и говорили, что «Тот, Который был с тобою при Иордане и о Котором ты свидетельствовал, вот, Он крестит и все идут к Нему» (Ин. 3:26); это были слова людей, находившихся в состоянии раздражения, одержимых завистью и изнуряемых этой болезнью. Потому–то один из учеников, сказавших эти слова, даже спорил с неким иудеем и состязался об очищении, крещение сравнивая с крещением, крещение Иоанново — с крещением учеников Христа. «Тогда, — говорится, — у Иоанновых учеников произошел спор с неким Иудеем об очищении» (Ин. 3:25). Когда опять Христос начал творить знамения, сколько было злословия? Одни называли Его самарянином и беснующимся, говоря, что «Ты Самарянин и бес в Тебе» (Ин. 8:48), другие — обманщиком, говоря: «нет, Он не от Бога, но обольщает народ» (Ин. 7:12), иные — волшебником, говоря, что «изгоняет бесов силою князя бесовского» Вельзевула (Мф. 9:34), и это повторяли постоянно; называли врагом Богу и любящим есть и служить чреву, любящим пить вино и другом людей порочных и разращенных: «Пришел, — говорится, — Сын Человеческий: ест и пьет; и говорите: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Лк. 7:34). Когда же беседовал с блудницей, называли Его лжепророком: «Если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина» говорит с Ним (Лк. 7:39); и ежедневно изощряли зубы против Него. И не иудеи только так враждовали против Него, но и те сами, которые, казалось, были братьями Его, не относились к Нему искренне, и из среды домашних была возбуждена против него вражда. Как растленны были и они, это усматривай из слов, которые сказал евангелист: «Ибо и братья Его не веровали в Него» (Ин. 7:5).

4. Если затем ты вспоминаешь, что многие соблазняются и вводятся в заблуждение теперь, то (спрошу тебя): сколько, думаешь ты, из учеников Его соблазнились во время креста? Один предал, другие убежали, третий отрекся, и когда все отстали — был ведом только один связанный. Сколько, ты думаешь, соблазнилось в то время из тех, которые недавно зрели Его творящим знамения, воскрешающим мертвых, очищающим прокаженных, изгоняющим бесов, источающим хлебы и совершающим другие чудеса, (соблазнились при виде того), как Его только вели связанным, когда Его окружали ничтожные воины и священники иудейские следовали за Ним, производя шум и смятение, при виде того, что все враги только, захватив Его, держали в свой среде, и что предатель присутствует при этом и торжествует? А что, когда Его бичевали? И, вероятно, при этом присутствовало бесчисленное множество людей, потому что был славный праздник, который собирал всех, а городом, принявшим это зрелище беззакония, была столица, и происходило это в самый полдень. Итак, сколько людей, ты думаешь, присутствовало тогда и соблазнялось, видя, как Он был связан, подвергнут бичеванию, обливался кровью, испытывался судилищем игемона, и при этом не было никого из Его учеников? А что, когда совершались над ним разнообразные издевательства, следовавшие непрерывно одно за другим, когда то увенчивали Его тернием, то облекали в хламиду, то давали в руки трость, то, падая, поклонялись Ему, проявляя все виды издевательства и осмеяния? Сколько людей, ты думаешь, соблазнялось, сколько приходило в смущение, сколько приводилось в замешательство, когда били Его по ланите и говорили: «Прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Мф. 26:68). Когда водили Его туда и сюда, истратили весь день на остроты и ругательства, на издевательство и осмеяние, и это — в середине иудейского зрелища? А что, когда раб архиерея ударял Его? А что, когда воины разделяли Его одежды? А когда Он, обнаженный, был вознесен на крест со следами бичей на спине и был распинаем? Ведь даже и тогда эти дикие звери не смягчались, но делались еще более бешеными, и злодеяния усугублялись, и издевательства усиливались. Одни говорили: «Разрушающий храм и в три дня Созидающий» (Мф. 27:40). Другие говорили: «Других спасал, а Себя Само не может спасти» (Мф. 27:42)? Иные говорили: «Если Ты Сын Божий, сойди с креста, и уверуем в Тебя» (Мф. 27:40, 42). А что, когда напитав губку желчью и уксусом, оскорбляли Его? А что, когда разбойники поносили Его? А что (о чем я и прежде говорил: о том страшном и беззаконнейшем деле), когда говорили, что более достойно требовать освобождения не Его, а того разбойника, вора и виновника бесчисленных убийств, и, получив от судьи право выбора, предпочли Варавву, желая не только распять Христа, но и запятнать Его дурной славой? Думали, что отсюда можно сделать вывод, что Он был хуже разбойника и так беззаконен, что Его не могли спасти ни человеколюбие, ни достоинство праздника. Ведь все они делали ради того, чтобы переменить мнение о Нем в дурную сторону, потому–то и распяли вместе с Ним и двух разбойников. Но истина не осталась скрытой, просияла даже сильнее. И в присвоении царской власти обвиняли Его, говоря: «Всякий, делающий себя царем, не друг кесарю» (Ин. 19–12), — на Того, Кто не имел, где преклонить главу, возводя обвинение в желании царской власти. И в богохульстве давали Ему ложное обвинение: первосвященник разодрал свои одежды, говоря: «Он богохульствует! на что еще нам свидетелей?» (Мф. 26:65). А смерть какова? Разве не насильственная? Разве не смерть осужденных? Не смерть проклятых? Разве не самая постыдная? Разве не смерть самых последних беззаконников, недостойных даже испустить и дыхание на земле? А устройство погребения не совершается ли в качестве милости? Некто, придя, испрашивал себе Его тело. Таким образом, даже и погребающий Его не был из числа близких, облагодетельствованных Им, из числа учеников, насладившихся столь полной близостью к Нему и вкусивших спасения, так как все они сделались беглецами, все убежали. А та худая молва, которую распустили по воскресении, сказав, что пришли ученики Его и «украли Его» (Мф. 28:13), сколь многих соблазнила, сколь многих вела в обман? Эта молва тогда находила доверие, и хотя она была ложна и куплена за деньги, все же возымела силу в сознании некоторых после печатей, после столь великой очевидности истины. Народ же и не знал учения о воскресении. Это и неудивительно, когда и сами ученики не верили — тогда они и не знали, говорится, «что Ему надлежало воскреснуть из мертвых» (Ин. 20:9). Итак, сколько, думаешь, соблазнилось в те дни? Но долготерпеливый Бог переносил, все устраивая по Своей неизглаголанной мудрости.

5. Потом, после трех дней, ученики опять скрываются, прячутся, становятся изгнанниками, пребывают в трепете и постоянно меняют место за местом, чтобы укрыться, и после пятидесяти дней начав показываться и творить знамения, даже и тогда не пользовались безопасностью. Но и среди более слабых происходило множество соблазнов, когда ученики были подвергаемы плетям, когда церковь была потрясаема, когда ученики изгонялись, когда враги во многих местах делались сильными и производили смятения. Так, когда благодаря знамениям ученики приобрели большее дерзновение, тогда опять смерть Стефана причинила тяжелое преследование, рассеяла всех и ввергла церковь в смятение; ученики опять в страхе, опять в бегстве, опять в тревоге. И все же дела церкви постоянно росли, процветали через знамения, светлели вследствие (положенных в их основание) начал. Один был спущен через окно и таким образом избежал рук начальника; других вывел ангел и таким образом освободил от уз; иных, изгоняемых теми, которые обладали могуществом, принимали и услуживали им всяким образом торговцы и ремесленники, торгующие пурпуром женщины, приготовляющие палатки и кожевники, живущие на самых окраинах городов, подле самого берега моря. А часто ученики Христовы даже не осмеливались и показываться в середине городов; если же они сами и осмеливались, то не дерзали оказывавшие им гостеприимство. так–то текли дела посреди искушений, посреди успокоений, и раньше соблазненные впоследствии поправлялись, заблудшие приводились опять на путь и разрушенное до основания устраивалось еще лучше. Поэтому когда св. Павел просил, чтобы проповедь распространялась только среди тишины, всемудрый и все прекрасно устраивающий Бог не сделал по воле ученика, не внял ему, несмотря и на частые его просьбы, но сказал: «Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи» (2 Кор. 12:9). Если желаешь и теперь поразмыслить наряду с печальными событиями и о радостных, то увидишь много если не знамений и чудес, то, во всяком случае, похожего на знамения, и неизреченное множество доказательств великого промышления Божия и помощи. Но чтобы ты не все услышала от нас без всякого труда, эту часть я оставляю тебе, дабы ты тщательно собрала все (радостное) и сопоставила с печальным, и, занявшись прекрасным делом, отклонила себя таким образом от уныния, потому что и отсюда ты получишь большое утешение. Утешь весь твой благословенный дом, передав от нас великое приветствие. Пребывай сильной и радостной, достопочтеннейшая и боголюбезнейшая моя госпожа!

Если желаешь писать мне пространно, то извести меня об этом, не обманывая меня однако, что ты оставила всякое уныние и проводишь жизнь в спокойствии. В том ведь и заключается лекарство моих писем, чтобы доставить тебе большую радость — и ты будешь получать от меня письма постоянно. Но не пиши мне опять: «я получаю большое утешение от твоих писем», потому что это знаю и я; (пиши), что получаешь такое (утешение), какое я хочу, что не смущаешься, не плачешь, а проводишь жизнь в спокойствии и радости.

1. Хотя и того письма, которое недавно пришло к твоей благопристойности, достаточно было, чтобы успокоить горючесть твоей скорби, но так как властная сила уныния весьма изнурила тебя, то я счел необходимым к первому письму присоединить и второе, чтоб ты могла воспользоваться изобильным утешением и чтоб твое здоровье на будущее время не подвергалось опасности. Итак сюда! Я хочу развеять пепел твоего уныния, прибегнув к другим средствам. Хотя я и думаю, что уныние из гнойной раны и опухоли превратилось в пепел, однако даже и при таких обстоятельствах не следует пренебрегать заботою о твоем здоровье, потому что и пепел, если тщательно не сдувать его, наносит вред самому лучшему из членов, мутя прозрачность глаза и расстраивая все зрение беспечного человека. Итак, чтобы не случилось того же и здесь, уничтожим старательно и остаток зла. Но и ты восстань и протяни нам руку, потому что как обычно случается с телами больных, что уничтожается (всякая) польза для здоровья, если врачи будут исполнять свой долг, я те не станут выполнять требуемого от них, так обыкновенно бывает и с душою. Чтобы этого не случилось, старайся же и ты с подобающей тебе рассудительностью содействовать нам со своей стороны, чтобы таким образом польза происходила с обеих сторон. Но, может быть, ты скажешь: «Я желаю, но не могу, потому что не в состоянии удалить от себя густое и мрачное облако уныния, даже и при упорной настойчивости». Это только отговорка и предлог. Я знаю благородство твоего ума, знаю крепость твоей богобоязненной души, знаю обилие рассудительности, силу любомудрия, знаю, что тебе достаточно только приказать свирепствующему морю уныния, чтобы все сделалось спокойным. А что это стало для тебя более легким, окажем и мы, со своей стороны, содействие. Как же именно будешь ты в состоянии легко сделать это? С одной стороны, обдумывая все, заключающееся в первом письме (потому сто многое в нем сказано нами в виду этого предмета), с другой — делая вместе с тем и то, что я теперь приказываю.

Что же именно? Когда услышишь, что одна из церквей пала, а другая колеблется, третья заливается свирепыми волнами, иная претерпела другие непоправимые бедствия. одна взяла волка вместо пастыря, другая морского разбойника вместо кормчего, третья — палача вместо врача, то хотя скорби, — потому что не должно переносить этого без боли, — но скорби так, чтобы печаль не переходила должных границ. В самом деле, если и в тех делах, в которых мы сами погрешаем и в которых имеем дать отчет, излишняя скорбь не необходима и не безопасна, а напротив даже очень пагубна и вредна, то еще более излишнее и напрасное и, сверх того, сатанинское и пагубное для души дело малодушествовать и сокрушаться о погрешностях других.

2. И чтобы знать тебе, что излишняя скорбь действительно дело сатаны, я расскажу тебе древнюю историю. Один коринфский муж (1 Кор. 5), причастившийся святых вод и очищенный через таинство крещения, получивший участие в страшной трапезе и сделавшийся участником всех вообще наших таинств (а многие говорят, что он занимал даже место учителя), после этого священного введения в общение таинств, после того как был допущен ко всем неизреченным благам и занимал в церкви первые ступени, согрешил тягчайшим грехом. Посмотрев нечестивыми глазами на жену своего отца, он не остановился на этой бесчестной похоти, но привел свое необузданное желание даже и в действие: и то, на что он отважился, было не только блуд, но и прелюбодеяние, а лучше сказать, дело гораздо более тяжкое, чем прелюбодеяние. Поэтому и блаженный Павел, услышав (о преступлении) и не в силах будучи дать свойственное греху и надлежащее имя, иначе показал тяжесть этого беззакония, говоря так: «Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников» (1 Кор. 5:1). Не сказал «и не терпимо», но «и не слышно даже», желая показать крайнюю степень этого беззакония. Он предает его диаволу, отлучает от всей церкви и не дозволяет, чтобы он с кем–либо участвовал в общей трапезе. «С таким», говорит он, «даже и не есть вместе» (1 Кор. 5:11). Наконец проникается духом (ревности), требуя для грешника высшей меры наказания, воспользовавшись для этого вместо палача сатаною, чтобы через этого последнего измождить плоть преступника. И однако тот самый Павел, который отсек грешника от церкви, не позволил ему даже участвовать с кем–нибудь в общей трапезе, повелел всем плакать за него [«И вы возгордились, — говорит, — вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вашей сделавший такое дело» (1 Кор. 5:2).], отовсюду изгонял его как какую–нибудь заразу, закрыл для него доступ во всякий дом, предал сатане, требовал для него столь великого наказания, — этот самый Павел, когда увидел, что он поражен скорбью и раскаялся в своем грехе, и что самыми делами свидетельствует об отречении (от греха), и сам так опять изменился, что тем, кому предписал вышесказанное, дал затем противоположное приказание. В самом деле, сказав: «отсеките, отвергните, плачьте и да возьмет его диавол», что говорит он теперь? «Прошу вас оказать ему любовь, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью, чтобы не сделал нам ущерба сатана, ибо нам не безызвестны его умыслы» (2 Кор. 2:7, 8, 11). Видишь, как неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства; видишь, как и спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности? И действительно оно становится вредоносным и предает ему (сатане) человека; когда он впадет в неумеренность. Вот почему Павел и говорил: «чтобы не сделал нам ущерба сатана». Смысл его слов таков: овца покрылась множеством шелудей, была отчужден от стада, отлучена от церкви, но поправилась от болезни и сделалась овцой, какою была прежде (такова сила покаяния), наконец, возвратилась в наше стадо; привлечем же ее к себе всецело, примем с распростертыми руками, обхватим, обнимем, введем в единение с нами самими, потому что если бы мы не захотели сделать этого, то значило бы, что диавол обманывает нас, захватывая не своего, но того, который сделался нашим, захватывая по причине нашей беспечности, утапливая его благодаря неумеренному унынию и, наконец, делая его своей собственностью. Поэтому–то апостол и присоединил: «ибо нам не безызвестны его умыслы», так как диавол имеет обыкновение вовлекать неосторожных в обман даже и при посредстве того, что часто приносит пользу, если это полезное получает не должное применение.

3. Если же Павел не дозволяет предаваться излишней печали даже и ввиду допущенного греха, и притом греха столь тяжкого, но спешит, торопится, делает все и заботится, чтобы уничтожить бремя уныния, называя неумеренность сатанинскою, говоря, что она выгодна для диавола и есть дело его злости и бесчестных его намерений, то как же не признак крайнего безумия и сумасшествия убиваться и скорбеть из–за того, в чем согрешили другие, и за что другие же должны дать отчет, — убиваться и скорбеть до такой степени, чтобы привлекать в свою душу неизреченный мрак, беспокойство, смущение, тревогу и невыразимую бурю? Если же ты опять скажешь мне то же самое, что хотя я и желаю, но не имею силы, то и я опять скажу тебе то же самое — что это только предлог и отговорка, потому что я знаю силу твоей любомудрой души.

А чтобы и иным способом делать для тебя более легкими и сопротивление этому неуместному и пагубному унынию и победу над ним, для этого опять исполняй, что я приказываю. Когда услышишь, что кто–либо рассказывает об этой гибели, то быстро убегай от размышлений об этом, беги к мысли о том страшном дне и размышляй о страшном седалище, о Судье неподкупном, о реках огня, протекающих пред тем седалищем и шумящих сильнейшим пламенем, об изощренных мечах, жестоких наказаниях, о мучении, не имеющем конца, мраке беспросветном, тьме кромешной, черве смертоносном, узах неразрешимых, скрежете зубов и плаче неутешном, о зрелище вселенной, лучше же — зрелище той и другой твари: высшей и низшей. «И силы небесные, — говорится, — поколеблются» (Мф. 24:29), потому что, хотя они и ничего не сознают за собой и не должны давать отчета, но, созерцая судимыми весь род человеческий и бесчисленные народы, предстоят там не без страха. Столь велик тогда будет страх. Итак помышляй об этом и о тех обличениях, спастись от которых не будет никакой возможности. Тот Судья не нуждается ни в обвинителях, ни в свидетелях, ни в доказательствах, ни в уликах, но все, как оно было сделано, объявляет публично и пред глазами согрешивших. Тогда не будет никого, кто явился бы и спас бы от наказания, (не помогут) ни отец, ни сын, ни дочь, ни мать, ни другой какой–либо родственник, ни сосед, ни друг, ни защитник, ни деньги, ни обилие богатства, ни величие власти; все это удалено, как пыль от ног, и один только подсудимый ожидает за свои дела или оправдательного или обвинительного приговора. Тогда никто не судится за то, в чем согрешил другой, и лишь за то, в чем погрешил каждый сам. Итак, соединив все это, приумножив тот страх и противопоставив его сатанинской и душевредной печали, стань таким образом против нее в боевом строю, в котором и показавшись только, ты будешь в состоянии рассеять и уничтожить ее легче, чем паутину. В самом деле, печаль эта, кроме того, что суетна и бесполезна, еще и очень гибельна и вредна: а этот страх и необходим, и выгоден, и полезен, и соединен с большой прибылью. Но я, впрочем, незаметно увлекся полетом слова и предложил неподходящее к тебе увещание. Ведь это для меня и для тех, которые подобно мне погружены во множество грехов, необходима эта речь, потому что она устрашает и возбуждает, а тебя цветущую таким множеством добродетелей и коснувшуюся уже самого свода небес, она вовсе не может поражать страхом. Поэтому, беседуя с тобой, я обращусь к песне другого рода и стану ударять по другой струне, потому что этот страх не может поразить тебя, а если и поражает, то только в такой разве степени — в какой и ангелов. Итак, перейдем к другому, а вместе с нашей речью перейди сюда и сама ты, а именно, помышляй о воздаяниях за свои добродетели, о блестящих наградах, о светлых венцах, о хороводе вместе с девами, о священных обителях, о небесном брачном чертоге, об уделе, общем с ангелами, о полном дерзновении и общении с Женихом, о том удивительном шествии с факелами, о благах, превосходящих и слово, и ум.

4. Не противоречь моим словам, если даже я и причислил тебя, прожившую во вдовстве, к хору тех святых дев. Ты часто слышала меня и наедине, и публично беседовавшего о том, как вообще определяется девство, и что никогда нельзя было бы воспрепятствовать тебе быть сопричисленною к хору тех дев, а лучше сказать — превзойти их в значительной степени тебе, которая проявила великое любомудрие и в остальных добродетелях. Вот почему и Павел, давая определение девства, назвал девою не ту, которая не знает брака и свободна от сожительства с мужем, но ту, которая «заботится о Господнем» (1 Кор. 7:34). И Сам Христос, показывая, насколько важнее девства милостыня, скипетр которой ты сама крепко держишь и за которую давно стяжала себе венец, изгнал из того сонма половину дев, так они вошли без этой добродетели, лучше же сказать, потому что не владели ею в достаточной степени — потому что масло у них было, но не достаточной мере; а тех, которые вошли без девства, но облечении были добродетелью милостыни, принял с великой честью, называя их и благословенными Отца, и призывая к Себе, даруя им участие в царстве Своем и провозглашая (об их добродетели) перед всей вселенной (Мф. 25), и в присутствии ангелов и всей твари не отказался назвать их питавшими Его и оказывавшими гостеприимство. Этот блаженный голос и сама ты услышишь, тогда и в изобилии вкусишь эту награду. Если же только за милостыню такое великое воздаяние, такие венцы, такое отличие, такой почет и слава, то, если бы я перечислил и остальные твои добродетели, какой великой милости ты заслуживала бы — ты, которая должна бы в силу этого уже праздновать, радоваться и ликовать, и увенчивать себя; а между тем убиваешь себя печалью из–за того, что такой–то неистовствует, а такой–то низринулся с крутизны, и делаешь более легким нападение на твою святую душу для диавола, которого ты до сего дня непрестанно уничтожала. В самом деле, что мог бы кто–нибудь сказать о твоем терпении, которое так разнообразно проявляется во множестве видов и образов? Какое слово, опять, будет у нас достаточно, каковы должны быть рассказы, если кто–нибудь стал бы перечислять твои страдания, начиная с детского возраста до настоящего времени, страдания от домашних, от чужих, от друзей, от врагов, от находящихся в родстве, от тех, кто ни в каких родственных отношениях не состояли, от обладающих могуществом, от людей простых, от начальников, от частных людей, от принадлежащих к клиру? Ведь каждое из этих страданий, если бы кто стал излагать его только само по себе, в состоянии превратить рассказ о нем в целую историю. А если бы кто перешел к другим видам этой добродетели и стал повествовать о страданиях, причиненных тебе уже не со стороны других людей, а тобою же, то какой камень, какое железо, какой адамант он найдет не побежденными тобою! В самом деле, получив такое мягкое и нежное тело, выросшее во всяком виде роскоши, ты так преследовала его разнообразными страданиями, что оно находится теперь в положении нисколько не лучшем того, как если бы оно уже умерло: ты зажгла в себе такое множество болезней, что стали напрасны и искусство врачей, и сила лекарств, и всякие попечения, и всецело предалась непрерывным страданиям.

5. Если же кто–нибудь пожелал бы рассказать о твоей воздержности и терпеливости, проявляющихся за обедом и во время ночей, то как много ему пришлось бы говорить! Впрочем, в отношении к тебе эти добродетели нельзя уже назвать ни воздержанием, ни терпеливостью, для них нам следует искать другое, гораздо более сильное название. В самом деле, мы говорим, что тот воздержен и тверд, кто одерживает верх над беспокоящей его страстью. Тебе же не над чем одерживать верх, потому что ты, с самого начала напав на плоть, с большой стремительностью потушила ее страсти, не обуздав коня, но связав и повергнув на землю, и заставив его лежать неподвижно. И если тогда ты вполне овладела воздержанием, то теперь владеешь наконец бесстрастием. Страсть к роскоши не надоедает уже тебе, и ты не трудишься, чтобы преодолеть ее, но, раз и навсегда истребив ее и сделав плоть свою недоступной для нее, ты приучила свой желудок вкушать пищи и питья лишь столько, сколько нужно, чтобы не умереть и не потерпеть за это наказания. Вот почему я и называю это не постом и не воздержанием, но чем–то иным, большим этого. То же самое можно видеть и в твоем священном бодрствовании, потому что когда потушена была вышеупомянутая страсть, вместе с ней была потушена и страсть ко сну, так как сон питается пищей. Ты уничтожила эту страсть и другим образом, сначала насилуя саму природу и проводя целые ночи без сна, а впоследствии, в силу постоянной привычки, возведя это и в степень природного свойства, до того что как для других спать — дело сообразное с природой, так для тебя — бодрствовать. Все это удивительно и изумительно уже и само по себе. Если кто–нибудь обратит внимание на время, на то, что достигла этих добродетелей в незрелом возрасте, затем на отсутствие людей, которые могли бы научить, и на множество соблазнителей, а также и на то, что все это совершалось в душе, недавно вышедшей из нечестивого дома и только что обратившейся к истине, и что все это происходило в женском теле, и притом, вследствие знатности и роскоши предков, теле нежном — то какие моря чудес откроются пред ним, если он станет рассматривать все это в отдельности одно от другого! Об остальном — смиренномудрии, любви и прочих добродетелях твоей святой души не стану поэтому и упоминать. И в самом деле, только что я вспомнил об этих добродетелях и перечислил их, как ум мой опять заструился бесчисленными источниками, и вынуждается сказать, хотя бы отчасти, о видах и этих добродетелей, подобно как и предшествующей, или лучше — только об их основаниях, потому что об этом надо бы говорить без конца. Но чтобы не уклониться от того предмета, который я решился раскрыть, я не дозволяю себе унестись в беспредельное море. Если бы теперь не было у меня назначено с корнем исторгнуть у тебя уныние, то я с удовольствием занялся бы этими речами и поплыл бы по беспредельному морю, а лучше сказать — по морям, пролагая разнообразные пути каждой твоей добродетели, из которых всякий путь рождал бы опять море; и у меня была бы речь или о терпении, или смиренномудрии и милостыне, разнообразно проявляющейся и распространившейся до самых концов вселенной, или о любви, одерживающей верх над бесчисленными страстями, или о безмерном благоразумии, исполненном великой благодати и превосходящем меры природы. А если бы кто желал перечислить порожденные отсюда добродетели, то он стал бы делать то же самое, как если бы кто вздумал считать морские волны.

6. Поэтому, пробежав мимо беспредельных этих морей, я попытаюсь показать льва по когтю, сказав несколько слов о твоем платье, об одеждах, облегающих тебя просто и кое–как. По–видимому, эта добродетель меньше остальных; но если бы кто исследовал ее тщательно, то нашел бы, что она очень велика и требует души мудрой, презирающей все житейское и стремящейся к самому небу. Вот почему не только в Новом Завете, но и даже и в Ветхом, когда Бог вел человеческий род посредством тени и образа, и когда образ жизни устоялся более плотски, когда не было еще никакой речи о небесном, никакого указания на будущее, никакого намека на господствующее теперь любомудрие, когда законы евреев писались в очень грубой и плотской форме, в то еще время Бог строго запрещал проявляющуюся в одеждах страсть к украшениям, говоря через пророка: «И сказал Господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью, и гремят цепочками на ногах, — оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их; в тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах, и будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос — плешь, и вместо широкой епанчи — узкое вретище» (Ис. 3:16, 17, 18, 23): это тебе будет вместо украшения. Видишь, какой чрезвычайный гнев? Видишь, какое сильное наказание и мщение? Видишь, какой жестокий плен? Отсюда догадывайся о величине греха, потому что Человеколюбец никогда не наслал бы столь тяжелого наказания, если бы грех, навлекавший его, не был еще более тяжким. Если же грех велик, то очевидно, что и добродетель, которая ему противостоит, весьма велика. Поэтому–то и Павел, беседуя с женщинами, любящими мирскую жизнь, не только отклоняет их от ношения золотых украшений, но не дозволяет облекаться и в дорогие одежды. Он знал, знал ясно, что это опасная и трудноодолимая болезнь души, болезнь, которая служит величайшим доказательством растленного ума, и для борьбы с которой нужен ум очень мудрый, что и доказывают не только женщины, следующие обыкновенному образу жизни и вступившие в брак с мужьями, из которых ни одна без труда не оказалась послушной этому совету, но и такие женщины, которые, по–видимому, были мудры и принадлежат к сонму дев. Многие из таких женщин, приступив к борьбе с властной силой природы и в чистоте совершая путь девства, подражая в этом ангельскому образу жизни и в смертном теле показывая зачатки воскресения, потому что в том веке, говорит Христос: «ни женятся, ни замуж не выходят» (Лк. 20:35), соревнуя бесплотным силам и в тленом теле споря с нетлением, и — что для многих даже и слышать трудно — самыми делами счастливо выполняя это, отталкивая от себя похоть, как бы бешеную и постоянно нападающую собаку, успокаивая свирепеющее море и спокойно плывя среди диких волн, счастливо несясь с попутным ветром по взволнованному морю, стоя в печь естественной страсти и не будучи сжигаемы, но попирая эти угли, как грязь; многие и из таких дев были постыдно и плачевно пленены этой страстью и, превозмогши большее, были покорены этим пороком.

7. Действительно, девство столь великое дело и требует такого великого труда, что Христос, сойдя с неба для того, чтобы сделать людей ангелами и здесь насадить вышний образ жизни, не решился даже и при такой цели предписать его и возвести в степень закона; несмотря на то, что дал закон умирать (что могло бы быть тяжелее этого?), постоянно распинать себя и благодетельствовать врагам, девства тем не менее не узаконил, а предоставил на добровольный выбор слушателей, сказав: «Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12). Действительно, велико бремя этого дела, трудность этих подвигов и пот от этих состязаний, равно как и место этой добродетели весьма обрывисто. Это доказывают и те, которые процветали многими добродетелями в Ветхом Завете. Так, даже тот великий Моисей, глава пророков, преискренний друг Божий, насладившийся таким дерзновением, что мог исторгнуть от ниспосланного Богом поражения шестьсот тысяч подлежавших наказанию, этот столь великий и славный муж, несмотря на то, что приказал морю и разделил воды, расторгнул скалы, изменил воздух, воду нильскую превратил в кровь, воздвигнул против фараона полчище жаб и саранчи, изменил всю тварь, показал другие бесчисленные чудеса и представил много примеров добродетели — а он блистал и тем и другим — даже и он был не в силах посмотреть на эти состязания, но нуждался в браке, сожительстве с женой и проистекающей отсюда безопасности; даже и он не отважился пуститься в море девства, боясь несущихся оттуда волн. Равным образом и патриарх, приносивший в жертву сына, был в состоянии преодолеть самое властное чувство природы и мог убить сына, и притом сына Исаака в самом цветущем возрасте, в самую лучшую пору юности, единородного, дорогого, данного вопреки всякой надежде, сына, который был единственной его опорой, и притом во время глубокой старости, сына, украшенного многими добродетелями; и его–то он был в состоянии возвести на гору, намеревался на ней совершить свое дело, построил жертвенник, сложил дрова, положил жертву, взял нож и вонзил его в гортань сына (Быт. 22). И в самом деле он вонзил, и этот адамант обагрился кровью, а лучше сказать, адаманта твердейший, так как тот владеет твердостью по природе, а этот подражал естественной твердости через свою мудрость, проистекавшую из твердой его воли, и проявил своими делами бесстрастие ангелов. И все же, оказавшись в состоянии довести до конца столь великое и прекрасное состязание, выступив из границ самой природы, он не отважился приступить к подвигам девства, но убоялся и сам этих опасностей и предпочел покой, какой дает брак.

8. Если угодно, к упомянутым лицам присоединю и Иова — праведного, любящего истину благочестивого, воздерживающегося от всякого дурного дела (Иов 1). Этот Иов сокрушил уста диавола, ударяемый, не ударяя, он опустошил весь его колчан и, постоянно поражаемый от него стрелами, он выдержал всякий вид искушений, и каждый — с совершенным превосходством. В самом деле, что в жизни кажется печальным и в действительности является таковым? Это, по преимуществу, бедность, болезнь, потеря детей, восстание врагов, неблагодарность друзей, голод, постоянные страдания плоти, обиды, клевета и стяжение дурного о себе мнения. Все это излилось на одно тело и было приготовлено против одной души; и что было еще тяжелее — все это налегло на человека неприготовленного к тому. Этими словами я хочу сказать следующее: тот, кто родился от бедняков и воспитался в такого же рода доме, легко может перенести тяжесть бедности, так как он упражнялся в перенесении ее и привык к ней; тот же. кто обладает великим имуществом и изобилует великим богатством, а потом сразу подвергнется изменению своей участи на противоположную ей, не может легко перенести перемены, потому что она, приключившись внезапно, человеку неопытному кажется более тяжелой. Опять же, человек незнатный и родившийся от незнатных же родителей, живущий в постоянном пренебрежении со стороны других, был бы не особенно смущен, если бы его стали злословить и оскорблять; но тот, кто пользовался великой славой, кого все охраняли, кто был на устах у всех и о ком повсюду громко говорили — ниспав в бесславие и ничтожество, испытал бы то же самое, что и человек, который из богатого вдруг сделался бедным. Равным образом опять, человек, лишившийся детей, даже если бы он лишился всех их, но не одно и то же время, имеет утешение за умерших в остающихся; и когда горе, вызванное смертью первых, прекратится, то, если со временем присоединится и смерть еще следующего, это горе бывает для него уже боле тихим, потому что но приходит не тогда, когда рана свежая, но когда она уже успокоилась и исчезла, что, конечно, немало убавляет скорби. Иов увидел, что весь сонм похищен у него в один миг, и притом горчайшим родом смерти. В самом деле, смерть была и насильственная и безвременная, даже время и место немало увеличивали скорбь, потому что смерть произошла во время пира и в доме, открытом для гостей, так что дом этот для них сделался могилой. Что мог бы кто–нибудь сказать о том необыкновенном, неподдающемся объяснению голоде, голоде добровольном и невольном? Не знаю, как мне назвать его, потому что не нахожу и имени, которое можно бы приложить к этому виду неожиданного обрушившегося несчастья. И в самом деле, он воздерживался от находящейся пред ним трапезы и не касался лежавшей пред его глазами пищи, потому что зловоние от бывших на теле ран, встречаясь с желанием пищи, уничтожало это желание и самую трапезу делало отвратительной. Указывая на это, он говорит: «То составляет отвратительную пищу мою» (Иов 6:7). Сила голода заставляла его касаться предлежавших яств, но невероятное зловоние, происходившее от тела, преодолевало силу голода. Вот почему я и сказал, что не знаю, как его назвать. Добровольным? Но он желал вкусить предлежавших яств. Невольным? Но пища была налицо, и никто не препятствовал вкушать ее. Как мог бы я рассказать о муках, потоках червей, о стекавшем гное, об упреках от друзей, презрении от слуг? Слуги мои, говорит, не пощадили меня от оплеваний лица (Иов 30:10). А об оскорблявших, нападавших на него ? «Те, которых, — говорит он, — я не огласился бы поместить с псами стад моих» (Иов 30:1), теперь напали нам меня, и дают наставления мне люди ничтожные». Тяжело и на самом деле. Сказать ли мне о главнейшем из бедствий, о вершине несчастья, наиболее давившей его? Буря смятений, бывших в его рассудке — вот что больше всего невыносимо давило его, и чистая совесть его более всего превращала это во внутреннюю бурю, помрачала рассудок и приводило в замешательство кормчего. В самом деле, люди, сознающие за собой много грехов, если и потерпят какое–либо несчастье, по крайней мере, могут найти причину происходящего, взвешивая свои грехи и таким образом устраняя смущение, рождающееся от неизвестности. Опять же, если что–нибудь подобное испытают люди, не сознающие за собой ничего, не украшенные добродетелями, то, зная учение о воскресении и помышляя о будущих воздаяниях, знают, что приключающаяся им борьба служит основанием и для бесчисленных венцов. Этот же, и будучи праведным, и ничего не зная о воскресении, больше всего обуреваем был сомнением, не зная причины тогою, что испытывал, и мучался незнанием ее более, чем червями и страданиями. И чтобы ты поняла, что это так, обрати внимание на следующее: когда человеколюбивый Бог счел Иова достойным того, чтобы казать ему причину этой борьбы, сказать, что все это допущено затем, чтобы обнаружилась его праведность, то он так ожил духом, как будто бы не испытал ни одной из тех печалей, что он и выразил в произнесенных им тогда словах. И все–таки, несмотря на то, что он страдал, прежде чем понял причину, он мужественно переносил страдания, и после потери всего произнес те удивительные слова: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Иов 1:21).

9. Но под влиянием любви к этому мужу я, кажется, ушел очень далеко от предложенного для рассуждения предмета; поэтому, присоединив еще несколько слов, я снова займусь тем, что мною раньше предложено. Итак, этот столь великий и славный муж, поправший столько законов природы — даже и он не осмелился устремиться на это состязание, а насладился и жизнью с женой и сделался отцом многих детей. Столь велика трудность девства, так высоки и велики соединенные с ним подвиги и тяжелы труды, и требуют для себя большой твердости духа. И все же многие из приступивших к этому подвигу не побороли страсти к щегольству в одеждах, но были пленены и покорены ею более, чем даже мирские женщины. Не говори мне того, что они не носят на себе золота, не одеваются в шелковые и шитые злотом платья и не имеют украшенных драгоценными камнями ожерелий. Что всего тяжелее и что особенно ясно обнаруживает их болезнь и властную силу страсти — это то, что они всеми мерами старались и усиливались посредством простых своих одежд превзойти украшение облеченных в золото и в шелковые платья, и таким образом казаться более их прелестными, занимаясь, как сами они думали, безразличным делом; а как показывает сущность дела, гибельным и вредным, и ведущим в глубокую пропасть. Вот почему тысячами уст должно провозглашать о тебе, по той именно причине, что с чем бороться оказалось трудным для дев, то оказалось так не трудно и легко для живущей во вдовстве, как и показано на опыте. В самом деле, не невыразимой только простоте одеяния, превосходящей простоту одежд и самих нищих, дивлюсь я, но в особенности отсутствию всякой изысканности и искусственности в одежде, обуви, походке, а это все — краски добродетели, извне живописующие таящуюся в душе мудрость. «Одежда, — говорится, — и осклабление зубов и походка человека показывают свойство его» (Сир. 19:27). В самом деле, если бы ты со всей решительностью не низвергла долу и не попрала земных размышлений о блеске этой жизни, то ты и не обнаружила бы в такой степени презрения к ним, не победила бы и не отогнала бы с такой силой этого тягчайшего греха. Никто да не обвиняет меня в излишней резкости слова, если я назвал этот грех тягчайшим. Если этот грех и на мирских еврейских женщин, и в то еще время, навлек столь великое наказание, то какое могут получить извинение те, которые должны иметь жительство на небесах и подражать ангельской жизни, которые проводят жизнь в благодати, если они отваживаются на тоже самое еще в гораздо большей мере? В самом деле, когда увидишь, как дева нежится в одеждах, влечет платье по земле, за что пророк произнес обвинение, ступает гордой поступью, и голосом, и глазами, и одеждой готовит губительную чашу для взирающих на нее бесстыдными глазами, более и более роет ямы для проходящих мимо и отсюда расставляет силки, то как ты назовешь ее после этого девой, а не причислишь ее к женщинам–блудницам? Не столько, действительно, последние обольщают, сколько первые, отовсюду распростирающие крылья удовольствия. Вот почему ублажаем тебя, вот почему удивляемся тебе, так как ты, освободившись от всего этого, и здесь показала образец умерщвления, не наряжаясь, но обнаруживая юношескую отвагу, не украшаясь, но вооружаясь на борьбу.

10. Теперь, когда мы показали льва по когтю, да и то отчасти (потому что я не раскрыл вполне и этой твоей добродетели, боясь, как я раньше сказал, войти в беспредельные моря остальных твоих добродетелей, впрочем, мы теперь и не ставили себе цели сказать похвалу твоей святой душе, а старались приготовить лекарство утешения), снова повторим сказанное прежде. А что мы прежде сказали? Перестав размышлять о том, почему тот согрешил и почему другой впал в ошибку, помышляй постоянно о подвигах твоей выносливости в трудах, твоего терпения, поста, молитв, священных всенощных бодрствований, воздержания, милостыни, страннолюбия, разнообразных трудных и частых испытаний. Помышляй, как с первого возраста до настоящего дня ты непрестанно питала алчущего Христа, поила жаждущего, одевала нагого, гостеприимно принимала Его странником, посещала больного, приходила к связанному. Имей в мыслях море твоей любви, которое ты открыла до такой степени, что оно с большой стремительностью достигает самых границ вселенной, потому сто не только твой дом открыт для всякого пришедшего, но и повсюду на земле и на море многие воспользовались твоей щедростью благодаря твоему гостеприимству. Объединив все это, наслаждайся и увеселяйся надеждой на будущие венцы и награды. Если же желаешь увидеть наказанными этих беззаконников, питающихся кровью и совершивших гораздо более еще тяжкие преступления, то увидишь тогда и это, подобно тому как и Лазарь видел горящего в пламени богача (Лк. 16:2, 3); хотя вследствие различия их жизни им было назначено и различное место, и пропасть разделяла их, и один был на лоне Авраама, другой в огне невыносимом — все же Лазарь и увидел его, и услышал его голос, и отвечал. Это тогда будет и с тобой. Если, в самом деле, презревший и одного человека терпит такие наказания, и если, опять, соблазнившему и одного лучше повесить себе мельничный жернов на шею и броситься в море (Мф. 18:6), то соблазнившие такую великую часть вселенной, истребившие столько церквей, наполнившие все смятением и замешательством, превзошедшие даже разбойников и варваров жестокостью и бесчеловечием, и приведенные в такое крайнее неистовство их вождем диаволом и содействующими ему демонами, что сделали смешным и для иудеев и для эллинов то страшное учение, полное святости и достойное давшего его, потопившие бесчисленные души и причинившие по все вселенной бесчисленные кораблекрушения, зажегшие столь великий костер, рассекшие тело Христа и члены его рассеявшие во многих местах (говорит ведь апостол: «И вы — тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12:27); впрочем, зачем я стараюсь изобразить их безумие, для разъяснения которого слово бессильно), — так какому наказанию, думаешь ты, подвергнутся эти губители и кровопийцы? Если не напитавшие алчущего Христа присуждаются вместе с диаволом к неугасимому огню, то подумай, какое наказание потерпят люди, предавшие голоду сонмы монахов и дев, обнажившие одетых, не только не принявшие гостеприимно странников, но даже и выгнавшие их, не только не посетившие больных, но измучившие их еще более, не только не обращавшие внимания на связанных, но и устраивавшие, чтобы были ввергнуты в темницу и разрешенные от уз. И вот ты увидишь тогда, как они будут гореть в пламени, будут сжигаемы, связаны, как будут скрежетать зубами, вопить, наконец, напрасно плакать и бесполезно и без выгоды для себя раскаиваться, подобно тому, как тот богач. И они, в свою очередь, увидят тебя, увенчанную в том блаженном уделе, ликующую вместе с ангелами, соцарствующую Христу; и сильно будут призывать на помощь, и плакать, раскаиваясь в тех обидах, какие они тебе причинили, принося к тебе мольбу, вспоминая о твоем сострадании и человеколюбии — и ничто уже для них более не будет.

11. Итак, помышляй и постоянно напоминай обо всем этом своей душе, и ты будешь в состоянии рассеять этот пепел. А так как есть еще, как мне думается, и нечто другое, что заставляет тебя сильно страдать, то приготовим и для этого размышления лекарство через то, что сказано и что теперь скажем. В самом деле, я думаю, что ты страдаешь не только по указанным причинам, но и вследствие того, что разлучена с нашим ничтожеством, думаю, что об этом ты постоянно плачешь и всем говоришь: не слышим того языка, не наслаждаемся учением, к которому привыкли, и томимся голодом, и чем Бог угрожал некогда евреям; теперь терпим мы не алкание хлеба и не жажду воды, но голод божественного учения (Ам. 8:11). Что же мы на это скажем? А то, что тебе вполне возможно и при нашем отсутствии беседовать с нами письмами. И мы будем прилагать старание, всякий раз, как встретимся с доставителями писем, постоянно посылать тебе частые и длинные письма. Если же ты желаешь слышать наше учение в живой речи, то может быть и это случится, и ты опять увидишь нас, а вернее, не может быть, а нисколько не сомневайся в этом. Напомним тебе, что мы сказали это не необдуманно и не с целью обмануть тебя и ввести в заблуждение, но ты услышишь и от живого голоса то, что теперь узнаешь через письма. Если же ожидание печалит тебя, то пойми, что и оно для тебя не бесполезно, а принесет тебе великую награду, если ты будешь мужественна, не станешь произносить ни одного горького слова, а будешь и за то прославлять Бога, что ты действительно постоянно и делаешь. Перенести разлуку с любимой душой, это подвиг не малый, для него нужна и очень мужественная душа и любомудрый ум. Кто это говорит? Если кто умеет любить искренне, если кто знает силу любви, тот знает, что я говорю. Но чтобы нам не блуждать в поисках искренне любящих (а, действительно, это редкое явление), поспешим к блаженному Павлу, и тот скажет нам, как велик этот подвиг и сколь великой души требует он для себя. В самом деле, этот Павел, совлекший с себя плоть и сложивший тело, обходивший вселенную почти обнаженной душой, изгнавший их духа всякую страсть, подражавший бесстрастию бестелесных сил, обитавший на земле, как бы на небе, стоявший вверху с херувимами, участвовавший с ними в той таинственной песни, хотя и переносил без труда все остальное, как бы страдая в чужом теле (и тюрьмы, и узы и изгнания, и бичевания, и угрозы, и смерть, и побиение камнями, и погружение в море, и все виды наказания) — но, разлученный с одной любимой им душой, он так был расстроен и смущен, что тотчас и ушел из города, в котором ожидал увидеть любимого человека и не нашел его. И об этом вместе с ним знает Троада, оставленная им по этой причине, так она тогда не могла показать ему того, кого он любил. «Придя, — говорит он, в Троаду для благовествования о Христе, хотя мне и отверста была дверь Господом, я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел в Македонию» (2 Кор. 2:12, 13). Что это, о Павел? Заключенный в колодки, живя в тюрьме, имея отпечатавшиеся следы бичеваний, с текущей по спине кровью, ты вводил в таинства, крестил, приносил жертву и не пренебрег даже одним человеком, который должен был получить спасение. А придя в Троаду и видя, что нива расчищена и готова принять семена, что рыбная теня наполнена и доставляет тебе большую легкость, ты выбросил из рук такую прибыль и, несмотря на то, что по этой причине ты и пришел («придя, — говорит, в Троаду для благовествования», т. е. ради евангелия), и никто не оказывал тебе противодействия («отверста, — говорит, — была дверь»), ты, однако, тотчас ушел? Да, говорит, потому что я был одержим силой уныния, потому что мой дух очень смущало отсутствие Тита, и печаль так овладела и осилила меня, что принудила сделать это. А что действительно он испытал это вследствие уныния, о том нам нет нужды заключать по каким–нибудь догадкам; мы можем заключать и узнать это от самого же Павла, так как он, указав причину своего удаления, сказал: «Не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел ”.

12. Видишь, какой величайший подвиг — быть в состоянии спокойно перенести разлуку с любимым человеком, и как горестно и печально это дело, как оно требует для себя души возвышенной и мужественной? Этот подвиг совершаешь и ты сама. Но чем более велик подвиг, тем больше и венец, и блистательнее награды. Да будет тебе это утешением в ожидании, равно как и то, что мы опять во всяком случае увидим тебя, изобилующую наградой за этот подвиг, увенчиваемую и осыпаемую славнейшими похвалами. В самом деле, для любящих недостаточно одного лишь соединения друг с другом душой, они не довольствуются этим для утешения себя, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга; и если это не приходит, то исчезает немалая доля радости. Что действительно так; и это мы узнаем, если опять придем к питомцу любви. Посылая письмо македонянам, он так говорил: «Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицом, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лицо ваше. И потому мы, я, Павел, и раз и два хотели прийти к вам, но воспрепятствовал нам сатана. И потому, не терпя более, мы восхотели остаться в Афинах одни, и послали Тимофея» (1 Фес. 2:17, 18; 3:1, 2). О какая сила заключается в каждом выражении! Хранящееся в его душе пламя любви он показывает с большой ясностью. В самом деле, не сказал: будучи отделены от вас, или расставшись, или будучи в отсутствии, но «быв разлучены с вами». Он отыскал выражение, достаточно сильное, чтобы показать страдание его души. Хотя для всех он сам был в качестве отца, но говорит словами осиротевших детей, в незрелом возрасте лишившихся своего родителя, желая показать крайнюю степень своей печали. Действительно, нет ничего горестнее преждевременной разлуки, когда возраст не может помочь сиротам ни в каком деле, и нет людей, которые бы искренне позаботились о них, (а наоборот) является внезапно множество готовых напасть и имеющих против них злые замыслы, когда сироты, как агнцы бывают поставлены в середину волков, которые отовсюду терзают их и наносят удары. Никто не может изобразить словом величину этого несчастья. Вот почему и Павел, отыскивая повсюду слово, которое могло бы выразить как одиночество, так и тяжелое несчастье, употребил это выражение, чтобы показать то, что он терпел в разлуке с любимыми. Дальше он опять усиливает его непосредственно следующими за ним словами. «Быв разлучены с вами, — говорит он, не на (долгое) время, но — на короткое время», и будучи разлучены не мыслью, но одним только «лицом», мы даже и при таких обстоятельствах не переносим происходящей от этой разлуки скорби. Хотя мы и имеем достаточное утешение в том, что соединены душой, что вы находитесь в нашем сердце, что мы видели вас вчера и третьего дня, однако все это не избавляет нас от уныния. Чего же ты хочешь и желаешь, скажи мне, и желаешь так сильно? Видеть само лицо их. «Тем с большим желанием, — говорит, — старались увидеть лицо ваше». Что говоришь ты, высокий и великий муж? Ты, который имеешь мир распятым в себе и сам распят миру, ты, который освободился от всего плотского, стал почти бестелесным — до такой степени сделался плененным любовью, что спустился в бренную, сотворенную и чувственную плоть? Да, говорит, и я не стыжусь своих слов, но еще и горжусь, и ищу этого потому, что имею изобилующую во мне любовь, мать благ. И не просто телесного присутствия ищет он, но более всего желает увидеть их лицо. «Тем с большим желанием, — говорит, — старались увидеть лицо ваше».Итак, скажи мне, ты стремишься увидеть их очи и желаешь созерцания их лица? Даже и очень, говорит он, так как здесь место собрания органов чувств. Обнаженная от тела душа, сама по себе сблизившись с другой душой, не будет в состоянии ни сказать чего–либо, ни услышать, а если я буду пользоваться телесным присутствием, то и скажу что–нибудь и услышу от любимых. Поэтому я желаю увидеть ваше лицо: там есть и язык, который издает звук и сообщает нам о происходящем внутри нас, и слух, который воспринимает слова, и глаза, живописующие душевные движения, так что при посредстве их можно лучше насладиться беседой с любимой душой.

13. И чтобы ты поняла, как он пламенеет желанием этого созерцания, обрати внимание на следующее. Сказав «тем с большим желанием», он не удовольствовался этим выражением, но прибавил: «многим желанием» (1 Фес. 2:17).Потом не перенося того, чтобы его смешивали с прочими, но показывая, что он любит сильнее прочих, словами «тем с большим желанием» и «хотели прийти к вам» (1 Фес. 2:18) он отделил себя от остальных и, поставив только себя одного, прибавил: «И потому мы, я, Павел, и раз и два», чем и показывает, что он старался больше остальных. Затем, так как ему не удалось (прийти к солунянам), он не довольствуется письмами, но посылает своего спутника Тимофея, который должен был быть для него вместо писем, почему и прибавляет: «И потому, не терпя более». Какое опять благородство в выражении! Какая сила изречения, показывающая неудержимую и нестерпимую его любовь! И подобно тому, как кто–нибудь, будучи сжигаем огнем и стараясь найти какое–нибудь облегчение от пламени, употребляет все средства, так и он, пламенея, задыхаясь и сгорая любовью, придумывал, насколько ему позволяли обстоятельства, возможное утешение. «И потому, — говорит, — не терпя более, мы послали Тимофея, служителя Божия и сотрудника нашего в благовествовании Христовом» (1 Фес. 3:1, 2), отделив самый необходимый член нашего собрания и променяв печаль на печаль. А что он нелегко переносил и отсутствие Тимофея, а избрал себе эту великую печаль из–за них, это он показал словами «мы восхотели остаться одни». О душа, совершенно претворившаяся в саму любовь! Как только был разлучен с одним братом, уже говорит, что сделался одиноким, и это тогда, когда имел с собой многих других.

Вот об этом постоянно заботься и сама, и чем это дело для тебя мучительнее, тем более считай его полезным — если переносишь с благодарностью. Ведь не только наносимые телу удары, но и страдание души приносит неизреченные венцы, и душевное страдание даже больше, чем телесное, если поражаемые переносят с благодарностью. Подобно тому, как если бы ты мужественно переносила терзания и бичевания тела. прославляя за это Бога, то получила бы большое вознаграждение; так точно и за эти страдания души ожидай теперь великих воздаяний. Ожидай же и того, что во всяком случае ты опять увидишь нас, освободишься от этой скорби и получишь происходящую из печали большую прибыль — и тогда, и теперь. Этого достаточно тебе для утешения, лучше же не тебе только, но и кому угодно, хотя бы то был безумный и имел каменную душу. А где столь великое благоразумие, где такое богатство богобоязненности, и высота мудрости, и душа, презревшая блеск житейских благ, тем легче и уход за болезнью. Покажи же и в этом твою любовь к нам, покажи, что мы и через письма имеем у тебя большую силу, и именно такую же, какую имели при личном присутствии. А ясно ты покажешь это, если мы узнаем, что наши письма принесли тебе некоторую пользу, лучше же — не только некоторую пользу, но и такую именно, какой мы желаем. А желаем мы, чтобы ты теперь пребывала в той же самой радости, в какой мы видели тебя, живя там. И если мы узнаем это, то и сами будем наслаждаться немалым утешением в том одиночестве, в каком мы находимся. Поэтому, если желаешь и нам сообщить хорошее расположение духа (а я знаю, что желаешь и даже весьма озабочена этим), то покажи, что удалила весь сор уныния и что живешь спокойно; и дай нам эту награду за наше к тебе благожелание и любовь, а ты знаешь, ясно знаешь, что опять ободришь наш дух, если счастливо совершишь это и согласно с истиной известишь нас об этом письмом.

1. Хотя и того письма, которое недавно пришло к твоей благопристойности, достаточно было, чтобы успокоить горючесть твоей скорби, но так как властная сила уныния весьма изнурила тебя, то я счел необходимым к первому письму присоединить и второе, чтоб ты могла воспользоваться изобильным утешением и чтоб твое здоровье на будущее время не подвергалось опасности. Итак сюда! Я хочу развеять пепел твоего уныния, прибегнув к другим средствам. Хотя я и думаю, что уныние из гнойной раны и опухоли превратилось в пепел, однако даже и при таких обстоятельствах не следует пренебрегать заботою о твоем здоровье, потому что и пепел, если тщательно не сдувать его, наносит вред самому лучшему из членов, мутя прозрачность глаза и расстраивая все зрение беспечного человека. Итак, чтобы не случилось того же и здесь, уничтожим старательно и остаток зла. Но и ты восстань и протяни нам руку, потому что как обычно случается с телами больных, что уничтожается (всякая) польза для здоровья, если врачи будут исполнять свой долг, я те не станут выполнять требуемого от них, так обыкновенно бывает и с душою. Чтобы этого не случилось, старайся же и ты с подобающей тебе рассудительностью содействовать нам со своей стороны, чтобы таким образом польза происходила с обеих сторон. Но, может быть, ты скажешь: «Я желаю, но не могу, потому что не в состоянии удалить от себя густое и мрачное облако уныния, даже и при упорной настойчивости». Это только отговорка и предлог. Я знаю благородство твоего ума, знаю крепость твоей богобоязненной души, знаю обилие рассудительности, силу любомудрия, знаю, что тебе достаточно только приказать свирепствующему морю уныния, чтобы все сделалось спокойным. А что это стало для тебя более легким, окажем и мы, со своей стороны, содействие. Как же именно будешь ты в состоянии легко сделать это? С одной стороны, обдумывая все, заключающееся в первом письме (потому сто многое в нем сказано нами в виду этого предмета), с другой — делая вместе с тем и то, что я теперь приказываю.

Что же именно? Когда услышишь, что одна из церквей пала, а другая колеблется, третья заливается свирепыми волнами, иная претерпела другие непоправимые бедствия. одна взяла волка вместо пастыря, другая морского разбойника вместо кормчего, третья — палача вместо врача, то хотя скорби, — потому что не должно переносить этого без боли, — но скорби так, чтобы печаль не переходила должных границ. В самом деле, если и в тех делах, в которых мы сами погрешаем и в которых имеем дать отчет, излишняя скорбь не необходима и не безопасна, а напротив даже очень пагубна и вредна, то еще более излишнее и напрасное и, сверх того, сатанинское и пагубное для души дело малодушествовать и сокрушаться о погрешностях других.

2. И чтобы знать тебе, что излишняя скорбь действительно дело сатаны, я расскажу тебе древнюю историю. Один коринфский муж (1 Кор. 5), причастившийся святых вод и очищенный через таинство крещения, получивший участие в страшной трапезе и сделавшийся участником всех вообще наших таинств (а многие говорят, что он занимал даже место учителя), после этого священного введения в общение таинств, после того как был допущен ко всем неизреченным благам и занимал в церкви первые ступени, согрешил тягчайшим грехом. Посмотрев нечестивыми глазами на жену своего отца, он не остановился на этой бесчестной похоти, но привел свое необузданное желание даже и в действие: и то, на что он отважился, было не только блуд, но и прелюбодеяние, а лучше сказать, дело гораздо более тяжкое, чем прелюбодеяние. Поэтому и блаженный Павел, услышав (о преступлении) и не в силах будучи дать свойственное греху и надлежащее имя, иначе показал тяжесть этого беззакония, говоря так: «Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников» (1 Кор. 5:1). Не сказал «и не терпимо», но «и не слышно даже», желая показать крайнюю степень этого беззакония. Он предает его диаволу, отлучает от всей церкви и не дозволяет, чтобы он с кем–либо участвовал в общей трапезе. «С таким», говорит он, «даже и не есть вместе» (1 Кор. 5:11). Наконец проникается духом (ревности), требуя для грешника высшей меры наказания, воспользовавшись для этого вместо палача сатаною, чтобы через этого последнего измождить плоть преступника. И однако тот самый Павел, который отсек грешника от церкви, не позволил ему даже участвовать с кем–нибудь в общей трапезе, повелел всем плакать за него [«И вы возгордились, — говорит, — вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вашей сделавший такое дело» (1 Кор. 5:2)], отовсюду изгонял его как какую–нибудь заразу, закрыл для него доступ во всякий дом, предал сатане, требовал для него столь великого наказания, — этот самый Павел, когда увидел, что он поражен скорбью и раскаялся в своем грехе, и что самыми делами свидетельствует об отречении (от греха), и сам так опять изменился, что тем, кому предписал вышесказанное, дал затем противоположное приказание. В самом деле, сказав: «отсеките, отвергните, плачьте и да возьмет его диавол», что говорит он теперь? «Прошу вас оказать ему любовь, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью, чтобы не сделал нам ущерба сатана, ибо нам не безызвестны его умыслы» (2 Кор. 2:7, 8, 11). Видишь, как неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства; видишь, как и спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности? И действительно оно становится вредоносным и предает ему (сатане) человека; когда он впадет в неумеренность. Вот почему Павел и говорил: «чтобы не сделал нам ущерба сатана». Смысл его слов таков: овца покрылась множеством шелудей, была отчужден от стада, отлучена от церкви, но поправилась от болезни и сделалась овцой, какою была прежде (такова сила покаяния), наконец, возвратилась в наше стадо; привлечем же ее к себе всецело, примем с распростертыми руками, обхватим, обнимем, введем в единение с нами самими, потому что если бы мы не захотели сделать этого, то значило бы, что диавол обманывает нас, захватывая не своего, но того, который сделался нашим, захватывая по причине нашей беспечности, утапливая его благодаря неумеренному унынию и, наконец, делая его своей собственностью. Поэтому–то апостол и присоединил: «ибо нам не безызвестны его умыслы», так как диавол имеет обыкновение вовлекать неосторожных в обман даже и при посредстве того, что часто приносит пользу, если это полезное получает не должное применение.

3. Если же Павел не дозволяет предаваться излишней печали даже и ввиду допущенного греха, и притом греха столь тяжкого, но спешит, торопится, делает все и заботится, чтобы уничтожить бремя уныния, называя неумеренность сатанинскою, говоря, что она выгодна для диавола и есть дело его злости и бесчестных его намерений, то как же не признак крайнего безумия и сумасшествия убиваться и скорбеть из–за того, в чем согрешили другие, и за что другие же должны дать отчет, — убиваться и скорбеть до такой степени, чтобы привлекать в свою душу неизреченный мрак, беспокойство, смущение, тревогу и невыразимую бурю? Если же ты опять скажешь мне то же самое, что хотя я и желаю, но не имею силы, то и я опять скажу тебе то же самое — что это только предлог и отговорка, потому что я знаю силу твоей любомудрой души.

А чтобы и иным способом делать для тебя более легкими и сопротивление этому неуместному и пагубному унынию и победу над ним, для этого опять исполняй, что я приказываю. Когда услышишь, что кто–либо рассказывает об этой гибели, то быстро убегай от размышлений об этом, беги к мысли о том страшном дне и размышляй о страшном седалище, о Судье неподкупном, о реках огня, протекающих пред тем седалищем и шумящих сильнейшим пламенем, об изощренных мечах, жестоких наказаниях, о мучении, не имеющем конца, мраке беспросветном, тьме кромешной, черве смертоносном, узах неразрешимых, скрежете зубов и плаче неутешном, о зрелище вселенной, лучше же — зрелище той и другой твари: высшей и низшей. «И силы небесные, — говорится, — поколеблются» (Мф. 24:29), потому что, хотя они и ничего не сознают за собой и не должны давать отчета, но, созерцая судимыми весь род человеческий и бесчисленные народы, предстоят там не без страха. Столь велик тогда будет страх. Итак помышляй об этом и о тех обличениях, спастись от которых не будет никакой возможности. Тот Судья не нуждается ни в обвинителях, ни в свидетелях, ни в доказательствах, ни в уликах, но все, как оно было сделано, объявляет публично и пред глазами согрешивших. Тогда не будет никого, кто явился бы и спас бы от наказания, (не помогут) ни отец, ни сын, ни дочь, ни мать, ни другой какой–либо родственник, ни сосед, ни друг, ни защитник, ни деньги, ни обилие богатства, ни величие власти; все это удалено, как пыль от ног, и один только подсудимый ожидает за свои дела или оправдательного или обвинительного приговора. Тогда никто не судится за то, в чем согрешил другой, и лишь за то, в чем погрешил каждый сам. Итак, соединив все это, приумножив тот страх и противопоставив его сатанинской и душевредной печали, стань таким образом против нее в боевом строю, в котором и показавшись только, ты будешь в состоянии рассеять и уничтожить ее легче, чем паутину. В самом деле, печаль эта, кроме того, что суетна и бесполезна, еще и очень гибельна и вредна: а этот страх и необходим, и выгоден, и полезен, и соединен с большой прибылью. Но я, впрочем, незаметно увлекся полетом слова и предложил неподходящее к тебе увещание. Ведь это для меня и для тех, которые подобно мне погружены во множество грехов, необходима эта речь, потому что она устрашает и возбуждает, а тебя цветущую таким множеством добродетелей и коснувшуюся уже самого свода небес, она вовсе не может поражать страхом. Поэтому, беседуя с тобой, я обращусь к песне другого рода и стану ударять по другой струне, потому что этот страх не может поразить тебя, а если и поражает, то только в такой разве степени — в какой и ангелов. Итак, перейдем к другому, а вместе с нашей речью перейди сюда и сама ты, а именно, помышляй о воздаяниях за свои добродетели, о блестящих наградах, о светлых венцах, о хороводе вместе с девами, о священных обителях, о небесном брачном чертоге, об уделе, общем с ангелами, о полном дерзновении и общении с Женихом, о том удивительном шествии с факелами, о благах, превосходящих и слово, и ум.

4. Не противоречь моим словам, если даже я и причислил тебя, прожившую во вдовстве, к хору тех святых дев. Ты часто слышала меня и наедине, и публично беседовавшего о том, как вообще определяется девство, и что никогда нельзя было бы воспрепятствовать тебе быть сопричисленною к хору тех дев, а лучше сказать — превзойти их в значительной степени тебе, которая проявила великое любомудрие и в остальных добродетелях. Вот почему и Павел, давая определение девства, назвал девою не ту, которая не знает брака и свободна от сожительства с мужем, но ту, которая «заботится о Господнем» (1 Кор. 7:34). И Сам Христос, показывая, насколько важнее девства милостыня, скипетр которой ты сама крепко держишь и за которую давно стяжала себе венец, изгнал из того сонма половину дев, так они вошли без этой добродетели, лучше же сказать, потому что не владели ею в достаточной степени — потому что масло у них было, но не достаточной мере; а тех, которые вошли без девства, но облечении были добродетелью милостыни, принял с великой честью, называя их и благословенными Отца, и призывая к Себе, даруя им участие в царстве Своем и провозглашая (об их добродетели) перед всей вселенной (Мф. 25), и в присутствии ангелов и всей твари не отказался назвать их питавшими Его и оказывавшими гостеприимство. Этот блаженный голос и сама ты услышишь, тогда и в изобилии вкусишь эту награду. Если же только за милостыню такое великое воздаяние, такие венцы, такое отличие, такой почет и слава, то, если бы я перечислил и остальные твои добродетели, какой великой милости ты заслуживала бы — ты, которая должна бы в силу этого уже праздновать, радоваться и ликовать, и увенчивать себя; а между тем убиваешь себя печалью из–за того, что такой–то неистовствует, а такой–то низринулся с крутизны, и делаешь более легким нападение на твою святую душу для диавола, которого ты до сего дня непрестанно уничтожала. В самом деле, что мог бы кто–нибудь сказать о твоем терпении, которое так разнообразно проявляется во множестве видов и образов? Какое слово, опять, будет у нас достаточно, каковы должны быть рассказы, если кто–нибудь стал бы перечислять твои страдания, начиная с детского возраста до настоящего времени, страдания от домашних, от чужих, от друзей, от врагов, от находящихся в родстве, от тех, кто ни в каких родственных отношениях не состояли, от обладающих могуществом, от людей простых, от начальников, от частных людей, от принадлежащих к клиру? Ведь каждое из этих страданий, если бы кто стал излагать его только само по себе, в состоянии превратить рассказ о нем в целую историю. А если бы кто перешел к другим видам этой добродетели и стал повествовать о страданиях, причиненных тебе уже не со стороны других людей, а тобою же, то какой камень, какое железо, какой адамант он найдет не побежденными тобою! В самом деле, получив такое мягкое и нежное тело, выросшее во всяком виде роскоши, ты так преследовала его разнообразными страданиями, что оно находится теперь в положении нисколько не лучшем того, как если бы оно уже умерло: ты зажгла в себе такое множество болезней, что стали напрасны и искусство врачей, и сила лекарств, и всякие попечения, и всецело предалась непрерывным страданиям.

5. Если же кто–нибудь пожелал бы рассказать о твоей воздержности и терпеливости, проявляющихся за обедом и во время ночей, то как много ему пришлось бы говорить! Впрочем, в отношении к тебе эти добродетели нельзя уже назвать ни воздержанием, ни терпеливостью, для них нам следует искать другое, гораздо более сильное название. В самом деле, мы говорим, что тот воздержен и тверд, кто одерживает верх над беспокоящей его страстью. Тебе же не над чем одерживать верх, потому что ты, с самого начала напав на плоть, с большой стремительностью потушила ее страсти, не обуздав коня, но связав и повергнув на землю, и заставив его лежать неподвижно. И если тогда ты вполне овладела воздержанием, то теперь владеешь наконец бесстрастием. Страсть к роскоши не надоедает уже тебе, и ты не трудишься, чтобы преодолеть ее, но, раз и навсегда истребив ее и сделав плоть свою недоступной для нее, ты приучила свой желудок вкушать пищи и питья лишь столько, сколько нужно, чтобы не умереть и не потерпеть за это наказания. Вот почему я и называю это не постом и не воздержанием, но чем–то иным, большим этого. То же самое можно видеть и в твоем священном бодрствовании, потому что когда потушена была вышеупомянутая страсть, вместе с ней была потушена и страсть ко сну, так как сон питается пищей. Ты уничтожила эту страсть и другим образом, сначала насилуя саму природу и проводя целые ночи без сна, а впоследствии, в силу постоянной привычки, возведя это и в степень природного свойства, до того что как для других спать — дело сообразное с природой, так для тебя — бодрствовать. Все это удивительно и изумительно уже и само по себе. Если кто–нибудь обратит внимание на время, на то, что достигла этих добродетелей в незрелом возрасте, затем на отсутствие людей, которые могли бы научить, и на множество соблазнителей, а также и на то, что все это совершалось в душе, недавно вышедшей из нечестивого дома и только что обратившейся к истине, и что все это происходило в женском теле, и притом, вследствие знатности и роскоши предков, теле нежном — то какие моря чудес откроются пред ним, если он станет рассматривать все это в отдельности одно от другого! Об остальном — смиренномудрии, любви и прочих добродетелях твоей святой души не стану поэтому и упоминать. И в самом деле, только что я вспомнил об этих добродетелях и перечислил их, как ум мой опять заструился бесчисленными источниками, и вынуждается сказать, хотя бы отчасти, о видах и этих добродетелей, подобно как и предшествующей, или лучше — только об их основаниях, потому что об этом надо бы говорить без конца. Но чтобы не уклониться от того предмета, который я решился раскрыть, я не дозволяю себе унестись в беспредельное море. Если бы теперь не было у меня назначено с корнем исторгнуть у тебя уныние, то я с удовольствием занялся бы этими речами и поплыл бы по беспредельному морю, а лучше сказать — по морям, пролагая разнообразные пути каждой твоей добродетели, из которых всякий путь рождал бы опять море; и у меня была бы речь или о терпении, или смиренномудрии и милостыне, разнообразно проявляющейся и распространившейся до самых концов вселенной, или о любви, одерживающей верх над бесчисленными страстями, или о безмерном благоразумии, исполненном великой благодати и превосходящем меры природы. А если бы кто желал перечислить порожденные отсюда добродетели, то он стал бы делать то же самое, как если бы кто вздумал считать морские волны.

6. Поэтому, пробежав мимо беспредельных этих морей, я попытаюсь показать льва по когтю, сказав несколько слов о твоем платье, об одеждах, облегающих тебя просто и кое–как. По–видимому, эта добродетель меньше остальных; но если бы кто исследовал ее тщательно, то нашел бы, что она очень велика и требует души мудрой, презирающей все житейское и стремящейся к самому небу. Вот почему не только в Новом Завете, но и даже и в Ветхом, когда Бог вел человеческий род посредством тени и образа, и когда образ жизни устоялся более плотски, когда не было еще никакой речи о небесном, никакого указания на будущее, никакого намека на господствующее теперь любомудрие, когда законы евреев писались в очень грубой и плотской форме, в то еще время Бог строго запрещал проявляющуюся в одеждах страсть к украшениям, говоря через пророка: «И сказал Господь: за то, что дочери Сиона надменны и ходят, подняв шею и обольщая взорами, и выступают величавою поступью, и гремят цепочками на ногах, — оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их; в тот день отнимет Господь красивые цепочки на ногах, и будет вместо благовония зловоние, и вместо пояса будет веревка, и вместо завитых волос — плешь, и вместо широкой епанчи — узкое вретище» (Ис. 3:16, 17, 18, 23): это тебе будет вместо украшения. Видишь, какой чрезвычайный гнев? Видишь, какое сильное наказание и мщение? Видишь, какой жестокий плен? Отсюда догадывайся о величине греха, потому что Человеколюбец никогда не наслал бы столь тяжелого наказания, если бы грех, навлекавший его, не был еще более тяжким. Если же грех велик, то очевидно, что и добродетель, которая ему противостоит, весьма велика. Поэтому–то и Павел, беседуя с женщинами, любящими мирскую жизнь, не только отклоняет их от ношения золотых украшений, но не дозволяет облекаться и в дорогие одежды. Он знал, знал ясно, что это опасная и трудноодолимая болезнь души, болезнь, которая служит величайшим доказательством растленного ума, и для борьбы с которой нужен ум очень мудрый, что и доказывают не только женщины, следующие обыкновенному образу жизни и вступившие в брак с мужьями, из которых ни одна без труда не оказалась послушной этому совету, но и такие женщины, которые, по–видимому, были мудры и принадлежат к сонму дев. Многие из таких женщин, приступив к борьбе с властной силой природы и в чистоте совершая путь девства, подражая в этом ангельскому образу жизни и в смертном теле показывая зачатки воскресения, потому что в том веке, говорит Христос: «ни женятся, ни замуж не выходят» (Лк. 20:35), соревнуя бесплотным силам и в тленом теле споря с нетлением, и — что для многих даже и слышать трудно — самыми делами счастливо выполняя это, отталкивая от себя похоть, как бы бешеную и постоянно нападающую собаку, успокаивая свирепеющее море и спокойно плывя среди диких волн, счастливо несясь с попутным ветром по взволнованному морю, стоя в печь естественной страсти и не будучи сжигаемы, но попирая эти угли, как грязь; многие и из таких дев были постыдно и плачевно пленены этой страстью и, превозмогши большее, были покорены этим пороком.

7. Действительно, девство столь великое дело и требует такого великого труда, что Христос, сойдя с неба для того, чтобы сделать людей ангелами и здесь насадить вышний образ жизни, не решился даже и при такой цели предписать его и возвести в степень закона; несмотря на то, что дал закон умирать (что могло бы быть тяжелее этого?), постоянно распинать себя и благодетельствовать врагам, девства тем не менее не узаконил, а предоставил на добровольный выбор слушателей, сказав: «Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12). Действительно, велико бремя этого дела, трудность этих подвигов и пот от этих состязаний, равно как и место этой добродетели весьма обрывисто. Это доказывают и те, которые процветали многими добродетелями в Ветхом Завете. Так, даже тот великий Моисей, глава пророков, преискренний друг Божий, насладившийся таким дерзновением, что мог исторгнуть от ниспосланного Богом поражения шестьсот тысяч подлежавших наказанию, этот столь великий и славный муж, несмотря на то, что приказал морю и разделил воды, расторгнул скалы, изменил воздух, воду нильскую превратил в кровь, воздвигнул против фараона полчище жаб и саранчи, изменил всю тварь, показал другие бесчисленные чудеса и представил много примеров добродетели — а он блистал и тем и другим — даже и он был не в силах посмотреть на эти состязания, но нуждался в браке, сожительстве с женой и проистекающей отсюда безопасности; даже и он не отважился пуститься в море девства, боясь несущихся оттуда волн. Равным образом и патриарх, приносивший в жертву сына, был в состоянии преодолеть самое властное чувство природы и мог убить сына, и притом сына Исаака в самом цветущем возрасте, в самую лучшую пору юности, единородного, дорогого, данного вопреки всякой надежде, сына, который был единственной его опорой, и притом во время глубокой старости, сына, украшенного многими добродетелями; и его–то он был в состоянии возвести на гору, намеревался на ней совершить свое дело, построил жертвенник, сложил дрова, положил жертву, взял нож и вонзил его в гортань сына (Быт. 22). И в самом деле он вонзил, и этот адамант обагрился кровью, а лучше сказать, адаманта твердейший, так как тот владеет твердостью по природе, а этот подражал естественной твердости через свою мудрость, проистекавшую из твердой его воли, и проявил своими делами бесстрастие ангелов. И все же, оказавшись в состоянии довести до конца столь великое и прекрасное состязание, выступив из границ самой природы, он не отважился приступить к подвигам девства, но убоялся и сам этих опасностей и предпочел покой, какой дает брак.

8. Если угодно, к упомянутым лицам присоединю и Иова — праведного, любящего истину благочестивого, воздерживающегося от всякого дурного дела (Иов 1). Этот Иов сокрушил уста диавола, ударяемый, не ударяя, он опустошил весь его колчан и, постоянно поражаемый от него стрелами, он выдержал всякий вид искушений, и каждый — с совершенным превосходством. В самом деле, что в жизни кажется печальным и в действительности является таковым? Это, по преимуществу, бедность, болезнь, потеря детей, восстание врагов, неблагодарность друзей, голод, постоянные страдания плоти, обиды, клевета и стяжение дурного о себе мнения. Все это излилось на одно тело и было приготовлено против одной души; и что было еще тяжелее — все это налегло на человека неприготовленного к тому. Этими словами я хочу сказать следующее: тот, кто родился от бедняков и воспитался в такого же рода доме, легко может перенести тяжесть бедности, так как он упражнялся в перенесении ее и привык к ней; тот же. кто обладает великим имуществом и изобилует великим богатством, а потом сразу подвергнется изменению своей участи на противоположную ей, не может легко перенести перемены, потому что она, приключившись внезапно, человеку неопытному кажется более тяжелой. Опять же, человек незнатный и родившийся от незнатных же родителей, живущий в постоянном пренебрежении со стороны других, был бы не особенно смущен, если бы его стали злословить и оскорблять; но тот, кто пользовался великой славой, кого все охраняли, кто был на устах у всех и о ком повсюду громко говорили — ниспав в бесславие и ничтожество, испытал бы то же самое, что и человек, который из богатого вдруг сделался бедным. Равным образом опять, человек, лишившийся детей, даже если бы он лишился всех их, но не одно и то же время, имеет утешение за умерших в остающихся; и когда горе, вызванное смертью первых, прекратится, то, если со временем присоединится и смерть еще следующего, это горе бывает для него уже боле тихим, потому что но приходит не тогда, когда рана свежая, но когда она уже успокоилась и исчезла, что, конечно, немало убавляет скорби. Иов увидел, что весь сонм похищен у него в один миг, и притом горчайшим родом смерти. В самом деле, смерть была и насильственная и безвременная, даже время и место немало увеличивали скорбь, потому что смерть произошла во время пира и в доме, открытом для гостей, так что дом этот для них сделался могилой. Что мог бы кто–нибудь сказать о том необыкновенном, неподдающемся объяснению голоде, голоде добровольном и невольном? Не знаю, как мне назвать его, потому что не нахожу и имени, которое можно бы приложить к этому виду неожиданного обрушившегося несчастья. И в самом деле, он воздерживался от находящейся пред ним трапезы и не касался лежавшей пред его глазами пищи, потому что зловоние от бывших на теле ран, встречаясь с желанием пищи, уничтожало это желание и самую трапезу делало отвратительной. Указывая на это, он говорит: «То составляет отвратительную пищу мою» (Иов 6:7). Сила голода заставляла его касаться предлежавших яств, но невероятное зловоние, происходившее от тела, преодолевало силу голода. Вот почему я и сказал, что не знаю, как его назвать. Добровольным? Но он желал вкусить предлежавших яств. Невольным? Но пища была налицо, и никто не препятствовал вкушать ее. Как мог бы я рассказать о муках, потоках червей, о стекавшем гное, об упреках от друзей, презрении от слуг? Слуги мои, говорит, не пощадили меня от оплеваний лица (Иов 30:10). А об оскорблявших, нападавших на него ? «Те, которых, — говорит он, — я не огласился бы поместить с псами стад моих» (Иов 30:1), теперь напали нам меня, и дают наставления мне люди ничтожные». Тяжело и на самом деле. Сказать ли мне о главнейшем из бедствий, о вершине несчастья, наиболее давившей его? Буря смятений, бывших в его рассудке — вот что больше всего невыносимо давило его, и чистая совесть его более всего превращала это во внутреннюю бурю, помрачала рассудок и приводило в замешательство кормчего. В самом деле, люди, сознающие за собой много грехов, если и потерпят какое–либо несчастье, по крайней мере, могут найти причину происходящего, взвешивая свои грехи и таким образом устраняя смущение, рождающееся от неизвестности. Опять же, если что–нибудь подобное испытают люди, не сознающие за собой ничего, не украшенные добродетелями, то, зная учение о воскресении и помышляя о будущих воздаяниях, знают, что приключающаяся им борьба служит основанием и для бесчисленных венцов. Этот же, и будучи праведным, и ничего не зная о воскресении, больше всего обуреваем был сомнением, не зная причины тогою, что испытывал, и мучался незнанием ее более, чем червями и страданиями. И чтобы ты поняла, что это так, обрати внимание на следующее: когда человеколюбивый Бог счел Иова достойным того, чтобы казать ему причину этой борьбы, сказать, что все это допущено затем, чтобы обнаружилась его праведность, то он так ожил духом, как будто бы не испытал ни одной из тех печалей, что он и выразил в произнесенных им тогда словах. И все–таки, несмотря на то, что он страдал, прежде чем понял причину, он мужественно переносил страдания, и после потери всего произнес те удивительные слова: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Иов 1:21).

9. Но под влиянием любви к этому мужу я, кажется, ушел очень далеко от предложенного для рассуждения предмета; поэтому, присоединив еще несколько слов, я снова займусь тем, что мною раньше предложено. Итак, этот столь великий и славный муж, поправший столько законов природы — даже и он не осмелился устремиться на это состязание, а насладился и жизнью с женой и сделался отцом многих детей. Столь велика трудность девства, так высоки и велики соединенные с ним подвиги и тяжелы труды, и требуют для себя большой твердости духа. И все же многие из приступивших к этому подвигу не побороли страсти к щегольству в одеждах, но были пленены и покорены ею более, чем даже мирские женщины. Не говори мне того, что они не носят на себе золота, не одеваются в шелковые и шитые злотом платья и не имеют украшенных драгоценными камнями ожерелий. Что всего тяжелее и что особенно ясно обнаруживает их болезнь и властную силу страсти — это то, что они всеми мерами старались и усиливались посредством простых своих одежд превзойти украшение облеченных в золото и в шелковые платья, и таким образом казаться более их прелестными, занимаясь, как сами они думали, безразличным делом; а как показывает сущность дела, гибельным и вредным, и ведущим в глубокую пропасть. Вот почему тысячами уст должно провозглашать о тебе, по той именно причине, что с чем бороться оказалось трудным для дев, то оказалось так не трудно и легко для живущей во вдовстве, как и показано на опыте. В самом деле, не невыразимой только простоте одеяния, превосходящей простоту одежд и самих нищих, дивлюсь я, но в особенности отсутствию всякой изысканности и искусственности в одежде, обуви, походке, а это все — краски добродетели, извне живописующие таящуюся в душе мудрость. «Одежда, — говорится, — и осклабление зубов и походка человека показывают свойство его» (Сир. 19:27). В самом деле, если бы ты со всей решительностью не низвергла долу и не попрала земных размышлений о блеске этой жизни, то ты и не обнаружила бы в такой степени презрения к ним, не победила бы и не отогнала бы с такой силой этого тягчайшего греха. Никто да не обвиняет меня в излишней резкости слова, если я назвал этот грех тягчайшим. Если этот грех и на мирских еврейских женщин, и в то еще время, навлек столь великое наказание, то какое могут получить извинение те, которые должны иметь жительство на небесах и подражать ангельской жизни, которые проводят жизнь в благодати, если они отваживаются на тоже самое еще в гораздо большей мере? В самом деле, когда увидишь, как дева нежится в одеждах, влечет платье по земле, за что пророк произнес обвинение, ступает гордой поступью, и голосом, и глазами, и одеждой готовит губительную чашу для взирающих на нее бесстыдными глазами, более и более роет ямы для проходящих мимо и отсюда расставляет силки, то как ты назовешь ее после этого девой, а не причислишь ее к женщинам–блудницам? Не столько, действительно, последние обольщают, сколько первые, отовсюду распростирающие крылья удовольствия. Вот почему ублажаем тебя, вот почему удивляемся тебе, так как ты, освободившись от всего этого, и здесь показала образец умерщвления, не наряжаясь, но обнаруживая юношескую отвагу, не украшаясь, но вооружаясь на борьбу.

10. Теперь, когда мы показали льва по когтю, да и то отчасти (потому что я не раскрыл вполне и этой твоей добродетели, боясь, как я раньше сказал, войти в беспредельные моря остальных твоих добродетелей, впрочем, мы теперь и не ставили себе цели сказать похвалу твоей святой душе, а старались приготовить лекарство утешения), снова повторим сказанное прежде. А что мы прежде сказали? Перестав размышлять о том, почему тот согрешил и почему другой впал в ошибку, помышляй постоянно о подвигах твоей выносливости в трудах, твоего терпения, поста, молитв, священных всенощных бодрствований, воздержания, милостыни, страннолюбия, разнообразных трудных и частых испытаний. Помышляй, как с первого возраста до настоящего дня ты непрестанно питала алчущего Христа, поила жаждущего, одевала нагого, гостеприимно принимала Его странником, посещала больного, приходила к связанному. Имей в мыслях море твоей любви, которое ты открыла до такой степени, что оно с большой стремительностью достигает самых границ вселенной, потому сто не только твой дом открыт для всякого пришедшего, но и повсюду на земле и на море многие воспользовались твоей щедростью благодаря твоему гостеприимству. Объединив все это, наслаждайся и увеселяйся надеждой на будущие венцы и награды. Если же желаешь увидеть наказанными этих беззаконников, питающихся кровью и совершивших гораздо более еще тяжкие преступления, то увидишь тогда и это, подобно тому как и Лазарь видел горящего в пламени богача (Лк. 16:2, 3); хотя вследствие различия их жизни им было назначено и различное место, и пропасть разделяла их, и один был на лоне Авраама, другой в огне невыносимом — все же Лазарь и увидел его, и услышал его голос, и отвечал. Это тогда будет и с тобой. Если, в самом деле, презревший и одного человека терпит такие наказания, и если, опять, соблазнившему и одного лучше повесить себе мельничный жернов на шею и броситься в море (Мф. 18:6), то соблазнившие такую великую часть вселенной, истребившие столько церквей, наполнившие все смятением и замешательством, превзошедшие даже разбойников и варваров жестокостью и бесчеловечием, и приведенные в такое крайнее неистовство их вождем диаволом и содействующими ему демонами, что сделали смешным и для иудеев и для эллинов то страшное учение, полное святости и достойное давшего его, потопившие бесчисленные души и причинившие по все вселенной бесчисленные кораблекрушения, зажегшие столь великий костер, рассекшие тело Христа и члены его рассеявшие во многих местах (говорит ведь апостол: «И вы — тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12:27); впрочем, зачем я стараюсь изобразить их безумие, для разъяснения которого слово бессильно), — так какому наказанию, думаешь ты, подвергнутся эти губители и кровопийцы? Если не напитавшие алчущего Христа присуждаются вместе с диаволом к неугасимому огню, то подумай, какое наказание потерпят люди, предавшие голоду сонмы монахов и дев, обнажившие одетых, не только не принявшие гостеприимно странников, но даже и выгнавшие их, не только не посетившие больных, но измучившие их еще более, не только не обращавшие внимания на связанных, но и устраивавшие, чтобы были ввергнуты в темницу и разрешенные от уз. И вот ты увидишь тогда, как они будут гореть в пламени, будут сжигаемы, связаны, как будут скрежетать зубами, вопить, наконец, напрасно плакать и бесполезно и без выгоды для себя раскаиваться, подобно тому, как тот богач. И они, в свою очередь, увидят тебя, увенчанную в том блаженном уделе, ликующую вместе с ангелами, соцарствующую Христу; и сильно будут призывать на помощь, и плакать, раскаиваясь в тех обидах, какие они тебе причинили, принося к тебе мольбу, вспоминая о твоем сострадании и человеколюбии — и ничто уже для них более не будет.

11. Итак, помышляй и постоянно напоминай обо всем этом своей душе, и ты будешь в состоянии рассеять этот пепел. А так как есть еще, как мне думается, и нечто другое, что заставляет тебя сильно страдать, то приготовим и для этого размышления лекарство через то, что сказано и что теперь скажем. В самом деле, я думаю, что ты страдаешь не только по указанным причинам, но и вследствие того, что разлучена с нашим ничтожеством, думаю, что об этом ты постоянно плачешь и всем говоришь: не слышим того языка, не наслаждаемся учением, к которому привыкли, и томимся голодом, и чем Бог угрожал некогда евреям; теперь терпим мы не алкание хлеба и не жажду воды, но голод божественного учения (Ам. 8:11). Что же мы на это скажем? А то, что тебе вполне возможно и при нашем отсутствии беседовать с нами письмами. И мы будем прилагать старание, всякий раз, как встретимся с доставителями писем, постоянно посылать тебе частые и длинные письма. Если же ты желаешь слышать наше учение в живой речи, то может быть и это случится, и ты опять увидишь нас, а вернее, не может быть, а нисколько не сомневайся в этом. Напомним тебе, что мы сказали это не необдуманно и не с целью обмануть тебя и ввести в заблуждение, но ты услышишь и от живого голоса то, что теперь узнаешь через письма. Если же ожидание печалит тебя, то пойми, что и оно для тебя не бесполезно, а принесет тебе великую награду, если ты будешь мужественна, не станешь произносить ни одного горького слова, а будешь и за то прославлять Бога, что ты действительно постоянно и делаешь. Перенести разлуку с любимой душой, это подвиг не малый, для него нужна и очень мужественная душа и любомудрый ум. Кто это говорит? Если кто умеет любить искренне, если кто знает силу любви, тот знает, что я говорю. Но чтобы нам не блуждать в поисках искренне любящих (а, действительно, это редкое явление), поспешим к блаженному Павлу, и тот скажет нам, как велик этот подвиг и сколь великой души требует он для себя. В самом деле, этот Павел, совлекший с себя плоть и сложивший тело, обходивший вселенную почти обнаженной душой, изгнавший их духа всякую страсть, подражавший бесстрастию бестелесных сил, обитавший на земле, как бы на небе, стоявший вверху с херувимами, участвовавший с ними в той таинственной песни, хотя и переносил без труда все остальное, как бы страдая в чужом теле (и тюрьмы, и узы и изгнания, и бичевания, и угрозы, и смерть, и побиение камнями, и погружение в море, и все виды наказания) — но, разлученный с одной любимой им душой, он так был расстроен и смущен, что тотчас и ушел из города, в котором ожидал увидеть любимого человека и не нашел его. И об этом вместе с ним знает Троада, оставленная им по этой причине, так она тогда не могла показать ему того, кого он любил. «Придя, — говорит он, в Троаду для благовествования о Христе, хотя мне и отверста была дверь Господом, я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел в Македонию» (2 Кор. 2:12, 13). Что это, о Павел? Заключенный в колодки, живя в тюрьме, имея отпечатавшиеся следы бичеваний, с текущей по спине кровью, ты вводил в таинства, крестил, приносил жертву и не пренебрег даже одним человеком, который должен был получить спасение. А придя в Троаду и видя, что нива расчищена и готова принять семена, что рыбная теня наполнена и доставляет тебе большую легкость, ты выбросил из рук такую прибыль и, несмотря на то, что по этой причине ты и пришел («придя, — говорит, в Троаду для благовествования», т. е. ради евангелия), и никто не оказывал тебе противодействия («отверста, — говорит, — была дверь»), ты, однако, тотчас ушел? Да, говорит, потому что я был одержим силой уныния, потому что мой дух очень смущало отсутствие Тита, и печаль так овладела и осилила меня, что принудила сделать это. А что действительно он испытал это вследствие уныния, о том нам нет нужды заключать по каким–нибудь догадкам; мы можем заключать и узнать это от самого же Павла, так как он, указав причину своего удаления, сказал: «Не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита; но, простившись с ними, я пошел».

12. Видишь, какой величайший подвиг — быть в состоянии спокойно перенести разлуку с любимым человеком, и как горестно и печально это дело, как оно требует для себя души возвышенной и мужественной? Этот подвиг совершаешь и ты сама. Но чем более велик подвиг, тем больше и венец, и блистательнее награды. Да будет тебе это утешением в ожидании, равно как и то, что мы опять во всяком случае увидим тебя, изобилующую наградой за этот подвиг, увенчиваемую и осыпаемую славнейшими похвалами. В самом деле, для любящих недостаточно одного лишь соединения друг с другом душой, они не довольствуются этим для утешения себя, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга; и если это не приходит, то исчезает немалая доля радости. Что действительно так; и это мы узнаем, если опять придем к питомцу любви. Посылая письмо македонянам, он так говорил: «Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицом, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лицо ваше. И потому мы, я, Павел, и раз и два хотели прийти к вам, но воспрепятствовал нам сатана. И потому, не терпя более, мы восхотели остаться в Афинах одни, и послали Тимофея» (1 Фес. 2:17, 18; 3:1, 2). О какая сила заключается в каждом выражении! Хранящееся в его душе пламя любви он показывает с большой ясностью. В самом деле, не сказал: будучи отделены от вас, или расставшись, или будучи в отсутствии, но «быв разлучены с вами». Он отыскал выражение, достаточно сильное, чтобы показать страдание его души. Хотя для всех он сам был в качестве отца, но говорит словами осиротевших детей, в незрелом возрасте лишившихся своего родителя, желая показать крайнюю степень своей печали. Действительно, нет ничего горестнее преждевременной разлуки, когда возраст не может помочь сиротам ни в каком деле, и нет людей, которые бы искренне позаботились о них, (а наоборот) является внезапно множество готовых напасть и имеющих против них злые замыслы, когда сироты, как агнцы бывают поставлены в середину волков, которые отовсюду терзают их и наносят удары. Никто не может изобразить словом величину этого несчастья. Вот почему и Павел, отыскивая повсюду слово, которое могло бы выразить как одиночество, так и тяжелое несчастье, употребил это выражение, чтобы показать то, что он терпел в разлуке с любимыми. Дальше он опять усиливает его непосредственно следующими за ним словами. «Быв разлучены с вами, — говорит он, не на (долгое) время, но — на короткое время», и будучи разлучены не мыслью, но одним только «лицом», мы даже и при таких обстоятельствах не переносим происходящей от этой разлуки скорби. Хотя мы и имеем достаточное утешение в том, что соединены душой, что вы находитесь в нашем сердце, что мы видели вас вчера и третьего дня, однако все это не избавляет нас от уныния. Чего же ты хочешь и желаешь, скажи мне, и желаешь так сильно? Видеть само лицо их. «Тем с большим желанием, — говорит, — старались увидеть лицо ваше». Что говоришь ты, высокий и великий муж? Ты, который имеешь мир распятым в себе и сам распят миру, ты, который освободился от всего плотского, стал почти бестелесным — до такой степени сделался плененным любовью, что спустился в бренную, сотворенную и чувственную плоть? Да, говорит, и я не стыжусь своих слов, но еще и горжусь, и ищу этого потому, что имею изобилующую во мне любовь, мать благ. И не просто телесного присутствия ищет он, но более всего желает увидеть их лицо. «Тем с большим желанием, — говорит, — старались увидеть лицо ваше».Итак, скажи мне, ты стремишься увидеть их очи и желаешь созерцания их лица? Даже и очень, говорит он, так как здесь место собрания органов чувств. Обнаженная от тела душа, сама по себе сблизившись с другой душой, не будет в состоянии ни сказать чего–либо, ни услышать, а если я буду пользоваться телесным присутствием, то и скажу что–нибудь и услышу от любимых. Поэтому я желаю увидеть ваше лицо: там есть и язык, который издает звук и сообщает нам о происходящем внутри нас, и слух, который воспринимает слова, и глаза, живописующие душевные движения, так что при посредстве их можно лучше насладиться беседой с любимой душой.

13. И чтобы ты поняла, как он пламенеет желанием этого созерцания, обрати внимание на следующее. Сказав «тем с большим желанием», он не удовольствовался этим выражением, но прибавил: «многим желанием» (1 Фес. 2:17).Потом не перенося того, чтобы его смешивали с прочими, но показывая, что он любит сильнее прочих, словами «тем с большим желанием» и «хотели прийти к вам» (1 Фес. 2:18) он отделил себя от остальных и, поставив только себя одного, прибавил: «И потому мы, я, Павел, и раз и два», чем и показывает, что он старался больше остальных. Затем, так как ему не удалось (прийти к солунянам), он не довольствуется письмами, но посылает своего спутника Тимофея, который должен был быть для него вместо писем, почему и прибавляет: «И потому, не терпя более». Какое опять благородство в выражении! Какая сила изречения, показывающая неудержимую и нестерпимую его любовь! И подобно тому, как кто–нибудь, будучи сжигаем огнем и стараясь найти какое–нибудь облегчение от пламени, употребляет все средства, так и он, пламенея, задыхаясь и сгорая любовью, придумывал, насколько ему позволяли обстоятельства, возможное утешение. «И потому, — говорит, — не терпя более, мы послали Тимофея, служителя Божия и сотрудника нашего в благовествовании Христовом» (1 Фес. 3:1, 2), отделив самый необходимый член нашего собрания и променяв печаль на печаль. А что он нелегко переносил и отсутствие Тимофея, а избрал себе эту великую печаль из–за них, это он показал словами «мы восхотели остаться одни». О душа, совершенно претворившаяся в саму любовь! Как только был разлучен с одним братом, уже говорит, что сделался одиноким, и это тогда, когда имел с собой многих других.

Вот об этом постоянно заботься и сама, и чем это дело для тебя мучительнее, тем более считай его полезным — если переносишь с благодарностью. Ведь не только наносимые телу удары, но и страдание души приносит неизреченные венцы, и душевное страдание даже больше, чем телесное, если поражаемые переносят с благодарностью. Подобно тому, как если бы ты мужественно переносила терзания и бичевания тела. прославляя за это Бога, то получила бы большое вознаграждение; так точно и за эти страдания души ожидай теперь великих воздаяний. Ожидай же и того, что во всяком случае ты опять увидишь нас, освободишься от этой скорби и получишь происходящую из печали большую прибыль — и тогда, и теперь. Этого достаточно тебе для утешения, лучше же не тебе только, но и кому угодно, хотя бы то был безумный и имел каменную душу. А где столь великое благоразумие, где такое богатство богобоязненности, и высота мудрости, и душа, презревшая блеск житейских благ, тем легче и уход за болезнью. Покажи же и в этом твою любовь к нам, покажи, что мы и через письма имеем у тебя большую силу, и именно такую же, какую имели при личном присутствии. А ясно ты покажешь это, если мы узнаем, что наши письма принесли тебе некоторую пользу, лучше же — не только некоторую пользу, но и такую именно, какой мы желаем. А желаем мы, чтобы ты теперь пребывала в той же самой радости, в какой мы видели тебя, живя там. И если мы узнаем это, то и сами будем наслаждаться немалым утешением в том одиночестве, в каком мы находимся. Поэтому, если желаешь и нам сообщить хорошее расположение духа (а я знаю, что желаешь и даже весьма озабочена этим), то покажи, что удалила весь сор уныния и что живешь спокойно; и дай нам эту награду за наше к тебе благожелание и любовь, а ты знаешь, ясно знаешь, что опять ободришь наш дух, если счастливо совершишь это и согласно с истиной известишь нас об этом письмом.

1. И тела, которые боролись с сильными лихорадками не сразу освобождаются от вреда, причиняемого лихорадками, и моря, которые вели состязание с суровыми ветрами, не сразу стихают от волнения поднявшихся волн, а медленно и постепенно. Для тел требуется много времени, чтобы после избавления от лихорадок возвратиться в состояние полного здоровья и уничтожить слабость, оставшуюся в них после болезни; равно и воды, и после того как прекратятся ветры, долго еще бурлят и волнуются, то уносясь вдаль, то с большой стремительностью возвращаясь назад, — и им нужно время, чтобы, возвратиться в состояние полного покоя. Эти вступительные слова сказаны мной к твоей богобоязненности не без цели; а для того, чтобы ты поняла, что и это письмо мы посылаем тебе, вызванные к тому необходимостью. В самом деле, хотя предыдущими письмами мы и уничтожили власть уныния, и разрушили до основания ее крепость, но речь наша должна ревностно наблюдать за тем, чтобы приобрести для тебя и полный мир, уничтожить воспоминание о всех тревогах, происшедших от уныния, дать тебе чистый и постоянный покой и доставить тебе полную радость. О том мы и стараемся, чтобы не только освободить тебя от уныния, но и исполнить еще большой и постоянной радости. Это возможно, если ты захочешь. Причины радости лежат не в неизменных законах природы, которых уничтожить и переменить для нас невозможно, а в свободных размышлениях нашей воли, управлять которыми для нас легко. И ты знаешь, если только помнишь, что недавно (а немного времени прошло с тех пор) я сказал много пространных бесед об этом, когда именно я постоянно собирал истории, которые, затем, и предлагал слушателям. В самом деле, причина радости обыкновенно лежит не столько в природе обстоятельств, сколько в разуме людей. Если же это так, если многие, изобилуя богатством, считают жизнь невыносимой, а другие, живя в крайней бедности, всегда остаются радостнее всех, если люди, пользующиеся охранной стражею и славой и честью, часто призывают проклятие на свою жизнь, а незнатные и рожденные от незнатных и никому неизвестные считают себя счастливее многих, — потому что не столько в природе обстоятельств, сколько в разуме людей, лежит причина радости (не перестану постоянно повторять это), — не падай духом, сестра, а восстань, протяни руку нашему слову и доставь нам эту прекрасную помощь, чтобы мы совершенно исхитили тебя из горького плена размышлений. Если ты не пожелаешь и сама проявить такого же усердия, какое и мы проявляем, то у нас не будет никакой пользы от лечения. И что удивительного, если так бывает у нас? Ведь даже и тогда, когда увещевает и советует всемогущий Бог, а слушатель не повинуется Его словам, не бывает никакой пользы; напротив, это служит лишь к большему наказанию не повиновавшегося. Указывая на это, Христос говорил: «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем» (аще не бых пришел и глаголал им, греха не быша имели: ныне же вины не имут о гресе своем) (Иоан. 15:22). Вот почему и оплакивая по той же самой причине Иерусалим, Он говорил: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камением побивали посланныя к нему, колькраты восхотех собрати чада твоя, и не восхотесте! Се оставляется дом ваш пуст) (Матф. 23:37, 38).

2. Итак, зная это, моя боголюбезнейшая госпожа, трудись, соревнуй и, имея помощь в сказанном нами, старайся всеми силами вытеснять и изгонять те размышления, которые смущают тебя и производят беспокойство и такую бурю. Впрочем, мне думается, что никто не должен и сомневаться в том, что ты станешь делать это и будешь послушна нашему увещанию. Нам же остается теперь только приготовить для тебя мечи и копья, лук и стрелы, панцирь, щит и поножи, чтобы одним ты могла защищать себя, и другим поражать, уничтожать и умерщвлять нападающие на тебя тревожные размышления. Откуда же мы приготовим для тебя эти орудия и пращи, так чтобы ты не позволяла даже близко и подходить неприятелям, а чтобы победоносно гнала их прочь как можно дальше? От самого же уныния, если мы немного порассудим о нем и покажем, как оно тяжело и несносно. Подлинно, уныние есть тяжкое мучение душ, некоторая неизреченная мука и наказание, горшее всякого наказания и мучения. И в самом деле, оно подобно смертоносному червю, касаясь не только плоти, но и самой души, оно — моль, поедающая не только кости, но и разум, постоянный палач, не ребра рассекающий, но разрушающий даже и силу души, непрерывная ночь, беспросветный мрак, буря, ураган, тайный жар, сжигающий сильнее всякого пламени, война без перемирия, болезнь, затемняющая многое из воспринимаемого зрением. И солнце, и этот светлый воздух, кажется, тяготят находящихся в таком состоянии, и самый полдень для них представляется подобным глубокой ночи. Вот почему и дивный пророк, указывая на это, говорил: «произведу закат солнца для них в полдень» (зайдет солнце для них в полудне) (Амос. 8:9), не потому, что светило скрывается, и не потому, что прерывается обычный его бег, а потому, что душа, находящаяся в состоянии уныния, в самую светлую часть дня воображает себе ночь. Подлинно, не так велик мрак ночи, как велика ночь уныния, являющаяся не по закону природы, а наступающая с помрачением мыслей; ночь какая–то страшная и невыносимая, с суровым видом, жесточайшая всякого тирана, не уступающая скоро никому, кто пытается бороться с ней, но часто удерживающая плененную душу крепче адаманта, когда последняя не обладает большой мудростью.

3. Что за нужда мне много говорить от себя, когда можно обратиться к тем, которые были пленены унынием, и отсюда понять всю его силу? Впрочем, если тебе угодно, раскроем его сначала с другой стороны. Когда Адам совершил тот тяжкий грех и вместе с собою подверг осуждению весь человеческий род, тогда он был осужден на труд (Быт. 3); совершившая же больший грех, и настолько больший, что грех Адама по сравнению с этим может даже и не считаться грехом, — «Не Адам прельщен, — говорится, — но жена, прельстившись, впала в преступление» (Адам не прельстися, жена же прельстившися, в преступлении бысть) (1 Тимоф. 2:14), — эта, говорю, которая прельстилась и «впала в преступление», и приготовила как для самой себя, так и для мужа, смертоносный напиток, осуждается на великую печаль, потому что последняя может угнести сильнее, чем труд. «Умножая, — говорится, — умножу скорбь твою… в печалях будешь рождать детей (Умножая, умножу печали твоя, и воздыхания твоя: в болезнех родиши чада» (Быт. 3:16). Нигде не назначается ей работа, нигде — пот и нигде — труд, но уныние и стенание, и проистекающее отсюда наказание, равносильное и трудам, и бесчисленным смертям, а вернее — даже и много тягостнее их.

Впрочем, что хуже смерти? Не кажется ли она главным из людских бедствий, страшным и невыносимым, и достойным бесконечного плача? Не сказал ли Павел, что она — наказание за самое тяжкое беззаконие? Он сказал, что этому наказанию подвергаются те, кто недостойно приступает к священным таинствам и принимает участие в той страшной трапезе, говоря так: «От того многие из вас немощны и больны и немало умирает» (сего ради в вас мнози немощни и недужливы, и спят доволни) (1 Кор. 11:30). И все законодатели не присуждают ли к этому наказанию тех, кто совершил самые ужасные злодеяния? И Бог в законе не наложил ли этого крайнего наказания на великих грешников? Не из–за страха ли перед смертью тот патриарх, победивший и самую природу, решился отдать свою собственную жену в жертву варварского сладострастия и египетской тирании, сам устраивал это деяние бесчестия и увещевал жену вместе с ним притворствовать в этом тяжком и печальном деле? И он даже не стыдится указать причину такого притворства: «Когда Египтяне, — говорит, — увидят тебя, так блистающую юностью и обладающую красотой лица, то скажут: это жена его; и убьют меня, а тебя оставят в живых; скажи же, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя, и дабы жива была душа моя чрез тебя» (будет, егда увидят тя… убиют мя, тебе же снабдят. Рцы убо, яко сестра моя, да добро мне будет тебе ради, и будет жива душа моя, тебе ради) (Быт. 12:12–13). Видишь страх, видишь трепет, потрясающий эту высокую и любомудрую душу? Видишь адамант, сокрушенный страхом? Он лжет об ее происхождении, дает жене одно лицо вместо другого и делает агницу легко уловимой для волков, и что всего невыносимее для мужей, именно видеть, что жена обесчещивается, лучше же — даже только подозревать ее, то самое, и даже еще более тяжкое (потому что в данном случае было не подозрение, но обесчещение, на которое дерзали самым делом), он не только видит, но и устраивает так, чтобы на него дерзнули, — и это кажется ему и легким, и выносимым. Так страсть преодолевала страсть, страсть тяжкая побеждалась тягчайшей, и боязнь смерти одержала верх над ревностью. И тот великий Илия из–за страха перед смертью стал беглецом, изгнанником и переселенцем, испугавшись только угрозы распутной и нечестивой женщины (3 Цар. 19), — тот, кто заключил небо и совершил столько чудес, не перенес страха перед ее словами, но ужас так потряс эту возвышавшуюся до небес душу, что он оставил разом и отечество, и такой народ, из–за которого раньше подвергнулся столь великим опасностям, и один только прошел сорокодневный путь, и переселился в пустыню, — и это сделал после того дерзновения, после такой свободы речи, после столь великого проявления мужества. Подлинно, весьма страшна природа смерти. Вот почему, несмотря на то, что она ежедневно нападает на наш род, она при каждом мертвеце так устрашает, смущает и поражает нас, как будто бы она является тогда неожиданно. И ни врачевство со стороны времени, ни ежедневное упражнение в этом созерцании не в силах успокоить нас; уныние и ужас этот не стареет и от времени, но постоянно остается молодым и полным сил, и (смерть) ежедневно приходит, неся страх свежий и цветущий. И это очень естественно. В самом деле, кто может не устрашиться и не впасть в робость, когда увидит, как тот, кто вчера или за несколько дней перед тем ходил, действовал, занимался множеством дел относительно дома, жены, детей, слуг, а часто стоял и во главе целых городов, грозил, устрашал, отменял наказания, налагал их, совершал бесчисленные дела по городам и странам, вдруг лежит безгласнее камней и ничего не чувствует, в то время как рыдает несметное число людей, убиваются ближайшие, жена сокрушается скорбью, бьет себя по щекам, рвет волосы на голове и с великим воплем расставляет кругом себя сонмы служанок? Кто может не устрашиться, когда увидит, что все внезапно ушло прочь: и рассудок, и ум, и душа, и цвет лица, и движение членов, что на смену всему тому пришло не радостное: немота и бесчувственность, тление, сукровица, черви, пепел, прах, зловоние, совершенное уничтожение, и что все тело спешит открыть отвратительные и безобразные кости?

4. И все–таки смерть, внушающая такой страх, о чем свидетельствует и действительность и робость указанных святых, много легче уныния. Из–за него ведь я начал эти длинные речи, чтобы пояснить тебе, какому ты подвергаешься наказанию и какого в противовес ему ожидаешь вознаграждения благами, а вернее — и гораздо большего. И чтобы ты поняла, что действительно это так, обращусь теперь к тем, кто был пленен этой страстью, к чему я спешил и прежде. Так, когда пришел Моисей и возвещал освобождение и избавление от египетских бедствий, то еврейский народ не хотел даже и выслушать; и законодатель, указывая причину этого, говорил: «Моисей пересказал это народу, и не послушал народ Моисея по малодушию» (Исх. 6:9). Равным образом, когда Господь произносил иудеям великие угрозы за великое беззаконие, то, после угроз пленом, пребыванием в чужой земле, рабством, голодом, язвами, употреблением в пищу человеческого мяса, присоединяет и это наказание, говоря: «Дам им трепещущее сердце, истаевание очей и изнывание души» (сердце печальное, и оскудевающая очеса, и истаявающую душу) (Второз. 28:65). Но зачем нужно говорить об иудеях, народе своенравном, неблагодарном, преданном рабству плоти, не умевшем любомудрствовать, когда можно заимствовать доказательство от мужей великих и возвышенных? В самом деле, вот сонм апостолов, три года бывший вместе с Христом и наученный многому относительно бессмертия и прочих тайн; они творили дивные и необычайные знамения и видели Его столько времени творившим чудеса, получили участие в трапезе с Ним, в беседе и таких речах, и наставлены были во всяком роде учения; эти апостолы, постоянно удерживавшие Христа, привязанные к Нему, как грудные дети, и беспрестанно спрашивавшие Его: «Куда идешь?» (камо идеши?), когда услышали слова, наводившие на них уныние, так были подавлены силой этого уныния и до такой степени исполнились печали, что уже не расспрашивали Его об этом. И укоряя их за это, Христос говорил: «Вы слышали, что Я иду к пославшему Меня, и иду к вам, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печаль наполнила ваше сердце» (Иоан. 16:5–6). Видишь, как сила уныния затемнила любовь, как она сделала их своими пленниками и подчинила себе? А опять тот славный Илия (не отстану от него даже и теперь), после бегства и удаления из Палестины, не вынося тягости уныния (и действительно, он очень унывал; на это указал и писавший историю, говоря, что «пошел, чтобы спасти жизнь свою» (отъиде души ради своея) (3 Цар. 19:3), — послушай, что говорит в своей молитве: «довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (довлеет ныне, Господи, возьми душу мою от мене, яко несмь аз лучший отец моих) (ст. 4). Так (смерть) — это страшилище, эту высшую степень наказания, эту главу зол, это возмездие за всякий грех, он просит как желанного и хочет получить в качестве милости. До такой степени уныние ужаснее смерти: чтобы избежать первого, он прибегает к последней.

5. Здесь я хочу разрешить тебе один вопрос. Я ведь знаю твою любовь к решениям подобных вопросов. Итак, что же это за вопрос? Если он думал, что смерть легче, то зачем он убежал, оставивши и отечество, и народ, чтобы не подвергнуться смерти? Почему он тогда избегал ее, а теперь ищет ее? Чтобы тебе знать и отсюда в особенности, насколько уныние тягостнее смерти. Когда потряс его один только страх смерти, он естественно делал все, чтобы избежать ее. А после того как обнаружило свою природу уныние, поедая, истощая, убивая его своими зубами, сделавшись для него невыносимым, тогда, наконец, он счел, что самое тяжелое (т. е. смерть) легче его. Так и Иона, избегая уныния, прибегнул к смерти, и сам просит себе смерти, говоря: «возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить» (приими душу мою от мене, яко лучше ми умрети, нежели жити) мне (Ион. 4:3). И Давид, пиша псалом или от собственного своего лица, или от лица других, печалившихся, показывает то же самое: «доколе нечестивый предо мною, — говорит он, — я был нем и безгласен, и молчал [даже] о добром; и скорбь моя подвиглась. Воспламенилось сердце мое во мне; в мыслях моих возгорелся огонь» (Внегда востати грешному предо мною, онемех и смирихся, и умолчах от благ: и болезнь моя обновися. Согрехся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь) (Пс. 38:2–4); страсть уныния он обозначает через тот огонь, более сильный, чем этот огонь. Поэтому, уже не перенося ударов и страданий от уныния, он говорит: «я сказал» (глаголах языком моим) (ст. 4). И что ты говоришь, скажи мне? И этот просит смерти, говоря: «скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой» (скажи ми, Господи, кончину мою, и число дней моих, кое есть) (ст. 5). Хотя и другими словами, но теми же самыми «мыслями, он говорит то, что и Илия; что сказал тот словами: ибо я не лучше отцов моих» (яко несмь аз лучший отец моих), на же намекнул и этот, говоря: «скажи мне, Господи, кончину мою… дабы я знал, какой век мой» (скажи ми, Господи, кончину мою, да разумею что лишаюся аз). «По какой причине, — говорит он, — я оставлен, отхожу позже и пребываю в настоящей жизни, когда прочие отошли из этой жизни?» И до такой степени он ищет смерти, — сам ли он, или те, от лица кого он говорит, — что, хотя ее и нет еще налицо, он желает по крайней мере узнать время ее прихода: «скажи ми, — говорит, — кончину мою», чтобы и отсюда извлечь себе величайшее утешение. Так то, что страшно, делается вожделенным по причине огня, воспламеняющегося в душе: «в поучении моем разгорится огонь». Поэтому за столь великое наказание ожидай великих возмездий, многих наград, невыразимых воздаяний, светлых и весьма цветущих венцов за столь великие состязания, потому что не только делание чего–либо хорошего, но и претерпевание какого–либо зла влечет много воздаяний и великие награды. К речи об этом, очень полезной как для тебя, так и для всех, и достаточной для того, чтобы ободрить к терпению и возбудить сердце, и не позволять ему приходить в изнеможение при трудах, сопряженных с перенесением страданий, я теперь и обращусь.

6. Итак, что уныние тягостнее всех бедствий, что оно — вершина и глава несчастий, это достаточно доказало наше слово; поэтому остается сделать сравнение добродетелей и страданий, чтобы ты ясно поняла, что вознаграждения назначены не только за добродетели, но и за страдания; и вознаграждения очень великие, и за страдания не меньше, чем за добродетели, а скорее, иногда даже большие — за страдания. Введем, если угодно, великого борца терпения, блиставшего и тем и другим, адаманта, скалу, хотя бывшего в стране Авситидийской, но осветившего всю вселенную полнотой своей добродетели, и скажем как об его добродетелях, так и страданиях, чтобы тебе знать, чем он сильнее просиял. Итак, какие его добродетели? «Дом мой, — говорит он, — был открыт для всякого пришедшего и был общим пристанищем для странников» (Иов. 31:32). Почти всеми своими благами он владел для нуждающихся. «Я был, — говорит, — глазом слепых и ногою хромых… отцом был я для нищих и тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно: и сокрушал я беззаконному челюсти, и из зубов его исторгал похищенное. (Аз бых отец немощным, распрю же, ее же не ведях, изследих… сотрох членовныя неправедных, и от среды зубов их грабление изъях) (Иов. 29:15–17). Отказывал ли я нуждающимся в их просьбе? (Немощнии же, аще когда чесого требоваху, не неполучиша) (31:16). И не вышел никто из дверей моих тщим недром» (ст. 34). Заметила ты различные виды человеколюбия, разнообразные пристани милостыни, заметила, как он помогает нуждающимся всяким способом? Видишь, как он облегчает бедность, покровительствует вдове, защищает обижаемых, страшен для оскорбляющих? Он показывал усердие не до такой только степени, что был готов оказать помощь и быть союзником (это свойственно многим), но и доводит дело до конца, и притом с большим рвением. «Сокрушал я беззаконному челюсти» (сотрох членовныя неправедных), — говорит он, противопоставляя сварливости тех свою собственную предусмотрительность. Он противопоставил свою заботливость не только злобе людей, но даже и козням природы, исправляя ее погрешности избытком своей помощи. Так как он не мог возвратить им членов, слепым — глаз, хромым — ног, то был для них вместо членов, и те, у кого были попорчены глаза и повреждены голени — одни через него видели, другие ходили. Что могло бы быть равным этому его человеколюбию? Ты знаешь и остальные его добродетели, — чтобы мне, перечисляя все, не удлинить речи, — снисходительность, кротость, благоразумие, справедливость; знаешь, как он, будучи суровым для поступающих несправедливо (это, конечно, удивительно), был ласков и кроток, и слаще самого меда как для всех остальных, так и для своих слуг, которые, являя великое доказательство любви, какою они его любили, говорили «Не говорили ли люди шатра моего: о, если бы мы от мяс его не насытились?» (кто дал бы нам от плотей его насытитися) (Иов. 31:31). Если же он был до такой степени вожделенным и для слуг, в отношении к которым часто необходимо быть и страшным, то гораздо более он был вожделенным для всех остальных людей.

7. Итак, собравши это и больше этого, иди сюда вместе со мной к перечислению его страданий, и, сравнив, посмотрим, когда он был более славным — тогда ли, когда он проявлял те добродетели, или когда терпел скорби, доставлявшие ему большое уныние? Итак, когда Иов был более славным? Тогда ли, когда он открывал свой дом всем приходящим, или когда он, после того как дом обрушился, не произнес ни одного горького слова, но прославил Бога? Однако, одно было добродетель, а другое — страдание. Когда он был более сияющим, скажи мне — тогда ли, когда он приносил жертвы за детей и сближал их между собою в целях единомыслия, или когда он, после того как они были засыпаны и окончили жизнь самым горьким видом смерти, перенес случившееся с большой мудростью? Когда он лучше заблистал — тогда ли, когда от стрижки овец его нагревались плечи обнаженных, или когда, услышавши что огонь упал с неба и истребил стадо вместе с пастухами, он не смутился этим, не пришел в замешательство, но кротко снес несчастье? Когда он был более великим — тогда ли, когда пользовался здоровьем тела для защиты обижаемых, сокрушая челюсти неправедных, исторгая из зубов их похищенное ими, и был пристанищем для угнетаемых, или когда видел тело свое, этот щит для обижаемых, съедаемым червями и, сидя на навозной куче, сам скоблил его, взявши глиняный черепок? «Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится» (Обливаю грудие земли гной стружа), — говорит он (Иов. 7:5). Хотя то все были добродетели, а это все — страдания, однако последние показали его более славным, чем первые, потому что они составляли самую трудную часть состязания, требовавшую для себя большего мужества, более энергичной души, более возвышенного разума и обладания большей любовью к Богу (чем добродетели). Вот почему, когда были только добродетели, диавол, хотя и бесстыдно и совершенно разбойнически, но все же возражал: «разве даром богобоязнен Иов?» (еда туне Иов чтит Бога) (Иов. 1:9). А когда приключились и несчастья, то диавол, закрывши свое лицо, обратился в бегство, не имея уже возможности прикрыться даже и тенью какого–либо бесстыдного противоречия, потому что это — вершина венца, это — высшая степень добродетели, это — ясное доказательство мужества, это — тщательнейшее напряжение мудрости. И сам этот блаженный Иов, объясняя, насколько сила уныния тягостнее смерти, называет последнюю покоем. «Спал бы, — говорит он, — и мне было бы покойно (Смерть мужу покой) (Иов. 3:13), и просит ее себе в качестве милости, чтобы только освободиться от уныния, говоря: «О, когда бы сбылось желание мое и чаяние мое исполнил Бог! О, если бы благоволил Бог сокрушить меня, простер руку Свою и сразил меня!» (аще бо дал бы и да приидет прошение мое, и надежду мою дал бы Бог.Начен Господь да уязвляет мя, и до конца да не убиет мя. Буди же ми град гроб, на его же стенах скаках в нем) (Иов. 6:8–10). До такой степени уныние тяжелее всего; а чем оно тяжелее, тем большими сопровождается оно и воздаяниями.

8. А чтобы ты узнала и с другой стороны, сколь велика выгода от страданий, даже если бы кто–нибудь пострадал и не из–за Бога (и никто да не считает этого преувеличением), а все–таки страдал бы и переносил бы благородно и кротко, за все прославляя Бога, — обрати внимание на то, что сам он не знал, что терпел это из–за Бога, однако за это награждался венцом, так как, и не зная причины несчастий, переносил их мужественно. И Лазарь, подвергшись недугу (это, конечно, ему случилось претерпеть не из–за Бога), так как всецело претерпел, показал стойкость и мужественно перенес отсутствие тех, кто прислуживал бы ему, перенес уныние, производимое язвами, голодом, презрением и жестокостью со стороны богача, — ты знаешь, сколь великие он получил венцы. Между тем, мы ничего не можем сказать об его добродетели — ни того, что он жалел бедных, ни того, что помогал обижаемым и делал что–нибудь хорошее в этом роде, а знаем только об его лежании при воротах богача, о болезни, языках собак, презрении к нему со стороны богача, что все относится к испытыванию несчастий. И все же хотя он и не совершил чего–либо благородного, он получил тот же самый удел, что и патриарх, совершивший столь много дел добродетели, получил только за то, что мужественно переносил уныние, производимое страданиями. После этого я желаю сказать и о другом, что хотя и кажется странным, однако истинно: именно, если кто совершит весьма хорошее и благородное дело, но без труда, опасности и страданий, тот не получает какой–либо большой награды. «Каждый получит свою награду по своему труду» (Кийждо свою мзду прииметп по своему труду) (1 Кор. 3:8), не сообразно с величиной добродетельного поступка, а соответственно тяжести претерпенного им. Вот почему и Павел, хвалясь, хвалится не только доброй деятельностью и совершением чего–либо благородного, но и перенесением несчастий. Произнесши слова «Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше» (служителие Христовы суть, не в мудрости глаголю, паче аз) (2 Кор. 11:23) и стараясь путем сравнения показать свое превосходство над ними, он не сказал: «Столь многим и столь многим я проповедовал», но, пропустив, что совершил он добродетельного, исчисляет страдания, какие потерпел он, говоря «Я гораздо более [был] в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока [ударов] без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине [морской]; много раз [был] в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних [приключений], у меня ежедневно стечение [людей]» (в трудех множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи. От иудей пятькраты четыредесять разве единыя приях, трищи палицами биен бых, единою каменми наметан бых, трикраты корабль опровержеся со мною, нощь и день во глубине сотворих. В путных шествиих множицею: беды в реках, беды от разбойник, беды; от сродник, беды от язык, беды во граде, беды в пустыни, беды в мори, беды во лжебратии. В труде и подвиге, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, и наготе. Кроме внешних нападение еже по вся дни) (2 Кор. 11:23–28).

9. Видишь ряд страданий и поводы к похвальбе? Затем он присоединяет к ним дела добродетели, но и здесь опять большее превосходство принадлежит страданию, а не подвигам добродетели. Сказав: «нападение на меня ежедневно», т. е. говоря о постоянных заключениях в тюрьму, беспокойствах, опасностях (это и значит выражение «нападение на меня»), он присоединил: «забота о всех церквах» (попечение всех церквей) (2 Кор. 11:28). Не сказал: «исправление», но: «попечение», что более относилось к страданию, чем к делам добродетели. Подобным образом и следующие слова: «кто изнемогает, — говорит он, и не изнемогаю?» (ст. 29). Не сказал: «исправляю», но: «изнемогаю», и опять: «Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?» (кто соблазняется и аз не разжизаюся) Не сказал: «я освободил от соблазна», но: «я сделался участником в унынии». Потом, показывая, что все это в особенности сопровождается наградами, присоединил: «Если должно мне хвалиться, то буду хвалиться немощью моею» (аще хвалитися подобает, о немощи моей похвалюся) (ст. 30). Дальше опять прибавляет в том же роде: бегство через окно, с помощью корзины, по стене, — а это опять было страдание. Итак, если страдания несут великие награды, а уныние тягостнее и мучительнее всяких страданий, то подумай, сколь велики воздаяния. Не перестану постоянно повторять тебе это, чтобы исполнить теперь то, что я пообещал вначале, именно, чтобы из самого уныния заимствовать размышления, которые рождали бы тебе облегчение уныния.

А чтобы ты и с другой стороны поняла, как прекрасно делать что–нибудь со страданиями и сколь далеко от этого исполнять то же самое без труда, прими к сведению следующее. Навуходоносор, царь вавилонский, владевший царскими скипетрами и диадемами, некогда возвестил слово благовестия, именно: после события в печи и известного чуда он принял на себя дело проповеди во вселенной, не только языком, но и письмами, и во все стороны земли писал так: «Навуходоносор царь всем народам, племенам и языкам, живущим по всей земле. Знамения и чудеса, какие совершил надо мною Всевышний Бог, угодно мне возвестить вам. Как велики знамения Его и как могущественны чудеса Его! Царство Его — царство вечное, и владычество Его — в роды и роды» (Навуходоносор царь всем людем, племеном и языком, живущим во всей земли, мир вам да умножится. Знамения и чудеса, яже сотвори со мною Бог Вышний, угодно бысть предо мною возвестити вам, коль великая и крепкая: царство Его царство вечное, и власть Его в род и род) (Дан. 3:98–100). И сделал постановление, что всякий народ, племя, язык, если скажет даже слово против Бога Сидраха, Мисаха и Авденаго, погибнет, и дом его предан будет разграблению. И присоединяет: «ибо нет иного бога, который мог бы так спасать» (понеже несть Бога другаго, иже возможет избавити лице) (ст. 96). Видишь угрозу в письмах? Видишь страх? Видишь наставление? Видишь высокого вестника и письма, рассеянные по всей вселенной? Итак, что же, скажи мне? Получит ли он одну и ту же награду с апостолами за то, что таким образом возвестил о силе Бога, за то, что проявил такое великое усердие всюду возвестить слово? Не получит даже и самой незначительной части ее, но меньшую последней в бесконечной степени. Однако, он совершил то же самое дело, что и они. Но так как здесь нет сопряженного с благовестием труда и страданий, то и воздаяние уменьшается. Один делал это, опираясь на власть и без опасения, а другие, совершая проповедь, встречали препятствия, были гонимы, подвергались мучению, бичеваниям, бедствовали, были низвергаемы, бросаемы в море, изнуряемы голодом, ежедневно умирали, терзаясь душой своей, болея с каждым из больных, воспламеняясь с каждым из соблазняющихся; вот за эти труды, и в особенности за уныние, и были им назначены очень большие награды. «Каждый, — говорится, — получит свою награду по своему труду» (Кийждо свою мзду приимет, по своему труду) (1 Кор. 3:8); не перестану постоянно повторять этого. Вот почему человеколюбивый Бог, несмотря на то, что Павел часто молил освободить его от страданий и уныния, и скорби, и опасностей, не исполнил его желания. «Трижды молил я Господа о том» (О сем трикраты Господа молих), — говорит Павел (2 Кор. 12:8), и не имел успеха в просьбе. В самом деле, за что он должен был получить величайшие награды? За то, что проповедовал без труда, проводя спокойную и радостную жизнь? За то, что раскрывал рот и, сидя дома, приводил в движение язык? Но это было бы легко и первому встречному, и человеку очень ленивому, и ведущему жизнь изнеженную и распущенную. А теперь вполне, несомненно, получит воздаяния и венцы за раны, за разные виды смерти, за бегство по земле и по морю, за самое уныние, за слезы, за скорби («три года, — говорится, — день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас») — Деян. 20:31).

10. Итак, соображая и помышляя о том, как велика польза от скорбной и полной труда жизни, радуйся и веселись, так как ты с юного возраста шла по пути прибыльному и полному бесчисленных венцов и среди беспрерывных и сильных страданий. В самом деле, тебя не переставала постоянно осаждать болезнь тела различных видов и свойств, болезнь более тяжелая, чем бесчисленные виды смерти; бесчисленные ругательства, оскорбления и ябеды не переставали устремляться против тебя; сильные (наконец) и непрерывные приступы уныния и источники слез постоянно обеспокоивали тебя. Каждое из этих (страданий) само по себе было в состоянии принести большую пользу претерпевшим. Так Лазарь из–за одной только болезни получил одинаковый удел с патриархом, и злословие фарисея принесло мытарю оправдание, которое превосходило оправдание фарисея; равным образом и глава апостолов слезами излечил язву своего тяжкого греха. Итак, когда каждое из вышеуказанных страданий, даже и в отдельности только взятое, кажется достаточным (для принесения страдальцу большой пользы), то подумай, сколь великие награды получишь сама ты, претерпевши все вместе страдания с большим превосходством, и притом перенося их постоянно. Ничто ведь, ничто не делает людей так славными и достойными удивления, и ничто так не преисполняет бесчисленных благ, как множество искушений, опасности, труды, скорби уныния, постоянные козни даже и со стороны тех, от кого никоим образом не следовало бы этого ожидать, если все это притом кротко переносится. Так и сына Иакова ничто не сделало так блаженным и славным, как тогдашняя клевета, темница, и узы, и происшедшее отсюда несчастье. Конечно, велика и добродетель его целомудрия, когда он одержал верх над египетской распущенностью и оттолкнул от себя ту жалкую женщину, призывавшую его к беззаконному сожительству; но не так велико это, как страдания. В самом деле, что похвального, скажи мне, не совершить прелюбодеяния, не разрушить чужого брака, не осквернить брачного ложа, отнюдь ему не принадлежащего, не причинить обиды своему благодетелю и не покрыть позором дома своего начальника? Но что сделало его великим — это, главным образом, опасность, злоумышление, неистовство плененной страстью женщины, причиненное ему насилие, неизбежная тюрьма спальни, которую приготовила ему прелюбодейка, сети, которые она повсюду расставила, обвинение, клевета, темница, узы, отведение его в противность всякой справедливости после столь великого подвига, за который должно было бы его увенчать, в крепость в качестве осужденного и подлежащего ответственности и заключение его вместе с самыми последними преступниками, грязь, железные цепи, бедствие тюрьмы. Я вижу, что он тогда сиял больше, чем когда, сидя на египетском престоле, раздавал нуждающимся хлеб, уничтожал голод и делался общею пристанью для всех. Тогда я вижу его более сияющим, когда его обнимали цепи на ногах и оковы на руках, чем когда в блестящих одеждах он был облечен столь великим могуществом. Одно время было временем труда и деятельности, — я говорю о времени темницы, — а другое временем роскоши и отдохновения от напряжений и чести, которое доставляло большое удовольствие, но не большую прибыль. Вот почему я не так ублажаю его, когда он был почитаем отцом, как прославляю, когда ему завидовали братья и когда он имел сожителями врагов. И в самом деле, с юного его возраста была возбуждена против него тяжкая война из отцовского же дома, когда враждовавшие хотя и не могли ни в чем его обвинить, но томились и разрывались от злобы вследствие того, что он пользовался большим расположением со стороны отца, — впрочем законодатель Моисей сказал, что эта сила любви свое начало вела не от добродетели сына, но от времени его рождения. Так как он был рожден после остальных детей и в глубокой старости отца (а такие дети вожделенны, потому что они рождаются сверх ожидания), поэтому и был любим. «Любил его отец, — говорится, — потому что он был сын старости его» (яко сын старости ему бысть) (Быт. 37:3).

11. А написал это законодатель, как я думаю, повествуя не о том, что было, но указывая лишь предлог и отговорку отца. Так как он стал замечать, что мальчику завидуют, то, желая ослабить страсть братьев, выдумал причину любви, которая не рождала бы большой к нему зависти. Что действительно не это было причиной нежной любви, а процветающая добродетель души, более зрелая, чем возраст, ясно из отношений Иакова к Вениамину. В самом деле, если бы тот был любим по этой причине, то гораздо более следовало бы быть любимым тому, кто был моложе его. Ведь он был рожден после Иосифа, и скорее этот был для него сыном старости. Но, как я и сказал, это был вымысел отца, желавшего прекратить братскую войну; однако, и таким образом он был не в силах достигнуть цели, напротив, пламя разгоралось еще сильнее. И так как до поры они ничего не были в силах сделать, то наносили ему гнусное бесчестие, взводили постыдное обвинение; таким образом, братья предупредили варварскую женщину и явились гораздо худшими, чем она. Та была бесчестной в отношении к чужому, а эти в отношении к брату. Даже и здесь они не остановились в проявлении своей порочности, но вели борьбу все дальше и дальше, и, взявши одного в пустыне, хотели убить, затем продали, сделали рабом вместо свободного, и притом продали в самое горькое рабство. Ведь даже и не иноплеменникам каким–нибудь отдали они брата, а варварам, говорившим другим языком и уходившим в варварскую страну; Бог же, намереваясь сделать его более славным, выносил, когда это происходило, и долго терпел, когда одни опасности сменяли другие. После зависти и постыдной клеветы они предали его убиению и рабству, более тяжелому, чем убиение. Не пробеги с небрежностью мимо того, что сказано, но поразмысли, каково было благородному мальчику, воспитанному в отцовском доме со всякой свободой, с такой любовью отца, вдруг быть проданным братьями, которые ни в чем не могли его обвинить, и быть выдану иноплеменникам иноязычным и свирепым, которые скорее были зверями, чем людьми; каково было сделаться ему изгнанником и переселенцем, рабом и чужеземцем вместо свободного и гражданина, и, насладившись столь великим счастьем, впасть в самое крайнее бедствие рабства, будучи совершенно к нему непривычным, получить самых жестоких господ и быть отведенным в чужую и варварскую землю. Но и здесь несчастия не остановились; напротив, после тех дивных сновидений, предвозвещавших поклонение ему братьев, опять одни злоумышления сменили другие. В самом деле, эти купцы, взявши его, не удержали у себя, но опять продали его другим, худшим варварам. Ты знаешь, что значит — в рассуждении несчастья — выменивать одних господ на других. Когда приобретающие опять чужеземцы, и притом более суровые, чем прежние владельцы, то это делает рабство более тяжким. Таким образом, он оказывается в Египте, том Египте, который тогда вел войну с Богом и неистовствовал, откуда являлись бесстыдные уста, откуда богохульные языки. И он оказывается у египтян, из которых и один только был в состоянии сделать великого Моисея беглецом и изгнанником. После того, как он там немного успокоился, так как человеколюбивый Бог, чудно устрояющий дела, сделал дикого зверя, купившего его, овцой, тотчас опять начали приготовляться для него арена, ристалище, и борьба, и состязания, и труды, более сильные, чем прежние. Госпожа, увидевши его беззаконными глазами и покоренная красотой его лица, и совсем плененная страстью, вследствие этого необузданного любовного влечения к нему сделалась львицею вместо женщины. И опять врагом был сожитель, имея к тому предлог противоположный предлогу прежних его врагов, потому что те выгнали его из дома по ненависти, а эта — любя и сжигаемая страстью к юноше; и произошла двойная, лучше же, тройная и многообразная война. В самом деле, ввиду того, что он перепрыгнул через сети и в краткий момент времени рассек петлю, не подумай, что он совершил этот подвиг без труда; он вытерпел действительно великий труд.

12. И если хочешь ясно понять и это, поразмысли, что такое молодость и цветущая пора юности. Он был тогда в самом цветущем возрасте, когда пробуждается очень сильное пламя природы, когда поднимается большая буря страсти, когда рассудок делается более слабым. Ведь души юношей ограждают себя не очень большим благоразумием и не проявляют большого рвения к добродетели; между тем буря страстей бывает очень тяжкой, а управляющий страстями рассудок — слабым. Вместе же с природой и возрастом была к тому же сильная необузданность и женщины. И подобно тому, как те персидские руки зажигали с большим усердием вавилонскую печь, доставляя огню обильную пищу и бросая в пламень разнообразные воспламеняющие средства, — так точно и тогда та жалкая и несчастная женщина зажигала пламя более тягостное, чем та печь, — женщина, от которой пахло благовониями, которая околдовывала юношу подрумяненными щеками, подкрашенными глазами, изнеможенным голосом, движениями, сладострастной походкой, мягкими одеждами, золотыми украшениями и другими подобными бесчисленными чарами. Как искусный охотник, намереваясь овладеть трудноуловимым животным, пускает в ход все орудия своего искусства, так точно и она, зная целомудренность юноши (потому что в течение такого времени она не могла оставаться незамеченной), пришла к решению, что для пленения юноши ей нужно большое вооружение, и потому употребляла в дело все оружия необузданности. Даже и этими одними она не довольствовалась, но выжидала удобного времени и места, удобного для охоты. Поэтому, плененная страстью, она не тотчас сделала нападение, но ждала долгое время, страдая этою бесчестной страстью и приготовляясь, боясь, чтобы вследствие поспешности и небрежно обдуманных ее замыслов добыча не ускользнула. И однажды, найдя его одного только в доме, исполнявшего обычные дела, она, наконец, копает глубочайшую пропасть и, отовсюду распростерши крылья удовольствия, как бы уже имея юношу в сетях, входит, напав одна на одного; лучше же — не одна, потому что она имела себе помощниками и возраст, и природу, и свои орудия; наконец, она насильно влечет этого благородного юношу к беззаконному делу. Что тяжелее этого искушения? Какой печи и пламени не сильнее этого — чтобы цветущий юноша, раб, одинокий, изгнанный из отечества, чужеземец, переселенец, захваченный в таком уединении (потому что и это также ведет к таковому пленению) столь сладострастной и неистовствующей госпожою, столь богатой и облеченной таким великим могуществом, был ею удерживаем, и обольщаем, и ведом к господскому ложу, и это после столь великих опасностей и злокознений? Ведь ты знаешь, что большинство людей, когда случится быть искушенными бедствиями и находиться в несчастьях, а потом призванными к роскоши и покою и жизни изнеженной и распущенной, бегут на зов очень охотно. Но не таков этот; напротив, он твердо стоял, во всем показывая свою твердость. Я смело мог бы назвать равными между собой эту спальню и вавилонскую печь, и Даниилов ров со львами, и чрево морского зверя, в которое попал пророк; скорее же, я назвал бы ее даже гораздо более тяжелой, чем те. Там победа со стороны злоумышления была погибелью тела, здесь же — совершенной гибелью души и смертью бессмертной, несчастьем, не имеющим облегчения. Здесь был не только опасный этот ров, но и то, что вместе с насилием и коварством (эта спальня) была полна великого ласкательства, сильного и различного, многообразного огня, не тело жгущего, но сжигающего самую душу. Указывая на это самое, Соломон, который в особенности точно знал, каково сходиться с женщиной, имеющею мужа, говорит: «Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснется к ней, не будет оставлен без наказания» (Притч. 6:27–29). Смысл его слов таков: «Как невозможно, — говорит он, — чтобы кто–нибудь, находясь в огне, не горел, так невозможно и то, чтобы кто–нибудь, находясь в связи с женщинами, избежал происходящего отсюда воспламенения». Этот же перенес то, что было гораздо более тяжело. Сам он не коснулся ее, но той был удерживаем, схваченный один только одной, и это после того, как он был приведен в изнеможение столь великими уже бедствиями, изнурен такими злыми кознями и желал успокоения и безопасности.

13. И все–таки, находясь в таких сетях и видя, что на него нападает многообразный зверь и всячески терзает его — прикосновением, голосом, глазами, румянами, подкрашиванием, посредством золотых вещей, благовоний, одежд, обращений, слов, наряда, в который она была облечена, посредством одиночества, посредством того, что это оставалось скрыто от других, посредством богатства, могущества, посредством того, что эта женщина вместе с тем имела своим союзником, о чем я прежде сказал, возраст, природу, рабство, пребывание его в чужой стране, — он победил все то пламя. Я говорю, что это искушение много тяжелее и зависти братьев, и родственной ненависти, и продажи, и власти варваров, и длинного путешествия, и пребывания в чужой земле, и темницы, и уз, и продолжительного времени, и бывшего здесь бедствия; подлинно, опасность превышала крайние пределы. А после того как он избежал и этой войны, и повеял здесь исполненный росы ветер, явившийся как по благодати Божией, так и вследствие добродетели юноши, — а у него было столько спокойствия и целомудрия, что он постарался положить конец ее бешенству, — после того как, говорю, он вышел неприкосновенным, подобно юношам, избежавшим персидского племени — «и даже запаха огня не было от них», — говорится (Дан. 3:94); после того как показал себя великим борцом целомудрия и уподобился адаманту, посмотрим, чего он тотчас вкусил, и какие награды следуют за победителем. Опять злые козни и пропасти, смерть и опасности, клевета и безрассудная ненависть. В самом деле, та жалкая женщина удовлетворяет тогда любовь гневом, и страсть соединяет со страстью, к бесстыдному влечению присоединяет беззаконный гнев, и после прелюбодеяния делается и человекоубийцею. Дыша крайней свирепостью и смотря кровожадными глазами, она учреждает развращенный суд, ставит судьею господина того юноши, своего собственного мужа, варвара, египтянина, и вносит обвинение без свидетеля. Она не позволяет обвиняемому даже и войти в судилище, но обвиняет без опасения, полагаясь на безрассудство и благосклонность к ней судьи, на достоверность, внушаемую ее собственным лицом, и на рабское положение обвиняемого, и, сказав противоположное тому, что было на самом деле, она победила судью и склонила его вынести согласный ее желаниям приговор, осудить невинного и наложить тягчайшее наказание, и тотчас — темница, заключение и узы. И тот достойный удивления муж был осужден, даже и не увидев судьи. И что было особенно тягостно, он осуждался как прелюбодей, как пожелавший господского ложа, как осквернивший чужой брак, как пойманный, как изобличенный. И судья, и обвинительница, и последовавшее наказание делали то, что это деяние во мнении большинства людей, не знавших истины, казалось достойным доверия. Но ничто это не смутило юношу, и он не сказал: «Это ли ответы на сновидения? Это ли конец тех видений? Это ли награды за целомудрие? Безрассудный суд, несправедливый приговор, и опять бесчестная молва! Как распутник, я был выгнан недавно из отцовского дома, как прелюбодей и осквернивший целомудрие женщины, теперь ввожусь в темницу, и все думают так обо мне. И братья, которые должны бы покланяться мне (потому что так вещали сновидения), находятся на свободе, в безопасности и неге, в отечестве и отцовском доме, а я, который должен бы царствовать над ними, связан здесь вместе с расхитителями гробниц, вместе с разбойниками, вместе с ворами; и после изгнания из отечества я не освободился от беспокойств и неприятностей, но и в чужой земле опять следуют за мной пропасти и изостренные мечи. Тогда как сделавшая это и оклеветавшая меня, и за каждый из обоих дерзких поступков заслуживавшая бы казни, теперь ликует и торжествует, как бы увенчанная трофеями и блестящими наградами за победу, я, ни в чем не поступивший несправедливо, подвергаюсь крайнему наказанию». Ничего подобного не сказал он и не подумал; но как борец, шествующий среди венков, он радовался и веселился, не питая злобы ни к братьям, ни к прелюбодейке. Из чего это видно? Из того, что он сам однажды говорил одному из тех, кто там был в это время связан. Он до такой степени был далек от пленения унынием, что рассеивал печали и у других. В самом деле, когда он увидел, что некоторые там смущены, расстроены и печалятся, он тотчас подошел, чтобы узнать причину. И узнав, что беспокойство происходит вследствие виденных снов, истолковал сновидения. Потом, прося напомнить царю относительно его освобождения, — потому что хоть он и был благороден, и достоин удивления, но все же был человек и не желал страдать в тех узах, — итак, прося напомнить о нем перед царем и убедить последнего освободить его из оков, и вынуждаемый при этом сказать и о причине, по которой он был ввержен в темницу, чтобы и тот, прося за него, имел благовидный предлог к защите его, он не вспомнил ни о ком из своих обидчиков, но, освободивши себя самого от обвинений, на этом только и остановился и не указал погрешивших против него. «Я, — говорит он, украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не сделал, за что бы бросить меня в темницу» (татьбою украден бых из земли еврейския, и зде ничто сотворих, и ввергоша мя в ров сей) (Быт. 40:15). И ради чего не говоришь ты о блуднице, прелюбодейке, братоубийцах, зависти, продаже, неистовстве госпожи, нападении, ее распущенности, сетях, хитрости, клевете, неправом суде, развращенном судье, беззаконном решении, приговоре, не имеющем основания? Почему ты молчишь об этом и скрываешь? «Потому, что я не умею помнить зла, — говорит он, — так как это для меня служит венцами и наградами, и основаниями к вящей пользе».

14. Видишь любомудрую душу? Видишь душу чистую от гнева и высшую сетей? Видишь, как он больше сострадает обидчикам, чем помнит зло? Чтобы не выдать ни братьев, ни той плотоядной женщины, он говорит: «украден из земли Евреев; а также и здесь ничего не сделал». И нигде он не вспоминает ни о лице, ни о рве, ни об измаильтянах, ни о чем–либо другом. Но и после этого все–таки на его долю выпало необыкновенное испытание. Получивший от него столь великое утешение и освобожденный, согласно с его предсказанием, от уз и призванный к прежней чести, забыл о благодеянии и просьбе праведного. И один был слугой в царских дворцах, наслаждаясь большим счастьем, а другой, сияя светлее солнца и испуская столь блестящие лучи добродетели, жил еще в темнице, и не было никого, кто бы напоминал о нем царю.

Так надлежало, чтобы ему были сплетены еще большие венцы и были приготовлены еще ценнейшие награды. Вот почему тогда устраивались и более длинные пути для бегов, по изволению Бога, Который хотя и позволял оставаться местам борьбы, однако не совсем покидал его в опасности, а соизволял злоумышляющим обнаруживать свои козни лишь настолько, насколько нужно было, чтобы не уничтожить и борца, а равно не устранить и противника добродетели. Так, хотя Он попустил, чтобы юноша был ввергнут в ров, чтобы была окровавлена его одежда, однако не позволил братьям дойти до убийства; правда, это присоветовал один из братьев, но все, однако, произошло согласно божественному провидению. То же случилось и в истории с египетской женщиной.

Почему, в самом деле, скажи мне, столь пылкий и необузданный человек (вы ведь знаете племя египтян), гневливый и сердитый (ведь и эта страсть присуща им с избытком), не убил и не предал тотчас же огню того, который, как он верил, был прелюбодей и оскорбил его жену? Почему он, будучи до такой степени безрассудным, что объявил приговор на основании показаний только одной стороны и не дал обвиняемому права слова, проявил во время наказания большую снисходительность — и это тогда, когда видел, что жена неистовствует, беснуется, оплакивает нанесенное ей насилие, носит разорванные одежды и оттого еще сильнее воспламеняется и плачет и вопит? И все–таки, ничто из этого не побудило его к убийству. Как это возможно, скажи мне? Не очевидно ли, что Кто обуздал львов и охладил печь, Тот сдержал безмерный гнев и этого зверя и угасил лютое его негодование, чтобы, соответственно этому, умерилось и наказание? То же случилось, как можно видеть, и в темнице. Бог попустил, чтобы Иосиф был связан и находился вместе с осужденными, однако исторг его от жестокости тюремщика. Ты знаешь, что такое тюремщик; но к Иосифу тогда он был милостив и кроток, и не только не угнетал его какими–нибудь трудами, но даже сделал начальником над всеми бывшими там, и это после того, как принял его в качестве прелюбодея осужденного, и прелюбодея отменного, — потому что деяние это, думали, было дерзко предпринято в отношении к дому не ничтожному, но великому и блестящему. Однако, ничто это не устрашило тюремщика и не заставило его быть к юноше суровым. Так и венцы сплетались страданиями, и помощь Божия притекала с великим изобилием. Я хотел бы написать письмо еще длиннее, но так как и это, думаю, слишком превзошло меру, то, закончив здесь речь, я убеждаю твое благочестие, о чем я и всегда просил, удалять от себя уныние, прославлять Бога, что ты всегда совершала и постоянно совершаешь, принося Ему благодарение за все эти тягости и горести. Таким образом и сама ты приобретешь величайшие блага, и диаволу нанесешь смертельный удар, и нам доставишь большое утешение, и будешь в состоянии удалить облако уныния с большой легкостью, и насладиться невозмутимым покоем. Итак, не ослабевай, но, освободившись от этого дыма (потому что, если захочешь, рассеешь все это уныние легче дыма), опять извести нас об этом, чтобы мы, находясь и вдали от тебя, получили от такого письма большую радость.

1. Нисколько не беспокойся за нас ввиду суровости зимы, болезни нашего желудка и набегов исаврян, и не мучь себя заботами. Зима была, как обыкновенно бывает в Армении; больше нельзя сказать ничего, и нам она не особенно вредит. Мы ведь, предвидя ее, принимаем меры, чтобы устранить происходящий отсюда вред: постоянно зажигаем огонь, всячески загораживаем комнату, где остаемся, пользуясь коврами, и все время остаемся дома. Правда, нам это неприятно, но, ввиду проистекающей отсюда пользы, можно сносить, потому что, пока мы остаемся дома, не особенно мучаемся от холода; а когда бываем вынуждены чуть выйти и побыть на свежем воздухе, причиняем себе немалый вред. Поэтому и твою честность умоляю, и как величайшей милости прошу, больше заботиться об излечении болезни твоего тела. Правда, и уныние производит болезнь: но когда еще и тело исстрадалось и совершенно ослабело, и остается в большом пренебрежении, не пользуется ни врачами, ни благорастворенностью воздуха, ни обилием необходимых вещей, то сообрази, что отсюда бывает немалое приращение опасности. Поэтому прошу твою честность пользоваться и разными опытными врачами, и лекарствами, которые могут устранять такого рода болезни. Так и мы за несколько дней перед этим, когда, вследствие состояния воздуха, желудок у нас был расположен ко рвотам, воспользовавшись и другими родами попечения, а равно лекарством, присланным от госпожи моей, благопристойнейшей Синклитии, устранили болезнь, не встретив при этом нужды употреблять его больше трех дней. Поэтому прошу тебя и самой пользоваться им, и позаботиться чтобы нам опять послали его, потому что когда мы снова стали чувствовать расстройство, то опять воспользовались им и все исправили. Действительно, оно успокаивает внутренние воспаления, вытягивает влагу, снабжено в подобающей мере теплотой, влагает необычайную бодрость и возбуждает позыв к пище, — доказательство всему этому оно дало нам в несколько дней. Поэтому, постарайся упросить господина моего, почтеннейшего Феофила комита, чтобы он опять приготовил и прислал его нам. Пусть не печалит тебя то, что мы здесь зимуем, потому что теперь мы чувствуем себя гораздо легче и здоровее, чем в прошлом году; если бы и ты сама проявляла подобающую о себе заботу, то чувствовала бы себя гораздо лучше. Если же говоришь, что болезни у тебя родились от уныния, то зачем опять требуешь от нас писем, когда нисколько не воспользовалась ими для приобретения хорошего расположения духа, но до такой степени предалась власти уныния, что желаешь даже теперь переселения из этой жизни? Разве ты не знаешь, какая великая награда назначена для благодарной души и за болезнь? Разве не часто я беседовал с тобой относительно этого предмета, и когда находился вместе с тобою, и через письма? Но так как, может быть, или множество дел, или самая природа болезни и непрерывные несчастья не дозволяют тебе держать сказанное постоянно в свежей памяти, то послушай, как мы станем напевать опять то же самое язвам твоего уныния: «Писать вам о том же, — говорит апостол, — для меня не тягостно, а для вас назидательно» (таяжде бо писати мне убо неленостно, вам же твердо) (Филипп. 3:1).

2. Итак, что я и говорю, и пишу? Для стяжания славы, Олимпиада, нет ничего равного терпению, проявляющемуся при болезнях. Подлинно, эта добродетель — царица благ по преимуществу и вершина венцов; и подобно тому как оно царствует над остальными добродетелями, так точно и в нем самом в особенности этот вид блистательнее прочих. Сказанное, быть может, неясно; поэтому поясню его. Итак, что же такое я говорю? Ни потеря имущества, даже если бы кто–нибудь лишился всего, что имел, ни лишение чести, ни изгнание из отечества и отведение в чужую страну, ни мучение трудом и работой, ни жизнь в темнице, ни пребывание в узах, ни порицания, бранные речи и насмешки, — не сочти, в самом деле, мужественного перенесения всего этого даже и за малый вид терпения; а что это так, показывает Иеремия, столь великий и славный муж, который не мало был смущен этим искушением (Иер. 15), — но продолжаю: ни это все, ни потеря детей, даже если бы они были похищены все разом, ни непрерывно наступающие враги, никакое другое подобного рода бедствие, даже и самая вершина того, что считается печальным — смерть, до такой степени страшная и ужасная, не так тяжела, как телесный недуг. Показывает это величайший борец терпения, который, после того как впал в телесную болезнь, считал смерть освобождением от теснивших его несчастий, и когда терпел все другие напасти, не чувствовал, хотя и получал удары один за другим и последний из них смертельный. Не маловажным ведь, а напротив, делом самой крайней злобы против него было то, чтобы человеку немолодому и не впервые теперь лишь выступающему на состязания, но уже изнуренному множеством следовавших друг за другом стрел, нанести смертельный удар через гибель детей и удар до такой степени тяжелый, чтобы погубить детей обоих полов и всех разом, в раннем возрасте и насильственной смертью, и в самом роде смерти приготовить им внезапную могилу. В самом деле, он не увидел их ни лежащими в постели, не лобызал ни рук их, не слышал ни последних слов, не прикоснулся ни к их ногам и коленам, не сомкнул уст, не закрыл глаз их, когда они умирали, между тем это немало содействует утешению отцов, лишающихся своих детей; он не проводил в могилу раньше одних, найдя в других, по возвращении, утешение своей скорби по умершим, — нет, он услышал, что все они были засыпаны во время пира, изобиловавшего не пьянством, а любовью, за трапезой братской любви, возлежа на ложе, и все смешалось вместе — кровь, вино, бокалы, кровля, трапеза, пыль, члены детей. И все–таки когда он услышал об этом и прежде того об остальных несчастьях, которые были тяжки и сами по себе, потому что и (все прочее) несчастным образом погибло — и стада овец, и все стада скота; одни, как говорил злой вестник печального происшествия, были истреблены ниспавшим небесным огнем, другие все разом были похищены различными неприятелями и убиты вместе с самими пастухами; и все–таки, говорю, видя такую бурю, разразившуюся в один миг над полями, над домом, над животными, над детьми, видя волны, следующие одна за другой, непрерывные утесы, глубокий мрак и невыносимый напор волн, он не поддавался унынию и почти не замечал происшедшего, разве лишь настолько, насколько он был человек и отец. Но когда он был предан болезни и язвам, тогда стал искать и смерти, тогда начал и плакать и сетовать, чтобы ты поняла, что это всего тяжелее и представляет высочайший вид терпения. Небезызвестно это и самому злому демону. Вот почему, когда он, употребив все те средства, увидел, что борец остается невозмутимым и спокойным, то устремился к этому величайшему состязанию, говоря, что все остальное выносимо — лишится ли кто дитяти, или имущества, или чего–нибудь другого (потому что это обозначается словами «кожу за кожу» — Иов. 2:4), а смертельный удар тот, когда кто получит в удел страдания телесные. Вот почему, когда он был побежден после этой борьбы, он не мог и голоса поднять, хотя прежде спорил крайне бесстыдно. Здесь же, говорю, и он уже не нашел возможным выдумать чего–нибудь бесстыдного, но удалился с закрытым от стыда лицом.

3. Но если тот желал смерти, не вынося страданий, то не думай, что это для тебя служит оправданием в желании самой смерти. В самом деле, поразмысли, когда тот желал и при каком положение дел, а именно, когда закон не был дан, пророки не являлись, благодать в такой степени не была излита, и сам он не получил участия в других родах целомудрия. Что действительно от нас требуется больше, чем от живших в то время, и что нам надлежат более трудные подвиги, послушай, как говорит об этом Христос: «если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в царствие небесное) (Матф. 5:20). Поэтому не думай, что желание смерти теперь свободно от вины, но слушай голоса Павла, который говорит: «разрешиться и быть со Христом… несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (разрешитися и со Христом быти много паче лучше: а еже пребывати во плоти, нужнейше вас ради) (Филипп. 1:23–24). Чем больше усиливаются мучения, тем больше увеличиваются и венцы; чем больше обжигают золото, тем чище оно становится; чем обширнейшее море переплывает купец, тем больше собирает он товаров. Итак, не подумай, что тебе предлежит малое состязание, — нет, подлежит более высокое, чем все то, что ты претерпела, разумею состязание по поводу болезни тела. Так и Лазарю (хоть я и часто говорил тебе это, но ничто не мешает сказать то же и теперь) этого было достаточно для спасения (Лук. 16); и в недра того, кто открывал дом для приходящих, кто по повелению Божию постоянно был переселенцем, и кто заклал родного сына, единородного, данного в глубокой старости, отошел тот, кто не сделал ничего подобного, так как он легко перенес бедность и болезнь, и отсутствие покровителей. Для тех, кто благородно переносит что–нибудь, это, действительно, столь великое благо, что Бог, если найдет кого согрешившим весьма тяжко, освобождает от тяжелого бремени грехов; а если найдет украшенною добродетелями и праведного, то и для того делается прибавка не малого, но даже и очень великого дерзновения перед Ним. Так страдания плоти служат и блестящим венцом для праведных, сияющим гораздо светлее солнца, и величайшей очистительной жертвой для согрешивших. Вот почему обесчестившего отцовский брак и осквернившего его ложе Павел предает на погибель плоти, очищая его этим способом. Что происшедшее действительно служило очищением от столь великого позора, послушай, что говорит апостол: «чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа» (да дух спасется в день Господа нашего Иисуса Христа) (1 Кор. 5:5). И обвиняя других в ином ужаснейшем грехе, именно, недостойно вкушавших святой трапезы и тех неизреченных тайн, и сказав, что таковой «повинен будет телу и крови Господней» (1 Кор. 11:27), смотри, как, говорит он, и они очищаются от этого тяжелого греха; он говорит так: «от того многие из вас немощны и больны и немало умирает» (сего ради в вас мнози немощни и недужливи) (ст. 30). Показывая затем, что дело у них не ограничится этим наказанием, а что будет некоторая выгода отсюда — освобождение от дачи отчетов за этот грех, он прибавил: «Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы. Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром» (аще бо быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были. Теперь же судими от Господа наказуемся, да не с миром осудимся) (ст. 31–32). А что и люди, совершившие великие добродетели, получают отсюда болышую пользу, это ясно как из жизни Иова, который по этой причине засиял сильнее, так и из жизни Тимофея, который, будучи столь прекрасным и получив столь великое служение, и вместе с Павлом облетая вселенную, страдал недугом не два или три дня, не десять, не двадцать, не сто, а непрерывно в течение многих дней, когда тело у него изнемогло в очень сильной степени. Указывая на это, Павел говорил: «употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов» (мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов) (1 Тимоф. 5:23). И тот, кто воскрешал мертвых, не исцелил его немощи, но оставил его в горниле болезни, чтобы и отсюда для него собралось величайшее богатство дерзновения. Чего сам он вкусил от Господа и чему был наставлен от Него, тому он учил и ученика, потому что если сам и не впадал в болезнь, то искушения однако мучили его не меньше болезни и приносили плоти большое страдание. «Дано мне, — говорит он, — жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня» (2 Кор. 12:7), разумея удары, оковы, узы, темницы, то, что его часто водили, терзали и мучили бичами палачи. Вот почему он, не вынося страданий, приключающихся благодаря этому с телом, говорил: «Трижды молил я Господа о том (под «трижды» разумея здесь: «часто»), чтобы освободиться от этого пакостника» (ст. 8). Потом, когда не получил просимого, он понял пользу этого, успокоился и радовался по поводу происходящего. Так и ты, хотя и остаешься дома и пригвождена к постели, не думай, что ведешь праздную жизнь, потому что, имея постоянного и вместе с тобою живущего палача, эту чрезмерную болезнь, ты терпишь страдания, более тяжкие, чем те, когда кого влачат, терзают и мучат палачи, и кто когда терпит самые крайние бедствия.

4. Итак, не желай теперь смерти и не пренебрегай заботами о своем теле, потому что и это не безопасно. Потому и Павел советует Тимофею тщательно заботиться о себе. Относительно болезни достаточно сказать этого. Если же разлука с нами причиняет тебе уныние, то ожидай конца и этому. И это я сказал теперь не для того, чтобы утешить тебя, но потому, что я знаю, что так непременно будет. Если бы этому не надлежало совершиться, то я давно, думается мне, умер бы, потому именно, что на меня потоком устремились испытания. Помимо всего того, что я претерпел в Константинополе, надо знать, сколько вытерпел я по удалении оттуда в продолжение этого длинного и трудного пути, вытерпел такого, что в большей части способно было причинить смерть; сколько затем, после прибытия сюда, сколько после переселения из Кукуза, сколько после пребывания в Арависсе. Но всего этого мы избежали, и теперь здоровы и находимся в полном благополучии, так что все и армяне изумляются, что при таком немощном и сухощавом теле я переношу такой невыносимый холод, что могу дышать, тогда как люди, привыкшие к зиме, немало страдают от нее. Однако мы остались невредимы до сего дня, и избежав рук разбойников, которые часто нападали, и живя при недостатке вещей необходимых, и не имея возможности пользоваться даже баней. Когда мы жили в Константинополе, то постоянно имели в том нужду, а теперь находимся в таком состоянии, что даже и не желаем подобного рода утешения, напротив, мы стали здесь еще и здоровее. Ни суровость климата, ни пустынность мест, ни скудость съестных припасов, ни отсутствие прислужников, ни невежество врачей, ни недостаток бань, ни постоянное заключение, как будто в темнице, в одном жилище, ни то обстоятельство, что я лишен возможности двигаться, в чем я всегда имел нужду, ни постоянное пребывание в дыму и около огня, ни страх перед разбойниками, ни постоянные нападения, ни другое что–нибудь в этом роде — ничто не победило нас; напротив, мы чувствуем себя здоровее, чем были там, но потому, однако, что тщательно заботились о себе. Итак, соображая все это, удаляй от себя уныние, которое владеет тобою теперь по этим причинам, и не требуй от себя самой чрезмерных и тяжелых удовлетворений. Я послал тебе, что я недавно написал, именно, что, кто не поступает несправедливо с собой, тому не в силах будет повредить никто другой; и рассуждение, которое я послал теперь твоей честности, преследовало эту именно цель. Итак, постоянно пробегай его, а когда бываешь здорова, читай и вслух. Это будет для тебя, если захочешь, достаточным лекарством. Если же станешь спорить с нами и не будешь заботиться о себе, и, несмотря на бесчисленные убеждения и увещания, которыми можешь ты пользоваться, не пожелаешь подняться из болот уныния, то неохотно и мы будем откликаться и отправлять тебе частые и длинные письма, если ты не намереваешься получать из них какую–нибудь пользу для приобретения хорошего расположения духа. Как же мы узнаем это? Узнаем, если ты будешь не говорить, а если станешь показывать делами, потому что и теперь ты говорила, будто не иное что, а уныние причинило тебе эту болезнь. Так как ты сама следовательно призналась в этом, то, если не освободишься от болезни, мы не поверим что освободилась и от уныния. В самом деле, если оно причиняет болезнь, как и сама ты известила, то очевидно, что, по удалении его, уничтожена будет и болезнь; по извлечении корня, погибают и его отпрыски, так что, если они останутся цветущими и полными сил, и будут приносить неподобающий плод, то мы не можем быть убеждены, что ты освободилась от корня. Поэтому покажи мне не слова, а дела, и если будешь здорова, то увидишь, что опять будут посылаться тебе письма, превосходящие меру слов. Не считай также малым для тебя утешением, что мы живы, что здоровы, что, находясь в таких тяжелых обстоятельствах, мы освободились от болезни и недуга, что, как я узнал, очень печалит и огорчает наших врагов. Соответственно этому и вам следует считать это величайшим ободрением, и главным утешением. Не называй одинокими твоих спутников, которые теперь, благодаря страданиям, какие они терпят, еще более начертаны в небесах. Я очень скорбел из–за монаха Пелагия ^[17]. Поразмысли поэтому, сколь великих венцов достойны те, кто стоит благородно на своем посту, когда даже мужи, проводившие жизнь в столь великих аскетических подвигах и отличавшиеся выносливостью в трудах, оказываются так легко поддающимися обману.

Усилились ваши мучения, устроены опять более широкие места борьбы, более длинные бега в ристалищах, в большее пламя раздувается гнев злоумышляющих против вас. Но не надо смущаться и пугаться, напротив, потому–то в особенности и следует радоваться и веселиться, увенчиваться и ликовать. Если бы вы в предшествующее время не нанесли диаволу смертельных ударов, то этот зверь не рассвирепел бы до такой степени, чтобы пойти дальше. То, что он нападает и набрасывается сильнее, что он проявляет больше бесстыдства и обильнее изливает яд, служит, следовательно, доказательством как вашего мужества и победы, так и горшего его поражения. Так было и в отношении к блаженному Иову; и тогда диавол, после того как был побежден в деле лишения праведника имущества и отнятия детей, давая ясное доказательство, что получил тяжелые раны, устремился к главе бедствий — осаде плоти, источнику червей, хору ран, — это я называю хором, венцом, и роем бесчисленных наград. Даже и здесь он не остановился; нет, когда у него не оставалось никакого другого подобного средства (потому что он навлек ту болезнь, как крайний предел несчастий), он опять стал пускать в ход и другие хитрости, вооружая жену, подстрекая друзей, возбуждая и делая дерзкими слуг, растравляя всем этим его раны. То же самое не перестает он предпринимать и теперь, впрочем, на свою же голову, потому что благодаря этому ваши дела с каждым днем становятся блистательнее, величественнее и светлее, богатство ваше приумножается еще больше, выгоды еще изобильнее, являются друг за другом непрерывные венцы, через самые несчастья много возрастает ваше мужество, и козни врагов укрепляют ваше терпение. Такова природа мучения; тех, кто кротко и благородно переносит его, оно делает выше несчастий, выше стрел диавола, и научает презирать злые козни. Так и деревья, растущие в тени, бывают слабее и меньше способны к рождению плодов, те же, которые испытывают разные перемены воздуха и подвергаются нападениям ветров и жару солнечного луча, становятся крепче, изобилуют листьями и гнутся под тяжестью плодов. Так бывает обыкновенно и на море. Те, кто впервые взошли на корабль, хотя бы они были и очень мужественны, вследствие своей неопытности смущаются, беспокоятся, подвергаются головокружениям, а которые переплыли много морей, перенесли много бурь и подводных скал и утесов, нападения морских зверей и злоумышления морских разбойников и пиратов, которые выносили непрерывные морские бури — те сидят на корабле с большей отвагой, чем иные ходят по земле, садясь не внутри у основания корабля, но и на самых его бортах, стоя без боязни и на носу, и на корме; равно и те, которые сначала на глазах всех лежали с дрожью и страхом, после того как испытают большую бурю, и канат влекут, и паруса растягивают, и за весла берутся, и смело бегают по всему кораблю. Итак, ничто из приключающегося да не смущает вас. Враги невольно поставили нас в такое состояние, что мы не можем потерпеть зла. Истративши все свои стрелы, они этим не достигли ничего большего, кроме того, что подвергли себя бесчестью и насмешкам, и всюду являются, как общие враги вселенной. Таково возмездие злоумышляющим, таков конец войн. Ах, как велика добродетель и презрение настоящих вещей! Через злоумышления она получает пользу, через злоумышляющих увенчивается, через делающих зло она начинает блистать сильнее, через пытающихся уничтожить ее она делает следующих за ней более сильными, более возвышенными, непокоримыми, непреодолимыми, не имеющими нужды ни в оружии, ни в копьях, ни в стенах, ни во рвах, ни в башнях, ни в деньгах, ни в войсках, но только в твердой воле и постоянной душе, и посрамляет всякое человеческое злоумышление.

2. Итак, моя боголюбезнейшая госпожа, постоянно твердя это и себе самой, и тем, которые вместе с тобою ведут эту прекрасную борьбу, возбуждай души всех, набирай свой боевой строй, чтобы для тебя был двойной и тройной и многократный венец добродетели, как за то, что сама терпишь, так и за то, что и других побуждаешь к тому же; убеждай их кротко переносить все и пренебрегать тенями, презирать обман сновидений, попирать грязь, и вовсе не говорить о дыме, не думать, что вам в тягость паутины, и бежать мимо гниющей травы. А именно всем этим, да и того еще ничтожнее, является суета человеческого благоденствия. И не легко можно найти образ, который точно выражал бы суету его. Кроме этого своего ничтожества, оно приносит еще тем, кто сильно жаждет его, и немалый вред, не только в будущем веке, но и в настоящей жизни, и даже в те самые дни, когда им, по–видимому, наслаждаются. Подобно тому, как добродетель, в то самое время, когда она подвергается нападению, торжествует и процветает, является более светлой, так и порок в то самое время, когда ему прислуживают и льстят, обнаруживает свое бессилие и делает себя предметом большого смеха и крайнего осмеяния. Что, в самом деле, скажи мне, было более достойно сожаления, чем Каин, и именно в то самое время, когда он, казалось, одолел брата и одержал над ним верх, и был исполнен злобы и гнева, гнева беззаконного и гнусного? Что порочнее той десницы, которая, казалось, победила, десницы, которая нанесла удар и совершила убийство, и того постыднейшего языка, который замыслил хитрость и распростер сети? И зачем я говорю о членах, совершивших убийство? Все тело несло наказание, будучи постоянно предано стенанию, страху. О, дивное дело! О, необычайная победа! О, неслыханный трофей! Закланный и лежащий мертвым увенчивался и прославлялся, а победивший и одержавший верх оставался не только не увенчанным, но за эту–то самую победу и был караем, и предавался невыносимым наказаниям и постоянному мучению; пораженный и умерший обвинял того, кто двигался, жил и говорил, безгласный обвинял говорящего; а лучше сказать, даже и не умерший, а одна только кровь, в отдельности и от тела, имела достаточно сил для этого. Так велико богатство людей добродетельных, даже и умерших! Так велико бедствие дурных, даже и живых! Если же таковы награды во время самой борьбы, то представь, как велики вознаграждения после состязаний, во время воздаяния, при раздаче тех благ, которые превышают всякое слово. Печали, каковы бы они ни были, причиняются людьми и отображают ничтожность тех, кем они наносятся; а дары и награды даются от Бога; поэтому они таковы, какими естественно быть дарам, даваемым со стороны неизреченной щедрости. Итак, радуйся и веселись, нося венок, торжествуя, попирая жала врагов более, чем иные грязь. Извещай постоянно нас о своем здоровье, чтобы и отсюда мы получили большую радость. Ты ведь знаешь, что нам, и пребывающим в уединении, будет немалым утешением, когда мы постоянно будем узнавать о твоем здоровье. Будь здорова!

Пишу я это к твоей благопристойности, только что поднявшись от самых врат смерти. Вот почему я очень обрадовался, что слуги твои вышли навстречу теперь, когда мы уже входили в гавань, потому что, если бы они встретились со мной, когда я еще качался в море и подвергался тяжким волнам болезни, мне нелегко было бы обмануть твою богобоязненность, возвещая радостное вместо печального. Действительно, буря, бывшая сильнее обыкновенной, причинила нам очень тяжкую и бурю желудка, так что эти два месяца я провел ничуть не лучше мертвых, а даже еще и хуже их. Я жил лишь настолько, насколько чувствовал отовсюду окружавшие меня несчастья; все для меня было ночью: и день, и утро, и полдень; и я целый день проводил пригвожденным к постели. Принимая всякие меры, я был, однако, не в силах устранить вред, проистекавший от холода; несмотря на то, что я зажигал огонь, терпел страшнейший дым, заключился в одной комнате, закутывался множеством одеял и даже не осмеливался переступить порога, я тем не менее страдал постоянными рвотами, головной болью, отвращением к пище и непрерывной бессонницей. Так я проводил без сна длинные моря ночи. Но, чтобы не мучить больше твоей души, занимаясь воспоминанием неприятностей, скажу тебе, что теперь мы от всего этого избавились. Лишь только наступила весна и немного изменился воздух, все уничтожилось само собою. Тем не менее, мне и теперь нужна большая аккуратность в образе жизни; поэтому я не обременяю желудка пищею, чтобы он без труда мог переваривать ее. Немало причинило нам беспокойства и известие, что ты находишься при последнем дыхании. Но благодаря сильной любви к тебе, попечению и заботливости о твоих делах, мы еще раньше получения писем от твоей благопристойности освободились от этого беспокойства, когда многие пришли оттуда и возвестили о твоем здоровье.

Теперь я очень рад и весел, не потому только, что ты избавилась от болезни, но прежде всего потому, что так благородно переносишь приключающиеся скорби, называя все это пустяками, и что всего важнее, это то, что ты называешь этим именем даже и болезни тела, что свойственно душе, полной сил и изобилующей богатым плодом мужества. То ведь, что ты не только благородно переносишь несчастья, а даже и не замечаешь их, когда они находятся налицо, напротив, презираешь их и с большой легкостью налагаешь на себя венок терпения, не употребляя ни напряжений, ни трудов, ни беспокойств, и другим не доставляя их, а как бы ликуя и торжествуя, это служит доказательством высочайшего любомудрия. Поэтому я радуюсь и ликую, восхищаюсь от радости, не чувствую ни настоящего одиночества, ни остальных несчастий, веселясь, радуясь и величаясь твоим величием духа и непрерывными победами, не ради тебя только, но и ради того великого и многолюдного города, для которого ты стала и вместо башни, и гавани, и стен, издавая голос ясный через посредство дел и своими страданиями научая тот и другой пол без труда приступать к подобным состязаниям, выходить со всяким мужеством на борьбу и легко выносить труды, происходящие от таких подвигов. И удивительно то, что, не выступая на площадь и не ходя в центре города, а сидя в небольшом домике и в спальне, ты внушаешь бодрость и укрепляешь готовящихся к борьбе, и когда море так свирепствует и волны так вздымаются, отовсюду показываются скалы, подводные камни, утесы и дикие звери, и все охватывает глубочайшая ночь, ты, как бы в полдень и среди тишины, как будто ветер дует в корму, распустивши паруса терпения, плывешь с большой легкостью, не только не испытывая волнения вследствие этой жестокой бури, а даже и не обрызгиваемая водой; и весьма естественно, потому что таковы кормила добродетели. И купцы, и кормчие, и матросы, и моряки, когда заметят скопление облаков или вторжение неукротимых ветров, или шум волны, кипящей сильной пеной, задерживают корабли внутри гавани; а если они в это время случайно где–нибудь качаются по волнам моря, то придумывают и принимают все меры, чтобы причалить корабль к пристани или к острову, или к берегу. А ты, несмотря на всякие ветры, несмотря на то, что отовсюду вздымаются такие свирепые волны, что глубина морская перевернулась вверх дном от суровости бури, и одни потонули в глубине, другие мертвыми плавают на поверхности вод, третьи нагими несутся на доске, ты, устремляясь в самую середину моря бедствий, все это называешь пустяками, и в бурю плывешь с попутным ветром. Так и должно быть. В самом деле, кормчие, пусть даже они будут без конца сведущи в морской науке, все же не обладают в достаточной мере искусством, чтобы противостать всякой буре, поэтому избегают часто сражения с волнами. У тебя же есть знание, которое выше всякой бури, сила любомудрой души, которая крепче бесчисленных войск, сильнее оружия и надежнее башен и стен. В самом деле, воинам и оружие, и стены, и башни полезны только для безопасности тела, да и то не всегда и не при всех обстоятельствах; бывают случаи, когда и это все побеждается и оставляет беззащитным тех, кто к этому прибегает. Между тем, твое оружие сокрушает не варварские стрелы, не изобретения вражеских людей, не нападения и хитрости; нет, оно попрало принуждения природы, уничтожило власть их и разрушило их крепость. Постоянно сражаясь с демонами, ты одержала бесчисленные победы, а между тем, не получила ни одного удара, напротив, стоишь неуязвимая среди такого роя стрел, и копья, которые бросают в тебя, возвращаются обратно на тех, кто их мечет. Такова мудрость твоего искусства: через что испытываешь страдания, через то отражаешь от себя причиняющим их; через что служишь предметом злоумышления, через то опечаливаешь враждующих, имея порочность тех отличным поводом к тому, чтобы получить большую славу. Хорошо и сама зная это, и по опыту понимая, ты естественно называешь все это пустяком. Действительно, как не назвать тебе этого пустяком, скажи мне, тебе, которая получила смертное тело и, однако, так же презираешь смерть, как иные спешат оставить чужую землю и возвратиться в свое отечество, — тебе, которая страдаешь жесточайшей болезнью и, однако, находишься в более приятном состоянии, чем те, которые имеют здоровое тело и исполнены сил, — тебе, которая не унижаешься оскорблениями, не превозносишься почестями и славой, между тем как это было уже причиной бесчисленных бедствий для многих, которые, просияв в сане священства и достигши последней старости и глубочайшей седины, упали отсюда и выставлены на общее позорище желающим их осмеивать? А ты, женщина, облеченная и в тщедушное тело, и перенесшая столько нападений, не только не потерпела ничего подобного, но еще и многим другим попрепятствовала потерпеть то же. Тогда как те даже и не выступили далеко в состязаниях, а упали в самом начале, соскакивая с самого, так сказать, барьера, ты, несметное число раз обогнув самый дальний столб в ристалище, за каждый бег получила награду, показав разнообразные виды борьбы и состязаний. Это и вполне естественно, потому что не от возраста и не от тела зависят состязания добродетели, а от одной только души и воли. Оттого–то и женщины были увенчаны, и мужи были повергнуты, оттого–то и дети были прославлены, и состарившиеся были посрамлены. Итак, всегда должно удивляться следующим за добродетелью, в особенности же когда найдутся любящие ее в такое время, когда большинство бросают ее. По этой–то причине подобает крайне удивляться и твоей благопристойности, потому что, в то время как столько мужей, женщин, людей состарившихся, которые, казалось, в великой степени владели добродетелью, обратились в бегство, лежат на глазах у всех, и пали не вследствие сильного натиска в войне и не от сильной стычки с врагами, а прежде битвы, были побеждены прежде боя, ты сама после стольких битв и сражений не только не пришла в изнеможение и не изнурилась множеством бедствий, а напротив, еще больше молодеешь, и приращение состязаний дает тебе приращение силы, потому что воспоминание о том, что ты уже с похвалою совершила, для тебя делается поводом к веселью и радости, и большему утешению. Вот почему мы радуемся, ликуем, веселимся; не перестану постоянно повторять этого и всюду возвещать причину своей радости. Поэтому, если тебя и опечаливает наше отсутствие, то утешение, даруемое твоими добродетелями, зато для тебя очень велико, когда и мы, отделенные от тебя таким длинным промежутком пути, получаем отсюда, т. е. от твоего мужества, немалую радость.

1. Что ты говоришь? Ты не поставила трофея и не одержала блестящей победы? Ты не наложила на себя постоянно цветущего венка? Но не о том ли говорит вся вселенная, по всей земле воспевающая твои добродетели? Хотя сражения и состязания были устроены в одном месте, и пути твоих бегов в ристалище и твоя борьба, исполненная вместо пота кровью, были только там, но слова о тех делах и радость за них распространились до пределов вселенной. Ты же, желая их сделать большими и приготовить для себя больше наград, приложила к ним и венцы, рождаемые смиренномудрием, говоря, что настолько отстоишь от этих трофеев, насколько мертвые от живых. Что это слова смиренномудрия, я лучше попытаюсь доказать тебе из того самого, что произошло. Ты изгнана из отечества, из дома, оторвана от друзей, от родственников, удалилась в чужую страну; ты не переставала ежедневно умирать, восполняя избытком своей воли то, чего недоставало у природы. В самом деле, так как, будучи человеком, нельзя умереть много раз самым опытом, то ты сделала это волею. И особенно важно то, что ты, одно претерпевая, а другое ожидая потерпеть, не перестала возносить за это славословие Богу, Который попускал этому случаться, равно как не перестала наносить смертельный удар диаволу. Что он действительно получил смертельный удар, это показал он тем, что после того вооружился более сильным оружием; вот почему то, что было позже, оказалось более тяжким, чем бывшее раньше. Как скорпион или змея, когда получит сильный удар, поднимается, выпустивши далеко свое жало против ударившего, представляя как доказательство большой боли порывистую стремительность против бьющего, так точно и тот бесстыдный зверь, когда получил глубокие раны от твоей дивной и высокой души, напал сильнее и причинил большие искушения. Причинил их он, а не Бог; но Бог попустил, умножая твое богатство, увеличивая прибыль, доставляя более многочисленную награду, более изобильное воздаяние. Итак, не смущайся и не тревожься! Кто, в самом деле, когда–нибудь уставал обогащаться? Кто был смущен, достигая высшей власти? Если же собирающие эти людские блага, смертные и более слабые, чем тень, и увядающие скорее, чем завялые цветы, радуются, ликуют, восторгаются от удовольствия, которое одновременно и является, и отлетает, и подобно течению речных потоков, то гораздо более справедливо тебе, если ты прежде была в унынии, настоящий удобный случай сделать для себя поводом к величайшей радости. Твое сокровище, которое ты собрала, неприкосновенно, и достоинство, созданное этими страданиями, не знает смены и не ожидает конца, — оно бесконечно, не пресекается ни трудностью обстоятельств, ни злоумышлениями людей, ни нападениями демонов, ни самою смертью. Если же хочешь уж плакать, то оплакивай тех, кто совершает подобное, виновников этих зол, рабов, которые и на будущее время скопили себе самим величайшее наказание, и здесь уже получили крайнее наказание, так как очень многие презирают их, считают врагами, проклинают и осуждают. Если же они не чувствуют этого, то по этой причине в особенности жалки и достойны слез, подобно тому, как одержимые душевной болезнью, которые необдуманно и безумно поносят и бьют встречающихся, а часто и своих благодетелей и друзей, не замечая сумасшествия, в припадке которого они беснуются. Потому–то они и болеют неизлечимо, не подпуская к себе ни врачей, не вынося ни лекарств, но даже желающим прислуживать и благодетельствовать им отплачивая противоположного рода делами. Так точно и (твои враги) достойны сожаления по этой причине, если только они не чувствуют столь великой своей низости. Если же они не обращают внимания на осуждение других, то им нельзя ускользнуть от обличения собственной совести, обличения неизбежного, неподкупного, не отступающего ни перед каким страхом, не искажаемого ни лестью, ни даянием денег, не исчезающего от продолжительности времени.

2. Так сын Иакова, сказавший отцу, что злой зверь съел Иосифа, сочинивший это прискорбное происшествие и этой маской задумавший прикрыть братоубийство, обманул тогда отца, но совести своей не обманул и не заставил молчать; нет, она продолжала восставать против него, постоянно вопиять, и нельзя было никогда заставить ее смолкнуть. Действительно, тот, кто отрекся перед родителем от дерзкого поступка, на который он отважился, кто не сказал о нем никому из остальных людей, по прошествии долгого времени, когда никто не обвинял его, никто не укорял, никто не наступал и не припоминал о той выдуманной басне, подвергаясь опасности за свободу и самую жизнь, показал, что обвинитель совести в столь продолжительное время не заставлен молчать и не укрощен, говоря следующие слова: «Точно, мы наказываемся за грех против брата нашего; мы видели страдание души его, когда он умолял нас, но не послушали; и теперь кровь его взыскивается с нас» (ей, во гресех бо есмы брата ради нашего, егда моляшеся нам, презрехом… и… кровь его взыскуется…) (Быт. 42:21–22). Между тем, иное было обвинение, которое возбуждалось против него, — он обвинялся в воровстве и был ведом в суд, как будто похитивший золотой кубок; но так как он не сознавал за собою ничего подобного, то и не скорбел из–за этого и говорил, что он терпит это не из–за того, в чем его обвиняли и за что вели связанным, а за то, в чем никто не обвинял, и не требовал отчета, за что никто не влек его в суд, лучше же: на что он теперь не дерзнул, в том именно он сам делается и уликой против себя, и обвинителем. На него напала совесть, и он, с такой безбоязненностью проливший кровь брата и нисколько о том не печалившийся, теперь делался и сочувствующим брату, и обвинял сонм участвовавших с ним в кровопролитии, и трогательно рассказывал о всей жестокости, говоря: «Когда он очень просил нас, и мы презрели горе его и скорбь души его. Достаточно было природы, — говорит он, — чтобы смягчить нас и склонить к состраданию, а он еще присоединил и слезы, и мольбу, но даже и этим не склонил нас, мы презрели горе его и скорбь души его. За это, — говорит он, — нам приготовлено судилище, за это мы рискуем кровью, так как и мы согрешили против крови». Так и Иуда, не вынося обличения совести, устремился к петле и окончил жизнь через повешение. Когда он дерзал на ту бесстыдную сделку, говоря: «Что вы дадите мне, и я вам предам Его?» (что ми хощете дати и аз вам его предам) (Матф. 26:15), — то не стыдился слушателей, что, будучи учеником, он замышлял такое злодейство относительно Учителя, не был опечален и в следующие затем (до предательства) дни, но, будучи еще опьянен удовольствием сребролюбия, не особенно чувствовал обвинение совести. Но когда он совершил грех и взял деньги, и удовольствие от корысти кончилось, а обвинение за грех, наконец, зацвело, тогда, несмотря на то, что никто не принуждал его, никто не заставлял, никто не убеждал, он пошел сам собой, с пренебрежением бросил деньги давшим их и признался в своем беззаконии, говоря вслух им: «согрешил я, предав кровь невинную» (согреших предав кровь неповинную) (Матф. 27:4). Так он не вынес обличения совести.

Таково свойство греха. Прежде, чем он совершен, он опьяняет своего пленника, а когда бывает приведен к исполнению и совершен, тогда приятность его уходит прочь и потухает, а стоит уже один только обвинитель; причем, совесть занимает место палача и терзает согрешившего, предъявляет ему крайние наказания и давит его тяжелее всякого свинца.

3. И такого рода наказания здесь; а каковы наказания будут назначены совершившим такие злодеяния в будущей жизни, ты знаешь. О них поэтому надо проливать слезы, о них следует плакать, потому что и Павел делает так, радуясь вместе с переносящими бедствия и состязающимися, и испытывающими несчастья, а согрешающих оплакивая. Поэтому он и говорил: «Чтобы опять, когда приду, не уничижил меня у вас Бог мой и [чтобы] не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в распутстве и нечистоте, блудодеянии и непотребстве, какое делали» (да не како пришедша мя смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согрешших и не покаявшихся и нечистоте, яже содеяша) (2 Кор. 12:21), состязающимся же говорил: «радуюсь и сорадуюсь всем вам» (Филипп. 2:17). Поэтому ничто да не смущает тебя — ни случившееся, ни впредь угрожающее. Волны ведь не колеблют скалы, но чем с большей стремительностью ударяются о нее, тем сильнее разбиваются. То же самое случилось и впредь случится и здесь, лучше же, даже гораздо большее. Волны не колеблют скалы, тебя же не только не поколебали, но и сделали еще сильнее. Таков порок, такова добродетель. Один, воюя, уничтожается, а другая, подвергаясь нападению, сияет еще сильнее. Одна получает награды не только после состязаний, но и во время самых состязаний, и самое состязание для нее становится победной наградой, а другой, когда победит, тогда еще более опозоривается, тогда наказывается, тогда исполняется великого бесчестия, и прежде назначенного ему наказания терпит казнь в самом деянии, а не только после его совершения. Если слова мои неясны, то выслушай блаженного Павла, который различает и то и другое. Писав некогда римлянам и обличая безнравственную жизнь некоторых, и показывая, что и прежде наказания, в самом уже деянии, соединяется с наказанием, он, вспомнив о противозаконных смешениях женщин и мужей, преступивших границы природы и выдумавших некоторую неестественную страсть, говорит следующим образом: «женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение» (жены бо их измениша естественную подобу в преестественную. Такожде и мужи, оставльше естественную подобу женска пола, разжегошася похожию своею друг на друга, мужи на мужех студ содевающе, и возмездие, еже подобаше прелести их, в себе восприемлюще) (Римл. 1:26–27). Что говоришь ты, Павел? Ведь дерзающие на это находят удовольствие, и совершают это противозаконное смешение с любовью? Как же ты сказал, что они наказываются в самом уже этом деянии? «Потому, — говорит он, — что я высказываю суждение не на основании удовольствия больных, а на основании самого существа дела». Так и прелюбодей, хотя и находит по–видимому удовольствие, еще прежде наказания (за свой поступок) терпит казнь в самом прелюбодеянии, делая душу худшею и более дурной. И человекоубийца, прежде чем увидеть судилище и заостренные мечи и дать отчет в том, на что он дерзнул, погиб уже во время самого совершения убийства, так как и он опять делает свою душу более дурной. Чем бывает болезнь в теле, лихорадка или водянка, или что–нибудь другое в этом роде, чем бывает ржавчина на железе, моль на шерсти, червь на дереве, и черви на рогах, тем же является и порок в отношении к душе. Он делает ее рабской и несвободной; да что я говорю — рабской и несвободной? Он делает ее душой бессловесных, превращая одну душу в волка, другую в душу собаки, иную — змеи, иную — ехидны, иную — в душу другого зверя. Это разъясняют пророки и всем поставляют в известность происходящую вследствие порока перемену: один из них говорил: «немые псы, не могущие лаять» (Исаии 56:10), сравнивая испорченных и тайно злоумышляющих людей с бешеными собаками, потому что последние, когда приходят в бешенство, нападают не с лаем, а подступают молча, причиняя укушенным больше вреда, чем лающие. Другой, опять, называл известных людей вороной (Иерем. 3:2). Иной говорил: «Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают» (человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным, и уподобися им) (Пс. 43:13). Превосходнейший же из пророков, сын неплодной, стоя подле Иордана, некоторых назвал и змеями, и порождениями ехидны. Что же может быть равным этому наказанию, когда происшедший по образу Божию и вкусивший столь великой чести, когда разумное и кротчайшее животное впадает в такое зверство?

4. Видишь, как и прежде получения наказания порок в самом себе имеет наказание? Пойми, как то же бывает и в отношении к добродетели, как и добродетель прежде получения наград бывает себе самой наградой. Подобно тому, как бывает в теле, — ничто ведь не препятствует опять воспользоваться тем же самым примером, так как он хорошо разъясняет дело, — подобно тому, повторяю, как бывает в теле, что тот, кто здоров, обладает крепким телом и свободен от всякой болезни, в силу этого самого и без веселья уже веселится, в здоровье находя радость, и ни перемены в воздухе, ни зной, ни холод, ни скудость стола, ни что–нибудь другое в этом роде не может опечалить его, так как здоровье в состоянии отстранить от него происходящий от всего этого вред, так точно случается обыкновенно и в отношении к душе. Поэтому и Павел, будучи бичуем, гоним, терпя бесчисленные несчастья, радовался, говоря так: «радуюсь в страданиях моих за вас» (Колосс. 1:24). Не только в царстве небесном назначена награда за добродетель, но и в самом страдании, потому что и потерпеть что–нибудь за истину — величайшая награда. Вот почему и сонм апостолов с радостью возвратился из иудейского синедриона, не только по причине царства небесного, но и потому, что за имя Иисуса сподобились принять бесчестие (Деян. 5:41), так как это и само по себе было величайшей честью и венцом, наградой и основанием неувядающего веселия. Итак, радуйся и ликуй! Подлинно, не мало, но даже очень велико это состязание с клеветой, в особенности когда оно бывает вследствие такого великого обвинения, из–за какого теперь оклеветали нас, обвиняя в поджоге в общественном судилище. Потому и Соломон, желая изобразить суровость состязания, говорит: «И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их — сила, а утешителя у них нет» (видех оклеветания бывающая под солнцем: и се слезы оклеветанных, и несть утешающаго) (Еккл. 4:1). Если же борьба велика, — а она и на самом деле велика, то и назначенный за нее венец, очевидно, очень велик. Поэтому и Христос повелевает радоваться и ликовать ведущим эту борьбу с подобающим терпением. «Радуйтесь, — говорит, — и ликуйте, когда будут… вас… злословить за Меня, ибо велика ваша награда на небесах» (Матф. 5:11–12). Видишь, виновниками какой радости, какой награды, какого веселия бывают у нас враги? Не странно ли поэтому устраивать себе самой бедствия, каких не были в состоянии причинить тебе те, а причинили лишь противоположное им? Что же такое я говорю? Те не только не были в состоянии наказать тебя, но доставили тебе еще повод к радости и предлог к неувядающему веселию; а ты, до такой степени муча себя унынием, наказываешь себя, расстраиваешься, смущаешься и исполняешься большой печали. Это следовавало бы тем делать с собой, если бы только когда–нибудь они пожелали познать свои собственные пороки. Тем справедливо было бы теперь горевать, плакать, стыдиться, закрыть свои лица, зарыться и не видеть этого солнца, и, заключившись где–либо во тьме, оплакивать свои пороки и те бедствия, в какие они ввергли столько церквей, а тебе должно веселиться и радоваться, потому что ты достигла обладания главой добродетелей. Ты ведь знаешь, знаешь ясно, что нет ничего равного терпению, что оно в особенности царица добродетелей, основание совершенств, безмятежная пристань, мир во время войн, тишина во время бури, безопасность среди злоумышлений; знаешь, что оно делает обладающего им крепче адаманта, что ему не в силах повредить ни выдвигаемые оружия, ни построенные в боевом порядке войска, ни подводимые машины, ни стрелы, ни пускаемые копья, ни самое полчище демонов, ни страшные полки супротивных сил, ни сам диавол, выступающий в бой со всем своим войском и хитростью. Чего же ты боишься? Ради чего страдаешь ты, которая научилась презирать даже самую жизнь, если потребует время? Но ты желаешь увидеть конец теснящих тебя несчастий? Будет и это, и будет скоро, при Божием изволении. Итак, радуйся и веселись, и находи утеху в твоих добродетелях, и никогда не отчаивайся в том, что мы опять увидим тебя и напомним тебе об этих словах.

Не суждено было мне, очевидно, и удалившись из города, освободиться от тех, кто сокрушает мой дух. Встречающиеся с нами на дороге, одни с востока, другие из Армении, иные и из других мест вселенной, смотря на нас, проливают источники слез, рыдают и сопровождают нас сетованиями во время всего пути. Я сказал это, чтобы вы знали, что мне многие сострадают вместе с вами, а и это немало значит для утешения. В самом деле, если пророк оплакивает противоположное, как тяжкое и невыносимое, говоря: «ждал сострадания, но нет его, — утешителей, но не нахожу» (и ждах соскорбящего, и не бе, и утешающих, и не обретох) (Пс. 68:21), то, очевидно, доставляет большое утешение и то, когда имеешь сообщниками уныния всю вселенную. Если же ты ищешь и другого утешения, то обрати внимание на то, что мы, претерпев столько великих бедствий, остаемся здоровы, находимся в безопасности, и совершенно спокойно подсчитываем наши разнообразные и непрерывные страдания, мучения, злоумышления, находя постоянно удовольствие в воспоминании о них. Итак, и сама обдумывая это, рассей облако уныния и постоянно пиши нам о твоем здоровье. Я и теперь, когда мой любезнейший господин Аравии послал нам письмо, удивился, почему твоя честность не написала, хотя госпожа моя, благородная его жена, с тобой очень дружна. Помышляй и о том, что все радости и печали настоящей жизни мимолетны. Хотя и узки врата, и путь узок, но он все–таки путь (Матф. 7:13–14), — напомню тебе изречение, о котором я часто беседовал с тобою. Если и широки врата, и путь широк, однако и это путь.

Итак, освободившись от земли, лучше же — от самых уз плоти, расправь крыло твоего любомудрия и не позволь, чтобы оно было потопляемо тенью и дымом (а таково все человеческое). Но если ты и увидишь, что те, кто причинил нам столько несправедливостей, и владеют своими городами, и наслаждаются честью и охранной стражею, то приговаривай это изречение: «широки врата и пространен путь, ведущие в погибель» (пространная врата и широкий путь вводяй в пагубу) (Матф. 7:13), и потому лучше проливай по ним слезы и скорби. Тот, кто делает здесь что–либо худое, да сверх того еще, что не потерпел за это наказания, наслаждается и честью со стороны людей, отойдет (отсюда), имея почесть величайшим отягчающим наказание обстоятельством. Вот почему и тот богач был жестоко палим огнем, терпя наказания не из–за одной только жестокости, которую он проявил в отношении к Лазарю, но и из–за благоденствия, постоянно наслаждаясь которым, при столь великой жестокости, он, однако, и благодаря ему не сделался лучшим. Беседуя с собою об этом и тому подобном (мы не перестаем постоянно твердить тебе об этом), моя боголюбезнейшая госпожа, отложи в сторону это тяжкое бремя уныния и извести нас об этом, чтобы, узнав, как я и прежде писал, что тебе бывает некоторая польза в деле утешения и от наших писем, я чаще употреблял лекарство.

Всякий раз, как я увижу толпы мужей и женщин, которые высыпают на дорогах, на станциях, по городам, и смотрят на нас, и плачут, я понимаю, как обстоит дело у вас. В самом деле, если эти, увидевши нас теперь в первый раз, так сокрушаются унынием, что не могут легко придти в себя, и, несмотря на наши мольбы, просьбы и советы проливают горячие источники слез, то у вас, очевидно, буря еще суровее. Но чем суровее буря, тем больше и награды, если вы постоянно переносите ее с благодарением и с подобающим мужеством, как действительно вы и переносите. Так и кормчие, когда дует сильный ветер, если распустят паруса свыше надлежащей меры, опрокидывают корабль, а если станут управлять им соответственным образом и как следует, то плывут с полной безопасностью. Итак, зная это, моя боголюбезнейшая госпожа, не отдай себя во власть уныния, но рассудком одерживай верх над бурей: ведь ты в состоянии, и буря не больше твоего искусства. Посылай нам письма, извещая об этом, чтобы мы, живя в чужой земле, получили большую радость, узнав, что ты перенесла это уныние с подобающим тебе благоразумием и мудростью. Это я написал твоей честности, когда уже шел близ Кесарии.

Пусть рассеется у тебя и этот страх — страх за наше путешествие. Как я раньше написал, тело у нас поздоровело и приобрело большую крепость, так как и погода в отношении к нам была благоприятна, и те, кто ведут нас, проявляют всякое усердие свыше наших желаний, чтобы успокоить нас, и это доказывают самым делом. Я послал это письмо, собираясь выйти из Никеи, в третий день месяца июля. Пиши нам постоянно о твоем здоровье. Тебе в этом случае окажет услуги мой господин Пергамий, которому я весьма доверяюсь. Извещай нас не только о твоем здоровье, но и о том, что у тебя рассеялось облако уныния, потому что если мы узнаем об этом из твоих писем, то и сами станем чаще писать, как достигающие через письма некоторой пользы. Итак, если желаешь наслаждаться частыми письмами, то покажи нам ясно, что от этого происходит некоторая польза, и ты увидишь, как мы щедро будем доставлять их. Вот и теперь, когда оттуда пришли многие, которые могли принести нам письма, я очень измучился, не получив письма от твоей честности.

Насколько у нас усиливаются испытания, настолько умножается у нас и утешение, и тем более отрадные надежды имеем мы на будущее; теперь же у нас все несется по течению, и мы плывем при попутном ветре. Кто видел? Кто слышал? Подводные камни и утесы, разражаются вихри и бури, безумная ночь, глубокий мрак, крутизны и скалы; и мы, плывя через такое море, находимся ничуть не в худшем положении, чем качающиеся в гавани. Итак, соображая это, моя боголюбезнейшая госпожа, будь выше этих смятений и бурь, и удостой известить меня о твоем здоровье. Что касается нас, то мы здоровы и радостны. Тело у нас стало крепче, и мы дышим чистым воздухом, и воины префекта, уезжающие вместе с нами, так прислуживают, что устраняют для нас нужду даже и в слугах, исполняя дела слуг; они приняли на себя эту обязанность из–за любви к нам и всюду охраняют, так как каждый считает себя счастливым ради этого служения. Одно печалит нас — неуверенность, что и сама ты здорова. Извести же нас об этом, чтобы мы вкусили происходящей и отсюда радости и много возблагодарили господина моего любезнейшего сына нашего Пергамия. И если ты пожелаешь послать нам письмо, то для этого воспользуйся им, так как он и искренний друг, и весьма нам предан, и очень почитает твою благопристойность и богобоязненность.

Избежав болезни, которую я перенес на пути и остатки которой принес в Кесарию, и возвратившись, наконец, к полному здоровью, посылаю твоей богобоязненности письмо из самой Кесарии, в которой, найдя большой уход, я почувствовал себя легче, получив наилучших и весьма знаменитых врачей, лечивших нас не одним только искусством, а главным образом состраданием и нежной любовью; один из них пообещал даже уйти вместе с нами, равно как и весьма много других знатных людей. Мы часто пишем о наших делах, а сама ты, в чем я тебя прежде упрекал, делаешь это редко. И чтобы ты поняла, что это дело твоего нерадения, и что не недостаток в тех, кто носил бы письма, причиняет это, обрати внимание на следующее: господин мой брат блаженного епископа Максима третьего дня встретился с нами, и когда мы попросили у него писем, сказал, что ты не пожелала дать ему никакого письма, равно как не дал и Тигрий пресвитер, когда тот потребовал от него. Прошу, упрекни за это его, искреннего и горячего нашего друга, равно как и всех остальных, окружающих епископа Кириака. Что касается того, чтобы переменять место изгнания, то не беспокойте из–за этого ни его, ни кого другого. Мы получили милость. Может быть, они желали (исходатайствовать перемену места изгнания), и не были в состоянии (достигнуть цели). Слава Богу за все; не перестану всегда повторять этого при всем, что со мной случается. Но пусть они не могли сделать этого. Неужели они не могли и писать? Много поблагодари моих госпож, сестер моего господина честнейшего епископа Пергамия, проявляющих ради нас много усердия. Они сделали то, что господин мой областной начальник, зять его, очень к нам расположен, так что и он очень желал нас там увидеть. И сама ты постоянно извещай нас о своем здоровье и о тех, кто нас любит. Относительно же нас не заботься, потому что мы здоровы и радостны, и до сегодняшнего дня пользуемся большим отдыхом. Мы желаем узнать относительно спутников епископа Кириака, освобождены ли они, и никто нам ничего ясного об этом не сообщил; хоть вы выясните нам это. Скажи епископу Кириаку, что я вследствие печали не посылаю ему письма.

Наконец то мы едва–едва перевели дыхание, придя в Кукуз, откуда и посылаем письмо; наконец то едва–едва увидели свет, (избавившись) от дыма и облака разных бедствий, постигших нас на пути. Теперь, когда скорби миновали, рассказываем о них твоему благочестию. Я не желал этого сделать в то время, когда находился в них, чтобы особенно не опечалить тебя. Почти ведь тридцать дней, а то и больше, я боролся с жесточайшими лихорадками, и в таком состоянии шел этим длинным и трудным путем, будучи осаждаем и другими тяжкими болезнями, происходившими от желудка. Представь, что отсюда происходило, когда не было ни врачей, ни бань, ни необходимых вещей, ни других удобств, когда отовсюду осаждал нас страх перед исаврянами и остальные бедствия, какие обычно рождают неудобства дорог, забота, беспокойство, уныние, отсутствие тех, кто услуживал бы. Но теперь все это кончилось. Придя в Кукуз, мы сбросили с себя и остатки всякой болезни, и находимся в безукоризненнейшем здоровье, равно как освободились от страха перед исаврянами, так как здесь есть много воинов, которые вполне приготовлены к бою с ними; отовсюду к нам в обилии притекают необходимые вещи, так как все принимают нас со всякой любовью, хотя местность чрезвычайно пустынна. Но здесь случайно оказался господин мой Диоскор, который и отправил с этой целью в Кесарию своего слугу, приглашая и прося не предпочесть его дому другого; то же делали очень многие и другие, но я счел необходимым предпочесть этого остальным, и мы остановились в его доме. Он делается для нас всем, так что мы постоянно даже упрекаем его из–за большой его щедрости и довольства, которое он желает доставить нам. Так из–за нас он даже удалился жить в поместье, чтобы всячески услужить нам, и устраивает нам жилище, удобное для зимы, совершая и предпринимая все ради этого дела; и вообще в услугах относительно меня нет никакого недостатка. Многие и другие поверенные и экономы, получив письменные приказания от своих господ, постоянно являются, готовые всячески успокоить нас. Обо всем этом я сказал тебе, и одно, более раннее, я оплакал, а другое приятное изложил, чтобы кто–нибудь необдуманно не перевел нас отсюда. Если, в самом деле, желающие оказать нам милость предоставят на нашу волю быть там, где мы желаем, и не задумают назначать нам опять другое место, какое сами пожелают, то прими эту милость. Если же они, насильно переселяя нас отсюда, намерены послать нас в другое место, и нам будет предстоять опять дорога, опять путешествие, то для меня это будет весьма тяжело: во–первых, (надо бояться), чтобы они как–нибудь не послали нас в более отдаленную или в более неприятную местность, а потом (надо знать), что путешествование для меня тяжелее бесчисленных изгнаний. Трудность этого путешествия свела нас к самым вратам смерти. Живя теперь в Кукузе, мы опять собираемся с силами, благодаря постоянному сидению и покою, и при посредстве спокойствия врачуем бедствие, которое случилось с нами в течение продолжительного времени, и наши разбитые кости, исстрадавшуюся плоть. В тот же самый день, в который явились и мы, пришла и госпожа моя диаконисса Савиниана ^[18], разбитая и исстрадавшаяся, так как она находится в таком возрасте, когда и двигаться трудно, но юная по усердию и не чувствующая никаких печалей. Она сказала, что готова отправиться даже в Скифию (потому что такая молва была сильна), когда мы будем отведены туда. Она готова, как говорит, никуда больше не возвращаться, а жить там, где будем находиться и мы. И сыны церкви приняли ее с полным расположением и любовью. И господин мой Констанций ^[19], богобоязненнейший пресвитер, давно здесь был бы. Он даже писал мне, прося, чтобы я позволил ему придти сюда, так как без моего согласия он не осмелился бы прибыть, хотя и сильно желает этого и, как говорит, не имеет возможности оставаться там, потому что ищет убежища и скрывается: столь великие, как говорит он, теснят его бедствия. Итак прошу: не поступи иначе относительно места (моего изгнания). Если же опять попробуешь испытать их намерение, то сама от себя ничего не говори, а сообразно с твоим благоразумием испытай, где они решили (поселить меня): ведь ты можешь сделать это. И если заметишь, что где–нибудь там вблизи в приморском городе — или в Кизике, или поблизости от Никомидии, то прими это. Если же где–нибудь дальше тех местностей или дальше настоящего места, или так же далеко, как и это место, то не соглашайся, потому что для меня это весьма обременительно и тяжело. Здесь мы пока наслаждаемся большим отдыхом, так что и в два дня мы могли удалить от себя всю неприятность, происшедшую с нами вследствие дороги.

1. Зачем ты плачешь? Зачем бьешь себя в грудь и требуешь себе наказаний, которых и враги твои не в силах были потребовать от тебя, до такой степени предавши свою душу власти уныния? Письма, которые ты послала нам через Патрикия, обнаружили эти твои духовные раны. Поэтому я очень скорблю и печалюсь, что ты, обязанная употреблять все средства и делать все, чтобы отгонять от твоей души уныние, бродишь, собирая горестные размышления, выдумывая то, чего нет (ведь ты говорила это), и напрасно, и попусту, и к величайшему вреду, терзая себя. Почему, в самом деле, тебя печалит то, что ты была не в силах переселить нас из Кукуза? Насколько от тебя зависело, ты переселила, употребив все средства и сделавши все. Если же дело не пришло к концу, то не следует скорбеть и из–за этого. Может быть, Богу угодно было устроить для меня более длинные пути бегов, чтобы были и более блестящие венцы. Итак, зачем скорбишь из–за того, благодаря чему мы прославляемся, тогда как тебе следовало бы торжествовать и ликовать и увенчивать себя ради того, что мы удостоены столь великого дела, далеко превосходящего наше достоинство? Но тебя печалит пустынность здешних мест? И что, однако, приятнее здешнего местопребывания? Спокойствие, тишина, полное отсутствие хлопот, здоровье тела. Если город не имеет ни рынка, ни товаров, то для меня это не имеет никакого значения, потому что все притекает ко мне, как бы из источников. В самом деле, у меня есть и господин мой здешний епископ и господин мой Диоскор, которые непрестанно совершают дело нашего успокоения. И прекрасный Патрикий скажет тебе, как мы проводим жизнь в радости, в веселии, среди больших ухаживаний за нами, поскольку, по крайней мере, дело касается здешнего моего пребывания. Если же ты оплакиваешь случившееся в Кесарии, то и это делаешь недостойно тебя. Точно так же и там были сплетены нам опять блестящие венцы, так что все нас прославляют, превозносят похвалами, удивляются, изумляются, за что мы потерпели бедствия и изгнаны. Но вот о чем пусть никто пока не знает, хотя многие об этом и разглашают. Господин мой Пэаний объявил мне, что там (в Кесарии) находятся пресвитеры самого Фаретрия, которые говорили, что они с нами имеют общение и не имеют ничего общего с противниками, ни сближаясь с ними, ни входя в общение. Итак, чтобы нам не смутить их, пусть никто не знает этого, потому что весьма тяжело случившееся с нами. Хотя я не потерпел ничего другого ужасного, однако то, что случилось там, было в состоянии доставить мне бесчисленные награды: до такой степени мы находились в опасности даже относительно своей жизни. Но, прошу, пусть остается это у тебя тайной, и я расскажу тебе об этом вкоротке, не с целью опечалить, а чтобы обрадовать, так как то, что я постоянно шествую через такого рода испытания и что их навлекают на меня те, со стороны кого я никак не ожидал, служит для меня основанием к награде — в этом мое богатство, здесь истребление моих грехов. Когда мы, избавившись от галатийца ^[20], который угрожал нам почти смертью, намеревались вступить в Каппадокийскую страну, многие встречались с нами на пути, говоря: «господин Фаретрий ожидает тебя и всюду ходит, чтобы не потерпеть неудачи в деле встречи с тобою, и все делает и предпринимает, чтобы увидеть тебя и обнять, и показать всю свою любовь; он возбудил даже мужские и женские монастыри». Я же, слыша это, ничего этого не ожидал, но представлял себе противоположное; впрочем, никому из возвещавших это я ничего такого не говорил.

2. Когда, наконец, я вступил в Кесарию, убитый, изможденный, находясь в самой высшей степени развития пламени лихорадки, грустя, страдая до крайности, я добрел до гостиницы, лежащей на самом краю города, и старался найти врачей и погасить ту печь: это была самая высшая ступень развития трехдневной лихорадки. Сюда присоединялось еще утомление от дороги, усталость, разбитость, отсутствие тех, кто услуживал бы, недостаток необходимых вещей, то, что у нас не было никакого врача, что мы были измучены напряжением, жаром и бодрствованиями, так что я вошел в город почти что мертвецом. Тогда–то явились весь клир, народ, монашествующие, монахини, врачи, от которых я пользовался большим попечением, так как все во всем нам услуживали и помогали. Однако и при таких обстоятельствах, теснимый сильным пламенем (лихорадки), я был в крайней опасности. Наконец, мало–помалу болезнь начала прекращаться и стихать. Фаретрия же не было нигде; он ожидал нашего отшествия, хотя почему у него так было решено, не знаю. Итак, когда я увидел, что беда незаметно прекратилась, я стал наконец подумывать о путешествии, чтобы достигнуть Кукуза и немного отдохнуть от бедствий пути. Когда у нас обстояло так дело, вдруг сообщают, что бесчисленное множество исаврян сделало набег на Кесарийскую страну, что они зажгли какое–то большое село и причинили крайние бедствия. Услышав это, трибун взял имевшихся у него воинов и пошел, потому что боялись, чтобы те не напали и на город, и все были в страхе, все в тревоге, жертвуя ради опасности самым основанием отечества, так что даже сами старцы занимались охраною стен. Когда дела были в таком положении, вдруг около рассвета отряд монахов (так надо сказать и выразить этим именем их бешенство) напал на дом, где мы были, грозя спалить его, поджечь, причинить нам крайнее бедствие, если мы не уйдем. И ни страх перед исаврянами, ни болезнь, так сильно теснившая нас, ни что другое не сделало их более снисходительными; они наступали, дыша такой яростью, что и сами преторианские воины испугались их. Действительно, они и им грозили ударами и хвастались, что они уже постыдно избили многих преторианских воинов. Преторианцы, услышав это, прибежали к нам и молили и просили: «Освободи нас от этих зверей, пусть даже попадемся в руки исаврян». Городской префект, услышав об этом, прибежал к нашему дому, желая помочь нам. Монахи не послушались и его увещаний, но и сам он оказался бессилен перед ними. Видя, что дело в весьма затруднительном положении, и не дерзая ни посоветовать нам уйти на явную гибель, ни опять оставаться в городе, вследствие такого их неистовства, он послал к Фаретрию, прося уступить нам немного дней, как ввиду нашей болезни, так и ввиду грозящей опасности. Но и при таких обстоятельствах не было никакого успеха; напротив, и на следующий день они явились еще неистовее, и никто из пресвитеров не осмеливался заступиться и помочь нам, но, стыдясь и краснея (потому что это, говорили они, происходило по приказанию Фаретрия), скрывались, прятались, и не внимали, когда мы их звали. Зачем много говорить? Несмотря на то, что грозили такие ужасы, несмотря на то, что почти очевидна была смерть и меня убивала лихорадка (потому что мы еще не избавились от происходящих отсюда бедствий), в самый полдень, бросившись в носилки, я был вывезен оттуда при рыданиях, воплях, проклятиях сделавшему это от всего народа, при общих сожалениях и плаче. А когда я вышел из города, то и некоторые из клириков незаметно вышли и с сетованиями провожали нас. И в то время, когда мы слышали, как некоторые говорили: «Куда вы отводите его на явную смерть?», другой из числа любивших нас говорил нам: «Удались, прошу тебя; попадись исаврянам, только избавься от нас; кому бы ты ни попался, ты попадешь в безопасное положение, если избежишь наших рук». Когда услышала и увидела это прекрасная Селевкия, благородная жена моего господина Руфина (она весьма о нас позаботилась), то увещевала и просила, чтобы я заехал в ее загородный дом, находящийся на расстоянии пяти миль от города, и вместе с нами послала людей, и мы удалились туда.

3. Но и там это злоумышление не думало отстать от нас. Когда Фаретрий узнал, то, как она говорила, высказал ей много угроз. Когда же она гостеприимно приняла меня в свой загородный дом, я ничего этого не знал; выйдя к нам, она скрывала это от нас, управляющему же, находящемуся там, объявила, чтобы он доставил нам всякий покой, и, если бы напали на нас монашествующие, желая оскорбить нас или побить, собрал бы земледельцев из остальных ее поместий и таким образом приготовился к бою против них. Приглашала она укрыться и в ее жилище, имеющем крепость и неприступном, чтобы мне избежать рук епископа и монахов. Но я не согласился, а остался в загородном доме, не зная ничего, что за тем готовилось. И этого для них было недостаточно, чтобы оставить свое бешенство против нас. Потом в полночь, когда я ничего этого не знал (а Фаретрий, как она говорит, сильно грозил ей, принуждая и заставляя ее изгнать нас и из загородного дома), эта женщина, не вынося его докучливости, хотя я не знал об этом, объявила, что напали варвары, — так она стыдилась сказать о принуждении, которое потерпела. И войдя ко мне в полночь, пресвитер Евифий разбудил меня спавшего, и громким голосом сказал: «Встань, прошу тебя, варвары напали, они здесь близко». Вообрази, какой я был, слушая это. Потом, когда я сказал ему: «Что же следует делать? Убежать в город мы не можем, чтобы не потерпеть более тяжкого, чем то, что сделали бы нам исавряне», он начал принуждать нас уходить. Ночь была безлунная, самая полночь, мрачная, темная; и это опять ставило нас в беспомощное положение; никого не было возле, никто не помогал, потому что все нас покинули. Тем не менее, побуждаемый страхом и ожидая тотчас смерти, я, исстрадавшийся, встал, приказав зажечь факелы. Но пресвитер приказал потушить и их, чтобы, как говорил он, варвары, привлекаемые к нам светом, как–нибудь не напали на нас. Были потушены и факелы. Потом мул, несший наши носилки (потому что путь был очень неровный, крутой и каменистый), упав на колена, повалил меня, находившегося внутри носилок, и еще немного — и я должен бы погибнуть; затем, вскочивши на ноги, я побрел, поддерживаемый пресвитером Евифием (он и сам упал с подъяремного животного), и таким образом шел, ведомый за руку, лучше же — тащимый, потому что по такой неудобной местности и недоступным горам идти в полночь было нельзя. Представь, что пришлось терпеть мне, теснимому такими бедствиями, да еще в приступе лихорадки, мне, который не знал ничего из того, что было подстроено, а боялся варваров, дрожал и ожидал попасть в их руки. Не кажется ли тебе, что одни только эти страдания, даже если бы со мной не случилось ничего другого, в состоянии разрешить многие из наших прегрешений и доставить мне большой повод к славе? Причина же этих страданий, как я думаю, та, что тотчас, как только вошел я в Кесарию, все знатные люди, бывшие викарии, президы, софисты, трибуны ^[21], весь народ ежедневно смотрели меня, услуживали, хранили как зеницу ока; это, думаю, раздражило Фаретрия; равно и зависть, выгнавшая нас из Константинополя, и здесь не отстала от нас, как мне думается; этого я не утверждаю, а предполагаю. Кто мог бы рассказать об остальном, бывшем с нами на пути, об ужасах, опасностях?

Ежедневно вспоминая об этом и всегда нося это в мысли, я восхищаюсь от радости и ликую, как имеющий великое сберегаемое сокровище: так я чувствую себя. Ввиду этого прошу и твою честность радоваться, веселиться, ликовать, прославлять Бога, удостоившего нас потерпеть такие бедствия. Прошу иметь это при себе и никому не говорить, хотя и весьма естественно, что воины префекта могут наполнить весь город рассказами об этом, так как и сами они подверглись крайним опасностям.

4. Тем не менее от твоего благочестия пусть никто не узнает этого, напротив, ты и говорящих останавливай. А если ты скорбишь по причине остатков зла, то знай ясно, что я совершенно освободился от всего и у меня теперь тело крепче, чем когда жил там. А холода что ты боишься? У нас и жилища устроены удобные, и господин мой Диоскор делает и предпринимает все, чтобы мы не заметили холода даже и в малой степени. Если можно судить по началу, то настоящий климат мне кажется восточным, и нисколько не хуже климата Антиохии. Такая же теплота, такая же благорастворенность воздуха. Ты весьма опечалила меня, сказавши, что, может быть, ты печалишься и из–за нас, как бывших нерадивыми. Однако я за много дней перед этим послал твоей честности письмо, прося не двигать меня отсюда. Я же мог сообразить, что тебе потребуется сильная защитительная речь и много трудов и усилия, чтобы смочь оправдаться в таких словах. Отчасти, пожалуй, ты и оправдалась, сказавши: «Я об этом только думаю, чтобы увеличить свою скорбь». Но и это, т. е. говорить, (что) я стремлюсь размышлениями к скорбям, я опять считаю величайшим преступлением, потому что, когда тебе надо делать и предпринимать все для уничтожения горя, ты творишь волю диавола, умножая уныние и печаль. Или ты не знаешь, сколь великое зло уныние? Наконец, нисколько не бойся за исаврян, потому что они отступили в свою страну, и начальник провинции сделал все ради этого, и мы, будучи здесь, гораздо более находимся в безопасности, чем когда были в Кесарии. В конце концов, я никого так не боюсь, как епископов, исключая немногих. Итак, за исаврян отнюдь ничего не бойся, потому что они удалились, и с наступлением зимы сидят дома, и выйдут разве только уж после пятидесятницы. Как же ты говоришь, что не получаешь писем? Я уже послал тебе три длинных письма, одно через воинов префекта, другое через Антония, а третье через Анатолия, твоего слугу; в особенности два из них, наподобие спасительного лекарства, способны утешить всякого унывающего, всякого соблазняющегося, и привести к полной радости. Поэтому, взявши их, прочитывай непрерывно и постоянно, и ты увидишь их силу, вполне испытаешь лекарство и получишь помощь, и нас известишь, что произошла для тебя от них некоторая польза. У меня готово и третье подобное им письмо, которого я не пожелал послать теперь, очень опечалившись тем, что ты говоришь: «я собираю для себя горестные размышления и вымышляю то, чего нет», произнося слова недостойные тебя самой, за которые и сам я стыжусь и закрываю свое лицо. Впрочем, прочитай те письма, и ты больше не будешь говорить этого, хотя бы без конца домогалась уныния. Так как ты писала нам и относительно епископа Ираклида, то, если он пожелает, ему должно выразить протест, и таким образом избавиться от всех неприятностей, потому что ничего другого не остается. Я же, хотя и не достигал ничего великого, тем не менее уговорил мою госпожу Пентадию, чтобы она проявила всякое старание — не придумает ли для него какого–нибудь утешения в несчастии. А ты говорила, что осмелилась известить меня об этих бедствиях вследствие приказания со стороны Ираклида. Какая это смелость!

Итак, я не перестал говорить и не перестану, что печально одно только — грех, все же остальное — пыль и дым. Что, в самом деле, тяжкого — обитать в темнице и иметь на себе узы? Почему тяжело терпеть несчастья, когда терпение бедствий делается основанием столь великой награды? А чем тяжело изгнание? Чем тяжело лишение имущества? Слова эти не заключают ничего ужасного на самом деле, это пустые слова, сказанные под влиянием печали! В самом деле, если ты укажешь на смерть, то скажешь о долге природы, который непременно надо потерпеть, хотя бы и никто не причинял; если укажешь на изгнание, не скажешь ни о чем другом, как о том лишь, что изгоняемый видит (новую) страну и много городов; если укажешь на лишение имущества, то скажешь о свободе и разрешении от налагаемых им уз.

5. Не перестань, насколько от тебя зависит, услуживать епископу Маруфе ^[22], чтобы он поднялся из пропасти, потому что я в нем в особенности нуждаюсь в виду положения дел в Персии. Узнай от него, если для тебя будет возможно, как о том, что хорошего совершено там его трудами, так и о том, из–за чего он явился здесь, и извести нас, отдала ли ты два письма, которые я послал ему. Если он пожелает нам послать письмо, то и мы ему напишем, а если не пожелает, то пусть он хоть разъяснит твоей богобоязненности, была ли какая–либо польза там, и надеется ли он действовать с успехом по своем возвращении. По этой причине я ведь и старался с ним сблизиться. Тем не менее, все, что от тебя зависит, пусть будет сделано, и хотя бы все полетели вниз головой, ты исполняй свой долг. Награда твоя будет совершенна. Итак, всячески и насколько возможно расположи его к себе. Не пренебреги, прошу тебя, тем, что я намереваюсь говорить, но покажи об этом большое старание. Дали мне знать монахи — марсы и готы, у которых постоянно скрывался епископ Серапион, что пришел диакон Модуарий с известием, что тот достойный удивления епископ Унила, которого я недавно хиротонисал и послал в Готию, совершивши много великих дел, умер; и пришел этот диакон с письмами царя готов, в которых он просил послать к ним епископа. Так как ввиду грозящей нам катастрофы я не вижу никакого другого средства устроить это дело, кроме промедления и отсрочки (им ведь невозможно теперь отплыть ни в Босфор, ни в другие стороны), то постарайся пока задержать их по причине зимы; но не пробеги мимо этого с небрежностью, потому что это дело весьма важное. Есть два обстоятельства, которые в особенности печалят меня, если они случатся, — чего да не будет! — во–первых, что епископ будет поставлен теми, которые совершили столько зол, и которыми быть поставляемым дело незаконное, во–вторых, что может быть избран кто–нибудь неосмотрительно. Что они не стараются о том, чтобы избрать благородного человека, ты знаешь и сама. Если же это случится, чего да не будет, то ты знаешь и сама, что затем последует. Итак, чтобы не случилось ничего этого, приложи всякое старание. А если бы можно было без шума и тайно убежать к нам Модуарию, то этим было бы достигнуто очень многое. Если же нельзя, то пусть будет, как велят обстоятельства. Как та, бросивши два обола, превзошла всех, бросивших больше, потому что она этим истощила все свое имение (Лук. 21:2–4), так и те, кто со всею силой стараются относительно дел, исполнили все, что им подобает, хотя бы не было никакой пользы (от их стараний) и имеют совершенную награду. Много благодарю епископа Илария за то, что он написал мне, прося позволить ему удалиться в свой город и привести в порядок тамошние дела, и опять явиться к нам. Так как присутствие его весьма полезно (потому что он и богобоязнен, и муж постоянный, и ревностный), то я просил его, чтобы он, удалившись, скоро возвратился. Поэтому постарайся, чтобы письмо было отдано ему скоро и в сохранности и не было оставлено в пренебрежении, потому что он с большой страстью и пылом просил наших писем, да и присутствие его весьма полезно. Итак, всячески позаботься о письмах: если там нет пресвитера Елладия, то постарайся, чтобы оно было отдано друзьям через какого–нибудь человека рассудительного и с умом.

Ты ли ожидала, с юности показавшая такое любомудрие и поправшая человеческую гордость, что будешь жить невозмутимой и мирной жизнью? И как это возможно? В самом деле, если люди, противоборствуя людям, получают бесчисленные раны и в состязаниях, и на войнах, то ты, которая приступила к самим началам и властям, к миродержителям тьмы века сего, к духам злобы (Эфес. 6:12), и приступила так мужественно, ты, которая поставила такие трофеи и причинила столько печалей тому свирепому и проклятому демону, как ты могла надеяться, что будешь жить тихой спокойной жизнью! Итак, не следует тревожиться из–за того, что много повсюду войн и смятений и много тревог, а напротив, нужно было бы дивиться тогда, если бы ничего этого не случилось. С добродетелью соединен труд и опасность. Это ты знаешь и сама прежде наших писем, и нисколько не будешь иметь нужды учиться от других, да и мы пишем это, уча не незнающую. Мы знаем, ведь, что тебя не сможет смутить ни изгнание из отечества, ни потеря имущества (а это для многих невыносимо), ни оскорбление, ни иное какое–либо подобного рода горе. В самом деле, если сообщники терпящих эти бедствия делаются достойными соревнования, то гораздо больше те, кто в них находится. Вот почему Павел за то и другое хвалит уверовавших из евреев, говоря: «Вспомните прежние дни ваши, когда вы, быв просвещены, выдержали великий подвиг страданий, то сами среди поношений и скорбей служа зрелищем [для других], то принимая участие в других, находившихся в таком же [состоянии]» (воспоминайте первыя дни, в нихже просветившеся многия страсти претерпесте страданий: ово убо, поношенми и скорбми позор бывше: ово же, общницы бывше терпящих тако) (Евр. 10:32–33). Поэтому и мы не пишем длинного письма. К победителю, поставившему блестящий трофей, никто ведь не является для помощи, но только для похвал. Так точно и мы, зная, какое великое любомудрие показала ты относительно случившегося с тобой, ублажаем тебя, удивляемся твоему терпению в настоящее время и тем воздаяниям, которые тебе за это назначены. А так как я хорошо знаю, что ты желаешь узнать и о наших делах (потому что я долго молчал), то скажу тебе, что хотя от тяжкого недуга мы освободились, но остатки болезни еще носим (доселе). Мы пользуемся весьма хорошими врачами, но недостаток необходимых вещей разрушает происходящую от лечения пользу. Действительно, здесь не только скудость лекарств и прочего, что может поправить утомленное тело, но еще и голод, и зараза составляют предмет заботы. Наконец, эти бедствия увеличивают еще непрерывные разбойнические нападения, которые простираются до самых дальних путей, заграждают и отрезывают все дороги, причиняя отсюда и путникам большую опасность. Действительно, Андроник, как он говорит, попался в самые руки разбойников и спасся от них, будучи ограблен. Поэтому прошу твою благопристойность никого уже сюда не посылать, потому что надо опасаться, чтобы предлог путешествия к нам не сделался для приходящего сюда причиной убиения, а ты знаешь, какую принесет это нам скорбь. Но если ты нападешь на какого–нибудь заслуживающего доверия человека, который пойдет сюда по другой нужде, то через него извещай нас о твоем здоровье. Нарочно же для этого, равно как ради наших нужд, пусть никто не приходит сюда ввиду страха, о котором мы сказали.

И то, и другое — дело неизреченного человеколюбия Бога– как то, что Он попускает навести на тебя столь великие и до такой степени непрерывные искушения, чтоб блистательнее были для тебя венцы, так и то, что Он делает весьма скорое освобождение от них, чтоб ты, с другой стороны, не мучилась продолжительностью причиняемых бедствий. Так точно Бог управлял жизнью и тех благородных мужей, разумею апостолов и пророков, то позволяя волнам возбуждаться, то запрещая морю зол и после тягостной бури производя приятную тишину. Поэтому перестань плакать и мучить себя печалью и не смотри только на причиняемые непрерывные и частые несчастья, а смотри и на весьма быстрое освобождение от них, и на рождающуюся для тебя отсюда неизреченную награду и воздаяние. Все нанесенные тебе несчастья сравнительно с теми наградами, которые за них должны быть даны тебе, не что иное, как паутина, тень и дым, или и того еще ничтожнее. Что, в самом деле, значит быть изгнанным из города и менять места за местами, быть отовсюду гонимым, терпеть лишение имущества, быть влачимым по судилищам, подвергаться терзаниям со стороны воинов, терпеть страдания от получивших бесчисленные благодеяния, и быть оскорбляемым и от слуг, и от свободных, — что это значит, когда наградой за это будет небо и те чистые блага, которых нельзя и выразить словом, которые не имеют конца, но доставляют собою вечное наслаждение? Итак, перестав размышлять о кознях, оскорблениях, лишении имуществ, постоянных переселениях, провождении жизни в чужой земле, и попирая это легче всякой грязи, думай о тех сокровищах, которые собраны тебе за это на небесах, о прибыли неиждиваемой и богатстве неприкосновенном. Но тело твое вследствие этих трудов и бедствий приведено в плохое состояние, и козни врагов причинили болезнь? Опять указываешь мне основание для другой награды, великой и неизреченной. Ты знаешь, знаешь ясно, что значит — благородно и с благодарностью перенести болезнь тела. Это, о чем я часто говорил, увенчало Лазаря, это опозорило диавола при состязаниях, какие вел Иов, и явило борца, благодаря такому терпению, более славным. Это прославило его больше и любви к бедным, и презрения имущества, и той внезапной потери детей, и бесчисленных напастей, и совершенно заградило бесстыдные уста того злого демона. Итак, и сама непрестанно размышляя об этом, радуйся и веселись, доведя до конца величайший подвиг и кротко перенося главное из испытаний, прославляя за это человеколюбивого Бога, Который хотя и может все сразу уничтожить, но попустил этому быть, чтобы эта прекрасная прибыль была для тебя более блестящею. Потому и мы не перестаем ублажать тебя. Мы обрадовались, что ты, освободившись от тяжб и хлопот, как тебе подобало, положила делу конец и порешила его, — ни малодушно не отвергая их (тяжб и хлопот), ни упорно не настаивая на них, и не втянувши себя в суды и проистекающие от них бедствия, а прошла средним путем, получив приличную тебе свободу и во всем показав большое благоразумие, доказав и долготерпение, и твердость, и стойкость, и способность твоего благоразумия не поддаваться обману.

Ничего странного и неестественного не случилось с твоим благочестием, — напротив, вполне естественно и так и следовало быть, что силы души стали у тебя крепче вследствие непрерывно следующих друг за другом испытаний, и ты приобрела больше рвения и силы к состязаниям, а отсюда и большое удовольствие. Такова уж природа страдания: когда оно нападает на душу благородную и полную силы, оно обыкновенно производит это. И подобно тому, как огонь делает золото более чистым, когда соединится с ним, так и страдание, нападая на золотые души, делает их более чистыми и испытанными. Потому и Павел говорил: «от скорби происходит терпение, от терпения опытность» (скорбь терпение соделовает, терпение же искусство) (Римл. 5:3–4). Поэтому и мы ликуем и радуемся, и от такого твоего мужества получаем величайшее утешение в этом одиночестве. Поэтому, хотя бы окружили тебя бесчисленные волки и многие толпы злобствующих, мы нисколько не боимся, но молимся, чтобы исчезли и настоящие испытания, и другие не приключились, исполняя Господень закон, повелевающий молиться о том, чтобы не войти в искушение (Матф. 26:41); если же попущено будет им снова случиться, то мы спокойны за твою золотую душу, которая собирает себе и отсюда величайшее богатство. Чем, в самом деле, будут в состоянии испугать тебя те, кто отваживается на все на свою же голову? Убытком имущества? Но я хорошо знаю, что это для тебя пепел и считается ничтожнее всякой грязи. Изгнанием из отечества и дома? Но ты умеешь и в больших и многолюдных городах жить, как бы в пустынях, все время будучи предана тишине и спокойствию и поправши житейскую мишуру. Они угрожают смертью? Но, ты и в этом предупредила их, так как в продолжение всего времени заботилась об этом, и если они повлекут тебя на убиение, то повлекут на него мертвое тело. Зачем нужно много говорить? Никто не будет в состоянии сделать тебе ничего такого, чего бы он не нашел давно уже в совершенстве перенесенным тобою, потому что во всем этом ты наупражнялась, всегда идя тесным и узким путем. Научившись в таких упражнениях этому прекраснейшему знанию, ты явилась блистательнее теперь во время состязаний, не только нисколько не смущаясь случающимся, но и окрыляясь радостью, ликуя и торжествуя. К чему приучилась ты путем упражнения, состязаниями в том и занимаешься ты теперь с большой легкостью, в женском теле, более слабом, чем паутина, с большим смехом попирая бешенство мужей, полных сил и точащих на тебя зубы, и будучи готова претерпеть больше, чем они готовят. Блаженна ты и трижды блаженна ради проистекающих отсюда венцов, а вернее, и ради самых состязаний. А такова природа этих состязаний, что они и прежде наград, на самых местах, для них назначенных, имеют и вознаграждения, и воздаяния, удовольствие, которым ты теперь наслаждаешься, радость, мужество, твердость, терпение, равно как и то, что ты непреодолима, непокорима, выше всего, что ты так обучила себя упражнениями, что не можешь потерпеть ни от кого ничего ужасного, что ты в такие бури стоишь на скале, и в бушующем море носишься при попутном ветре с полным спокойствием. Таковы награды за мучение в здешней жизни и прежде царства небесного. Я знаю, да, знаю, что теперь ты, окрыляемая радостью, даже не думаешь, что облечена телом, но если потребует время, совлечешь его с себя легче, чем другие одежды, в которые они одеты. Итак, радуйся и веселись и за себя, и за тех, которые умерли блаженной смертью, не на ложе и не в доме, а в темницах, узах и муках. Скорби же и проливай слезы только за тех, кто делает это, потому что и это достойно твоего любомудрия. А так как ты желаешь знать и о здоровье нашего тела, то (знай, что) мы освободились от недуга, который раньше несколько беспокоил нас, и теперь чувствуем себя легче, если только наступившая зима опять не причинит вреда нашему слабому желудку. Относительно исаврян мы находимся в полной безопасности.

Часто ли, редко ли пишешь ты к нам, мы какое с начала имели мнение о любви твоей, такое и теперь храним неизменно: уверены, что, пишешь ли, или молчишь, ты одинаково усердна в расположении к нам. Да пошлет тебе Бог скорейшее выздоровление и избавление от всякой болезни. Мы были очень озабочены, услышав о том, что ты больна. Поэтому усердно просим тебя уведомлять нас, сколько возможно чаще, о своем положении и о том, поправляется ли оно к лучшему. Тебе известно, как мы скорбим, слыша о твоей болезни, и как радуемся, как бы окрыляемся от удовольствия, когда услышим, что пользуешься полным здоровьем. Так, зная это, честнейшая и благороднейшая госпожа моя, не пропускай случаев писать к нам всегда, как только представится возможность, и уведомлять о своем здоровье. Ты доставляешь нам немалую радость, посылая к нам такие письма.

Нам хотелось бы лично видеться с людьми, так горячо нам преданными, как вы. Но так как это невозможно (потому что дальность пути, зимнее время и опасение разбойников решительно не допускают поездки), то желательно бы было, по крайней мере, чаще встречать случаи для отправки писем от нас к вам, чтобы иметь возможность вполне удовлетворить нашему желанию — к вам писать. Но так как и этого не дозволяют нам пустынность места, в котором мы живем, и удаленность его от большой дороги, то усердно прошу извинить нас, если мы не часто это делаем, и, пишем ли мы, или молчим, иметь одинаковое мнение о нашей к вам любви, в полной уверенности, что молчание наше, часто очень продолжительное, происходит от пустынности места, а не нерадения нашего.

Знаю, что твоя искренняя, горячая, бесхитростная и неподдельная любовь к нам не угасима ни множеством дел, ни долговременностью, ни дальностью пути; знаю и то, как усердно желаешь ты видеть нас лицом к лицу и лично с нами побеседовать. Но так как теперь это очень затруднительно — и по дальности пути, и по времени года, и по страху, наводимому исаврийцами, то доставь нам удовольствие, почаще сообщая нам письменно уведомление о здоровье твоем и всего твоего дома. Если мы часто будем получать от твоего благородства и достопочтенности такие письма, то это принесет нам, в нашей пустыне, большое утешение. Тебе не безызвестно, как вожделенно нам твое здоровье, мой многоуважаемый и достопочтеннейший владыко.

Блажен, — троекратно, тысячекратно блажен ты, поступая так и прилагая свое усердие к таким делам, которые предуготовляют тебе на небесах великую награду и неисчерпаемое сокровище. Ничем ты не окрылил так нашу душу, как уведомив нас касательно господина моего, пресвитера Иоанна, с каким усердием постарался ты поднять его и отправить в Финикию. Ты умолчал, что при этом дал ему и денег, и это — совершенно в духе твоего благочестия; но от нас это не скрылось: мы знаем это, знаем и то, с какой щедростью ты дал их. Никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что ты оказываешь себя богатым в таких вещах, которыми должно богатеть, и усердно просим тебя писать к нам постоянно. Много бы мы дали, если бы можно было и лично видеть тебя. Но так как это до сих пор невозможно, то пиши к нам постоянно и уведомляй о здоровье твоем и всего твоего дома. Эти уведомления принесут нам большое утешение. Итак, зная, сколько они доставят нам радости, не лиши нас такого удовольствия.

Не удивляюсь, что длинное наше письмо вы назвали коротким. Таково свойство любящих: они не знают пресыщения, не чувствуют избытка; но чем более получают от любимых, тем более просят. Поэтому, если бы теперь пришло к вам письмо в десять раз более прежнего, то и оно не избежало бы упрека в краткости и было бы названо тоже небольшим, или лучше, не только названо, но и действительно показалось бы вам небольшим. Так точно и мы сами, до какой бы степени вы ни дошли в расположении к нам, не чувствуем полного удовлетворения, но всегда желаем усиления вашей привязанности и постоянно просим вас возвратить нам долг нашей к вам любви («Не оставайтесь должными никому ничем, — говорит апостол, —кроме взаимной любви» (ни единому же ничимже должни бывайте, точию еже любити друг друга) — Рим. 13:8); долг, правда, всегда уплачиваемый, но соразмерно тому всегда и отпускаемый вновь, так что, получая щедрую уплату по нему от вас, мы думаем, что полного расчета не получим никогда. Уплачивайте же нам всегда этот прекрасный долг, приносящий обоюдную радость. В самом деле, как уплачивающие, так и получающие его, приобретают равное удовольствие, так как и те и другие остаются одинаково в выигрыше. В денежных расчетах этого, конечно, не может быть: там уплачивающий соразмерно уплате становится беднее, а получающий — богаче. Но не так это бывает обыкновенно в договоре любви. Здесь уплативший не лишается того, чем уплатил, как лишается денег по переходе их к получателю; но по мере того, как платит, становится еще богаче. Итак, зная это, почтеннейшие и благоговейнейшие господа мои, не переставайте никогда оказывать к нам ваше живое расположение. Хотя вы совсем не имеете нужды в таком с нашей стороны увещании, но так как мы очень жаждем любви вашей, то напоминаем об этом даже и не нуждающимся в напоминаниях и просим вас постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Правда, вам не нужно напоминать и в этом последнем отношении; но мы никогда не перестанем повторять и этой своей просьбы, — также потому, что исполнение ее нам очень желательно. Мы знаем, до какой степени это затруднительно в настоящую пору, когда по времени года и по неудобствам сообщения встречается мало путешественников, которые могли бы послужить вам для этой цели: при всем том просим вас писать так часто, как только это будет возможно и удобно при таких препятствиях, и надеемся получить от вашей любви эту радость. Господину моему, благоговейнейшему пресвитеру Роману, мы послали теперь, по вашему наказу, особое письмо, принося вам за это великую благодарность. Мы видим новое доказательство великой вашей любви и крайней привязанности к нам в том, что вы, и через посредство переписки, и лично, с неослабным усердием стараетесь теснее сблизить нас с такими достойными людьми. Получив таким образом наше письмо к нему, потрудитесь отдать его по принадлежности, и сверх письма лично передайте ему также приветствие от нас. Давно уже, с самого начала, мы были горячими друзьями его; скажите ему, что и доселе мы храним ту же любовь к нему, находя в том величайшее для себя удовольствие, и если долго к нему не писали, то не по нерадению, но потому, что надеялись получить письмо от его благоговения. А так как он пожелал, чтобы мы писали к нему первые, то вот — исполняем и это и усердно просим его также писать к нам постоянно.

Ты знаешь сам, честнейший и благоговейнейший мой господин, как всегда мы были расположены к твоему благоговению и с каким постоянством всегда хранили доселе союз с тобою по закону любви, удивляясь твоему доброму нраву и поражаясь благообразием твоей добродетельной жизни, которым ты привязываешь к себе каждого. Потому–то, несмотря на дальность расстояния, мы всегда вспоминаем о тебе и никогда, в какую бы пустыню нас ни заточили, не можем забыть о твоей любви; но постоянно представляем и воображаем тебя очами любви как бы в нашем присутствии и подле нас, или лучше, непрестанно видим тебя и перед всеми прославляем твое благоговение. Просим же и тебя всегда помнить о нас, хранить к нам во всей силе и теперь ту любовь, которую ты оказывал к нам с самого начала, прилежно молиться о нашем смирении, писать к нам, когда только будет возможно, и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы, живя и в пустыне, мы могли приобрести великое утешение себе в той мысли, что, несмотря на такую дальность расстояния, пользуемся содействием твоих молитв.

Ты изволишь просить прощения в том, что не мог прибыть ко мне, извиняясь нездоровьем. А я хвалю и благодарю тебя и за твое намерение, по которому ты как бы прибыл ко мне, и в отношении моей любви ничего не потерял сравнительно с теми, которые и действительно пришли. Силен Бог избавить тебя от обдержащей тебя болезни и возвратить тебе полное здоровье; тогда мы насладимся с тобой и личной беседой. Нам очень бы хотелось видеть тебя, обнять и облобызать твою любезную нам особу. В ожидании же того, пока твое благородство хворает и время года представляет также затруднение, мы не перестанем постоянно писать к твоей честности, находя в том удовольствие и для самих себя.

Мы хотели бы постоянно писать к твоему благоговению, — ты знаешь это и сам, честнейший владыко; но так как этого не дозволяет нам то обстоятельство, что часто к нам никто не ездит (потому что пустынность местности и усиливающее ее опасение со стороны разбойников, кроме же того, и настоящая пора года, заграждающая все дороги, делают Кукуз ни для кого недоступным), то, как только случатся письмоносцы, мы с живейшим удовольствием исполняем свое желание. Это самое делаем и теперь через господ моих честнейших пресвитеров, принося должное приветствие твоему благочестью и прося, как только будет возможно, писать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Тебе не безызвестно, мой честнейший и благоговейнейший владыко, как нам желательно всегда знать о нем. Хотя нас поселили на самых крайних пределах нашей вселенной, при всем том мы не можем забыть твоей искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной любви, и куда бы нас ни удалили, мы пойдем, унося ее с собою, как величайшее утешение.

Хотя сам ты не прислал нам письма, несмотря на то, что сюда прибыли господа мои пресвитеры; но мы, помня твою прежнюю дружбу, отдавая дань удивления твоим достоинствам и душевному мужеству и зная любовь, которую ты всегда оказывал нам, первые обращаемся с письмом к твоей мерности и свидетельствуем тебе благодарность за расположение, которое ты показал к нам, потому что от нас не укрылось это, несмотря на то, что мы живем в такой дали. Итак, просим тебя, как только будет возможно, постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Когда мы слышим, что наши крепкие и мужественные друзья, так зорко и неусыпно бодрствующие в попечении о церквах, живут во здравии, то получаем от этого великое утешение. Зная это, мой честнейший и благоговейнейший владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о том. Таким образом, хотя бы нас отправили на самые крайние пределы вселенной, мы получим большое облегчение, постоянно пользуясь этим утешением.

И за присылку честнейшего пресвитера для того, чтобы навестить нас, и за письмо приношу великую благодарность твоему благоговению, честнейший владыко. То и другое — знак искренней любви и горячего расположения. Через это, и живя в пустыне, мы получаем великое утешение. Иметь таких достойных мужей такими горячими приверженцами — это доставляет немалое подкрепление пользующимся их любовью. Я желал бы лично видеться с твоим благоговением и насладиться твоим приятнейшим обществом. Но так как этого нельзя (мне невозможно, а твоей честности, при заботах о своей собственной церкви, неудобно), то по необходимости приходится прибегнуть к другому средству и искать себе отрады в письмах. И письмо, проникнутое искренней любовью, не мало может служить к утешению в разлуке. Итак, чтобы постоянно поддержать в нас это утешение, не поставь в труд писать к нам о своем здоровье так часто, как только это будет возможно и исполнимо. Мы считаем твою дружбу величайшим сокровищем и неистощимым запасом всяких благ. И если этого рода блага, то есть письма твои, мы будем иметь удовольствие получать постоянно, то и пустыня здешняя не даст нам тогда себя почувствовать, так как твои послания будут приносить нам большую радость.

Хотя мы никогда не имели удовольствия знать тебя лично, но, слыша о твоей душевной доблести и о ревности, которую имеешь ты к делу искоренения заблуждений между язычниками и обращения их к истине, свидетельствуем тебе свое уважение и почтение — так, как будто бы лично знали тебя, жили вместе и долгое время были близко знакомы. Поэтому и первые обращаемся к тебе с письмом, ублажая тебя за то, что ты совершаешь, удивляясь тебе и вместе прося, чтобы и ты писал к нам, как только будет возможно. Хотя телом мы разделены, но любовью соединены с тобою, всегда с заботливостью думая о твоем благоговении. Зная это, не поставь в труд писать к нам постоянно и уведомлять о своих подвигах, так как, даже в пустыне живя, мы извлечем отсюда большое утешение.

Да не смущают вас никакие огорчения и да не тревожит вашу душу беспрерывное волнение в ходе дел. Таков уже этот тесный и скорбный путь: он представляет много неудобств, требует больших усилий и трудов. Но все это проходит и кончается с настоящей жизнью. Хотя и тесен этот путь, но все же он — только путь; а награды за кроткое и мужественное перенесение его постоянны, бессмертны и гораздо выше его трудностей. Имея, таким образом, в виду с одной стороны мимолетность и временность скорби, а с другой — постоянство и вечность наград, мужественно переносите все, не смущаясь встречающимися неприятностями. Одно только есть истинное горе, это — грех; а все прочее: изгнания, лишение имуществ, заточения, клеветы и все подобное — тень, дым, паутина, или что–нибудь еще более ничтожное. Привыкши уже переносить много испытаний и в прежнее время, покажите и теперь приличное вам терпение. Оно может укрепить вас в твердости, безопасности и мире и сделает вас еще славнее. Как только найдете, что кто–нибудь по своей надобности отправляется сюда, пишите нам неопустительно о своем здоровье. Вы знаете, как мы дорожим им и как желаем почаще получать о нем сведения.

Я ожидал от твоей честности получить письмо с уведомлением о твоем здоровье. Ты знаешь, как всегда мы были расположены к твоему благоговению, честнейший владыко. Но так как, может быть, недостаток случая переслать письмо отнял у вас всякую возможность сделать это, то мы, встретив людей, отправляющихся к твоему благоговению, первые обращаемся с письмом к твоей честности и усердно просим тебя писать к нам постоянно, как только будет возможно, и уведомлять о своем здоровье. Мы живем в пустыннейшем месте, пустыннее которого нет во всей нашей вселенной; мы постоянно в осаде от страха со стороны разбойников и терпим множество скорбей, как это естественно на чужой стороне и в такой пустыне; при всем том если от вас, от всех, так горячо нас любящих, мы будем часто получать письма с уведомлениями о вашем здоровье, то несмотря на все свои горькие обстоятельства, мы найдем в них большое утешение. Ты знаешь, какова сила любви; знаешь, что не личное только присутствие любезных, но и письмо от них приносит большое подкрепление. Зная это, ущедри нам эту радость, уведомляя почаще о своем здоровье, о котором нам особенно желательно иметь сведение.

Давно уже оба мы хранили молчание относительно друг друга; но о старинной и искренней любви твоей к нам мы не забыли, а соблюдаем ее всецело, и куда бы нас ни отправили, мы унесем ее с собой, как величайшее утешение. Поэтому вот и теперь, встретив отправляющихся к твоему благородству, мы воздаем тебе должное приветствие и уведомляем, что хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, мы пойдем туда, мысленно имея тебя напечатленным в нашем сердце. А так как при таком расположении с нашей стороны нам весьма приятно не только писать к особам, столько любимым, но и от них получать письма, то удвой нам нашу радость, честнейший владыко, и, как только будет возможно, пиши нам постоянно, уведомляя о своем здоровье. Ты знаешь, как желательно нам иметь о нем сведение и какое утешение мы приобретем от того, даже живя на чужбине.

Хотя я реже получаю письма от твоей скромности, чем сам посылаю к твоей мерности, однако не перестану писать постоянно. Делая это, я доставляю удовольствие себе самому, веду переписку с особою, так искренно, так задушевно, так горячо и постоянно к нам расположенной. Но кроме того, так как нам весьма желательно иметь сведение о том, как идут твои дела, то мы желали бы постоянно получать письма и от тебя, чтобы всегда иметь сведение о том, чего желаем тебе, именно — о том, что ты живешь в благодушии и полном благополучии. Что, пользуясь этим, ты прилагаешь большое попечение о своей душе и, оставляя в стороне все житейское, шествуешь по дороге к небу, в этом, конечно, и сомневаться нечего. Я знаю благородство твоей души, свободу, независимость от дел и отчуждение от житейских забот. Итак, чувствуя, сколько ты доставишь нам этим удовольствия, постарайся писать к нам, как мы выше сказали, постоянно, как только будет возможно и исполнимо, чтобы нам получить таким образом большое подкрепление в борьбе с лишениями такой пустыни, в какой мы проводим жизнь. Когда от вас, от любящих нас искренно, часто приходят к нам письма с уведомлениями о вашем здоровье, то они не просто только радуют нас, но доставляют нам такое удовольствие, что мы становимся совершенно нечувствительны к пустынности места, в котором живем.

И тем доказала ты твою искреннюю и горячую любовь, что, даже находясь в болезни, ты так постоянно к нам пишешь. Со своей стороны мы желаем, чтобы ты выздоровела и приехала, когда будет можно, сюда повидаться. Впрочем, ты и сама знаешь это, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Но теперь, как я писал и прежде, мы чрезвычайно озабочены (так как догадываемся из твоих писем, что болезнь твоя весьма сильна); так поэтому, как только твое здоровье сколько–нибудь поправится к лучшему, пожалуйста, поскорее постарайся уведомить нас о том, чтобы снять с нашей души тяжелейшую тревогу. Тебе не безызвестно, до какой степени мы беспокоимся теперь о твоей болезни. Итак, зная, в какой мы теперь тревоге, постарайся сделать то, о чем мы просили. Впрочем, ты не особенно нуждаешься в убеждении к этому: и я уверен, что, как только случатся письмоносцы, ты не преминешь с каждым писать к нам.

Это — сильное доказательство твоей любви, твоей душевной заботливости и горячего расположения к нам, что ты не только прислала многосоставной (мази), но наблюла, чтобы употребление ее могло принести пользу, и прислала вместе с ней также нардного и винного масла для поправления ее, если она от дальней дороги слишком засохнет. Ты пишешь, что ты сама приготовила ее, не доверила другим, и не наскоро сделала, а сделала ее старательно; и после этого твое расположение к нам решительно поражает нас. Свидетельствуем тебе за это благодарность, на одно только жалуясь, что ты не прислала нам в письме того, чего особенно желательно было нам, именно — добрых известий о своем здоровье. И так как мы доселе озабочены, не зная, в каком положении твоя болезнь, то, если вскорости пришлешь нам письмо с уведомлением, что твоя болезнь кончилась, ты доставишь нам этим величайшее удовольствие. Итак, зная, как сильно желаем мы получить сведение о том, что ты действительно поднялась после этой немощи, доставь нам эту радость: она послужит нам среди лишений нашей пустыни и нашего осадного положения немалым утешением.

Дай тебе Бог награду, и в настоящей жизни, и в будущем веке, за твою искреннюю и горячую любовь к нам, неподдельную, нелицемерную, непоколебимую и неизменную. Немало уже показал ты, честнейший и благороднейший господин мой, доказательств расположения к нам, не смотря на такую отдаленность своего местопребывания: они многочисленны и велики. Приносим тебе благодарность за это, и желали бы писать к тебе постоянно, но не можем, сколько желали бы, а пишем, сколько можем. Ты знаешь, что в настоящее время дороги от зимней непогоды и от разбойнических нападений почти непроходимы. Не упрекай нас поэтому в нерадении, если мы будем долго хранить молчание, и припиши это отсутствию письмоносцев, а не небрежности нашей. Если бы только возможно было чаще пересылать письма, мы не сочли бы за труд писать к тебе неопустительно. Мы находим удовольствие для самих себя в том, чтобы чаще воздавать тебе должное приветствие. Зная это, пиши нам постоянно и ты о своем здоровье. Того, что, как говоришь, ты послал нам, никто нам сюда не доставил, но посланный воротился с дороги, боясь разбойников. Впрочем, усердно просим тебя вперед не делать этого и не вводить себя в хлопоты и затруднения. Твое искреннее и горячее расположение служит нам великим подарком с твоей стороны, и, постоянно пользуясь им, мы всегда с усладой вспоминаем о твоей любви.

Так любовью и расположением мы соединены с тобой и видим тебя, как будто бы ты находился теперь здесь. Таковы глаза любви: они не загораживаются дальностью расстояния и не слабеют от времени. Хотели бы мы поэтому и чаще писать к твоему благоговению. Но так как это совершенно неисполнимо по затруднительности дороги и по редкости путников, то мы приветствуем твою честность так часто, как только возможно, и извещаем тебя, что постоянно имеем тебя в памяти, нося в душе своей, где бы мы ни были. Уведомляй нас почаще и ты о своем здоровье, чтобы, будучи разделены с тобою телесно, но постоянно зная о твоем благоденствии, мы были благодушнее и могли много утешаться этим, живя в пустыне. Ведь слышать о твоем здоровье доставляет нам не малую радость. Но прежде всего, пожалуйста, молись о нас.

Честнейшего господина моего, епископа Селевка, сюда привела любовь к нам, а отсюда ведет стремление к твоей любви. Оно заставило его забыть и зимнюю непогоду, и трудность дороги, и собственную сильнейшую болезнь. Отдавая честь усердию его расположения, воздай ему, мой честнейший владыко, награду за его долгие лишения и окажи ему и теперь обычную свою любовь к нему. Притом и мы препровождаем его в твои руки, как в необуреваемую пристань, зная твою большую приветливость, твою искреннюю, горячую, твердую и неизменную любовь. Если кто поедет оттуда и будет удобно, напиши нам, пожалуйста, о своем здоровье. Евпсихий доселе еще не прибыл; поэтому мы ничего не могли узнать о том, что, как говоришь ты в последнем своем письме, он должен был нам пересказать, так как он совсем к нам не являлся. Зная это, сообщи нам, пожалуйста, теперь, по крайней мере, о том, о чем прежде через него хотел уведомить, а также, если есть и еще что–нибудь, что нам необходимо знать, и извести о своем здоровье. Горячо желая его тебе и постоянно заботясь о нем, мы всегда желаем иметь о нем сведение.

Хотя мы не постоянно пишем к твоей честности, но постоянно имеем тебя в памяти, получив в течение нескольких дней большое доказательство твоей усерднейшей, горячей и искренней дружбы. Поэтому препровождаем в твои руки, как в пристань, и господина моего, честнейшего епископа Селевка. Он страдает жесточайшим кашлем, который настоящая пора года раздражает сильнее и делает еще жесточе. Распознав свойство его недуга, постарайся, честнейший мой господин, избавить его от этого водоворота, противопоставив напору болезни силу твоей науки, при посредстве которой ты часто многих, бывших в опасности совершенно потонуть под ударами подобных волн, скоро спасал от кораблекрушения.

Я знаю, что любовь, которую имела ты к нам издавна и изначала, хранишь ты в целости и даже делаешь в ней приращение, не только не позволяя ей гаснуть от дальности расстояния и продолжительности времени, но возжигая ее более и более. Знак и то, что ты получаешь наши письма с большой радостью и что, пишешь ли ты сама, или молчишь, ты одинаково к нам расположена. В течение многих лет я действительно видел много опытов твоего расположения. Но потому–то мы и просим твою честность быть к нам всегда так расположенной, что имеем уже много залогов, много памятников искренности твоей любви. Потому–то и носим тебя постоянно в душе, напечатлев в уме своем, и храним незабвенную о тебе память, хотя и не можем постоянно к тебе писать, встречая препятствие в недостатке письмоносцев. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, пиши к нам сама постоянно о своем здоровье. Хотя мы, не получив от тебя письма, всегда расспрашиваем прибывших оттуда о тебе; но нам желалось бы непосредственно от твоей скромности получать письма, сообщающие радостные известия о твоем благоденствии.

Знаю, что ты теперь находишься в большой скорби. Но как это знаю, так ведаю и то, что за эти скорби тебе уготована большая награда, положено великое возмездие и воздаяние. Хотя горе — горе и есть; но оно приносит пользу душе и обеспечивает большие задатки. Зная и размышляя об этом, ищи здесь высшего утешения, обращая взор не на жестокость только скорбей, но и на проистекающую от них пользу, и пиши постоянно к нам о своем здоровье. В настоящее время мы очень болеем, слыша, что ты хвораешь. Поэтому весьма желали бы получить в возможной скорости сведение о том, есть ли какое–нибудь облегчение в положении твоего здоровья, чтобы успокоиться в своей заботе о нем.

Третье письмо посылаю тебе теперь, не получив сам ни одного от твоего великолепия. Что ты получил наши письма с большой радостью, оказал вручившему их тебе достойный тебя почетный прием и сделал с своей стороны все, в чем нужна была твоя сила, — это мы знаем, и все это нам вполне известно, а письма от тебя все–таки мы не получили никакого. Если бы так долго хранил молчание кто–нибудь другой, менее благородный человек, то мы согласны, что ему можно бы было извиниться множеством дел. Но так как мы знаем возвышенность твоей души, твою горячую, искреннюю, неподдельную, твердую и постоянную любовь к нам, то от твоей достопочтенности такого извинения не примем. Не можешь сказать нам и того, чтобы на этот раз ты не жил там, потому что мы и это знаем. Одно только может нас достаточно удовлетворить за твое долгое молчание, если к будущем ты соблаговолишь вознаградить опущенное в прошедшее время и станешь присылать нам вороха писем с медоточивыми уведомлениями о твоем здоровье и благополучии. Хотя мы живем в пустыне, в тяжелом осадном положении, и окружены тысячами опасностей, — при всем том мы не перестаем заботиться о твоей достопочтенности и ежедневно разведываем, как идут твои дела. Итак, хотя для того, чтобы мы узнавали это не от других, но от самого тебя, чье расположение нам так сладко и вожделенно, пиши нам постоянно о своем здоровье. Получая письма, приносящие нам добрые вести, мы получаем все, чего желаем от тебя.

Велико расстояние пути, разделяющее нас; немало прошло и времени после того, как мы расстались с твоею достопочтенностью; кроме того — многое множество неотступных дел, страшнейшая пустынность нашего местопребывания, невыносимое осадное положение, нападения, набеги разбойничьи, разные другие стеснения, немощь здоровья… Но при всем этом ничто не ослабило нашей любви к тебе: мы храним ее в полной силе и в полном цвете, нося тебя в уме своем, где бы мы ни были, имея незабвенную о тебе память и навсегда запечатлев в своем сердце благородство твоей души, независимость, неизменность, непреклонность твоей искренней любви и горячность твоего расположения к нам. Так мы живем здесь, находя величайшее утешение среди лишений своей бесприютной пустыни в воспоминании о твоих подвигах. Пиши же и ты к нам постоянно, достопочтеннейший и великолепнейший господин мой, радуя нас известиями о своем здоровье. Ты знаешь, что мы дорожим им до такой степени, что нам более всего желательно иметь о нем сведения, и что, если писать к тебе составляет нам радость, то наша радость удвоится, когда и от твоего великолепия мы будем получать такие письма.

Давно ты молчишь, несмотря даже на то, что имеешь подле себя честнейшего и благоговейнейшего господина моего, диакона Феодота, который легко может найти отправляющихся оттуда сюда. Но мы и при этом не допускаем подозрения, чтобы твоя любовь к нам сделалась сколько–нибудь холоднее, потому что много раз уже имели случай вполне удостовериться в ней на опыте и знаем, что она чиста, неподдельна, искренна и неизменна. Поэтому, пишешь ли ты, или молчишь, мы одинаково расположены к твоему благородству и смело надеемся, что твое расположение к нам всегда пребудет цело и невредимо. Тем не менее, и при такой с нашей стороны уверенности, нам было бы весьма приятно постоянно получать от вас письма, радующие нас известиями о здоровье вашем и всего вашего дома, так как мы горячо желаем его вам и крепко дорожим им, как тебе это известно. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное, справедливое и могущее принести нам большое подкрепление среди лишений нашей жизни в пустыне.

Знаю сам, что ты не стал бы только писать к нам, когда бы мог лично прибыть, и что, оставив все, ты хотел бы быть вместе с нами, если бы не было препятствий, и препятствий чрезвычайно важных, как то: настоящая пора года, затруднительное положение дел и усиливающаяся с каждым днем пустынность здешнего местопребывания. Нет ни малейшей надобности и разузнавать мне об этом. Как скоро я раз узнал, что ты нас горячо любишь, то, само собою разумеется, знаю уже и это. Хотя мы и без твоего также напоминания писали уже ко всем, но во всяком случае благодарим тебя за такую предупредительную к нам внимательность, вследствие которой в конце своего письма ты в заключение просишь нас об этом. Это — знак души, горячо озабоченной нашим делом, старательной, попечительной, умеющей искренно любить. Итак, говорю, я всем уже писал. Между прочим недавно мы послали также письмо и к госпоже моей Картерии; но теперь узнали, что она не живет там и предприняла далекое путешествие. Так, если есть какая–нибудь возможность переслать ей наше письмо туда, то перешли, ежели сочтешь нужным; а если нельзя, то сходи к честнейшим и благороднейшим господам моим: Маркеллиану и другим, и скажи, чтобы они, когда будут писать к ней, оправдали нас перед ней и написали, что мы не по небрежности и не все это время не писали к ней и что продолжительное ее путешествие препятствовало нам писать к ней чаще.

Нисколько не ново и не странно, что идущий тесным путем терпит стеснения. Таково естественное свойство добродетели: ее путь усеян трудами, тяжелыми усилиями, кознями и опасностями. Но таков путь; а за ним — венцы, награды, блага неизреченные и бесконечные. Так утешай себя этим. Притом и радости, и скорби текущей жизни протекают вместе с ней и вместе с этой жизнью оканчиваются. Следовательно, ни радостями нечего надмеваться, ни от скорбей нечего падать духом и крушиться. Хороший кормчий не зевает во время тишины, но не смущается и в бурю. Зная все это, утешай себя и ищи в этом лучшего подкрепления. Пиши нам постоянно о своем здоровье. Хотя мы разделены с тобою большим протяжением пространства и давно уже расстались с твоей мерностью, но не расстались с любовью к тебе и всегда носим ее с собою незабвенно и неослабно, где бы мы ни были, потому что такова уже природа искренней дружбы.

Хотел бы я чаще писать к твоему благоговению, потому что люблю тебя, и очень люблю, достопочтеннейший и благоговейнейший мой владыко; и то и другое ты сам знаешь. Но так как одно от нас зависит, а другое не от нас, в любви мы — господа себе, а касательно постоянной переписки — не совсем, потому что часто мешает затруднительность сообщения и неудобная пора года, то первую обязанность мы исполняем непрерывно, но вторую — когда только возможно, а пожалуй, впрочем, и ее исполняем тоже непрерывно. В самом деле, если чернилами и на бумаге мы не постоянно пишем к тебе, то мыслью и в душе — постоянно: таково свойство искренней дружбы.

Что ты увертываешься, извиняясь и прося прощения в том, за что мы хвалим и прославляем тебя, принимая твое письмо и упрекая за то, что ты прислала его так поздно и не скоро? Если ты в самом деле думаешь, что писать к нам — большая дерзость с твоей стороны, то, оставив это, озаботься нашим обвинением тебя в медлительности и оправдайся. Чем больше будешь говорить, что ты и в отсутствие наше любишь нас так же искренно, как любила при нашем личном присутствии, тем более увеличишь свою вину. Если бы ты была к нам просто расположена, как и другие, и тогда не было бы причины молчать такое долгое время; а как скоро ты говоришь, что имеешь к нам такую искреннюю и горячую любовь, что не отказалась бы даже предпринять к нам путешествие, как оно ни трудно и как ни страшно по причине множества осаждающих дорогу разбойников, если бы не воспрепятствовало тебе твое нездоровье, то тебе остается уже только один способ оправдаться — слать нам бессчетно и постоянно свои письма, которые могут загладить вину твоего долгого молчания. Делай же это, и тогда мы — вполне удовлетворены. Как ни поздно пришло настоящее твое письмо, но, как оно проникнуто горячей любовью, то уплачивает долг за прошедшее время. Однако смотри, чтобы следующие за ним письма не подражали ему в запаздывании, потому что тем только можно будет доказать, что и настоящее твое письмо пришло поздно не по лености твоей, а по напрасной, как ты говоришь, боязни, если следующие за ним будут приходить к нам скоро и достаточно часто.

Я знаю твою любовь, знаю, что твое расположение горячо, искренне, неподдельно, постоянно, и что ни затруднительное положение дел, ни куча забот, ни множество неприятных обстоятельств, ни продолжительность времени, ни дальность расстояния не могут сделать его слабее. Но потому–то так сильно и желаю постоянно получать письма от твоего благородства с радостными известиями о твоем здоровье. Если мы и упрекаем тебя, то упрекаем не по подозрению тебя в небрежности, а по своему нетерпеливому желанию получать такие письма, как можно, чаще. Зная это, честнейший и благороднейший мой владыко, доставь нам это удовольствие, легкое, удобное и приносящее нам большую радость даже в нашей жизни среди пустыни.

Я хотел бы чаще писать, но редкость случаев переслать письмо не дает мне возможности привести свое желание в исполнение; в самом деле, пустынность здешней местности, опасение исаврийцев и жестокость зимы не позволяют часто никому к нам добраться. Притом, пишем ли мы, или молчим, мы всегда сохраняем одинаковое к тебе расположение, вполне чувствуя твое усердие и заботливость, которую ты имеешь о спасении своей души, стараясь успокоить живущих в благочестии и посвящая себя этому доброму делу. Поэтому, честнейший и благоговейнейший мой господин, пиши к нам ты постоянно о здоровье своем и всего своего дома. Тогда, даже в своей жизни среди пустыни, мы найдем большую радость, получая такие письма от твоей честности.

Об искренности твоей любви к нам мы знали и прежде; но гораздо более убедились в ней теперь, когда, несмотря на препятствия, представляемые зимней непогодой, ты не только не забываешь нас, но стал к нам еще внимательнее, выказывая еще большую о нас заботливость. Благодарим тебя за это и не перестанем ежедневно вспоминать об этом с похвалой. Без сомнения, ты получишь за это неизреченную награду от человеколюбивого Бога, которого воздаяния безмерно превосходят все, что могут воздать в благодарность, делом или словом, люди. Но мы платим тебе тем, чем можем: непрестанным прославлением, восхвалением и ублажением тебя, любовью, уважением, почтением, всегдашним воспоминанием о тебе, единением и неразрывной связью с тобою по закону любви. Впрочем, ты и сам хорошо знаешь, многоуважаемый и достопочтеннейший мой владыко, что мы всегда принадлежали к числу ревностнейших твоих друзей. Поэтому усердно прошу тебя по поводу присланных тобою подарков: не беспокойся о нас нисколько. Удовольствовавшись и насладившись честью получения их, мы возвращаем их тебе не из пренебрежения, не потому, чтобы не были уверены в твоем благородстве, но потому, что не терпим нужды. Точно так же поступили мы и в отношении ко многим другим лицам, так как и многие другие, достойные тебя по благородству и горячо нам преданные, делали нам, как легко может удостовериться твоя достопочтенность, то же самое: и перед всеми ними нам достаточно было в оправдание того же, что мы просим уважить и тебя самого. Если бы мы действительно были в нужде, то потребовали бы нужного с полной откровенностью, как своей собственности, и ты увидишь это на опыте. Итак, получи назад все и береги тщательно, чтобы, если когда–нибудь велит время, мы могли смело спросить это у твоей достопочтенности.

Только что написал предшествующее письмо, как вижу честнейшего и благоговейнейшего Афраата. Он так неотступно пристал к нам, — не хотел ехать отсюда и грозил даже не взять нашего письма, если я не приму всего, присланного тобой, что я наконец придумал дать такой оборот этому делу, который непременно понравится твоему благородству и совершенно успокоит твою мерность. Афраат скажет тебе о нем, и ты вели ему самому быть исполнителем этого доброго распоряжения. Конечно, ты понимаешь, как много выиграет дело и от личного присутствия его в Финикии и от щедрот твоего великолепия. За то и другое наградит тебя Господь, — то есть, как за то, что ты окажешь такое щедрое вспоможение людям, которые проповедуют язычникам в Финикии слово Божие и стараются об устроении там церквей, так и за то, что выберешь и пошлешь утешить их такого усердного человека, особенно в настоящую пору, когда они находятся в крайнем затруднении и терпят притеснения от многих. Итак, взяв во внимание высокое значение этого великого дела, не задерживай Афраата нисколько, и немедленно снаряди его туда в дорогу, в полной уверенности, достопочтеннейший мой владыко, что этим добрым усердием ты заслужишь себе у человеколюбивого Бога щедрое воздаяние.

Что ты была больна — мы это знаем, трудно была больна и даже была совсем при смерти, потом освободилась от болезни и, избавившись совершенно от опасности, теперь понемногу выздоравливаешь. Но не из твоих писем я узнал все это, — что было очень прискорбно, — а со стороны и от других. Конечно, мы рады уже, что ты избавилась от болезни. Но из того, что мы рады этому, вовсе еще не следует, что мы кротко переносим твое долгое молчание в подобных обстоятельствах. Мы желали, как тебе известно, чтобы ты приехала сюда. И действительно, если бы болезнь не остановила, то не было бы никакого препятствия. Зима здесь доселе похожа на самую приятнейшую весну; Армения избавилась от исаврийцев. Разумеется, мы тебя не принуждаем, не заставляем против воли ехать сюда. Но, чему уже ни опасение исаврийцев, ни суровость зимы, ни утомительность дороги и ничто решительно не может попрепятствовать, того просим от горячего и искреннего расположения к нам, то есть: писать к нам постоянно. Если бы мы имели счастье постоянно получать от тебя письма с приятными известиями о твоем здоровье и благодушии, то это принесло бы нам здесь немалое подкрепление. Подумай, какой ты таким образом будешь радовать нас радостью, и не поставь в труд делать это. Ты знаешь, как мы дорожим твоим благородством и какую всегда оказывали любовь к твоей мерности.

Сильно ты обрадовал нас и доставил нам большое удовольствие, уведомив, что ты много заботишься о Финикии и, несмотря на такую дальность своего расстояния, письмами поощряешь трудящихся там, выказывая таким образом апостольскую ревность. Постоянно прославляем и ублажаем тебя поэтому, как за то, что ты прежде послал туда монахов, так и за то, что теперь, при таком затруднительном положении дел, ты не только не отозвал их, но приказал им там остаться, поступая подобно отличнейшему кормчему или добросовестному врачу. Когда кормчий видит, что волны поднимаются, тогда прилагает гораздо более усердия. Когда врач замечает, что горячка достигла высочайшей степени воспаления, тогда напрягает все свое искусство. Так и ты, честнейший и благоговейнейший мой господин, поступил достойно своей доблести, когда, увидав, что дела идут дурно и неприязненно, с особенной силой настоял, чтобы находящиеся там не бежали из строя, но оставались на своих местах и делали свое дело. Продолжая таким образом действовать с прежней своей ревностью, поторопи немедленно отправиться туда господина моего, честнейшего пресвитера Геронтия, если только он поправился и совершенно выздоровел. Нам было бы весьма приятно повидаться с ним, если бы он заехал к нам сюда; но так как положение тамошних дел требует особенной поспешности и неусыпности, так что не возможно тратить много времени в дороге, к тому же и наступающая зима может преградить ему путь, то усердно просим твою честность поторопить его, если только он поправился, ехать прямо туда, а вместе с ним постарайся отправить и любезнейшего, дорогого нашего пресвитера Иоанна. Ты знаешь, что особенно в настоящую пору тамошние дела требуют тем более тружеников, чем шире разрослось зло. Понимая это, зная, какое великое дело — спасение души, и имея в виду, как много уже сделано прежним усердием твоей честности, пожалуйста, и сам, и через других, через кого только можно, употреби все усилия, чтобы то, что уже сделано, осталось прочно навсегда, а к этому прибавлялись бы все более и более значительные приращения. Ты обрадовал нас никак не менее тех, кто прибыл сюда; мысленно как будто бы и ты приехал, и хотя тебя нет здесь видимым образом, но очами любви мы постоянно тебя видим, везде нося тебя в своей душе. Может быть, доведется нам и лично видеться, когда позволит время. Но в настоящую пору, хотя нам и очень хотелось бы видеться и обняться с твоею любовью, мы также считаем, что твое присутствие там необходимо. Я уверен, что ты все сделаешь и употребишь все усилия, чтобы наполнить Финикию доблестными тружениками, — находящихся уже там утверждая еще более, чтобы они не возвращались оттуда, бросив тамошние дела, а между тем, поблизости к себе выискивая новых людей и высылая их туда с полным усердием. Таким образом всем, и близким и дальним, ты принесешь величайшую пользу, уподобляясь ароматам, которые не только наполняют своим благовонием то место, где они заключены, но и далеко распространяются в воздухе.

Я писал к твоему благоговению, полагая, что ты уже в Финикии; а потому теперь пишу опять то же самое, о чем говорил в прежнем письме, именно, что в настоящее время особенно необходимо все сделать и все перенести, чтобы добрая ваша нива не осталась бесплодной и чтобы не погибло даром ничего, что уже там сделано. Так, когда пастухи видят, что овцам их отовсюду грозит большая гибель, то становятся особенно неусыпны и деятельны, берутся за пращу и прибегают к разным другим средствам, чтобы прогнать от стада всякую опасность. Если Иаков, которому вверены были бессловесные овцы, работал целых четырнадцать лет, не зная сна, томясь от холода и зноя, и работал за самую последнюю плату наемщика, то подумай, чего не обязаны сделать и перенести те, кому вверены овцы словесные, чтобы не погибла ни одна из них. Усердно прошу поэтому твое благоговение: чем страшнее буря, чем больше зла, чем сильнее препятствия, чем многочисленнее наветники, тем решительнее восстань и сам, убеждай и других взяться вместе с тобой за эту добрую стражбу, и с возможной скоростью поторопись прибыть туда. Уже за самую поездку ты получишь немалую награду; если же за одну поездку награжден будешь, то тем более, когда возьмешься за дела и окажешь большое усердие. Чем сидеть дома, гораздо лучше и полезнее предпринимать подобные путешествия. Будучи там, ты можешь иметь все, что и теперь имеешь: и посты, и бдение, и другие подвиги воздержания. А сидя дома, нельзя приобрести того, чего можно достигнуть, живя там — спасения столь многих душ, награды за опасности, воздаяния за полную готовность к перенесению их, так как и за одну готовность к ним полагается уже воздаяние. Итак, подумай, сколько приобретешь себе новых венцов, и не медли, не откладывай, но, поправившись, пожалуйста, прямо отсюда же отправляйся туда, нисколько не беспокоясь о нужных вещах. Я уже сказал господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру Констанцию, чтобы, на постройки ли понадобится что–нибудь тратить, или на нужды братии, доставлять вам все с полным избытком, и даже теперь с более полным, чем прежде. Имея, таким образом, в виду и обеспечение там всех потребностей, и, прежде всего, богоугодность самого дела, пожалуйста, отбросив всякую медлительность, поторопись поскорее, и уже из самой Финикии дай нам о том знать, чтобы утешить нас в нашей тяжелой жизни среди пустыни. Действительно, если мы получим известие, что ты отправился туда с полной решительностью все сделать и все перенести ради спасения душ тамошних язычников, то мы в состоянии будем от такого удовольствия забыть даже, что живем в пустыне. Нам тоже хотелось бы повидаться с тобой; но так как то, о чем я говорил, гораздо необходимее и можно опасаться, чтобы зима не загородила тебе дороги от нас туда, то потому мы тебя и торопим, и просим усердно поскорее отправиться туда прямо.

Хотя мы отделены от вас большим расстоянием и живем в самой жесточайшей пустыне, при всем том, узнав о вашей душевной доблести и великих подвигах воздержания, которыми вы просвещаете всех вокруг себя, мы горячо вас полюбили. И так как, между тем, нам невозможно сподобиться лично увидеть вас, и по зимней поре года, и по дальности дороги, то мы поусердствовали прибыть к вам письменно, и неотступно просим ваше благоговение прилежно молиться об окончании объявших вселенную бедствий, побуждать всех к этому с полным самоотвержением и, сколько возможно, чаще писать к нам о своем здоровье, чтобы, будучи удалены от вас и сосланы на самые крайние пределы вселенной, мы могли найти себе великое утешение, по крайней мере, в том, что будем постоянно иметь сведение о вашем благоденствии. Очень обрадовал нас любезнейший, дорогой наш пресвитер Иоанн, несмотря на такое затруднительное положение обстоятельств решившийся снарядиться и отправиться в Финикию. Вы понимаете все величие этого подвига, и потому усердно прошу вас: если найдете доблестных мужей, которые могли бы вместе с ним содействовать совершению столь важного предприятия, то, пожалуйста, с возможной готовностью пошлите их вместе с ним. Вам известно, какую великую награду вы приобретете за это.

Хотелось бы мне видеть вас здесь, потому что, представляя вас себе по слухам о вашем благоговении, я очень полюбил вас; но так как это пока невозможно — и по дальности пути, и по зимней поре года, и по страху, наводимому исаврийцами, то я возымел усердие прибыть письменно к вашей честности с изъявлением расположенности, которую мы питаем к вашему благоговению. В самом деле, можно дружески полюбить людей, которые далеко от нас и которых мы никогда не видали. Такова сила любви: она не задерживается дальностью расстояния, не слабеет от долговременности, не побеждается наведением искушений; но, побеждая все это, становится выше всего и востекает на высоту недосягаемую. Так точно и мы, горячо полюбивши вас, не сделались ни от чего подобного менее к вам внимательны, но как сами пишем к вам, так и вас усердно просим уведомлять нас о своем здоровье. Таким образом, даже среди своей жизни в пустыне мы найдем большое утешение себе, когда будем слышать, что люди, провождающие такую жизнь и шествующие таким тесным и скорбным путем, здравствуют и благоденствуют.

Хотя сама ты редко пишешь, тем не менее, мы, как только узнаем, что кто–нибудь отправляется отсюда к вам, неопустительно всякий раз пишем к твоему благородству. Мы высказывали желание, чтобы ты приехала сюда повидаться с нами; горячо желаем этого и теперь. Но так как это, по всей вероятности, показалось трудно твоему благородству (хотя опасность со стороны исаврийцев миновала совершенно), то мы не перестаем утешать себя, по крайней мере, тем, что постоянно пишем к твоей честности. В самом деле, всякий раз, как только встретим случай переслать к тебе письмо, принимаясь писать к тебе, мы испытываем необыкновенное удовольствие. Зная это, скромнейшая и благоговейнейшая госпожа моя, постарайся, пожалуйста, и ты постоянно извещать нас о своем здоровье и благодушии. Как относительно поездки мы нисколько не упрекаем тебя, потому что это могло показаться тебе обременительным, так, напротив, никогда не перестанем жаловаться на твое долгое молчание, потому что горячо желаем постоянно иметь сведение о благоденствии твоем и всего твоего дома.

Много меда заключает в себе твое письмо или, лучше сказать, ты сделал его даже приятнее меда. В самом деле, чем чаще подавать мед лакомящимся его сладостью, тем уже менее он кажется им приятным, так как пресыщение разрушает силу удовольствия; напротив, твои письма, радующие нас известиями о твоем здоровье, так далеки от этого недостатка, что тогда особенно и доставляют нам радости, когда чаще приходят. Итак, ты облобызал мое письмо. А я облобызал тебя самого, виновника письма, обнял тебя, обеими руками обвившись вокруг шеи, и, расцеловав твою любезную мне голову, почувствовал большое подкрепление. Мне показалось, что не письмо только твое пришло, но будто бы ты сам приехал и находишься вместе с нами. Такое впечатление произвело на меня твое письмо. Впрочем, такова всегда природа искренней любви: хотя бы лучи ее проникали только через письма, они делают видимым самый источник этих писем, что и привелось нам испытать. И ни давность времени, ни дальность расстояния, ни тяжелое положение обстоятельств, ничто решительно не помешало нам при этом. Зная это, достопочтеннейший мой владыко, не поставь в труд постоянно уведомлять нас о своем здоровье и благодушии, равно как и о благоденствии всего своего дома. Тебе известно, как желательно нам всегда иметь об этом сведения.

Скоро ты забыл нас, к горькой печали вследствие разлуки с тобой прибавив нам еще новую скорбь — своим долгим молчанием. На недостаток времени ты не можешь сослаться: прошло уже так много дней, что весьма легко можно было обернуться назад. А извиняться опасением исаврийских набегов мы тебе не позволим, потому что слишком для этого тебя любим. После твоего отъезда многие оттуда прибыли сюда. Что же за причина твоего молчания? Мешкотность и равнодушие. Впрочем, мы избавим тебя от упреков за прежнюю небрежность, если ты постараешься на будущее время учащением писем вознаградить потерянное. Ты знаешь, как нам будет приятно, если ты постоянно будешь уведомлять нас о своем здоровье.

Знаю, что вас смущает непрерывность постоянных испытаний, постигающих господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера. Но не страшитесь ничего подобного. Кто терпит это ради Бога, тот, чем жесточе его страдания, тем высшей сподобится награды. Утешая себя этим, мужественно и с благодарностью переносите огорчения, прославляя Бога за все, встречающееся в жизни. Таким образом и вы соделаетесь общницами с ним в уготованных ему наградах и венцах, за то, что кротко и мужественно переносили испытание. Вы знаете, что настоящая жизнь есть только путь, что и радости и печали ее проходят одинаково, что «многими скорбями подобает нам войти в царствие Божие» и что тесен и скорбен «путь, вводящий в жизнь вечную». Утешаясь этим, а также и его присутствием с вами, рассейте всякую тень уныния, радуясь и веселясь за его страдания, потому что его ожидает за них неизреченное и нетленное вознаграждение.

Вот что значит быть отцом! Ты не только не огорчаешься, что сын твой имеет стремление к истинному любомудрию, но радуешься этому, употребляешь все средства, чтобы он достиг самого верха любомудрия, и даже не тяготишься удалением его от родины, от дома, от твоего собственного присмотра, напротив того — думаешь, что он теперь ближе к тебе, когда становится добродетельнее. Глубоко благодарим тебя за это и со своей стороны удивляемся, каким это образом, давши нам такой бесценный подарок, своего сына, ты счел себя еще обязанным сделать нам честь и угощениями другого рода. Честь мы приняли; но самые вещи присланные возвращаем обратно, не из пренебрежения к твоему благородству (как это можно в отношении к человеку, так горячо нас любящему?), а потому, что считаем излишним гоняться за тем, в чем не имеем нужды. Что же касается доброго чтеца Феодота, то мы желали бы оставить его при себе и заняться его воспитанием; но так как вся здешняя местность наполнена убийствами, смятением, кровопролитием, пожарами, потому что исаврийцы все истребляют огнем и мечем, и мы постоянно движемся с места на место, каждый день переменяя свое местопребывание, то мы сочли необходимым отправить его от себя, обстоятельно наказав господину моему, благоговейнейшему диакону Феодоту, неусыпно о нем заботиться и иметь о нем полнейшее попечение. Постарайся и ты обращаться так же с своим сыном, и тогда непременно похвалишь наше решение и принесешь нам за настоящее увещание большую благодарность.

Что честнейший и благоговейнейший господин мой, пресвитер Констанций, оставил нас, о том жалею; но что он отправился к вам, этому радуюсь, и больше радуюсь, чем о разлуке с ним жалею. Я вполне уверен, что в вашей любви он найдет себе необуреваемую пристань. Хотя бы отовсюду грозили бесчисленные опасности и высоко вздымались волны, ваше положение таково, что, благодаря отличающему вас мужеству и вашей неизменной расположенности и любви, под вашей защитой можно и среди бури наслаждаться ясной тишиной. Когда он явится к вам, сделайте для него, пожалуйста, все, как вам подобает. Вы знаете, какая награда будет ожидать вас, если постараетесь помочь человеку, на которого напрасно и злостно клевещут. Мы не чего–нибудь домогаемся, а того только, чтобы его не обижали вопреки всякой справедливости, чтобы не таскали и не перетаскивали его напрасно, терзая по судам, за то, за что его следовало наградить и прославить. Итак, касательно его такова наша просьба; касательно же себя самих просим вас постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Хотя мы отделены от вас большим пространством, при всем том всегда постоянно носим вас в своей душе, близки к вам и непрестанно вас видим. Таковы глаза любви у людей, умеющих искренно любить. Но вы хорошо знаете это и сами, так как и вы умеете любить искренно.

Все уступает времени и проходит, дряхлея и стареясь: и телесная красота, и величественные здания, и цветущие луга и сады, и все, что ни есть на земле; одна только любовь избежала общего разрушения и не только не вянет от долговременности, но не пресекается и самой смертью. Так и в нас, как ни давно расстались мы с твоею мерностью, она хранится к тебе в полном цвете: на словах — и теперь, а в душе — всегда. Потому–то мы и пишем постоянно к твоему благоговению. А так как нам весьма желательно иметь сведения, как идет твое здоровье (ты ведь знаешь, сколько мы дорожим им), то, если будет возможно и если легко найдешь случай, с кем можно было бы отправить к нам письмо, пожалуйста, с свойственной тебе добротой дай нам знать об этом. Как живем мы, что делается в Армении, что во Фракии, обо всем том расскажет твоей искренней и горячей любви податель этого письма.

Господин мой Сопатр, начальник Армении, — той Армении, в которой мы в настоящее время заключены, — Арменией правит, как отец, а о нас оказывает попечение более отца. Желая и стараясь отблагодарить его за такое с его стороны благорасположение, мне кажется, я нашел наконец отличнейшее средство отблагодарить его при пособии твоей неусыпно заботливой о нас души. Как и каким образом? У него есть сын, который давно уже живет там (у вас), обучаясь наукам. Если ты потрудишься принимать его у себя с готовностью и с свойственной тебе любовью и сделаешь ему что–нибудь полезное, тогда мы будем уплатившими свой долг. Сделай же это и познакомь его также с тамошними сановными людьми, которые были бы и знакомы тебе и в состоянии сделать для него чужую сторону приятнее родной. Этим ты доставишь удовольствие ему, доставишь удовольствие мне, доставишь удовольствие и себе самому, оказав полезную услугу в лице сына человеку честному и человеколюбивому, общему пристанищу бедных.

В вашем философском и возвышенном образе мыслей, в вашем неизменном и непреклонном настроении вы найдете достаточное подкрепление себе среди тех горестей, которые вы, как видно из вашего письма, испытываете. В самом деле, как человеку вялому и распущенному не может принести большой пользы даже тишина и самое благоприятное течение обстоятельств, так твердого, установившегося и ко всему готового мужа никогда не поколеблет никакая жестокая буря, напротив — сделает его еще славнее. Таково уже природное свойство испытаний: тем, кто переносит их мужественно, они приносят большие награды и блистательные венцы. Зная это и почерпая отсюда достаточное утешение среди бедствий, не смущайтесь, честнейшие и благороднейшие господа мои, ничем и не переставайте писать к нам постоянно. Нам желательно бы было лично видеться и обняться с вами, но так как это пока невозможно по разным препятствиям, то не поставьте в труд постоянно писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Вы знаете сколько вы доставляете нам этим удовольствия и как много это нас радует.

Языком я редко сношусь к вашим благоговением, но душой — постоянно и весьма часто. Считайте же, что вы получили от нас не столько писем, сколько получили исписанной чернилами бумаги, но столько, сколько нам хотелось бы послать к вам. И как скоро так будете смотреть на дело, то увидите, что нами посланы к вам вороха писем. Если же вам их никто не доставляет, то, конечно, молчание наше есть следствие не нашей небрежности, а затруднительности нашего положения. Я сказал это для того, чтобы, пишем ли мы, или молчим, вы не изменяли своего мнения о нашей любви к вам. Где бы мы ни были, мы везде о вас помним, напечатлев вас в своем сердце. Приносим вам теперь великую благодарность за то, что вы приняли доброго монаха с свойственным вам благорасположением и укротили людей, которые так не кстати вздумали с ним ссориться. Недаром же я говорил, и без всякой лести вам, что, хотя бы отовсюду вздымались бесчисленные волны, у вас будет тишина. И если вы так легко избавляете других от кораблекрушений, то ясно, что сами стоите далеко вне опасности. Пишите же нам постоянно о своем здоровье. Вы знаете, как нам желательно всегда иметь о нем сведения. Ваши письма, радующие нас известиями о вашем благоденствии, имеют такую силу, что, хотя мы в настоящее время отовсюду окружены опасностями, войнами, смятениями, беспорядками, ежедневно грозящими смертью, при всем том, как только получим связку ваших посланий, забываем все от удовольствия и приобретаем вновь прежнюю бодрость. Искренняя любовь производит то, что письма, заключающие в себе подобные известия, как бы переносят нас в круг людей, с которыми мы телесно разлучены.

Ты избавился, честнейший и благоговейнейший господин мой, от бедствий, свирепствующих теперь в Армении; а нас, кроме здешних смятений, или, точнее, ежедневно грозящих смертью опасностей, сильно тяготит и разлука с таким любезным, искренно и неподдельно расположенным к нам человеком, как ты. К этому присоединилось еще другое горе — долгое молчание твоей мерности. С того времени, как ты уехал отсюда, мы получили от тебя теперь всего только второе письмо: говорю это не в укор тебе, а по чувству собственной скорби. Что дорога, ведущая к нам сюда, действительно в настоящее время непроходима для путешественников, это всякий знает, и, конечно, это может послужить тебе в оправдание; но все это вовсе не утешительно для нас, напротив, потому–то мы особенно и горюем, что и последнее, оставшееся нам после разлуки с тобою, утешение отнято у нас таким образом. Так как это препятствие до сих пор не устранено, и ужасы, напротив, с каждым днем увеличиваются все более, то, пожалуйста, за огорчение, причиняемое нам твоим долгим молчанием, вознаграждай нас другим способом: не забывай нас, и когда будешь к нам писать, то пиши письма как можно длиннее, обстоятельно рассказывая в них о своем здоровье, благодушии и благополучии. Таким образом отнимаемое у нас временем ты можешь вознаградить длиннотой писем.

И это — твое (письмо), нашего, ревностнейшего и горячего друга! Только что я прочитал первое твое письмо, как получаю второе: оба в один день, — и сильно обрадовался. Второе письмо твое заключает в себе нечто более, представляя нам не твои только речи, но и твое собственное писание, что и увеличило нашу радость, потому что мы могли увидеть в нем облик не твоей только горячей и искренней души, но в добавок еще и твоей руки. Делай же так постоянно, и не скупись доставлять утешение, которое сам придумал для нас таким образом. Тащить тебя сюда уже не смеем: таковы бедствия Армении; они охватили все, как и другая зима. Куда ни поедешь, везде увидишь потоки крови, кучи мертвых тел, до основания разрушенные жилища, разоренные города. Мы считаемся в безопасности, заключившись в этой крепости, как в жестокой тюрьме; при всем том не можем пользоваться спокойствием вследствие ежедневных опасений, смертоносных слухов, постоянного ожидания приступа со стороны исаврийцев и телесной немощи, с которой боремся доселе. Но, и при всех этих бедствиях, мы находим немалое утешение в своем горестном положении, когда получаем письма, радующие нас известиями о твоем здоровье.

Принимаем это, как знак твоей искренней и горячей любви, что даже из такой дали ты беспокоишься о нашей безопасности. Прежде, в самый разгар зимы, мы постоянно переходили с места на место, останавливаясь то в городах, то в ущельях и лесистых долинах, и всюду преследуемые исаврийцами. Наконец, когда здешние бедствия несколько поутихли, оставив пустыни, мы поспешно двинулись в Арависс, находя его крепость безопаснее других мест, и теперь живем в ней (а не в самом городе, потому что и это даже небезопасно) хуже, чем в любой тюрьме. Кроме уже того, что смерть ежедневно, так сказать, стучится к нам в двери, — потому что исаврийцы проникли всюду, везде истребляя огнем и мечем людей и жилища, — мы опасаемся еще голода, которым грозит нам наше стесненное положение и многочисленность сбежавшегося сюда народа. Зимняя пора года и непрерывное бегство из одного места в другое повергли нас в продолжительную болезнь: трудный период ее в настоящее время миновал, но некоторые следы еще остались. При всем том, даже среди стольких бедствий и таких опасностей, мы почерпаем величайшее утешение в вашей любви — горячей, искренней и неизменной. Зная это, не поставьте в труд постоянно радовать нас известиями о вашем здоровье. Хотя мы и далеко от вас живем, при всем том крепко связаны с вами узами любви. Приношу великую благодарность твоей честности за то, что даже среди таких смут, окружающих тебя, ты оказываешь большое усердие к делам в Финикии. Если получишь еще какие–нибудь известия оттуда, не поленись сообщить нам. К нам ниоткуда никто не может скоро добраться, так как все дороги, ведущие сюда, отовсюду заграждены. Но, хотя и трудно вести с нами постоянную переписку, при всем том пиши, как только представится возможность, и сообщай нам обо всем, что там делается, уведомляя в то же время о здоровье всех вас, о котором нам в особенности желательно иметь сведения.

Желал бы и я повидаться с вами здесь; но так как много тому препятствий, то не смею требовать этого теперь, а прошу вас оказать нам помощь, оставаясь и вдали от нас, содействием ваших дерзновенных молитв (а этого рода помощь не слабеет от времени и не задерживается дальностью расстояния, но, где бы ни жил человек, имеющий дерзновение перед Богом, как вот и вы, он может принести таким образом величайшую пользу и далеко от него живущим), сверх же молитв прошу вас также постоянно радовать нас и известиями о своем здоровье. Как ни много волн окружает нас отовсюду: и пустынность места, и осадное положение, и нашествие исаврийцев, и ежедневно грозящая смерть (мы постоянно живем об руку с смертью, заключившись в этой крепости, как в тюрьме, и страдая тяжким телесным недугом), — при всем том, несмотря на все злополучие, мы почерпаем немалое утешение среди этих бедствий в вашей любви. Хотя мы и не много времени пробыли вместе с вами, но получили много доказательств вашего искреннего, горячего, более, чем мед, сладкого, неизменного, крепкого и непоколебимого расположения, которое вы оказывали к нам и при личном свидании и заочно. Вот почему и вдали от вас, и среди стольких треволнений, мы отдыхаем душой при воспоминании о вашей доблести, как бы в отрадной пристани, считая вашу любовь величайшим для себя сокровищем. С прошествием зимы и наступлением весны, мы избавились от сильного напора болезни; но остатки ее еще есть, они поддерживаются постоянным беспокойством, возбуждаемым нападениями исаврийцев. Не забывайте же нас никогда, какое бы расстояние ни разделяло нас, и не поставьте за труд писать к нам постоянно, как только дозволит возможность, радуя нас известиями о вашем здоровье.

Не падай духом, и не приписывай своим грехам прекрасной кончины твоей блаженной дочери. Она вступила в необуреваемую пристань, достигла жизни, не имеющей конца, и, избавившись от волнений настоящего века, стала на камне, где все собранные ею блага неотъемлемо лежат вокруг нее, как бы в неприкосновенной уже сокровищнице. Надобно радоваться, веселиться и торжествовать, что ты душу ее, как отличный земледелец — спелый плод, представил общему всех Владыке. Прилагая из этих и из подобных размышлений извлекаемые лекарства к сердечной боли, поразившей тебя и скромнейшую госпожу мою, ее мать, увеличь, таким образом, отложенную вам награду, чтобы вам получить великое воздаяние от человеколюбивого Бога не только за прекрасное воспитание ее, но и за кроткое н благодушное перенесение этой прекрасной с ней разлуки.

Хотя и далеко от тебя живем мы, но веселимся, радуемся, ликуем, слыша о твоих подвигах и обильной щедрости, которую ты оказываешь бедным. Хотелось бы нам лицом к лицу увидеться с твоей честностью и при личном свидании лично засвидетельствовать тебе нашу великую благодарность. К сожалению, это до сих пор невозможно, потому что опасность со стороны исаврийцев увеличивается все более и более, и всякое сообщение в настоящее время преграждено, а я уверен, что если бы этого не было, то и ты не пожалел бы трудов приехать сюда и прибыл бы к нам сам. Но так как это до сих пор невозможно, то вот мы пишем к тебе, приветствуем твою честность, и усердно просим тебя, как только дозволят обстоятельства, постоянно писать к нам и уведомлять нас о здоровье твоем и всего твоего дома. Такого рода письма твоей честности доставят нам в нашей здешней жизни немалое утешение.

Хотя много прошло времени с тех пор, как мы расстались с твоей достопочтенностью, и велико пространство, разделяющее нас, при всем том мы связаны с тобой любовью и живем близко к тебе, или, лучше, храним тебя в своей душе, нося с собою всюду, где бы мы ни были. Твою старинную к нам дружбу, горячую, искреннюю, крепкую и непреклонную, мы навсегда запечатлели в своем сознании. И наше расположение к тебе, честнейший и достопочтеннейший владыко, все так же живо, как и прежде, и не слабеет ни от давности времени, ни от дальности расстояния. Прошу же тебя, не поставь в труд писать к нам, сколько возможно, постоянно, о своем здоровье. Ты знаешь, сколько мы дорожим им и какую ты доставишь нам радость, уведомляя нас о его состоянии.

Желал бы я повидаться с тобою, и ни страх, наводимый исаврийцами, ни слабость здоровья не помешали бы мне, если бы мне позволялось переезжать по желанию, куда захочу; но тебя, хотя ты волен в этом, не зову сюда, и не прошу оставить дом и приехать к нам. Хотя и время года позволяет это, и поездка не велика (потому что небольшое расстояние разделяет нас), — при всем том не решаюсь тащить тебя сюда из опасения за тебя со стороны исаврийцев. Вместо того прошу постоянно писать к нам о своем здоровье; в этом отношении нападения разбойников, конечно, уже не могут служить тебе препятствием. Сделай же нам эту милость: тебе это легко и удобно; а нам принесет большую радость. Ты знаешь сам, сколько доставишь нам удовольствия, оказывая нам такую благосклонность.

Что это значит? Ты предоставляешь нам полную волю свободно распоряжаться для своих надобностей принадлежащими тебе людьми и лишаешь нас того, в чем мы особенно имеем надобность, то есть, своих писем, которые доставляли бы нам известия о твоем здоровье. Или не знаешь, что именно это более всего дорого и желанно искренним и задушевным друзьям, как вот и нам теперь? Итак, если хочешь, честнейший мой владыко, сделать нам милость, то отмени данное твоим людям приказание служить нам в телесных нуждах (так как мы ни в чем таком не имеем нужды — все течет у нас рекой) и доставь нам сам при посредстве небольшого количества бумаги и чернил величайшее одолжение, которого мы особенно желаем удостоиться от тебя. Оно состоит в том, чтобы ты постоянно писал к нам о здоровье — своем и всего своего дома. Если бы можно было нам видеться друг с другом, то я попросил бы, как величайшей милости, того, чтобы ты доставил мне удовольствие лично увидеть так горячо любящего нас друга, как ты, и поднял бы себя из дома. Но так как страх, наводимый исаврийцами, препятствует этому, то утешай нас, не скупясь, своими письмами, и тогда — все наши желанья тобой удовлетворены.

Я весьма желаю, чтобы господин мой, честнейший (ваш) пресвитер, был с нами. Но, хотя ты полагаешь, что ему полезно прибыть сюда, я предпочитаю приезду его к нам его безопасность и освобождение его от настоящих смятений. Не думай же, чтобы мы препятствовали ему, если он хочет приехать к нам. Доселе мы удерживали его от исполнения этого намерения только потому, что самое свойство его дела не требует настоятельно прибытия его сюда, и мы боялись, не попал бы он еще в руки исаврийцев. Но если действительно необходимо приехать ему сюда, то мы усердно просим и убеждаем его решиться на это путешествие. Хотя мы и разделены телесно, но узами любви связаны с ним по–прежнему. Не смущайся же, прошу тебя, происшедшими огорчениями. Чем более неприятностей, тем выше будет твоя заслуга, тем обильнее будет тебе награда и воздаяние от человеколюбивого Бога, если ты благодушно и мужественно перенесешь встретившиеся затруднения. В таком случае ты и легче победишь их, и награда, отлагаемая тебе на небесах за претерпение их, будет обильнее и гораздо выше самых страданий.

И прежде писал я твоей честности, что, по причине твоей любви, мы считаем и тебя в числе тех, которые прибыли к нам лично, и теперь повторяю опять то же самое, именно, что мысленно прибыла к нам и ты. Поэтому, хотя телесное нездоровье и замешательства, охватившие Армению, и воспрепятствовали тебе действительно приехать, тем не менее мы, зная твое желание и намерение, сохраняем то же мнение о твоем к нам расположении, какое имели и прежде. Не переставай же постоянно писать к нам и уведомлять о ходе своей болезни и о своем здоровье. В настоящее время мы очень огорчены, слыша, что ты больна. Чтобы не тревожиться нам, уведоми нас поскорее, выздоравливаешь ли ты от своей болезни.

Не в Армении только и не в Каппадакийской только стране, но и в более отдаленных краях молва о твоей любви и о расположении, какое ты всегда оказывал к нам, прогремела торжественнее трубы. Считая величайшей для себя честью такое расположение к нам твоего благоговения, мы, со своей стороны, не перестаем прославлять тебя и усердно просим тебя постоянно писать к нам о своем здоровье. Хотя мы и в пустыне живем, хотя и далеко от вас удалены, — при всем том мы связаны с тобою узами любви, питая к тебе то же расположение, какое исстари оказывали мы к твоей честности, или даже в настоящее время еще более горячее и живое. Ни давность времени, ни дальность расстояния не сделали нас равнодушнее, — напротив, сделали расположеннее к тебе. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, и понимая, какое удовольствие доставишь ты нам более частой перепиской с нами, пиши к нам о своем здоровье, но особенно вспоминай нас всегда в своих святых молитвах, чтобы таким образом, несмотря на отдаленность расстояния, мы могли воспользоваться твоим многим содействием.

Что это? Когда такой славный и обширный город совершает блистательное празднество (так я называю твое вступление в должность), ты ставишь нас еще в большое уныние, так упорно храня молчание! Если бы это сделал кто–нибудь другой из обыкновенных людей, я легко понял бы причину. Я объяснил бы себе это тем, что многие, с возвышением по службе, обыкновенно возвышаются вместе и в надменности. Но когда дело касается твоего великолепия — человека с философским настроением мысли, который отлично постигает сущность этих временных и преходящих вещей, не обольщается мишурой и вывесками и смотрит на вещи так, как они есть, без прикрасы, то я решительно не могу понять причины молчания. Что ты и теперь любишь нас так же, как и прежде, или даже более прежнего, в этом я вполне убежден. Но почему при таком расположении к нам ты ничего не пишешь так долго, не умею сказать и совершенно недоумеваю по этому самому. Разреши же нам эту загадку в своем письме, если не тяжело и не трудно. Но прежде, чем будешь писать, скажи доставившим тебе настоящее письмо, т. е. господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру, и сопровождающим его, что это молчание, в чем мы уверены, не было следствием небрежности. Довольно будет сказать это, чтобы им достигнуть благосклонности у твоей достопочтенности.

Пребыванию твоему с нами болезнь твоя много помешала; но любви не изменила между нами нисколько. Довольно было нам один раз побыть с тобой, чтобы сделаться твоими горячими друзьями навсегда. Ты заставил нас так полюбить себя тем, что сам с первой нашей встречи обнаружил к нам такую пылкую и беспредельную любовь, не выжидая указаний опыта, но с первого взгляда решивши свой выбор и крепко привязавши нас к себе. Потому–то вот мы и пишем к тебе и уведомляем тебя о том, что тебе желательно знать о нас. Именно: мы здоровы; путь свой совершили благополучно; наслаждаемся теперь отдыхом и полным досугом; пользуемся у всех большой расположенностью, чувствуем невыразимое облегчение в душе. Никто нас здесь не тревожит, никто не нападает на нас. Да и что удивительного, если так покойно в городе, когда и всю дорогу мы проехали совершенно свободно. Уведомь же и ты нас о себе. Если мы доставили тебе удовольствие сообщением этих известий, то и сами будем очень рады услышать о твоем здоровье. Ты, конечно, понимаешь, как приятно людям, умеющим искренно любить, слышать добрые вести о тех, кого они любят.

Не перестаем мы перед всеми прославлять тебя, и как честного человека, и как прекрасного врача, и как друга, умеющего искренно любить. Как только зайдет у нас здесь речь о нашей болезни — по необходимости придешь ты на память в этих рассказах, и, многократно испытавши на себе твои великие познания и твою благорасположенность, не можем же мы проходить молчанием твоих благодеяний и разглашаем о них всем с чувством величайшего удовольствия. Ты внушил нам такую любовь к себе, что, даже пользуясь совершенным здоровьем, мы много бы дали за то, чтобы притащить тебя сюда, хотя бы только затем, чтобы на тебя взглянуть. Но так как это неудобно и по трудности дороги, и по страху, наводимому исаврийцами, то за это мы не беремся пока, а просим только постоянно к нам писать. Ты в состоянии вознаградить нас постоянной перепиской за удовольствие личного свидания с тобой, расслащая свои письма медом твоей добродушной любезности.

Пребывание наше у вас там было непродолжительно, но от него возродилась между нами великая, высокая и благородная любовь. Умеющим искренно любить не нужно для этого много времени; здесь все может совершиться в короткий срок. Так точно случилось это и с нами: мы так горячо полюбили вас, как будто бы жили с вами долгое время. Поэтому теперь и пишем к вам, уведомляя, что мы здоровы и живем в спокойствии и тишине. Мы уверены, что, извещая вас об этом, мы делаем вам удовольствие. Но и от вас мы просим подобного же уведомления. Не сочтите за труд писать к нам постоянно, радуя нас известиями о вашем здоровье. Уведомляя нас о том, о чем мы постоянно желали бы иметь сведения, вы доставите нам таким образом величайшее удовольствие, которого не ослабит в нас даже и жизнь на чужой стороне.

Из вашего города нас выгнали; но любви к тебе из нас не выгнали. То зависело от других — остаться ли там, или быть изгнанными, а это зависит от нас. Никто поэтому не в состоянии лишить нас этого, и куда бы нас ни удалили, всюду мы унесем с собою сладость любви к тебе, и везде с наслаждением будем вспоминать о твоем благородстве, соединяя в одно представление твою приверженность к нам, твое усердие, твой ум, твою приветливость, гостеприимство, все другие прекрасные качества твоей души, и таким образом воспроизводя себе твою доблестную личность. Ты так нас привязал и так овладел нами, что нам весьма желательно было бы повидаться с тобою; но так как это в настоящее время невозможно, то утешь нас своими письмами. С твоим умом ты в состоянии вознаградить нас частой перепиской за удовольствие личного свидания с тобой.

Мы прибыли в Кукуз в добром здоровье (так я начинаю свое письмо сообразно с твоим желанием) и нашли, что это местечко нисколько не опасно, совершенно спокойно, совершенно тихо: никто его не теснит и никто на него не нападает. Да и что удивительного, если так спокойно в городе, когда мы свободно и беспрепятственно проехали всю необыкновенно пустынную, опасную и подозрительную дорогу, ведущую сюда, пользуясь большею безопасностью, чем в благоустроеннейших городах? В награду за эти добрые вести с нашей стороны пиши к нам постоянно о своем здоровье. Живя здесь в полной тишине, мы постоянно воспроизводим себе благородство твоего образа мыслей, твою любовь к свободе, ненависть к злу, откровенную прямоту, все богатство твоих необозримых добродетелей, и с услаждением вспоминаем о тебе, нося в своей душе твой образ всюду, где бы мы ни были, и пламенея к тебе беспредельной любовью. Нам желательно бы было поэтому видеть тебя прибывшим сюда. Но так как это трудно, то мы прибегаем к другому средству и просим тебя утешать нас письмами. Постоянное получение писем с известиями о твоем здоровье принесет нам величайшее подкрепление.

Хотя нас отделяет от твоего благоговения большое расстояние пути, тем не менее нам известно твое отчуждение от зла и прискорбие, какое возбудили в душе твоей люди, совершившие столько беззаконий и наполнившие вселенную столькими соблазнами. Свидетельствуем тебе поэтому нашу благодарность и никогда не перестанем прославлять и ублажать тебя за то, что, несмотря на такой напор зла, когда столь многие слепо несутся на скалы и утесы, ты продолжаешь идти прямой дорогой, осуждая происшедшее и отвращаясь от совершивших его, как и следует тебе. Но в то же время просим остаться твердым в этой доброй решимости и показать еще большую ревность. Ты знаешь, как велика будет ваша награда, как блистательны ваши венцы и воздаяния вам за то, что, когда столь многие производят смятение, вы идете напротив и таким образом успешно содействуете исправлению существующего зла. Не подлежит сомнению, что если вы решитесь стать твердо, то, хотя вы составляете меньшинство по числу, вы одолеете большинство, превозносящееся злобой. Нет ничего сильнее добродетели и стремления содействовать ограждению Церкви. Избрав таким образом решение, могущее привлечь на вас высокое благоволение Божие, постарайтесь до конца исполнить ваш долг, соделавшись по своей непоколебимости крепчайшей оградой всех церквей вселенной.

Еще при самом начале бури, возмутившей церковь, мы заметили неуклонную прямоту твоего образа мыслей, и теперь, когда бедствия увеличились, слышим опять о твоем благоговении, что ты остаешься верен своему прежнему решению. Поэтому, несмотря на отдаленность своего местопребывания, воздавая тебе должное приветствие, мы ублажаем и прославляем тебя за то, что когда большинство увлеклось в бездну погибели и склонилось на сторону тех, которые так беззаконно поступили против церкви, ты пошел по противоположному пути, отвернулся от дерзнувших произвести эти беззакония и сохранил подобающую тебе независимость. Имея в виду всю важность этого великого дела и долг каждого уклоняться от пути лукавнующих, а также и то, что неизменное и непреклонное решение ваше послужит средством и началом к исправлению зла, пожалуйста, стой твердо, с подобающим тебе мужеством, и поощряй к тому же других, кого только можешь. Тогда достаточно будет для пособия вам одной правоты дела, и Бог благословит ваше решение, избравшее правый путь среди такой сумятицы, и подаст вам победу.

Хотя бы нас удалили на самые крайние пределы вселенной, и тогда мы не могли бы забыть любви твоей и унесли бы всюду твой образ с собой: до такой степени ты увлек и пленил нас, честнейший и благоговейнейший мой владыко! Так и теперь, живя в Кукузе, самом пустынном местечке всего нашего государства, мы постоянно вспоминаем о твоей доброте, любезности, обходительности, о твоем искреннем, огненном и живом расположении к нам, о твоей, более пламенной, чем огонь, ревности, о всех других доблестях твоей души, и, услаждаясь этими воспоминаниями, разглашаем перед всеми о твердости твоего решения и непоколебимости, какую показал ты в отношении к воюющим против церкви и наполнившим вселенную столькими соблазнами, хотя все это вовсе не нуждается в нашем разглашении, потому что самыми делами своими ты сам провозгласил это во всеуслышание всего Востока и даже за его пределами. Свидетельствуем тебе за это нашу благодарность, ублажаем, прославляем тебя и усердно просим пребыть навсегда верным показанной тобою ревности. Не одно и то же — соблюдать правоту, когда дела несутся по благоприятному течению, или — не только не увлечься, но остаться непоколебимым, когда многие покушаются разорить церковь, отвращаясь от них с достодолжным мужеством. В настоящем случае подобная непоколебимость послужит, не сколько–нибудь, но чрезвычайно много, к исправлению зла. Что при таком взгляде на дело твоего благоговения пойдут по следам твоим все, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, епископы палестинские, в этом, конечно, не должно и сомневаться. Я очень хорошо знаю, что в делах подобной важности ты умеешь так же неразрывно соединить и связать их с собою сладостью любви к тебе, как соединено и связано тело с головой, и это есть равным образом новое и величайшее доказательство твоей доблестности.

Мы удалены в Кукуз, но не удалились от любви к вам. То зависело от других, а это — от нас. Поэтому и отсюда, несмотря на такую отдаленность, мы пишем к вам и усердно просим ваше благоговение сохранять и теперь то мужество, какое вы показали с самого начала, отвратившись от людей, наполнивших церкви столькими смятениями, и завершить его достойным начала, или даже еще более блистательным концом. Немалая награда отложена вам будет за то, если вы, как должно, прервете все сношения с людьми, которые произвели такую бурю, наполнив столькими соблазнами почти всю вселенную, и не будете иметь с ними ничего общего. От этого зависит безопасность церквей; В этом их ограждение; в этом ваши венцы и победные почести. Зная это, честнейший и благоговейнейший мой владыко, позаботься обезопасить церкви, в ожидании таким образом величайшего за это воздаяния, и никогда не забывай о нас, крепко любящих твое благоговение и вверяющихся твоей расположенности. Мы знаем, какую любовь оказываешь ты к нам, видя это по самым делам твоим.

По месту мы далеко от вас отстоим, но по любви мы подле вас, неразлучны и связаны с вами душой. Такова любовь: ее не затрудняет пространство, не расторгает расстояние; но легко облетает она всю вселенную, соединяя взаимно любящих друг друга. Это самое и мы испытываем теперь, всюду нося вас в своем сердце. Усердно поэтому просим вас — как поступали вы прежде, украшая самих себя и ограждая церкви, так поступайте и теперь, и отвращайтесь с подобающим вам мужеством от людей, которые внесли столько смятений во всю вселенную и возмутили церкви. Это будет началом прекращения бури, это будет ограждением церквей, это будет исправлением зла, если вы, здоровые, прервете все сношения с запятнавшими себя такой язвой и не будете иметь с ними ничего общего. Имея таким образом в виду воздаяние за подвиг и уготованные за него венцы, постарайся оказать достодолжное мужество в этом деле и не забывай никогда нас, любящих тебя, чем доставишь нам величайшее одолжение.

Думаю, что ты не нуждаешься в нашем письме для того, чтобы показать должное мужество и отвернуться от людей, произведших столько зла в церквах и наполнивших вселенную смятениями; своими делами ты уже выказал свой образ мыслей. Но так как мне всегда и при всяком случае весьма приятно обращаться с приветствием к твоему благоговению, то повторяю тебе и теперь свою усердную просьбу — отвращаться от них с должным мужеством и поощрять всех других к тому же. С одной стороны, вам отложена будет не малая награда за то, если вы, как должно, решитесь прервать все сношения с людьми, поднявшими такую бурю и посеявшими всюду бесчисленные соблазны; с другой — самые дела примут через это весьма благоприятный оборот. Усердно просим тебя также никогда не забывать нас, горячо тебя любящих. Тебе известно, какое чувство расположения мы всегда питали и питаем к твоему благоговению.

Это совершенно по–твоему, совершенно в характере твоего великого, высокого и философского духа, что даже среди невзгоды такого множества неблагоприятных обстоятельств ты не забыл любви нашей, но по–прежнему непреклонно и неослабно хранишь к нам дружбу. Положительно узнал я это от прибывших оттуда; но был уверен в том и прежде, чем услышал от других. Я знаю крепость и постоянство твоей души, прочность и неизменность твоего образа мыслей. Поэтому, принося великую благодарность твоему богопочтению, умоляю твое благоговение и прошу, как величайшей милости, постоянно писать к нам по мере возможности. Ты понимаешь, как утешительно нам, живя в чужой стороне, получать письма с радостными известиями о твоем здоровье. Мы тем более горячо желаем благоденствия и здоровья твоему благоговению, что твое здоровье служит для многих опорой, пристанищем, защитой, и есть залог неисчислимого множества великих дел.

Величие похвал, расточаемых в письме твоей честности, далеко превышает наше убожество. Поэтому, оставив восхваление, не переставай молиться как о всей совокупности церквей, так и о нашем смирении, усердно прося человеколюбивого Бога прекратить обнявшие вселенную бедствия. Только молитвами и может быть поправлено настоящее положение дел, и притом — преимущественно вашими молитвами, стяжавшими великое дерзновение у Бога. Не переставайте же молиться прилежно и не поставьте за труд по мере возможности постоянно писать к нам, тем более, что и расстояние невелико. Мы горячо желаем иметь сведения о вашем здоровье, так как здоровье каждого из вас служит для многих опорой и утешением. Всегда драгоценна ваша жизнь, но особенно теперь, среди такого вихря и мрака, когда вы, являясь подобно ясным светилам небесным, можете проливать свой свет обуреваемым и утопающим. Таким образом, если хотите, чтобы и мы благодушествовали, присылайте нам чаще письма с добрыми известиями о вашем здоровье, и мы имели бы немалое утешение, если бы постоянно получали такого рода сведения о вашей честности.

Личное свидание с любимыми, конечно, всего более способно утешить любящих. Так блаженный Павел, постоянно и непрерывно носивший в своем сердце всю совокупность верующих и не забывавший о них ни на одно мгновение ни в заключении, ни в узах, ни даже среди произнесения оправдательных речей, как это выразил он, сказав: «я имею вас в сердце в узах моих, при защищении и утверждении благовествования» (за еже имети ми в сердце вас, во узах моих и во ответе и извещении благовестил) (Филипп. 1:7), при всем том с живейшим усердием желал личного с ними свидания, как это видно из его слов: «Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лице ваше» (мы, же, осиротесте от вас ко времени часа, лицем, а не сердцем лишше тщахомся лице ваше видети многим желанием) (1 Фес. 2:17). То же самое чувствуем теперь и мы, горячо желая личного свидания как с видевшими, так и с не видавшими нас никогда. Но так как это пока невозможно (потому что и дальность расстояния препятствует, и время года, и опасность со стороны разбойников, да и помимо всего этого неудобно нам отлучаться из своего местопребывания и предпринимать далекие путешествия), то, прибегая к другому средству, мы письменно воздаем вам должное приветствие, прежде же всего умоляем вас и просим, как величайшей милости, непрестанно поминать нас в молитвах своих и со всеусердием, со слезами припадать к человеколюбивому Богу с мольбой о нашем смирении. Вы, избежавшие водоворота житейских дел, освободившиеся от копоти и шума свирепствующих в мире бедствий и управившие свои души, как бы в своего рода тихую и необуреваемую пристань, в приют этого доброго любомудрия; вы, превратившие ночи в дни священными всенощными бдениями и среди ночей видящие яснее, чем другие видят днем, — вы скорее всех можете оказать нам помощь — вашими молитвами. Мы можем воспользоваться ими, несмотря на такое дальнее расстояние наше от вас, и нет такого далекого места, равно как и времени, которое могло бы помешать этого рода помощи дойти до нас. Протяните же руку и помогите нам своими молитвами. Это — преимущественно самый высокий вид любви. А кроме молитв ваших, не поставьте в труд и уведомлять нас о своем здоровье, чтобы и отсюда мы могли извлечь величайшее подкрепление себе, услаждаясь вашей любовью и представляя вас себе как бы лично присутствующими вместе с нами, так как искренняя любовь дает способность составить соответственное ей понятие даже и о наружности никогда не виденных любимых лиц. Хотя бы пришлось нам жить в еще более тяжкой пустыне, чем теперь, мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

О твоей любви к нам я знал и прежде, видев ее из самых дел твоих; но теперь уверился в ней еще яснее на основании того, что ты нам писала. Весьма превозносим тебя за это, — не за то только, что ты прислала нам письмо, но и за то, что описала в нем все, происшедшее у вас. Это — знак полного доверия к нам и заботливости о нашем деле. Радуемся, веселимся, торжествуем и, несмотря на свою жизнь в такой пустыне, чувствуем величайшее утешение, видя твое мужество, твою стойкость, непреклонность, необыкновенное благоразумие, свободу речи, высокое дерзновение, которым ты посрамила противников, нанесла роковой удар диаволу, и в то же время воодушевила подвизающихся за истину, приобрела себе, как доблестный герой в бою, великолепный трофей, одержав блистательную победу, и возвеселила нас до такой степени, что мы, забыв об изгнании, о чужой стороне, о пустыне, в которой живем, воображаем, будто бы находимся теперь там, среди вас, и услаждаемся твоею душевной доблестью. Радуйся же и веселись, одержавши такую победу, легко заградивши пасти таких зверей, замкнувши их бесстыдные языки и зажавши их бешеные уста. Вот что значит истина, за которую ты подвизалась и за которую неоднократно приносила себя на заклание: немногими словами она одерживает верх над клеветой, тогда как ложь, хотя бы прикрывали ее бесчисленными изворотами многословных речей, несмотря на то выходит наружу, падает сама собою и оказывается слабее паутины. Радуйся же и веселись (я не перестану постоянно повторять эти слова), мужайся, укрепляйся и с посмеянием смотри на все возводимые ими против тебя наветы! Чем лютее они свирепствуют, тем глубже наносят себе самим раны, нисколько не вредя тебе, как волны не в состоянии вредить скале, но ослабляя и уничтожая самих себя и нагромождая себе самим чрезмерные мучения в будущем. Не бойся нисколько их угроз, хотя бы они скрежетали зубами, безумели от ярости и жаждали крови, от злобы впадая в лютость диких зверей. Тот, кто доселе вырывал тебя из их разнообразных и многоразличных козней, — Тот сохранит тебя в полной безопасности, бодрой и мужественной и в будущем, и ты скажешь сама: «Но поразит их Бог стрелою: внезапно будут они уязвлены; языком своим они поразят самих себя; все, видящие их, удалятся» (стрелы младенец быша язвы их, и изнемогоша на ня языцы их) (Пс. 63:8, 9). Что было, то и будет: ты приобретешь себе еще большую награду и заслужишь еще более блистательные венцы; а они, оставшись нераскаянными, подвергнут себя еще большему наказанию. К каким козням они не прибегали? Какого рода не предпринимали средств, надеясь поколебать твою крепкую, верную Богу, благородную и мужественнейшую душу? Тебя, ничего не знавшую кроме церкви и своего терема, повели на площадь, с площади в суд, из суда в темницу. Наострили языки лжесвидетелей, сплели бессовестную клевету, произвели убийства, пустили целые потоки крови, губили молодых огнем и железом, терзали взрослых, не считая числа и не разбирая достоинства, побоями, мучениями и бесчисленными истязаниями, — все употребили они, чтобы принудить и заставить тебя по страху сказать не то, что ты несомненно знала. Но ты, как орел, воспаряющий ввысь, разорвав их сети, поднялась на свойственную тебе высоту свободы, и не только не дозволила им сбить себя, но уличила их в клевете по настоящему обвинению в поджоге, на которое особенно много рассчитывали эти жалкие и бедные создания. Обратив таким образом взгляд на все прошедшее и взяв во внимание, что, каких волн и какой бури ни поднимали они против тебя, какого урагана и водоворота ни производили, а ты все мирно плыла среди этого беснующегося моря, надейся, что скоро доплывешь и до пристани, в которой ждут тебя многочисленные венцы. Ты желаешь иметь сведения и о нас? Мы живы, здоровы и не страдаем более никакой болезнью. Да если бы и захворали, то совершенно достаточным лекарством для выздоровления послужила бы нам искренняя, горячая, крепкая и неизменная любовь твоего благоговения. Так как возможность постоянно знать о твоем благоденствии и полном благополучии составляет для нас таким образом необыкновенно большую радость, то мы усердно просим тебя (что, впрочем, и без нашего прошения ты всегда делаешь) — сколько возможно чаще уведомлять нас о здоровье твоем, всего твоего дома и твоих близких. Тебе известно, до какой степени мы заботимся о тебе и обо всем твоем благословенном доме.

Тяжкие дела совершились; но надобно жалеть не о тех, кто пострадал и выстоял мужественно, а о тех, кто все это сделал. Как могучие звери, с большой яростью налегая на острия копий, тем самым глубже вонзают в свои внутренности смертоносное железо, так точно совершившие эти беззакония собирают на свою собственную голову жестокий огонь геенны. И если они тщеславятся тем, что делают, то еще более возбуждают сострадания и еще более достойны слез, потому что тем более жестокие уготовляют себе муки. Итак, о них надобно жалеть всегда; что же касается тех, кого так немилосердно они закалают в жертву, то должно радоваться наградам и венцам, которые ожидают этих подвижников на небе, и видеть в их подвиге величайшее и яснейшее доказательство окончательного поражения диавола. Если бы это поражение было не окончательно, то он не хрипел бы так страшно гортанью своих служителей. Взяв во внимание все это, утешься вполне, достопочтеннейший мой владыко, и пиши нам постоянно о своем здоровье. Мы желали бы видеть и обнять твою любезную нам особу, но так как это в настоящее время не возможно, то усердно прошу твое благородство — как со своей стороны постоянно уведомлять нас о своем благоденствии, так и другим, кто нас очень любит, доставлять возможность без затруднения вести с нами переписку.

Волны, ударяя в скалы, не могут потрясти их нисколько, но, чем сильнее напор удара, тем страшнее разбиваются сами и исчезают. То же самое можно видеть теперь на вас и на тех, кто напрасно и суетно строит против вас козни. Вам отсюда большее дерзновение перед Богом и больше славы у людей; а им — осуждение, стыд и позор. Вот что значит добродетель, вот что — зло: та процветает еще более, когда нападают на нее; а это, даже само нападая, постепенно теряет силу и с соответственной скоростью погибает совершенно. Имея, таким образом, величайшее утешение себе в самой причине происшедшего с вами, радуйтесь, веселитесь и укрепляйтесь. Вы знаете, какие награды заслужили вы себе за свое мужество в этой борьбе и какие блага ожидают вас за твердое и благодушное перенесение бедствий: «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» (ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша) (1 Кор. 2:9). Притом все настоящие скорби проходят и оканчиваются с настоящею жизнью; приобретаемые же ими награды — бессмертны. Сверх того, еще прежде получения наград вы имеете уже здесь немалое блаженство, питаясь упованием на свою чистую совесть и ожиданием будущих венцов. Впрочем, я уверен, что ты знаешь все это без нашего письма, и распространился в увещеваниях для того, чтобы сделать свое послание длиннее. Я хорошо знаю, как горячо, до чрезвычайности горячо, ты любишь наши письма, и в этом, конечно, заключается причина постоянных упреков нам с твоей стороны за то, что мы не часто пишем. По твоему необыкновенному пристрастию к письмам нашим мы не в состоянии были бы удовлетворить твоего желания даже и тогда, если бы писали к тебе ежедневно. Дай тебе Бог награду и воздаяние за такую любовь к нам и в настоящей жизни, и в будущем веке. Будь уверена, мы будем писать к тебе постоянно, не пропуская ни одного случая, потому что, делая это и постоянно обращаясь к тебе с нашими искренними приветствиями, мы доставляем через то величайшее удовольствие себе самим. Кроме того, мы всегда храним в полной силе ту любовь, которую ты возбудила в нас самого начала, и она не ослабнет в нас даже тогда, когда бы нам пришлось быть в разлуке с вами еще более времени, чем теперь. Мы непрерывно носим вас в своем сердце, изумляясь вашей непоколебимой твердости и вашему великому мужеству. Пиши же и сама к нам постоянно, радуя нас известиями о здоровье своем и всего своего дома, и мы почерпнем отсюда величайшее утешение.

Ты знаешь сам, честнейший мой господин, какую награду, какие воздаяния, какие венцы несут вам ваши страдания ради Бога: не смущайся же совершающимися делами, — так как напротив, надобно жалеть о тех, кто делает зло. Они именно нагромождают на свою голову бесчисленные наказания. А ты, со свойственным тебе достоинством оказывая надлежащее мужество, разрывай их козни и наветы легче паутины и пиши к нам постоянно, радуя нас известиями о своем здоровье. Получая такого рода письма от твоей честности, мы почерпнем из них большое утешение в своей изгнаннической жизни.

Необыкновенно мы были огорчены, узнав, что ты так больна. Тебе известно, как мы дорожим твоим здоровьем, моя скромнейшая и благоговейнейшая госпожа. Чтобы не томить нас тяжелой заботой, постарайся с первым представляющимся случаем уведомить нас, кончилась ли твоя болезнь и совершенно ли ты выздоровела. Несмотря на свою тягостную жизнь в такой пустыне, мы чувствуем необыкновенную радость, когда получаем известия о здоровье и благодушии людей, так искренно нас любящих, как вы. Итак, зная, сколько ты доставишь нам удовольствия, если пришлешь подобного рода известие, не медли и не откладывай, но, пожалуйста, тотчас же исполни нашу просьбу. Как теперь ты повергла нас в постоянную скорбь, уведомив о своей болезни, так несказанно обрадуешь нас тогда, когда пришлешь известие о своем выздоровлении.

Душевно желал бы я писать к вам постоянно — потому что, где бы мы ни были, мы никогда не можем забыть вашего расположения, уважения и почтения, какое вы всегда оказывали к нам, и всегда неослабно храним память о вас, всюду нося ее в своем сердце. Если же в действительности мы пишем не так часто, как нам хотелось бы, или даже редко, то причиной этого не небрежность наша, а неизбежное положение обстоятельств и непроходимость дороги от нас в настоящее время. Зная это, скромнейшая и благороднейшая госпожа моя, пишем ли мы, или молчим, одинаково будь уверена в расположении, какое мы всегда к вам оказывали.

Та же причина долгого молчания и с нашей стороны, какая со стороны вашего благородства, но — молчания не сердцем, а только устами. В душе мы постоянно обращаемся к вам, непрерывно приветствуем вашу благороднейшую и достойнейшую душу, и неразлучны с вами, навсегда запечатлев вас в своем сердце: таково свойство искренней любви. Зная это, любезнейшие и честнейшие господа мои, пишите нам по мере возможности и уведомляйте нас о своем здоровье. Но будьте уверенны, что и в то время, когда не будете писать, мы неизменно сохраним то же мнение о любви вашей, как если бы вы и писали, основываясь в своем суждении на вашем образе мыслей.

Хотя мы живем в самой пустынной стороне, однако ж мы часто пишем к твоей мерности и постоянно всегда расспрашиваем приезжающих из тех мест о твоем здоровье. И я не знаю, из–за чего, будучи таким страстным приверженцем нашим и имея полное удобство пересылать сюда свои письма, ты так долго хранишь молчание. Правда, даже при твоем долгом молчании, мы почерпаем величайшее утешение себе в размышлении о горячности, искренности, и неподдельности того расположения, которое ты всегда оказывал к нам. При всем том, однако, нам желательно было бы иметь также удовольствие постоянно получать от тебя и письма с уведомлениями о твоем здоровье и из твоих собственных уст, из твоих собственноручных известий узнавать то, что мы узнаем через других. Исполни же наше желание, по крайней мере, теперь, честнейший мой владыко; ты понимаешь, сколько доставишь нам этим удовольствия. Что же касается нас, то пишем ли мы, или не пишем, мы никогда не забываем тебя и, где бы мы ни были, неизменно сохраняем ту любовь, которую всегда оказывали к твоему благоговению. Делая это, мы самим себе доставляем величайшее удовольствие.

Что ты говоришь? Волн поднялось против тебя больше, чем ты ожидал, и потому ты скорбишь? Но поэтому–то именно надобно радоваться и торжествовать. Так, по крайней мере, поступал в подобных случаях блаженный Павел, говоря, например: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Рим. 5:3), или в другом месте: «радуюсь в страданиях моих» (Колосс. 1:24). В самом деле, чем сильнее и порывистее буря, тем больше прибыли, блистательнее венцы за терпение, тем выше награды. Впрочем, в тебе я совершенно уверен: я знаю твою неизменность, непреклонность и твердость; и если скорблю и плачу, то о тех, кто строит против тебя козни, — о том, что люди, которые должны бы были прилагать попечение о тебе, оказываются в числе твоих врагов. Одно только меня огорчает касательно тебя, именно — болезненное состояние твоих глаз, на которое усердно прошу тебя обратить полное внимание; необходимо посоветоваться с врачами и позаботиться с своей стороны. Что же касается навлекаемых на тебя преследований, то прошу тебя (как и выше сказал) радоваться этому, как и я радуюсь при этом за тебя. Я знаю, какой плод произрастет тебе отсюда за терпение. Не бойся же ничего и не смущайся ничем, что бы ни произошло. Одно только есть истинное горе, это — грех. Все же прочее, при неусыпности и бодрствовании с твоей стороны, послужит величайшим источником благоприобретения и с большим избытком принесет тебе те неизреченные блага, которые на небесах. Совершая, таким образом, ежедневно этого рода благоприобретение, радуйся и веселись. Не сочти также за труд постоянно писать к нам. Нам, конечно, было бы весьма приятно, если бы ты к нам приехал; но так как не только зимние холода, а и летние жары одинаково тебе вредны, то мы боимся подвергать тебя неблагоприятному влиянию погоды, особенно при твоем страдании глазами. Занявшись внимательно излечением их, уведомляй нас всякий раз, как будешь к нам писать, поправляются ли они сколько–нибудь у тебя, чтобы таким образом, несмотря на дальность расстояния между нами, много утешить нас этим.

Как ни далеко живу я от вашей честности, но знаю о ваших прекрасных и мужественных подвигах не меньше присутствующих с вами, и весьма порадовался вашему мужеству, терпению, вашей крепкой и несокрушимой душевной силе, непреклонности в образе мыслей, свободе речи и прямоте. Никогда не перестану ублажать вас, потому что вы заслужили себе таким образом не только настоящие, но и будущие блага, те неизреченные, всякий ум и всякое слово превосходящие, наслаждения, которые ожидают вас в веке будущем. Но ты очень опечалила нас, не удостоив уведомить нас об этом в нашей отдаленной глуши. Я знаю, что это произошло, конечно, не из небрежности, так как, пишешь ли ты к нам, или молчишь, уверен в твоей горячей, искренней, неподдельной, бесхитростной, крепкой и непоколебимой любви, но оттого, что некому было написать письмо с твоих слов. В таком случае тебе следовало бы, однако, писать к нам на своем природном языке и собственноручно. Как тебе известно, мы горячо желаем постоянно получать письма от твоего благоговения, чтобы ежедневно иметь сведения о твоем здоровье, и почерпаем отсюда немалое утешение в своем пустынническом заточении и в горьких обстоятельствах здешней жизни. Зная таким образом, честнейшая и благоговейнейшая моя госпожа, как много дорожим мы этим, не упускай доставлять нам это прекрасное удовольствие. Много людей из разных мест прибыло сюда от вас. Конечно, я не осуждаю тебя, почему никто из них не принес нам письма от твоей скромности; очень могло быть, что все они неизвестны твоему благоговению. Но, по крайней мере, теперь, когда стало возможно пересылать к нам письма с полным удобством, и в особенности, когда у вас были такие происшествия, я горячо желал бы получать от тебя известия. Вознагради же опущенное в протекшее время, и частой, бессчетной присылкой писем утешь нас за свое прежнее продолжительное молчание.

Ублажаю тебя за венцы, которыми ты вновь украсила себя теперь, решившись мужественно перенести все за истину. Сам Бог со многой силой поможет тебе поэтому в предстоящей борьбе, потому что сказано: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5:32). Так и сбылось. По крайней мере, доселе, ведя добрую борьбу, ты приобрела уже себе свыше великую славу, чему я искренно радуюсь. Но я узнал, что ты думаешь об отъезде и хочешь переселиться оттуда. Усердно прошу твою честность не думать и даже не помышлять ни о чем подобном. Во–первых, потому именно, что ты действительно — утверждение своего города, пристань широкая, опора, крепкая стена всех удрученных. Не выпускай же из своих рук такого благоприобретения, не убегай от такой богатой прибыли, когда каждый день ты собираешь столько сокровищ благодаря своему присутствию там. Как видящие твои подвиги, так и слышащие о них получают немалую пользу. А ты знаешь, какую награду принесет тебе это. Итак, во–первых, как я сказал, потому мы просим тебя остаться там, что ты уже опытом достаточно доказала пользу, которую приносишь своим пребыванием там. Затем, и время года не дозволяет этого. Ты знаешь слабость своего здоровья и чувствуешь сама, как нелегко будет тебе двинуться в такую непогодь и стужу. Сверх того, и исаврийские грабежи, как мы слышим, процветают. Сообразив все это, как женщина рассудительная, ни в каком случае не решайся ехать в настоящую пору. Пожалуйста, напиши нам об этом вскорости, и постоянно уведомляй нас о своем здоровье. Мы и теперь уже поскорбели, не получив письма от твоей честности, и задались заботой — не болезнь ли помешала тебе в этом. Чтобы снять с нас, таким образом, и эту тяготу, поскорее пришли нам письмо с уведомлением об этом.

Дай тебе Бог награду и здесь, и в будущем веке, за уважение, почтение и искреннюю любовь к нам. Не теперь только, но издавна, с самого начала, я несомненно знаю, с каким усердием ты к нам расположена. А потому, как ни далеко живу я от вас, каких ни представляет помех дальность расстояния между нами и как ни удручен я разного рода горестями, проистекающими то вследствие пустынности здешнего места, то вследствие постоянных опасностей и непрерывных нападений со стороны разбойников, то вследствие редкости здесь врачей, — ничто не в состоянии воспрепятствовать мне непрерывно помнить о твоей мерности; несмотря ни на что, я доселе храню в полной силе ту любовь, которую, с самого начала, возымел к тебе и к твоему дому, не дозволяя ей ослабнуть ни под влиянием времени, ни от дальности расстояния. Вот что значит искренно любить! После этого я усердно прошу тебя, обращаясь к твоему благоразумию и благоговению, мужественно переносить все, встречающееся в жизни. Ты знаешь, что с самых ранних лет своих доныне ты постоянно боролась с разными и почти со всевозможными испытаниями, и ты легко можешь одержать победу на арене терпения, как уже и одерживала ее много раз, предуготовив себе таким образом блистательные венцы в будущем. А если настоящее испытание труднее предшествовавших, то и венец выше. Не смущайся же никакими постигающими тебя нападениями, но чем выше волны, чем страшнее буря, тем больше рассчитывай на приобретение, тем выше, тем больше, тем блистательнее жди наград за свои подвиги: «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Не достойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас) (Рим. 8:18). Все в этой жизни — и радостное, и печальное, есть только путь; и то и другое одинаково проходит; ничего нет в ней твердого и постоянного, но, подобно всему в природе, и радости ее и горе являются и исчезают. Как странники или путешественники, идут ли луговой поляной, или дикими пропастями, ни там не закрепляют себе навек радости, ни отсюда не выносят на всю жизнь печали, потому что они странники, а не местные жители, они только проходят через то и через другое и стремятся к своему отечеству, — так прошу и вас ни светлой стороной настоящей жизни не увлекаться, ни в горестях ее не погружаться с головой, а смотреть всегда на то только, каким бы образом с полным дерзновением явиться в общее всем нам отечество. Вот это есть постоянное, прочное и бессмертное благо; а все прочее — цвет травной, дым, или что–нибудь еще ничтожнее того.

Я знаю вашу любовь и расположение, которое вы по своему усердию питаете к нам, и хотел бы писать к вам постоянно; но страх, наводимый исаврийцами, загородив все дороги, часто отнимает возможность найти людей, которые могли бы оказать нам в этом деле необходимую услугу. По крайней мере, всякий раз, как только встретим удобный случай, мы вменяем себе в обязанность послать вам свое приветствие, убеждая вас по обыкновению нисколько не смущаться и не тревожиться при этих постоянных и непрерывных испытаниях. Если купцы и мореплаватели, занимающиеся морской торговлей, для незначительных товаров переплывают столь обширные моря и смело идут навстречу таким волнам; если военные люди из–за небольшой и временной платы бывают готовы жертвовать даже самой жизнью; если в течение жизни они часто бывают принуждены выдерживать борьбу с голодом, совершать тяжелые, длинные переходы, жить постоянно в чужих землях, а наконец многие из них действительно подвергаются преждевременной и насильственной смерти, не приобретая уже за это никакой платы, ни большой, ни малой, — то какое может быть извинение для малодушных, неспособных жертвовать своей жизнью, когда перед глазами их лежит небесная награда и за кончину ожидает несравненно большее и высшее воздаяние? Размышляя обо всем этом и зная, что настоящее есть дым и сновидение, что всякое человеческое благополучие нисколько не прочнее весенних листьев, которые растут и тут же засыхают, будь выше всех этого рода стрел. Можно даже совершенно попрать житейскую прелесть, если захочешь. Смотри только на одно, каким бы образом с живым усердием закончить тебе тот тесный путь, который ведет к Нему.

Что бывает с золотом, прошедшим многократно через огонь, то же самое обыкновенно бывает и с золотыми душами под влиянием испытаний. Вещество золота, пробыв в огне столько времени, сколько нужно по требованию искусства, становится от действия его гораздо чище и блистательнее; и люди с душой, подобной золоту, пройдя горнило непрерывных испытаний, делаются несравненно блистательнее и драгоценнее всякого золота. Потому–то, несмотря на такую отдаленность от вас, мы не перестаем постоянно вас ублажать. Вы знаете, вы положительно знаете, что все эти козни могут принести вам только прибыль, что благополучие настоящей жизни есть только пустое слово, не заключающее в себе никакой действительности, а блага будущие прочны, непреходящи, постоянны, бессмертны. И не в том только состоит дивное свойство добродетели, что она доставляет нам такого рода награды, но в том, что еще прежде этих наград самые подвиги ее служат уже сами себе наградами, что не только по окончании зрелища она раздает отличия победителям, но и среди самой арены сплетает уже для подвижников блистательные венцы. Потому и Павел не только радуется и веселится при мысли о воздаяниях за скорби, но смотрит с торжеством и на самые скорби, когда говорит: «И не сим только, но хвалимся и скорбями» (не точию же, но и хвалимся в скорбех) (Римл. 5:3). Перечисляя ряд наград за скорби, он говорит, что скорбь рождает терпение — эту матерь всех благ, эту необуреваемую пристань, эту основу мирной жизни, более крепкую, чем скала, более твердую, чем алмаз, более могущественную, чем всякое оружие, более надежную, чем все крепостные стены. В свою очередь, терпение при надлежащей степени развития делает своих питомцев испытанными, мужественными и решительно непобедимыми. Оно уже никогда не допустит их ни смутиться, ни поскользнуться, при каком бы ни было бедствии; но как скала, чем более бьет в нее волн, тем она делается только чище, нисколько не сдвигаясь с места, и легко разбивает напор рвущихся на нее валов, уничтожая их не нанесением, а принятием ударов, — так и муж, вышедший испытанным из школы терпения, становится выше всех козней. И, что особенно удивительно, он делается сильнее и победоноснее над злом также не деланием, а переношением зла. Пишу вам это не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, — я знаю ваше благоразумие, и вы доказали его самым делом, — то, о чем мы философствовали теперь только на словах, то самое вы проповедали во всеуслышание собственной непоколебимостью в перенесении страданий. Итак, не потому, чтобы вы нуждались в наших наставлениях, пишу вам это, но потому только, что, как вы долго молчали, или лучше — так как с обеих сторон длилось долгое молчание, то я и захотел сделать свое письмо длиннее. А когда пишешь к таким доблестным подвижникам терпения, как вы, то о чем более и поговорить, как не о том, чем вы сделались столько славны и знамениты? Однако и сказанным выше не ограничиваются плоды подвижничества; они идут дальше, разрастаясь более и более. «Испытанность, — говорит апостол, — рождает упование» (Рим. 5:4), — упование, имеющее непременно оправдаться самым делом, а не такое, как обыкновенное человеческое упование, которое часто, изнурив трудами положившихся на него, не в состоянии бывает затем дать своим поклонникам отведать плода от своих трудов и вместе с потерею трудов приносит им стыд и бедствия со всех сторон. Не таково то упование, потому что оно — не человеческое. Желая выразить все это одним словом, Павел сказал: «надежда не постыжает» (упование же не посрамляет) (Рим. 5:4). Действительно, оно не только не приносит потери тому, кто подвизается на этом поприще, и не только не посрамляет, но вознаграждает его богатством и славой в гораздо высшей степени сравнительно с настоящею ценой его трудов и подвигов. Такова рука, дарующая вознаграждения за эти труды! Может быть, мы и переступили меру письма, но только не во мнении так горячо привязанных к нам друзей, как вы. Я уверен, что, рассуждая об этом не по правилам эпистолярной письменности, а по уставам дружбы, вы найдете и это письмо коротким. При всем том, хотя бы оно показалось вам коротким, я непременно хочу просить у вас вознаграждения себе за него — не того, чтобы вы меня любили, потому что нет надобности просить у вас того, чем вы сами по собственному побуждению всегда с большим избытком и платите мне, и одолжаетесь вновь, и не того, чтобы вы отвечали на наше письмо, так как я знаю, что и об этом нет надобности напоминать вам со стороны, — какого же, наконец, вознаграждения? Докажите нам, что вы ликуете, радуетесь и веселитесь, что причиненные вам бедствия ничего вам не сделали, что, напротив, козни врагов доставляют вам повод к величайшему удовольствию. Если мы получим от вас письмо с таким радостным известием, то это письмо послужит для нас утешением, лекарством и уврачеванием среди всех зол, которым мы в настоящее время преданы на жертву, каковы: пустынническое одиночество, голод, зараза, исаврийские войны и всякого рода болезни. Представив себе таким образом, какое вы доставите нам одолжение, пожалуйста, пишите к нам, и пишите именно так, чтобы, несмотря на дальнее расстояние, которое разделяет нас с вами, исполнить нас живейшей радости.

Хотя я давно уже не вижусь с твоим благоговением, тем не менее нисколько не охладел оттого в любви к тебе. Таково свойство искренней любви. Она не увядает от долговременности, не тускнеет в трудных обстоятельствах жизни и постоянно сохраняет свою силу. Потому–то, несмотря на множество окружающих нас напастей, несмотря на то, что мы заброшены теперь в самое пустынное место вселенной и живем в постоянном страхе со стороны разбойников, среди непрерывной своего рода осады (в самом деле, Кукуз постоянно в осадном положении, потому что все дороги к нему загорожены разбойниками), при всем том мы нисколько не охладели к твоему благоговению, но пишем к тебе, посылаем тебе должное приветствие и усердно просим тебя писать в свою очередь к нам, если это не тяжело и не трудно. Для нас будет весьма большим удовольствием получать письма от людей, так искренно нас любящих, как вы, и при этом представлять себе вас присутствующими.

Я знаю прочность твоей любви. Хотя мы и недолго жили с тобой когда–то в Антиохии, честнейший и благоговейнейший мой владыко, но видели много опытов твоей мудрости и любви к нам твоего благоговения. После того прошло уже много времени. Но мы до сих пор сохраняем полнейшую любовь к тебе и представляем себе твое присутствие так живо, как будто видели тебя вчера или третьего дня. Поэтому пишем к тебе теперь и просим не забывать нас никогда. Нас сослали в Кукуз, самое пустынное место нашей вселенной, и почти ежедневно мы здесь в осаде от нападения исаврийцев. При всем том, несмотря на такое горестное положение, мы почерпнем величайшее утешение в своих страданиях, если будем положительно знать, что пользуемся у вас тем искренним расположением, на которое твердо надеемся от любви вашей.

Что это? Такую любовь оказывал ты к нам и в прежнее время, и недавно в Константинополе, — теперь же, слыша, что мы стали соседями с твоею честностью, ты не удостоишь нас даже письмом! Или не уверен, до какой степени расположены мы к твоему благоговению и как тесно связаны с тобою узами дружбы? А я ожидал, что ты сам приедешь сюда и утешишь нас в нашей печальной пустыне. В самом деле, что может быть пустыннее Кукуза, который, не говоря уже о пустынности его местоположения, постоянно сверх того в осаде от нападения исаврийцев? Но если поездка к нам дело нелегкое, как по опасению со стороны этих разбойников, так и по трудности самой дороги, то не поставь за труд, по крайней мере, писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, чтобы доставить нам таким образом большое утешение в нашей жизни на чужой стороне.

Слыша от многих о горячей любви, которую ты питаешь к нам, несмотря на то, что не знаком с нами лично, я желал бы повидаться с твоей честностью. Но как это доселе было невозможно, и надежда на наше свидание несбыточно, то я вознаграждаю себя письменным собеседованием с тобой, находя и в этом способе сообщения величайшее для себя удовольствие. Хотя Кукуз, куда нас привезли теперь, есть место самое пустынное, чрезвычайно опасное, и состоящее в осадном положении от постоянного страха со стороны разбойников, но все это нисколько нас не смущает и не тревожит, как скоро мы пользуемся вашей любовью. Пусть телом мы далеко отстоим от вас; зато душой мы связаны с вами весьма тесно и при нашем всегдашнем сопребывании с вами по сердечному расположению к вам, при постоянном нашем, где бы мы ни были, помышлении о вас, нам кажется, что мы живем в вашем безмятежном и не ведающем военных бурь городе.

Если бы можно было нам пойти, обняться с твоим благоговением и насладиться личным свиданием с твоей любовью, то мы сделали бы это с живым усердием и со всевозможной скоростью. Но так как это теперь не в нашей власти, то мы исполняем то же самое посредством письма. Хотя бы нас заточили на самые крайние пределы вселенной, никогда мы не можем забыть твоей любви, искренней, горячей, неподдельной и бесхитростной, которую ты оказывал к нам исстари и изначала, как оказал ее и теперь. Нам не безызвестно, как твердо, и словом и делом, стоял ты, честнейший и боголюбезнейший мой владыко. Если же из этого и ничего не вышло, во всяком случае сам Бог заплатит тебе за твое старание и усердие полнейшей наградой. Со своей стороны, мы никогда не перестанем питать благодарность к твоему святительству и прославлять перед всеми твое благоговение, усердно прося тебя вместе с тем неослабно сохранить ту же любовь к нам навсегда. Несмотря на свое заточение в пустыне, мы чувствуем необыкновенное утешение при мысли, что в сердце ^[80] хранится у нас такое великое сокровище и богатство — любовь твоей неусыпно бодрствующей и благородной души.

Что касается лично нашей участи, мы нисколько не нуждаемся в утешении, потому что для утешения в ней нам достаточно знать причину, по которой она так сложилась. Но мы плачем о бурном времени, наступившем для всей совокупности церквей, о крушении, постигшем вселенную, и усердно просим вас споспешествовать своими молитвами тому, чтобы наконец прекратилось это всеобщее разрушение и все дела приняли светлый и мирный оборот. Не прерывайте же этого дела. Теперь, когда вы скрываетесь в потаенных убежищах, вам тем удобнее прилежно и с сокрушенным сердцем предаться молитве. А это немаловажное дело — молиться человеколюбивому Богу! Не прерывайте же, говорю, этого дела, и по мере возможности постоянно пишите к нам. Как ни велико расстояние, отделяющее нас от вашей мерности, при всем том мы непрерывно и ежедневно заботимся о вашем положении, расспрашивая и разузнавая о вас от приезжающих оттуда (которых, к сожалению, приходится встречать нечасто). Сделайте же одолжение, если только будет возможно, доставьте нам таким образом средство положительнее знать обо всем и радуйте нас известиями о вашем здоровье, из которых, несмотря на свою жизнь в пустыне, мы почерпнем для себя великое утешение.

Это достойно тебя, это совершенно так, как следует бодрому и неусыпному кормчему, что ты не упал духом, когда поднялась такая страшная буря, но продолжаешь свои заботы и попечения, употребляя по возможности со своей стороны все средства, являясь всюду в своих письмах, сплачивая и близких и дальних, возбуждая и поощряя всех и каждого не поддаваться

силе волнения, но держаться крепко и не робеть, хотя бы навстречу шли тысячи еще более страшных валов, — таким образом, непоколебимо стоя на одном месте и в то же время всюду летая своими увещаниями. Нам известны все твои дела, как ни велико расстояние, разделяющее нас с тобой. Ублажаем и громко прославляем за них твое благоговение, твою душевную бодрость, твою непреклонную волю, твой юношеский пыл в такие преклонные годы. Явление, впрочем, совершенно естественное: если бы предстоявшие дела требовали телесной силы, тогда старость служила бы препятствием; но как скоро они требуют мудрости душевной, то седина обыкновенно нисколько не препятствует их совершению. И действительно, она не воспрепятствовала тебе, и твоим благоговением сделано было все возможное с твоей стороны. Что труды твои и твоя неусыпная деятельность принесут надлежащий плод, в этом, конечно, не должно и сомневаться. Но, не довольствуясь заботою о всей вселенной,, по великой и горячей любви к нам ты заботишься еще лично о нас и желаешь знать, что за место, в котором живем мы, каково здесь наше положение, кто эти добрые люди, которые разделяют с нами нашу жизнь и которых ты хочешь знать, чтобы поблагодарить их за это. Никогда не перестанем мы восхвалять, прославлять, превозносить и благодарить тебя за такую любовь к нам перед лицом всех, кто живет с нами или у нас бывает. Но еще несравненно более, выше самой заслуги, наградит тебя за это человеколюбивый Бог, которого воздаяния безмерно превосходят все, что могут принести в благодарность, словом или делом, люди. В удовлетворение твоего желания знать о нашем положении извещаем тебя, что, хотя Кукуз, куда мы сосланы, представляет собою самое пустынное место, при всем том пустынность его нам нисколько не ощутительна: так покойно, так свободно живем мы здесь, так усердно все стараются нам услужить. Остатки моего недуга молитвами твоими прошли, и теперь мы пользуемся совершенным здоровьем; страх, который наводили исаврийцы, прекратился, никакой опасности более не существует, и спокойствие наше ничем не нарушается. При нас находятся честнейшие пресвитеры Констанций и Евифий; но надобно ожидать, что в скором времени прибудут еще несколько человек, которых до настоящего времени держали в оковах: теперь все они освобождены, и я уверен, что они прилетят к нам. Не переставай же молиться о нас, душевно любящих тебя, достоуважаемый и боголюбезнейший владыко, и постоянно, как только возможно будет, пиши к нам и уведомляй нас о своем здоровье. Ты понимаешь, что нам приятно было бы, если бы было можно каждый день получать об этом сведения. Господину моему, честнейшему и благоговейнейшему пресвитеру Асинкритию ^[83] с его милыми детками, и всему клиру твоего благоговения, пожалуйста, передай от нас искреннее приветствие.

Не получив никакого пособия от тех лиц, которым мы препоручили тебя, как человек благомыслящий и признательный ты ценишь и одно намерение наше, как будто бы получил все. Но мы не намерены этим удовольствоваться: мы много говорили об этом предмете с господином моим Феодором префектом, препровождавшим нас в Кукуз и писали о нем ко многим лицам в своих письмах. Выйдет ли что–нибудь из наших писем, или письма и останутся только письмами, без всякого последствия у тех лиц, которые их получат — ты постарайся вскорости уведомить нас о том. Уже из того, что ты говоришь с нами об этом, мы видим, как сильна твоя любовь и как велико твое доверие к нам. Так уведомь же нас, выйдет ли что–нибудь, или не выйдет ничего, чтобы в первом случае мы могли засвидетельствовать признательность тем, кто принесет пользу своей душе, — право, не тебе, а себе окажет милость тот, кто сделает это, — а в последнем поспешили бы придумать другой, кратчайший и удобнейший, путь, который бы уже несомненно привел тебя к полному утешению и совершенно освободил от всяких стеснений. Истинно, мы себе самим делаем величайшее одолжение, заботясь о человеке с такой благородной и независимой душою, как ты. Да, пиши к нам постоянно, радуя нас известиями о своем здоровье и о своих успехах.

Что это? Ты знаешь, как мы всегда рады твоему благополучию, как ликуем при твоих повышениях, — ты должен был прежде всех уведомить нас о той высокой чести, которой теперь достиг, и между тем, допустил, что мы узнали об этом прежде от других, да еще и не думаешь, что теперь тебе должно много оправдываться перед нами в том, что ты, насколько это от тебя зависело, такое долгое время самовольно лишал нас такой великой радости. Конечно, истинное твое достоинство, самый высший твой сан — это твоя душевная доблесть. Но так как ты и эти житейские выгоды умеешь употреблять на пользу своей же души, и чем более приобретаешь силы, тем просторнее открываешь приют всем нуждающимся, то мы справедливо радуемся этому и торжествуем теперь, а по тому самому отнюдь не прощаем тебе вины твоего молчания. Как же тебе лучше оправдаться перед нами? Чаще писать и постоянно уведомлять нас о здоровье — своем и всего своего дома. После того, как мы указали тебе, таким образом, даже самый способ оправдания, тебе остается только исполнить то, что от тебя требуется. И если после этого письма ты будешь еще продолжать молчание, то мы припишем его тогда уже твоему крайнему нерадению, и нам это будет больно. Впрочем, я положительно уверен, что ты сочтешь величайшим для себя наказанием заставить нас страдать от этого, потому что знаю, как искренно и горячо ты любишь нас в душе.

Редко я пишу к твоей скромности, по трудности найти людей для доставки писем, но вспоминаю о тебе не только не редко, а напротив, постоянно. Одно от нас зависит, другое — не от нас, постоянно помнить мы всегда властны, а присылать письма не всегда. Поэтому одно исполняется нами неизменно, другое же по мере возможности. Прежние наши письма к тебе заключали в себе приветствия, а настоящее, сверх того — просьбу о милости. Какого рода милости? Такого рода, что она принесет более выгоды тебе, если ты ее окажешь, нежели тому, кто ее удостоится, и дающему будет полезнее, чем принимающему. Именно, до нас дошло, что, за оскорбление твоей честности, Евстафий изгнан тобой из твоего дома и удален с глаз. Как было дело и за что собственно он подпал под такой гнев, не могу сказать, потому что ничего не знаю. Но вот что я должен сказать тебе по горячей заботливости о твоем спасении. Ты знаешь, как ничтожна настоящая жизнь, как похожа она на весенний цветок, на пустую тень, на обманчивое сновидение, и уверена, что настоящую действительность, неустранимую и неизменную, составляет то, что ожидает нас по переселении из этого мира. Все это ты многократно слыхала от нас; да и сама всегда рассуждаешь так же точно. Поэтому, не удлиняя письма, скажу прямо: если он изгнан несправедливо, по чьей–нибудь клевете, то ты, из уважения к справедливости, поправь дело; а если справедливо, то опять сделай то же самое из уважения к законам человеколюбия, и от этого сама более получишь пользы, чем он. Как тот, кто потребовал от подобного себе раба уплаты ста динариев, не столько повредил ему, сколько нанес роковой удар самому себе, за точную требовательность от подобного себе раба лишившись прощения долга в десять тысяч талантов, — так напротив, кто прощает прегрешения ближнего, тот через это самое смягчает строгость отчета, который сам должен будет дать в будущем веке, и чем большую отпускает вину, тем большего сподобится снисхождения. Но различие не в количестве только: во всяком случае, милость он может оказать только такого рода, какую в состоянии оказать раб; а вознаграждение получит такое, какое в состоянии дать только Владыка. Не говори же мне теперь, что оскорбивший тебя виноват в том–то и в том–то. Чем тяжелее будут по твоему показанию его проступки, тем яснее докажешь ты необходимость оказать ему снисхождение, так как тем более можешь таким образом заслужить себе милосердие в будущей жизни. Отбрось свой гнев; укроти здравым размышлением свое сердце; принеси это в жертву Богу. Сделай это в удовольствие нам, за нашу любовь к тебе, и покажи, что даже наше коротенькое письмо имеет у тебя такую большую силу. Сделай это ради себя самой, ради тех великих благ, о которых я говорил, чтобы возвратить себе таким образом спокойствие, изгнать из души происходящую от гнева тревогу и затем, с полным дерзновением, просить у человеколюбивого Бога входа царство небесное. Доброта к ближнему есть великая очистительная жертва за грехи: «Ибо, — сказано, — если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный» (аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и вам Отец ваш небесный) (Матф. 6:14). Подумай же обо всем этом и пришли письмо с уведомлением, сколько имело успеха наше послание. Наше дело кончено; мы сделали все, что в нашей власти: мы убеждали, мы просили, мы умоляли, как о милости, мы внушали тебе это, как долг. Теперь о тебе только вся забота. Исполнится ли, или не исполнится наша просьба, мы получим награду за это увещание, так как и за слова можно получить вознаграждение. Все наше усердие трепетно обращено теперь только к тому, чтобы и ты получила пользу через выполнение наших слов на самом деле, чтобы настоящими деяниями своими твоя скромность благоугодно приобретала себе будущие и бессмертные блага.

Вы содержитесь в темнице, вы окованы цепями, вы заключены вместе с людьми грубыми и грязными. Но по этому самому есть ли еще кто блаженнее вас? Что такое золотой венец, возлагаемый на голову в сравнении с этой цепью, облегающею десницу ради Бога? Какие пышные пространные чертоги могут соперничать с этой мрачной и грязной, отвратительной и бедственной тюрьмой, в которую заключен человек по такой причине? Итак, торжествуйте, веселитесь, ликуйте и радуйтесь в полной уверенности, что постигшие вас бедствия доставят вам величайшие блага. Это — посев, предвещающий неизреченно обильную жатву; это — борьба, ведущая к победе и наградам; это — плавание, приносящее огромные выгоды. Имея все это в виду, радуйтесь и веселитесь, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, и непрестанно благодарите за все Бога, нанося тем роковой удар диаволу и уготовляя себе великую награду на небесах: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Недостойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися) (Рим. 8:18). Пишите также постоянно к нам. Нам весьма желанно получать от людей, преданных узам за Бога, письма с известиями о ваших страданиях, и это доставит нам в нашей жизни на чужой стороне большое утешение.

Итак, по крайней мере после того, как я открыл тебе двери переписки, докажи, что причиной прежнего молчания была не леность, а ожидание с нашей стороны дозволения писать к нам, и пиши к нам бессчетно, уведомляя о своих успехах, которыми, как тебе известно, мы столько дорожим. Не допускай себя до того, чтобы уныние окончательно овладело тобою и повергло тебя в безмолвие; разорвав его сеть, как легкую паутину, бодро явись во главе своего строя, приводя в смущение врагов решительной смелостью и неустрашимостью. Настоящее время есть время приобретения славы и великих выгод. Но сидя на берегу, купец не навезет себе товаров; он должен переплыть обширные моря, испытать борьбу с волнами, помериться силами с голодом и с морскими животными, перенести множество других трудностей. Подумай же об этом, и, имея в виду, что настоящее бедственное время есть время приобретения выгод, великой славы и неизреченных наград, расправь крылья своего духа, стряхни с себя прах уныния и с бодрой легкостью облети всю фалангу, сдружая, поощряя, возбуждая, укрепляя всех и усиливая общую ревность. Обо всем этом уведомляй нас в своих письмах, нисколько не стесняясь тем, что должен будешь сам повествовать в них о своих собственных подвигах, и поступая так в исполнение нашего приказания. Доставь нам это удовольствие, чтобы и вдали от вас мы могли приобрести себе большую радость, узнавая от твоего благоговения о том, о чем желаем знать.

Мы убиты, мы измучены, мы перенесли тысячу смертей. Подробнее могут рассказать тебе об этом податели этого письма, хотя они провели с нами всего одно мгновение, так как под гнетом постоянных припадков лихорадки я не мог и поговорить с ними сколько–нибудь. Между тем, несмотря на болезнь, я должен был ехать и день и ночь, томимый зноем, измождаемый невозможностью заснуть, погибая от неимения самых необходимых предметов и недостатка людей, которые могли бы оказать помощь. Даже участь каторжников и острожников не так тяжела, как то, что мы вытерпели и до сих пор терпим. Наконец–то уже и едва–едва добрался я до Кесарии, как мореход после бури в тихую пристань. Правда, пристань эта не в состоянии вознаградить зла, причиненного бурею: так предшествовавшее время сокрушило нас раз и навсегда! При всем том, прибыв в Кесарию, я несколько ожил, потому что пью здесь чистую воду, потому что ем не затхлый и не пересохший хлеб, потому что моюсь уже не в обломках бочек, а нашел баню, какая бы она там ни была, потому что, наконец, мне дозволили лечь в постель. Можно было бы рассказать и более этого, но, чтобы не обременить твою память, я ограничусь сказанным и прибавлю одно только, что ты должна своими упреками не давать покоя тем, кто нас любит, за то, что и при таком множестве приверженцев, несмотря на такую силу их, нам не оказали даже того снисхождения, какое оказывают преступникам, чтобы поселить нас в каком–нибудь более спокойном и близком месте, что, несмотря на расстроенное состояние нашего здоровья и на страх, наводимый там повсюду исаврийцами, нам отказали даже в этой скромной и ничего не стоящей милости. Слава Богу и за это! Мы никогда не перестанем прославлять Его за все: «Да будет имя Господне благословенно!» (Буди имя Его благословенно во веки) (Иов. 1:21), Сильно, впрочем, удивляюсь я и тебе: вот уже четвертое или пятое письмо посылаю теперь твоей скромности, а от тебя получил только одно и единственное. Между тем, не было никакого препятствия писать чаще. Говорю это не в осуждение тебе: на любовь нет принуждения, всякому — добрая воля. Но очень скорблю, что ты так скоро выбросила нас из головы, и в такое длинное время прислала нам только одно письмо. Если наша просьба не тяжела тебе и не докучна, то дай нам, по крайней мере, то, в чем ты властна и что от тебя зависит. А насчет другого мы уже не настаиваем, чтобы, кроме совершенной неудачи в успехе, не показаться еще тебе тяжелыми и докучными.

Письмо твое яснейшим образом показало нам, какое горнило горести носишь в своей душе вследствие постигшей нас участи. Конечно, мы знали это и прежде: мы никогда не в состоянии забыть тех обильных слез, которые проливал ты еще в самом начале зарождения этих бедствий. Но и письмо твое, не менее тех слез и рыданий, обнаружило перед нами, какая жгучая скорбь томит твое сердце. Человеколюбивый Бог вознаградит тебя за это, потому что есть награда и за скорбь, и награда великая и обильная. Во время бедствий иудейского народа были также люди, которые, не могли отвратить народных преступлений, только стенали и плакали о них, и эти люди приобрели себе такую награду, что в то время, как все другие были преданы на погибель и истребление, они одни избежали гнева. «На челах людей скорбящих, воздыхающих… сделай знак», — сказал Господь. (Даждь знамение на лица мужей стенящих и болезнующих) (Иезек. 9:4). В самом деле, хотя они не могли остановить чужих беззаконий, но они делали со своей стороны все, что было в их власти — они плакали, они рыдали о том, что делалось, и таким образом стяжали себе право на совершенную безопасность. Рыдайте же, владыки мои, постоянно и вы о том, что теперь делается, и молите непрестанно человеколюбивого Бога положить конец этому общему крушению вселенной. Вы, конечно, знаете, вы положительно знаете, что смятения и беспорядки распространились повсюду; а потому надобно молить Бога не об одном только Константинополе, но обо всей вселенной, так как начавшееся там зло, разлившись сокрушительным потоком, наносит вред церквам по всей земле. О чем ты нас просил, о том и мы тебя просим: все время, пока будем разлучены с вами телесно (душевно мы всегда соединены с твоим благородством и с твоим домом), не поставь себе за труд постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Ты знаешь, как нам будет это приятно. Ты наказал нам, как я узнал об этом по отъезде, приютиться в твоем имении; но последовало повеление отправить нас уже не в Севастию, а в Кукуз — пустыннейшее местечко Армении и, кроме того, чрезвычайно опасное вследствие набегов исаврийцев. Во всяком случае, приносим благодарность твоему благородству за честь, которую ты оказал нам, и заботливость о нашем спокойствии даже вдали от тебя, по которой ты приготовил нам помещение и просил оставить нас в твоем доме. Если есть у тебя друзья в Кукузе, то, пожалуйста, напиши им о нас.

Блажен, троекратно, тысячекратно блажен ты за то, что среди такой страшной невзгоды, среди такого ужасного потрясения дел ты оказываешь такую великодушную щедрость нуждающимся. Не укрылось от нас все величие твоего человеколюбия, по которому, став общим пристанищем для всех, ты оберегаешь сирых, утешаешь вдов, помогаешь их бедности, устраняешь нищету, не давая им даже чувствовать их стесненного положения и заменяя им всех и все, по которому ты питаешь целое общество, снабжая его хлебом, вином, маслом и всем прочим. Награди тебя Бог и в настоящей жизни, и в будущем веке за такое великодушие, усердие, нищелюбие, за такую щедрость, готовность и искренность в любви: ты красуешься и изобилуешь всеми этими добродетелями, уготовляя себе через них величайшие награды в будущем веке. Мы узнали обо всем этом в своем заточении, среди разного рода прискорбных обстоятельств; постоянное опасение исаврийцев, пустынность нашего местопребывания, суровость зимней поры года сильно тяготили нашу душу, но, как только получили мы эти известия о твоей честности, с тех пор не чувствуем более ни малейшего ощущения какой бы то ни было горести и обрели себе такое великое утешение в твоих доблестных подвигах, что торжествуем теперь, радуемся и веселимся, помышляя о том неизреченном богатстве, которое собираешь ты себе на небесах. Если хочешь доставить нам новую радость, то не поставь себе за труд постоянно писать к нам и уведомлять нас о своем здоровье. Нам весьма желательно иметь сведения о твоем благоденствии. Но ты знаешь это и сам, так как знаешь также, до какой степени крепко мы всегда тебя любим.

Когда видят кормчие, что море бушует и вздымается, что волнение и буря усиливаются, то не только не покидают корабля, а напротив, прилагают тогда еще более старания и усердия — и сами не спят, и других будят. Равным образом, когда врачи замечают, что горячка развилась и достигла высшей степени, то не только не оставляют больного, но также употребляют тогда с своей стороны все меры, удваивая в себе и в других старание и попечительность, пока наконец не восторжествуют над злом. К чему говорю я это? К тому, чтобы кто–нибудь не соблазнил вас, вследствие происшедшего смятения, оставить Финикию и удалиться оттуда. Нет, чем более затруднений, чем страшнее волны, чем смятение сильнее, тем более приложите старания, бодрственности и неусыпности, тем более покажите усердия, чтобы ваше прекрасное здание не рушилось, чтобы столько трудов не погибло без пользы и возделанная вами почва не пропала даром. У Бога достанет средств и прекратить смуты, и вознаградить вас за терпение. Но награда ваша не была бы так велика, если бы дело совершалось легко, как она велика теперь, когда оно соединено с большими затруднениями, с большим беспокойством, с большими задержками. Взяв, таким образом, во внимание те усилия, которые вы уже употребили, те труды, которые подъяли, те подвиги, которые совершили, то положение дела, что по милости Божией вы уничтожили уже значительную часть неверия и распространение веры в Финикии имеет возрастающий успех; наконец, ту надежду, что при существующих обстоятельствах ваша награда будет обильнее и заслуга выше, что скоро Бог устранит все препятствия и дарует вам великое воздаяние за ваше терпение — стойте крепко, держитесь. У вас ни в чем не будет недостатка и теперь, и я приказал доставлять вам одежду, обувь и все нужное для содержания братии, в том же изобилии и с той же щедростью, как доставлялось прежде. И если уже мы, находясь в таком горьком и бедственном положении и живя в пустынном Кукузе, до такой степени заботимся о ваших делах, то тем более вам, при полном изобилии всего, в отношении, разумеется, необходимых потребностей, должно исполнить с своей стороны все надлежащее. Не слушайте же, умоляю вас, никого, кто стал бы вас пугать. Кроме того, обстоятельства подают надежду на благоприятнейший оборот; вы можете удостовериться в этом из ответных писем, посылаемых господином моим, благоговейнейшим пресвитером Констанцием. И если вы останетесь, то преодолеете все препятствия, сколько бы их ни существовало. Ничто не может бороться с несокрушимым терпением: оно подобно скале; а все эти смуты и козни, направляемые против Церкви, похожи на волны, которые, ударяя в скалу, разбиваются сами, обращаясь в пену. Вспомните, сколько терпели блаженные апостолы и от своих, и от чужих; все время своей проповеди они провели среди искушений, опасностей и козней, томясь в темницах, в узах, в ссылках, изнемогая от бичеваний, от голода, от недостатка одежды. При всем том, находясь даже в темничном заключении, они не оставляли порученного им дела. Так блаженный Павел, будучи заключен в темницу, после бичевания, обливаясь кровью, забитый в колодки, несмотря на все эти страдания священнодействовал в самой темнице и крестил темничного сторожа, всемерно исполняя свое дело. Подкрепляя себя этими и подобными размышлениями, — повторяю вашей любви, — держитесь твердо, не колеблясь, не поддаваясь обольщениям, ожидая исполнения нашей надежды на Бога и Божией помощи, против которой все бессильно. Постарайтесь тотчас же по получении сего отписать нам обо всем. Для того послали мы на это дело и благоговейнейшего пресвитера Иоанна, чтобы убедить вас и не допустить вас поколебаться в своем решении под каким–либо влиянием. Я свое дело сделал: умолял, советовал, доставил все нужное в таком изобилии, чтобы вам ни в чем не было недостатка. Если вы не захотите принять моих представлений и послушаетесь своих обольстителей и подстрекателей, я не виноват. По крайней мере, вы знаете, на кого падет грех и беда. Но, чтобы ничего такого не вышло, прошу вас, послушайтесь меня, как человека, который горячо вас любит. В случае же, если что вам понадобится, или напишите нам, или, если угодно, пришлите тогда к нам кого–нибудь, и у вас не будет недостатка ни в чем решительно.

Другие поздравляют твою достопочтенность с получением должности, а я, поздравляя город, поздравляю и твое великолепие не с должностными почестями (ты выше подобных вещей), но с доставленной тебе таким образом возможностью беспрепятственно и в обширнейшем круге действий выказать свою правдивость и свое человеколюбие и принести соответственно тому пользу. Я уверен, ты вразумишь даже крепко привязанных к земле, питающихся такими грезами, как людская слава, что величие начальника состоит не в тоге, не в поясе и не в криках глашатая, а в том, чтобы поднять на ноги подавленное, поправить худо сделанное, карать неправду, не попускать правде терпеть гонение от силы. Я знаю твою прямоту, свободу твоего слова, возвышенность твоего духа, твое равнодушие к житейским расчетам, твое отвращение от всего злого, твое добросердечие и человеколюбие — качество, прежде всего необходимое в начальнике. Поэтому не сомневаюсь, что ты будешь пристанью для обуреваемых, опорой для изнеможенно падающих на подкосившиеся ноги, спасительной крепостью для несправедливо преследуемых силой; и тебе это будет легко. Тебе не нужно будет ни труда, ни усилий, ни долгого времени, чтобы сделаться всем этим. Но как является солнце — и мрак исчезает мгновенно, так и тебе стоило только явиться на своем кресле — и, я уверен, с первого же дня ты уже остановил покушения обидчиков, избавив их жертвы от грозившей опасности еще прежде, чем они должны бы были прибегнуть к суду: для того, чтобы этому быть так, достаточно одного общего мнения о любомудрии твоей души. Вот почему, несмотря на свое заточение в пустыне и множество других прискорбных обстоятельств своего положения, я исполнен великой радости, так как считаю защиту всякого угнетаемого общей нашей радостью.

Дай я опять облегчу рану твоей глубокой скорби и рассею помыслы, составляющие это мрачное облако. Что значит, что ты скорбишь и грустишь? То ли, что жестокая буря и страшное кораблекрушение объяли церковь? Это знаю и я, и никто против этого не говорит. Мало того, если хочешь, я представлю тебе картину настоящего хода дел. Взгляни на море: вот оно взмутилось до самого дна бездны; мореплаватели, бросив кормила и весла, сложили руки на колени, растерялись от непосильности борьбы с бурей, не смотрят ни на небо, ни на воду, ни на сушу, и валяются на подстилках, рыдая и плача. Так бывает на море. А на нашем море теперь смятение еще хуже, волны еще хуже. Но призывай Христа, Владыку нашего, который не искусством укрощает бурю, но одним мановением смиряет волны. Если ж ты призывал уже много раз, но не был услышан, не отчаивайся: так обыкновенно поступает человеколюбивый Бог, Разве не мог Он освободить тех трех отроков еще прежде, чем они были брошены в разженную печь? Однако они были взяты в плен, отведены в неприятельскую землю, лишены отцовского наследия, наконец — все отчаялись за них и все было для них кончено, и тогда уже Христос, истинный Бог наш, соделал чудо и отстранил огонь. Не вынося добродетели праведных, огонь устремился вон и попалил бывших у печи халдеев. После того печь сделалась для них церковью; они призвали всю тварь, все видимое и невидимое, ангелов и силы и, таким образом соединивши все в одно собрание, сказали: «Благословите вся дела Господни Господа» (Дан. 3:57). Видишь ли, как терпение праведных и огонь превратило в росу, и мучителя посрамило, — и он рассылает по всей вселенной грамоту, говоря: «благословен Бог Седраха, Мисаха и Авденаго» (велик Бог Седраха, Мисаха и Авденаго) (Дан. 3:95)? И смотри еще, какое строгое наказание назначил он всякому, кто сказал бы слово против них: дом его в казну и имущество его на разграбление (Дан. 3:96)! Не падай же духом и не отчаивайся ^[95]. Вот я ^[96], когда изгоняли меня из города, не заботился ни о чем этом и говорил самому себе: если императрица хочет отправить меня в ссылку, пусть ссылает, — «Господня — земля и что наполняет ее» (Господня земля и исполнение ее) (Пс. 23:1). Если она хочет перепилить меня пилой, пуст перепилит — у меня есть образец — Исаия. Если желает повергнуть меня в море, я припомню Иону. Если желает бросить меня в печь — есть три отрока, которые претерпели то же самое. Если желает отдать меня зверям — я припомню Даниила, брошенного львам в яме. Если желает побить меня камнями, пусть побивает — у меня есть первомученик Стефан. Если желает взять мою голову, пусть возьмет — у меня есть Иоанн Креститель. Если желает взять мое имущество, пусть возьмет его — «наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь» (наг изыдох от чрева матери моея, наг и отыду) (Иов. 1:21). Но апостол увещевает меня: «Бог не взирает на лице человека» (лица Бог человеча не приемлет) (Гал. 2:6), и в другом месте: «Если бы я и поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым» (аще бо бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был) (Гал. 1:10). И Давид вооружает меня, говоря: «буду говорить об откровениях Твоих пред царями и не постыжусь» (глаголах о свидениих твоих пред цари, и не стыдяхся) (Пс. 118:46). Многое выставили против меня. Говорят ^[97], будто я приобщил несколько человек после того, как они ели. Если я это сделал, то пусть изгладится мое имя из списка епископов и пусть не напишется в книге православной веры. Если я сделал что–нибудь такое, то пусть изгонит меня Христос из Своего царства. Впрочем, если уже они говорят это против меня и обвиняют меня за это, то пусть осудят и Павла, который после вечери крестил целый дом (Деян. 16:33); пусть осудят и самого Господа, который после вечери преподал причащение апостолам. Говорят, что я преспал с женщиной ^[98]. Но обнажите тело мое, и вы увидите мертвенность моих членов. Все это они сделали из зависти. Может быть, брат Кириак, огорчает тебя то, что изгнавшие нас свободно ходят по площади в сопровождении множества телохранителей? Но ты опять вспомни о богатом и Лазаре, — как один из них страдал в настоящем веке и как другой наслаждался счастьем. Чем повредила тому его бедность? Не борцом ли и победителем отнесен он на лоно Авраамово? Напротив, что пользы принесло богатство тому, который облачался в порфиру и виссон? Где ликторы, где телохранители? Где златоуздные кони? Где прихлебники и царственная трапеза? Не отведен ли он в гроб, как связанный разбойник, вынося из мира обнаженную душу, и не взывает ли напрасно: «отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем» (Лук. 16:24)? Зачем называешь ты отцом Авраама, жизни которого не подражал? Он всякого человека принимал в дом свой, а ты не позаботился и об этом бедняке. Нет места скорби и сожалению ^[99] о том, кто, имея столько богатств, не сделал себя достойным капли воды. Он не подавал бедному даже крошек; потому теперь не получает и капли воды. В зиму он не сеял милости; пришло лето, — он и не пожал ее. По устроению Владыки наказание нечестивым и упокоение праведным поставлены друг против друга, так чтобы те и другие могли видеть друг друга и друг друга узнавать. Тогда каждый мученик узнает своего мучителя и каждый мучитель своего мученика, которого казнил. И это — не мое слово. Послушай, что говорит Премудрость: «Тогда праведник с великим дерзновением станет пред лицем тех, которые оскорбляли его и презирали подвиги его» (тогда станет в дерзновении мнозе праведник пред лицем оскорбивших его) (Прем. 5:1). Как путешественник, совершающий путь в знойное время и сжигаемый жаждой, найдя чистый источник, или как человек, мучимый сильным голодом, сидя за столом, наполненным разнообразными яствами, но будучи не допускаем высшей силой ни прикоснуться к столу, ни отведать тех яств, чувствует скорбь и мучение тем сильнее, что сидит за столом, и не может отведать кушаний, сидит подле источника, и не может напиться воды, так и в день суда нечестивые видят святых радующимися, и не могут насладиться царской трапезы. Вот почему и Бог, желая наказать Адама, заставил его возделывать землю против рая, чтобы, ежедневно и ежечасно взирая на то вожделенное место, из которого вышел, он всегда имел скорбь в душе. Если здесь мы не находимся вместе друг с другом, зато там никто не воспрепятствует нам жить вместе, и мы увидим тогда изгнавших нас, как Лазарь видит богатого и как мученики –своих мучителей. Не отчаивайся же и помни, что говорит пророк: «Не бойтесь поношения от людей, и злословия их не страшитесь. Ибо, как одежду, съест их моль и, как волну, съест их червь» (не бойтеся укоренил человеча, и похулению их не покаряйтеся. Якоже бо шерсть молию, тако снедены будут, и яко одежда обветшают) (Ис. 51:7–8). Помысли ^[100] о Владыке, как Он, держащий своей дланью мир, преследуем был с самых пелен и принужден был потерпеть изгнание в варварскую землю, подавая нам пример не падать духом во время искушений. Вспомни о страданиях Спасителя — сколько поношений претерпел Он за нас! То называли Его самарянином, то бесноватым, сластолюбцем и лжепророком. Так говорили: «вот человек, который любит есть и пить вино» (се человек ядца и винопийца) (Лук. 7:34), или: «Он изгоняет бесов не иначе, как [силою] веельзевула, князя бесовского» (о князе бесовстем изгонит бесы) (Матф. 12:34). Что претерпел Он, когда хотели низринуть Его со скалы, или плевали Ему в лицо, когда облекли Его в хламиду, увенчали тернием и падали перед Ним на колени, издеваясь и употребляя всевозможные виды ругательств? Что претерпел Он, когда били Его по ланитам, или поили уксусом и желчью — когда били тростью по голове и когда окружали Его те кровожадные псы? Что претерпел Он, когда вели Его обнаженным на страдание и все ученики оставили Его, — один из них предал Его, другой отрекся, прочие же разбежались, и Он один стоял нагим среди многочисленной толпы? Тогда был праздник, на который собирались все. Что претерпел Он, когда распяли Его, как злодея, на кресте между разбойниками, когда Он висел непогребенным, и не снимали Его с креста до тех пор, пока кто–то не выпросил позволения похоронить Его? Вспомни, что Он не был удостоен погребения, что распустили против Него злую молву, будто ученики Его украли Его и Он не воскрес. Припомни и об апостолах, как они были преследуемы повсюду и скрывались, не имея возможности открыто являться в городах, как Петр скрывался у Симона кожевника, а Павел у женщины, торговавшей пурпуром, — как вообще они не могли смело положиться на богатых. Но после все обратилось им во благо. Так не унывай теперь и ты. Слышал и я об этом шуте Арсакие, которого императрица посадила на кафедру ^[101], что он подверг бедствиям всю братию, не пожелавшую иметь с ним общение; многие таким образом даже умерли из–за меня в темнице. Этот волк в овечьей шкуре, хотя по наружности епископ, но на деле — прелюбодей, потому что как женщина, при живом муже живя с другим, становится прелюбодейцею, так равно прелюбодей и он, не по плоти, но по духу, еще при моей жизни восхитил мою церковную кафедру. Я пишу тебе это письмо из Кукуза, куда велела сослать нас императрица. Много горя испытали мы в дороге, но не сокрушаемся ни о чем. Когда мы проходили по Каппадокии и Таврокиликии ^[102], то целые сонмы отцов, мужей святых, и многочисленные толпы монахов и девственниц выходили нам навстречу, проливая бессмертные источники слез ^[103]. Смотря на наше шествие в ссылку, они рыдали и говорили друг ко другу: «Лучше было бы солнцу скрыть лучи свои, чем умолкнуть устам Иоанна». Это меня возмутило и опечалило, так как я видел, что все обо мне плакали. Обо всем же другом, что случилось со мной, я не заботился. Епископ этого города принял нас очень хорошо и показал к нам большую любовь, так что, если бы можно было, уступил бы нам и свою кафедру, когда бы мы не остались в должных границах. Итак, прошу тебя, умоляю и припадаю к ногам твоим– сбрось с себя бремя уныния, вспоминай о нас перед Богом, и, пожалуйста, отвечай нам на наше письмо.

Дошло до нас, что в Финикии опять возгорелось зло и усилилось бешенство язычников: много монахов частью ранено, частью даже убито. Тем настоятельнее поэтому убеждаю тебя ехать туда с возможной скоростью и стать в боевой порядок. Я уверен, что, с помощью молитвы, кротости, терпения и своего обычного мужества ты одним появлением своим обратишь неприятелей в бегство, рассеешь их ярость, возвратишь на нашу сторону сочувствующих нам и вообще сделаешь много добра. Не медли же и не откладывай; поторопись с возможной скоростью, и пусть настоящие известия возбудят в тебе все твое усердие. Если бы ты увидел загорающийся дом, то, конечно, не отступил бы назад, но поспешил бы в таком случае к нему с особенной скоростью, чтобы предупредить пламя, и, как собственными усилиями, так и при содействии других, постарался бы всеми мерами погасить огонь. Так точно и в настоящем случае, когда поднялся там такой пожар, постарайся безотложно прибыть туда, и, без сомнения, получится польза и дело много поправится. Во время мира и тишины, при отсутствии врагов, всякий может учить требующих огласительного наставления в вере; но противостать мужественно, когда диавол беснуется и демоны вооружаются, вырывать людей из его рядов и не допускать других впасть в его руки — это уже дело мужа доблестного, души бодрственной, это уже дело твоего высокого и недремлющего духа, это дело достойное бесчисленных венцов и неизреченных наград, это уже апостольское дело. Чувствуя, таким образом, что настоящее время представляет тебе случай снискать славу и достигнуть неизреченных выгод и благоприобретений, не пропускай такого сокровища — отправляйся, пожалуйста, сколько возможно скорее, и тотчас же, по прибытии туда пиши к нам. Как только узнаем мы, что ты прибыл в пределы Финикии, мы успокоимся, отбросим заботу и оставим опасения. Тогда мы будем уже уверены за будущее, — уверены, что, подобно опытному и доблестному воителю, ты совершишь все, чтобы поднять лежащих, укрепить и утвердить стоящих, собрать рассеявшихся, отыскать и возвратить погибших и разбить всю диавольскую фалангу. Я знаю, я несомненно знаю твою душевную зоркость, твою сердечную заботливость, твою рассудительность, находчивость, обходительность, мужество, непреклонность и терпеливость. Да, пиши к нам постоянно; и даже прежде, чем приедешь в Финикию, пиши сколько возможно чаще с дороги. Вот теперь я теряюсь в догадках, почему ты не прислал нам никакого письма с прибывшими к нам от господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера Феодота. Чтобы не томить нас опять неполучением известий от твоей честности, пиши к нам, если будет возможно, постоянно с каждой станции, так чтобы нам знать, сколько дороги ты проехал и близко ли тебе осталось до тех мест. Мы так беспокоимся, так озабочены тамошними делами, что нам хотелось бы получать подобное сведение от тебя ежедневно. Зная это, честнейший господин мой, доставь нам это величайшее одолжение и, как до отъезда, так и по отъезде, пиши постоянно и уведомляй нас обо всем, чтобы, если все успешно пойдет, мы могли порадоваться и повеселиться, а если встретятся препятствия, постараться, со своей стороны, всеми мерами и всеми способами устранить их. Будь уверен, мы не пожалеем в таком случае никаких усилий, ни своих лично, ни других, через кого только можно будет действовать, и если бы для того, чтобы доставить тебе все удобства, понадобилось хотя бы десять тысяч раз писать в самый Константинополь, мы не откажемся даже и от этого. Ввиду такого нашего усердия, покажи и ты, со своей стороны, старание и неусыпность. Если понадобится послать тебе братии, уведоми нас и об этом. А насчет останков святых мучеников не беспокойся: я тотчас же послал господина моего, благоговейнейшего пресвитера Терентия к господину моему благоговейнейшему епископу Отрею арависскому. Он имеет и несомненно подлинные, и в большом количестве, — и через несколько дней мы вышлем их тебе в Финикию. Смотри же, употреби с своей стороны все меры. Ты видишь, с какой готовностью выполняется все, что зависит от нас. Постарайся, чтобы успеть тебе до наступления зимы покончить стоящие без крыш церкви.

Другой на нашем месте стал бы жаловаться и сетовать на невыносимую стужу, на страшную пустынность здешней стороны, на жестокую свою болезнь (так как нам здесь пришлось и похворать); а я, оставляя это, жалуюсь на разлуку с вами, которая для меня тяжелее и пустынности, и болезни, и холода. Теперь же зима сделала ее еще жесточе, чем прежде. Прежде имел я, по крайней мере, одно утешение, облегчавшее горечь разлуки — мог беседовать с вами письменно; но наступившая зима отняла у нас и это единственное удовольствие, засыпав все дороги множеством снега, так что нельзя ни к нам ниоткуда добраться и погостить у нас, ни от нас поехать и прокатиться к вам. Не менее, если еще не гораздо более, производит в настоящее время то же самое страх, наводимый исаврийцами, усиливая пустынность и разгоняя всех, обращая в бегство, делая всех изгнанниками. Никто не смеет теперь жить дома и всякий, покидая свое жилище, спешит куда–нибудь укрыться. В городах остаются только стены и крыши, а леса и ущелья становятся городами. Как дикие звери — барсы или львы считают, что пустыни для них гораздо безопаснее населенных городов, так и мы, жители Армении, каждый день принуждены перебегать с места на место, проводя жизнь каких–то кочевников или номадов и не смея нигде остановиться: до такой степени всюду здесь царствуют смятение и тревога. Кого найдут дома, тех режут, жгут, обращают из свободного состояния в рабство. А кто при одном слухе бежит, те становятся бездомными скитальцами, или тоже гибнут. Сколько в самом деле погибло молодых людей, которые, часто в самую полночь, в леденящий холод, вынуждены были мгновенно бежать из дому по страшному слуху о появлении неприятелей, как бы спасаясь от пожара! Не нужно было йсаврийских мечей, чтобы проститься им с жизнью. Они гибли, замерзая в снегу, и таким образом, причина их бегства от смерти становилась для них причиной смерти еще более жестокой. В таком–то положении наши дела. Мы рассказали тебе об этом не для того, чтобы тебя опечалить (хотя, конечно, рассказ наш глубоко огорчит тебя), но для того, чтобы открыть тебе причину нашего долгого молчания и объяснить, почему именно мы так давно к тебе не писали. До такой степени все нас оставили, что нельзя найти никого из приезжих, и мы принуждены теперь отправить отсюда и послать к вашей достопочтенности живущего с нами пресвитера. Приняв его со свойственным тебе расположением, поскорее отправь его к нам назад с радостным известием о здоровье твоей мерности. Ты знаешь, с каким нетерпением ждем мы получить эти сведения.

Всем приятна весна, потому что она украшает лицо земли цветами и все покрывает зеленью; но мне особенно приятна еще тем, что возвращает полное удобство письменно беседовать с моими знакомыми. Хотелось бы мне видеться с вами лично, но так как это невозможно, то с величайшим усердием принимаюсь я за то, что возможно, и начинаю к вам писать. Не с таким удовольствием моряки и корабельщики рассекают морскую поверхность, когда наступает благоприятное для мореплавания время года, с каким я берусь теперь за перо, бумагу и чернила, намереваясь писать к вашей мерности. В течение зимы, когда все цепенело от мороза и невыразимое множество снега закрывало все дороги, нельзя было ни к нам ниоткуда добраться, ни от нас никуда выехать. Потому, запершись в здешних комнатках, как в тюрьме, имея язык как будто связанный цепями, мы поневоле хранили долгое молчание, лишенные средств к отправке писем. Но как скоро весна открыла дороги для проезда, то и с нашего языка пали оковы, и мы, собрав в дорогу живущего с нами пресвитера, посылаем его к вашему благородству узнать о вашем здоровье. Прими его, достопочтеннейший мой владыка, со свойственным тебе расположением, и встреть с подобающей тебе любовью; а когда он соберется в обратный путь, пожалуйста, уведоми нас о своем здоровье. Ты знаешь, как нетерпеливо ждем мы получить об этом сведения.

Как прекрасен и любезен для нас этот союз ваш, скрепленный не одним законом природы, но и узами нежнейшей любви! Мы хвалимся, мы гордимся поэтому вашей дружбой, и нам хотелось бы лично повидаться с вами. Но так как это пока невозможно, то мы делаем то, что возможно: постоянно пишем к вам и всегда вспоминаем о вас, всюду нося вас в своем сердце, где бы мы ни были, так что дальность расстояния в этом отношении нисколько не отделяет нас от вашей мерности. Таковы крылья любви: дорога и расстояние для нее ничего не значат, и она легко поднимается выше прискорбного положения обстоятельств. Оттого–то, несмотря на лишения пустыннической жизни, на осадное стеснение, на постоянные разбойничьи набеги, несмотря на все окружающие нас бедствия, мы нимало не ослабели в дружбе и неизменно храним живейшее расположение к нам. Усердно просим вас поэтому чаще писать к нам и радовать нас известиями о вашем здоровье. Вы знаете, сколько утешения принесет нам это в нашей жизни среди пустыни.

Любовь — своего рода жестокая и принудительная вещь, жесточе любого неотступного заимодавца. Не так те, наступая на шею, требуют денег от своих должников, как вы, наложивши на нас цепь любви, понуждаете расплачиваться с вами письмами, как ни часто уплачиваем мы свои обязательства. Впрочем, такова уже природа этого долга: сколько его платишь, столько вновь в него входишь. Поэтому, хотя вы часто получаете от нас письма, вы тем не менее не удовлетворяетесь. И эта ненасытность есть дело опять той же любви. Она подобна морю, которое, отовсюду принимая в себя бесчисленное множество рек, никогда не наполняется. Такова точно вместимость восприемлемости и вашего слуха: чем более мы вносим в него, тем более возжигает в вас пламень расположения к нам. Не думайте же, чтобы мы хранили теперь несколько времени молчание потому, что заподозрили искренность вашей к нам дружбы. Мы поступили бы совершенно наоборот, если бы действительно подозревали это, и стали бы писать к вам тогда гораздо чаще. Как здоровые не имеют надобности во враче, так напротив, небрежные и охладевающие требуют особенного попечения. Если бы, таким образом, мы находили, что ваше расположение к нам начинает колебаться, то мы поспешили бы с своей стороны употребить все меры, чтобы снова возжечь его более. Напротив того, будучи крепко убеждены и несомненно зная, что, пишем ли мы к вам, или не пишем, оно всегда пребудет в вас твердо, непоколебимо, постоянно, неизменно, непреклонно, свежо и сильно, мы думали, что для этого вовсе нет необходимости в наших письмах, и если писали, то писали единственно по чувству взаимного к вам влечения. Так и теперь мы пишем к вам не по нужде, а по любви. Пусть с разных сторон поднимаются беспрерывные бури и высоко вздымаются бесчисленные волны; предшествующее время достаточно показало, что ничто не может нанести вам вреда и повергнуть вас в смятение малодушия. Таким образом, мы пишем к вам совсем не потому, чтобы вы нуждались теперь в нашем утешении, но чтобы сказать вам только, что мы радуемся, ликуем и торжествуем от удовольствия при мысли, что, несмотря на такое расстояние между нами, мы пользуемся такой любовью вашей мерности. В полной уверенности, что вам весьма приятно будет узнать о нашем положении, уведомляю вас, что я освободился от болезненной немощи желудка и в настоящее время здоров. Нас не тяготят и не беспокоят более ни осадное положение, ни разбойничьи набеги, ни безлюдье, ни разные другие неприятности; все это прошло, и мы наслаждаемся теперь безопасностью, спокойствием и совершенной тишиной, ежедневно думая о ваших делах и заводя о них речь с каждым, кто к нам приходит. Вот что значит искренно любить: кто кому дорог, тот у того постоянно и на языке. То же самое теперь и с нами, потому что мы горячо вас любим, как вам известно. После всего этого, надеюсь, вы не будете думать, чтобы мы охладели или когда–нибудь сделались равнодушны в расположении к вам. «Любовь никогда не перестает» (Любы николиже отпадает) (Кор. 13:8), и сколько бы ни прошло времени, до какой бы степени ни возросло затруднительное положение обстоятельств, как бы ни увеличилось расстояние, разделяющее нас с вами, она ничем не пресечется и никогда не ослабеет, но будет от этого усиливаться и возрастать.

Не из пренебрежения и не по равнодушию к любви твоей мы не писали к тебе до сих пор, но бедственные наши обстоятельства были причиной этого продолжительного с нашей стороны молчания. Во–первых, мы никак не можем установиться на одном месте, но живем то в Кукузе, то в Арависсе, то в каком–либо ущелье, или где–нибудь в пустыне: до такой степени всюду здесь царствуют смятение и тревога. Огонь и железо пожирают все — и людей, и жилища; целые города истребляются окончательно вместе со всем народонаселением, и гонимые постоянно новыми и новыми тревожными слухами, мы каждый день переселяемся из одного места в другое, испытывая таким образом своего рода новый мучительный вид ссылочной жизни и ежедневно ожидая смерти. Даже запершись теперь в крепости, как в тюрьме, мы не можем быть совершенно спокойны, потому что исаврийцы смело нападают и на подобного рода места. К этому приключилась еще с нами жестокая болезнь, и хотя труднейший период ее в настоящее время мы кое как миновали, но следы ее еще чувствуем. Наконец, все это время мы были как будто бы заключены на каком–нибудь острове, заброшенном среди непроходимого моря: так трудно было нам встретить приезжего откуда–либо; опасение этих ужасов загородило все дороги к нам. Прошу же извинить нас, честнейший и благоговейнейший мой владыко, — ты знаешь, какую любовь, исстари и изначала, мы всегда питали к твоему благоговению, — и не переставай молиться о нас. Мы крепко надеемся, что, если ты не встретишь затруднения в отправке писем, тебе не надобно будет напоминать о том, чтобы постоянно писать к нам о своем здоровье. Равным образом и с своей стороны, как только позатихнут здесь страсти и можно будет выглянуть из нашей тюрьмы и сколько–нибудь вздохнуть от томящей нас осады, мы будем постоянно писать к твоей честности. Делая это, мы доставляем себе самим величайшее удовольствие.

Как благородна и юношески бодра та душа, которая заимствует наслаждение и спокойное самообладание не откуда–либо извне, а извнутри, из самой себя, и, что в особенности достойно удивления, по поводу таких предметов, которые большинству кажутся страшными и опасными! Сколько надобно ума, сколько надобно философской мудрости, чтобы, будучи ненавидимым известными лицами, не только не смущаться и не тяготиться, но благородно гордиться этим, и не только гордиться но жалеть ненавидящих, стараться изменить их и сделать благосклонными? Поэтому дивимся, изумляемся тебе, достопочтеннейший и великолепнейший владыко, и вместе светло торжествуем, имея честь украшаться дружбой твоего великолепия, как блистательным венком. В своем письме ты просишь молитв наших. Знай, что и прежде этого письма мы непрестанно молили Бога увидеть, чтобы твоя, столь великая и философская душа совершила священное таинство ^[110] и сподобилась священных тех и страшных тайн. И если бы нам пришлось получить радостное известие об исполнении этого, то мы не считали бы себя в ссылке, забыли бы о своей пустыне и, без сомнения, избавились бы от телесной немощи, с которой в настоящее время ведем борьбу. Знаю я, достопочтеннейший мой владыка, что твое желание и усердие есть — сподобиться тех неизреченных благ от нашей скудости; нам также, как ты знаешь, это было бы весьма желательно. Но если за нами задержка, то самое дело не допускает никакой задержки. За отсутствием нашим ты во всяком случае можешь легко найти очень близких нам людей, которые могут ввести тебя в это тайноводство ^[111]. И если это исполнится, мы будем также рады, как если бы и сами послужили в преподании тебе этого пренебесного дара, так как благодать одна и та же.

Что говоришь? Опять жалуешься на козни и на то, что терпишь большое горе? Но что же, скажи мне, препятствует тебе удалиться в мирную пристань и избавиться от всех этих треволнений? Не пел ли я тебе постоянно, все это время и однако ты никогда не хотела нас послушать? Нет, ты и себе самой причиняешь бесчисленные горести, постоянно падая в болото и мараясь грязью этих бесконечных дел, и нас непрерывно то и дело огорчаешь, подвергаясь этому. Неужели, думаешь, мне приятно было теперь слышать, о чем ты пишешь в своем письме, что тебе изменили и сделали с тобой ужасные вещи твои самые близкие люди, или (буду лучше говорить собственными твоими словами) твои доверенные приятели? Долго ли же еще будешь помрачать свой ясный душевный взор в этом чаду? Долго ли же еще не освободишься от этого жестокого рабства? И что тебе препятствует теперь же приехать сюда и сообща посоветоваться с нами обо всем? Сама же ты говоришь, что ничего бы этого ты не испытала, если бы сделала так. Я совершенно изумляюсь, недоумеваю и не нахожу решительно никакой причины, почему ты так долго не едешь к нам, если только не по легкомыслию и трусливости, расстояние — небольшое; время года — весьма благоприятное для поездки, не томит ни холодом, ни зноем. Вероятно, опять этот всегдашний источник всех твоих бед, — вероятно, говорю, эта забота о житейских делах, — она и теперь составляет тебе препятствие. Приедешь ли ты, я буду очень рад; не приедешь, я не осужу тебя и не рассержусь, а буду так же любить, как и всегда любил твою мерность. Во всяком случае мне прискорбно только и очень больно знать, что ты вовлечена теперь в бесконечные хлопоты и по–прежнему обременена бесчисленным множеством житейских забот. И если бы ссылочная неволя не удерживала нас здесь своими путами, я не огорчал бы твое благоговение, но, хотя бы был еще больнее, нежели сколько болен теперь, приехал бы к тебе сам, и до тех пор не успокоился бы, пока, употребив все меры и все средства, не вырвал бы тебя из этой бездны, из этого болота, из этой сточной ямы бесчисленных зол. А как это невозможно, то я и желал бы, чтобы ты приехала посоветоваться с нами об этом. Если же и это окажется неудобно и трудно, тогда мы не перестанем, по крайней мере, письменно предлагать тебе свои советы и увещания — разорвать сети, перерубить веревки, разбить оковы, которыми связана твоя душа, и выступить на путь независимости и полной свободы. Таким образом ты не только приобрела бы себе радость здесь, но легко заслужила бы и небо. Предпошли добровольно в неприкосновенные сокровищницы то, что спустя несколько времени поневоле должна будешь оставить, прощаясь с здешней жизнью, и через это ты предуготовишь себе те венки, которые никогда не гибнут и не увядают.

Дорого заплатил бы я за удовольствие видеть твою мерность, достопочтеннейший мой владыко, — ты знаешь это и без нашего письма, так как тебе хорошо известно, какую любовь питаем мы к твоей достопочтенности. Но как это невозможно (по дальности расстояния, по неимению нами свободы ездить, куда бы нам пожелалось, наконец — по усилению с каждым днем страха, наводимого исаврийскими набегами), то я усердно прошу твое благородство по возможности чаще радовать нас тем, что составляет величайшее наше утешение среди одиночества, лишений, всяких других горестей здешней жизни, и постоянно уведомлять нас о своем здоровье, равно как здоровье всего твоего дома. Правда, и этой радостью нам нельзя насладиться с полным довольством, потому что редко кто ездит от вас сюда. Но, хотя и трудно то, о чем мы просим, постарайся, пожалуйста, сколько возможно будет, и постоянно извещай нас о своем благоденствии. О себе уведомляем, что живем в настоящее время совершенно спокойно и мирно, пользуясь при умеренном здоровье полным досугом, и если что особенно беспокоит нас, так это только разлука с вами, с людьми, нас любящими. Но твое благоразумие может сказанным способом облегчить нам и это последнее горе. Сделай же такую милость, чтобы нам иметь возможность, несмотря на далекое расстояние между нами, питаться твоей сладкой, горячей и искреннею любовью.

Небезызвестно мне самому, что ты давно был бы с нами, если бы не удерживало тебя опасение исаврийцев. Если достало у тебя терпения пробраться к нам во время все леденившего холода и снежных вьюг, то, конечно, ты не замедлил бы уже прибыть сюда теперь, когда с наступлением весны в воздухе водворилась совершенная тишина. Я знаю нежность, преданность, горячность и искренность твоего расположения, твою исполненную благородной независимости душу. Тем более поэтому мне прискорбно, что в такую благорастворенную пору года ты возбудил в нашей душе настоящую зиму печали своею продолжительной разлукой с нами. Говорю это не с тем, чтобы привлечь тебя сюда, хотя ты сам тысячу раз этого желаешь (у нас здесь везде война, как ты можешь это разузнать от прибывающих отсюда к вам), но чтобы сообщить тебе, что и мы, при всем своем досуге и спокойствии, не можем жить беспечально в разлуке с твоею честностью, и чтобы, зная это, ты постоянно писал к нам, как с теми, кто от нас ездит туда, так и с теми, кто оттуда отправляется и прибывает сюда. Весьма благодарны тебе, честнейший мой владыко, за твою заботливость и беспокойство касательно здешних ужасов. Стеснительность нашего осадного положения действительно увеличивается с каждым днем, и мы сидим в этой крепости, совершенно как в западне. А однажды отряд исаврийцев в триста человек ворвался в город среди самой ночи, сверх всякого чаяния и ожидания, и едва не захватил и нас. Но рука Божия без нашего ведома скоро обратила их назад, так что мы не испытали не только самой беды, но даже и никакого страха, и узнали обо всем этом уже после, по наступлении дня. Порадуйся за нас этому счастью и помолись Богу, чтобы Он утвердил нас в полной безопасности, а также освободил от одержащей нас болезни. Правда, от опасно болезненного положения мы избавились, но следы болезни еще остаются и постоянно напоминают о прежних страданиях. Пишем тебе об этом не для того, чтобы тебя опечалить, но чтобы побудить тебя усерднее молиться о нас. Поручаю твоему благоговению господина моего, честнейшего чтеца Феодота; будь ему по возможности во всем пристанищем. Много у него, как мы узнали, горя.

Не трудись извиняться в том, что скоро уехал отсюда, указывая на болезненное состояние своих глаз, на здешнюю стужу, и оправдывая этим свой отъезд. Чувство любви нам говорит, что ты все еще у нас и с нами теперь по–прежнему; а со временем мы надеемся и опять иметь удовольствие лично увидеться с тобой. Не беспокойся. Если зима выгнала тебя из Армении, то еще не вытеснила из нашей души; напротив, мы постоянно о тебе думаем. И если бы эта исаврийская война, загородившая все дороги, не затрудняла нас в пересылке писем, мы писали бы к тебе бессчетно часто. Да и теперь мы не писали все протекшее время только на бумаге; в сердце же, совершенно наоборот, заняты были тобой и твоими обстоятельствами непрерывно, и в мыслях писали к тебе постоянно. Зная это, думай и ты, что ты все еще у нас и живешь вместе с нами в Армении. Если кто–нибудь станет тебе строить козни и делать зло, будь выше этих стрел, потому что не переносить зло, а делать зло — вот что в действительности значит страдать от зла. Одобряя твое мужество и твердость, мы особенно уважаем тебя за то, что среди поднявшейся против тебя, такой необыкновенной, бури ты остался неприкосновенен для ее ужасов. Плыви же и далее с великим удовольствием по этому тихому и безбурному морю. Не удивляйся, что я называю это море безбурным, когда у тебя на памяти так много напастей. Я говорю, основывая свое суждение не на намерении волнующих его, а на спокойствии, доставляемом добродетелью. Что я хочу этим сказать? Великий и высокий образ жизни, направленной к снисканию неба, по природе вещей представляется как будто трудным; но, при мужестве и готовности ко всему принимающих его на себя, в действительности становится очень легок. И что особенно удивительно в этом любомудрии, так это преимущественно то, что искренно и горячо проходящий его среди беснующегося моря плывет совершенно тихо и благополучно, среди отовсюду возникающих смятений наслаждается полнейшим спокойствием и среди бесчисленного множества направляемых отовсюду стрел остается совершенно невредим, принимая, конечно, на себя удары, но не чувствуя от них никакого вреда. Пожинай же, зная это и всегда руководствуясь своим любомудрием, неблекнущую радость ожидания венцов, уготованных тебе у Бога за твои добрые подвиги. Постоянно пиши к нам, как только будет возможно, и уведомляй о своем здоровье, как душевном, так и телесном. Все свободное время употребляй на чтение Священного Писания и занимайся им столько, сколько дозволит болезненное состояние твоих глаз, так чтобы, если когда–нибудь будет у нас время заняться изъяснением его смысла благородной душе твоей, можно было взяться за это с достаточным удобством; знание буквы Писания послужит тебе значительным пособием легче со временем усвоить заключающийся в ней смысл.

Перестань обвинять нас в медлительности, чтобы самому не подвергнуться прежде осуждению в том же самом. Получивши от нас столько же писем, сколько посылал к нам сам, не считая одного, — ты говоришь так, как будто совсем засыпал нас письмами, — рассчитывая тою мнимо частой посылкой писем с своей стороны побудить нас к деятельной переписке. Можно любить, и не отвечая на письма; а я и писать не отстал, и любить не перестаю. Нет, хотя бы наша разлука продолжилась еще долее и хотя бы нас увели в страну еще более пустынную, мы не можем ни забыть тебя в своей душе, ни любить менее того, как всегда любили. Пиши же к нам, зная это, сам постоянно о своем здоровье. Вам это более удобно, чем нам. Впрочем, если когда–нибудь и попрепятствует тебе пора года, или жестокость исаврийских бедствий, мы постараемся утешить себя в случае твоего долгого молчания уверенностью в том расположении, которое ты к нам имеешь.

Знаю, что редко писал к твоей честности; но не по доброй воле, а по необходимости я поступал так. Пора года, пустынность места, в котором мы заключены строже, чем в тюрьме, малочисленность приезжающих сюда, редкость при всем том встретить между ними людей, которым можно бы было довериться, наконец болезнь, жестоко мучившая нас и державшая всю зиму в постели, — все это поневоле заставляло нас молчать, но не в душе, а только на бумаге. Сочти, что ты получил от нас не столько, сколько мы успели переслать, но гораздо более писем. И ты найдешь, что это действительно так, если будешь считать не те только, на которые нами употреблены бумага и чернила, но и те, на которые мы хотели бы их употребить. В душе мы постоянно писали к тебе, всегда неразрывны с тобой, и ни дальность расстояния, ни давность времени, ни прискорбное положение обстоятельств, ничто не в состоянии ослабить в нас расположения к твоей честности. Всегда оно пребудет в нас неизменно, и хотя бы нас удалили в страну еще более пустынную, чем эта, мы и туда пошли бы, запечатлев в своем сердце и унося с собой нашего ревностного и горячего друга. Такова искренняя любовь: она не уступает ни времени, ни месту, ни дальности расстояния, ни горькому положению обстоятельств. Впрочем, ты знаешь это и сам, так как и сам умеешь любить искренно.

Ты говоришь, что сочтешь величайшим знаком нашего внимания к тебе, если после первого придет от нас второе письмо к твоей светлости. Со своей стороны мы готовы были бы бессчетное число раз писать к такому честному и доброму человеку, к ревностному нашему другу, с такой радостью встречающему наши письма, если бы у нас было довольно людей, которые могли бы оказать нам в этом деле необходимую услугу. Но как этого нет, то усердно просим твою светлость не измерять нашей любви количеством писем, а, пишем ли мы, или молчим, сохранять о ней неизменно свое прежнее мнение, в полном убеждении, что причиной продолжительного нашего молчания служит не наша невнимательность, а пустынность места нашего жительства.

Немалым утешением в этой страшной пустыне служила мне прежде возможность постоянно писать к твоей любви; но и это удовольствие отнято теперь у нас исаврийцами. С наступлением весны расцвели и ужасы их нашествия. Они разлились по всей стране и сделали совершенно непроходимыми все большие дороги. Несколько благородных женщин взято уже ими в плен; несколько известных людей убито. Усердно поэтому прошу извинить нас, если мы в последнее время не постоянно писали. В полной уверенности, что тебе весьма желательно знать о состоянии нашего здоровья, уведомляем тебя, что, тяжело прострадав всю прошедшую зиму, мы поправились теперь несколько, и хотя по непостоянству погоды расстроились опять (у нас здесь и теперь еще лютая зима), но надеемся и окончательно выздороветь, как скоро наступит настоящее лето. Ничто так не вредно нашему здоровью, как холод, и ничто так не помогает нам, как лето и приятная возможность отогреться.

Да снизойдут на тебя все блага за то, что ты принял своего сына с такой честью. Он сам откровенно сообщил нам об этом, желая засвидетельствовать свою признательность к отцу и в то же время порадовать нас. Оказанный ему прием вдвойне нам приятен: потому, во–первых, что его благополучие составляет вместе наше собственное благополучие; а во–вторых, и потому, что значительную долю в приращении твоего благорасположения к нему мы можем приписывать влиянию нашего письма. Продолжай же, многоуважаемый и благороднейший мой владыко, ухаживать за этой прекрасной отраслью твоего рода. Каким образом ухаживать? Поддерживай постоянно в своем сыне и развивай в нем любовь к тому превосходнейшему образу философской жизни, который он проходит теперь. Тогда твоя прекрасная отрасль скоро принесет нам плоды, потому что благородные души совершенно чужды той медленности, какой отличаются растения, посаженные в недрах земли. Едва только зарождается в них прекрасное стремление к добродетели, как они уже поднимаются в своем росте до высоты самого неба и становятся так плодовиты, что изобилием и достоинством своих плодов затмевают всякое богатство, так как плоды эти не гибнут вместе с настоящею жизнью, а переходят с нами в жизнь будущую.

На бумаге редко, но в душе очень часто мы пишем к твоему богопочтению, не забывая тебя ни на один день, и этого неразрывного сопребывания с тобой не могут лишить нас ни давность времени, ни дальность расстояния, ни прискорбное положение обстоятельств. Такова сила любви: она не уступает и не поддается ничему подобному, но стоит превыше всего. Не измеряй же, честнейший и благоговейнейший мой владыко, нашей привязанности к твоей мерности количеством писем, и из нашего долгого молчания не выводи никакого подозрительного заключения, зная наши чувства и расположение, какое мы всегда оказывали к твоему благоговению. Так и сами мы, редко получая письма от твоей любви, нисколько не заключаем из этого, чтобы ты стал равнодушнее к нам, но твердо знаем и уверены, что ты постоянно сохраняешь к нам живейшее расположение, не только не ослабевая в нем вследствие непрерывно возникающих бедствий, но делаясь еще усерднее, за что мы весьма благодарны тебе. В полной уверенности, что тебе желательно знать о настоящем нашем положении здесь, уведомляем тебя, что мы теперь здоровы, пользуемся совершенным отдыхом и спокойствием и живем в безопасности, освободившись до поры от исаврийских ужасов. Что касается армянской зимы, то я научился наконец переносить ее и терплю от нее вред весьма умеренный сравнительно с тем, какому естественно подвергаться при таком слабом здоровье: сижу постоянно взаперти дома, когда бывает невыносимая стужа, и редко выглядываю за двери. Зато другими, приятнейшими временами года мы пользуемся столько, что легко можно вознаградить ослабление, производимое зимой.

Из черты городской земли и из городских стен нас изгнали; но собственно из города ^[120] изгнать не могли. Если город — вы, а мы всегда с вами и в вас, то ясно, что, и живя здесь, мы живем в том городе. Вы не изгнали нас из своих душ: я в этом уверен; точно так же и мы, куда бы нас ни удалили, всюду унесем в своем сердце всех вас, наших ревностных приверженцев. Это не дает нам чувствовать ни пустынности места нашего заключения (хотя оно самое пустынное во всей вселенной), ни осадного положения его со стороны разбойников (хотя оно ежедневно в осаде), ни происходящего вследствие того голода, потому что телом мы пригвождены здесь, а душей постоянно у вас. Но при таком расположении наших чувств нам совершенно естественно желать личного свидания с вами и скорбеть при его невозможности. А так как оно доселе невозможно, между тем возможна переписка, которая служит лучшим его вознаграждением, то вознагради нас ей с возможной щедростью, и мы будем вполне утешены. Ты в состоянии, достопочтеннейший мой владыко, своими письмами возбудить в нас сладостное ощущение личного свидания с тобой.

Пустынное место — Кукуз, и кроме того, опасное для жительства, постоянно находящееся в осадном положении вследствие страха, наводимого разбойниками; но ты, и не бывши в нем, превратил его в рай. В самом деле, когда доходят до нас вести о твоей великой ревности, о твоей искренней и горячей любви к нам (а от нас ничто не скрывается, несмотря на такую отдаленность нашего местопребывания), то, считая благорасположение к нам твоей мерности величайшим для себя сокровищем и неизреченным богатством, мы проникаемся такой радостью и почерпаем отсюда такое величайшее утешение, что представляется, будто бы живем в самом безопасном городе. Если хочешь, таким образом, доставить нам еще новое удовольствие, то, усердно прошу, удостой нас своих писем и уведомляй о своем здоровье. Хотя это и трудно по дальности расстояния и по очень значительному отдалению местечка, в котором мы живем, от большой дороги, но для любящего так, как ты любишь, и неудобное делается удобным. Подумай, сколько одолжишь ты нас, если будешь часто писать к нам, и доставь нам это счастье. Нам очень прискорбно, что, послав тебе теперь уже два письма, мы не получили от твоей мерности еще ни одного.

Хотелось бы и мне, и очень бы хотелось увидеться и обняться с твоею мерностью. Ты знаешь это и без нашего письма; любя, ты по самому себе можешь прозревать желания людей, искренно любящих. Но так как этого нельзя, то я делаю, что можно: пишу пока, посылаю тебе свои приветствия и настоятельно прошу тебя также чаще писать к нам и уведомлять о своем здоровье. Сделай же нам это одолжение. Хотя и не нужно долго просить тебя об этом, однако мы всегда будем напоминать тебе насчет этого. Среди окружающей нас пустынности и ежедневных ужасов, производимых разбойническими нападениями, при болезненном состоянии нашего здоровья и других прискорбных обстоятельствах нашего положения, нам слишком дорого и утешительно знать о вас — друзьях наших, что вы живы, здоровы и благополучны, хотя бы затем ты уведомлял нас о тысячах невзгод. Но как же и каким образом? Так, что человеку мужественному, бодрому и неусыпному можно благополучно плыть и среди бурь житейского моря, тогда как слабодушный, вялый и сонливый пугается и теряет присутствие духа даже во время тишины.

Вы указываете на нашествие исаврийцев как на причину, по которой не могли к нам прибыть. Но я утверждаю, что вы прибыли к нам, что вы с нами и что нашествие исаврийцев нисколько не помешало вашему прибытию. Таковы крылья любви: мгновенно и без всякого труда они переносят нас всюду, сколько бы где ни существовало препятствий. Если же нам не пришлось еще увидеться друг с другом телесно, то молитесь неотступно; и человеколюбивый Бог даст это. Постоянно нося вас в своем сердце, я так же горячо желаю личного свидания с вами и уверен, что оно сбудется, если вы будете прилежно просить об этом Того, Кто может прекратить всякую бурю и водворить везде ясную тишину. В удовольствие ваше уведомляем вас о себе, что мы пользуемся теперь совершенным спокойствием и отдыхом. Что касается нашего здоровья, то, несмотря на многие невыгодные для него обстоятельства, как то: редкость врачей, недостаток в необходимых предметах содержания (здесь ничего не продается и даже лекарств не добыть), несчастный климат (потому что летний жар мучит нас здесь не менее холода, отличаясь в своем роде одинаковой жестокостью), тяжелое и непрерывное осадное положение, постоянное и ежеминутное опасение нападения исаврийцев, — несмотря, таким образом, на все эти и весьма многие другие вредные для него обстоятельства, можно сказать, что опасное положение в состоянии его прошло, и мы имеем право в некоторой степени назвать себя здоровыми. Не переставайте же и вы постоянно писать к нам и радовать нас известиями о вашем здоровье. Мы считаем вашу любовь величайшим для себя утешением, подкреплением, сокровищем, составляющим наше благополучие, и когда вспомним об искренности вашего расположения, о неизменности вашего сочувствия, о непреклонности и твердости вашей любви (а мы всегда и постоянно о ней помним), то как будто бы вступаем, после многочисленных бедствий, в гостеприимную и необуреваемую пристань.

Другие поздравляют твою достопочтенность с консульством и префектством; я же поздравляю самые эти должности с назначением на них твоего великолепия. Не они тебя украсили, но ты украсил их собой. Таково величие добродетели: не отвне заимствует она славу, но заключает ее в себе самой, и от себя сообщает честь всякого рода гражданским достоинствам, а не получает ее от них. Поэтому мы совсем не стали расположеннее к тебе теперь, чем прежде. Твое гражданское возвышение, в существе дела, ничего тебе не прибавило: не префекта и консула мы любим, а добродушнейшего Анфемия, господина моего, многоразумного мужа, исполненного великого любомудрия. Потому же мы ублажаем тебя, не за то, что ты воссел на это кресло, а за то, что ты получил таким образом обширнейшую возможность показать свой ум и свое человеколюбие. Поздравляем также всех неправедно гонимых, видя в твоей душе широкую пристань, которая в состоянии предотвратить бесчисленное множество крушений и несчастным, стоявшим уже на краю погибели, дать силу снова плыть благополучно. Нам радостно, нам восхитительно думать, что твое вступление во власть есть общий праздник всех обиженных. И мы празднуем этот праздник, видя в величии твоих подвигов свое собственное торжество.

Блаженны, трекратно, многократно блаженны вы за те добрые труды, подвиги, усилия, лишения и опасности, которые вы подъяли для церквей всей вселенной, — славны вы через это на земле, славны и на небе. Если все не потерявшие смысла люди величают и превозносят вас, изумляясь вашей непреклонности, вашему мужеству, терпению, постоянству, то человеколюбивый Бог, всегда награждающий труды гораздо выше самой заслуги, без сомнения, наградит вас такими благами, какими достойно Бога наградить подвижников, так мужественно ратующих за мир всей вселенной. Поэтому мы непрестанно ублажаем вас, с услаждением всегда вспоминая и лелея вас в своем сердце, несмотря на великое расстояние, нас разделяющее. Честнейший диакон Кириак ^[125]не мог теперь отплыть к вам, потому что удручен большим горем. Взамен того, господа мои, благоговейнейший пресвитер Иоанн и честнейший диакон Павел, гонимые здесь повсюду и не имеющие места ни стать, ни укрыться, по необходимости решились отправиться к вашей любви и быть там с вами. Примите их с любовью и окажите им подобающее вам благоволение.

Ах, и какую безграничную силу имеет благородная душа, изобилующая великими плодами любви и благоговения! Несмотря на огромное расстояние, разделяющее нас с тобой, ты так пленил и привязал нас к себе, как будто бы всегда был и жил вместе с нами. Молва о горячности твоей любви, о твоей откровенной прямоте и прозорливости, как сладкое благоухание достигла и до наших пределов, лежащих на самом краю вселенной. Глубоко благодарим твое благоговение и ублажаем тебя за те великие труды и усилия, которые ты подъял для блага вселенской церкви и которыми предуготовил себе величайшие венцы у человеколюбивого Бога. Вместе с тем усердно просим тебя продолжать свои подвиги на этом добром поприще. Ты знаешь воздаяния за них: если вообще поддерживающий кого бы ни было одного, неправедно обижаемого и гонимого, заслуживает неизреченную награду у Бога, то подумай, какое возмездие получишь ты за свое доброе старание избавить от смятений и от волнения такое множество взволнованных церквей и привести их в тихую пристань мира.

Когда я подумаю о ваших трудах и усилиях, продолжающихся долгое время, то чувствую необыкновенное и величайшее утешение в своих незаслуженных страданиях, почерпая величайшее подкрепление себе в вашей любви, такой горячей и искренней, в вашей сердечной заботливости, в вашем напряженном и неусыпном старании исправить совершившееся. Необыкновенно воодушевляет меня мысль, что живя от нас так далеко, никогда не видавши нас, никогда не быв видены нами и не обменявшись с нами ни одним словом, — вдруг, единственно по чувству противозаконности происшедших событий, вы показали к нам такую любовь, какую только отцы показывают к детям, или даже превзошли отцов своею о нас попечительностью. Благодарим, превозносим, ублажаем за это ваше благоговение и усердно просим вас продолжать по–прежнему, и то усердие, какое показали сначала, довести до конца. Хотя бы положение дела от этого и не поправилось — во всяком случае, как я выше сказал, нам весьма утешительно будет знать, что мы пользовались и пользуемся такой любовью вашей честности.

Знаю, что нет надобности писать к вам, чтобы вас побуждать и склонять к принятию мер для устранения обнявших восточные церкви бедствий. После того, что вы уже сделали, по собственному побуждению показав столько усердия, это очевидно. Но так как наши бедствия еще не прекратились по бесчувственности виновников их, то мы сочли необходимым обратиться к вашему благоговению с усердной просьбой не ослабевать и не отчаиваться, но действовать с прежним усердием и снова употребить все зависящие от вас средства. Чем неизлечимее в своем упорстве люди, восстающие на благосостояние церкви, тем большему они подвергнут себя осуждению и тем блистательнее будет награда, тем выше будет слава вам за вашу неослабную борьбу с ними.

И каждому отдельно, и всем вместе мы обязаны вам благодарностью, — не мы только лично, но все разнообразно гонимые на востоке епископы, клирики разных городов и миряне, — за то, что вы с отеческой любовью обнаружили к нам сострадание, благородно восстали за нас и употребили все зависевшие от вас средства. Все поэтому величают и превозносят вас, непрестанно прославляя ваши подвиги. Но если у людей такая слава, то подумайте, какое воздаяние уготовано вам у человеколюбивого Бога! Не переставайте же, честнейшие и благоговейнейшие владыки мои, зная это, прилагать с своей стороны попечение, хотя бы возмутители церквей неизлечимо страдали в своем упорном ослеплении. Чем многочисленнее будут препятствия и чем более трудности, тем выше будет вам и награда. Если подавший чашу холодной воды не останется без воздаяния за свое скромное благорасположение (Матф. 10:42), то подумайте, какие награды получите вы, решившись так много сделать и претерпеть для умирения церквей, и какое воздаяние ожидает вас за этот добрый подвиг!

Не перестаем постоянно свидетельствовать вам свою благодарность. Хотя много неправд потерпели мы от врагов, зато с вашей стороны пользовались в то же время усердной помощью, обильной любовью, искренним благорасположением, живейшим сочувствием, — и это составляет нам немалое утешение среди жестоких лишений ссылки, в которой нас держат, равно как разных других постигающих нас бедствий. Усердно просим поэтому ваше благоговение и на будущее время оказывать к нам прежнее расположение и сочувствие. Ваше участие в настоящих делах имеет важность не для нас только лично; его значение распространяется на всю совокупность церквей. Не город, не два, не три города, но целые народы во всех странах земли объяты смятением. Вам следует поэтому показать усердие, соответственное тому, какого естественно ожидать от людей, заботящихся и трудящихся для блага такого множества душ. Правда, вы уже много потрудились и сделали со своей стороны, — мы это знаем и постоянно благодарим вас за это; тем не менее просим вас и вперед делать то же. Ваше постоянство, ваше терпение, ваша настойчивость могут и горячих противников, неизлечимо страдающих в своем упорстве, избавить от властвующего теперь над ними помешательства. А хотя бы несмотря на все ваши усилия они так и остались неизлечимыми, во всяком случае вам за это доброе дело последует высшая награда, совершеннейшее воздаяние и блистательнейший венец.

Хотелось бы нам видеть вас и телесными очами, но так как это невозможно при удерживающих нас узах изгнания, то мы ежедневно созерцаем вас очами любви, обнимаем своею душой и непрестанно прославляем и превозносим за то усердие и ту ревность, которые с самого начала доселе вы постоянно оказывали к благосостоянию восточных церквей. Усердно просим вас при этом завершить свои подвиги достойным начала концом. Если возмутившие всех и все наполнившие смятением отличаются таким рвением, то вам, старающимся исправить их злые дела, тем более следует показать особенное терпение и постоянство в своем добром усердии. Тогда награда ваша будет более и воздаяние вам выше, если несмотря на многочисленность препятствий вы не отступите, но будете и твердо и неослабно отражать затруднения своей неусыпностью и ревностью.

Дошла и до нас многозвучная труба — громкая молва о твоей горячей и искренней любви к нам, пронесшаяся через столь великое расстояние до самых концов земли. И мы, отдаленные от тебя на такое расстояние, не менее присутствующих вместе с тобой знаем, до какой степени любовь твоя сильна и пламенна, речи — открыты, свободны и прямодушны, заступничество — непоколебимо. Нам весьма хотелось бы поэтому сподобиться лично увидеть тебя. Но так как пустыня, к которой мы теперь прикованы, лишила нас и этого счастья, то, встретив случай писать к вам с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, мы пользуемся им, чтобы исполнить свое желание в пределах возможности, принести вам свои приветствия и засвидетельствовать великую благодарность за то усердие, которое в течение всего этого долгого времени вы оказывали с неутомимым постоянством. При этом усердно просим вас — при возвращении его в обратный путь написать нам о своем здоровье и вообще уведомлять нас о себе всякий раз при появлении возможности переслать с кем–нибудь письмо, если только найдутся люди, которые решатся отправиться в эту пустыню. Ты понимаешь, сколько мы почерпнули бы удовольствия, если бы чаще получали радостные известия о здоровье людей, так горячо к нам расположенных.

Самое положение дел звучнее всякой трубы гласит повсюду о вашей достохвальной ревности и том живейшем усердии защитить истину, которого ни дальность расстояния, ни давность времени, ни беспримерное упорство одержимых неизлечимым ослеплением и ничто другое не могло в вас ни уничтожить, ни ослабить. Со своей стороны мы также при всяком случае свидетельствуем вам великую благодарность и постоянно ублажаем вас за те венцы, которые этим добрым подвигом вы заслужили себе у человеколюбивого Бога. Нам хотелось бы лично увидеть вас. Но как это невозможно при удерживающих нас узах изгнания, то, пользуясь услугами господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, мы пишем вам с ним и, посылая должное приветствие, извещаем вас, что вы воспламенили горячую любовь к себе во всем востоке и приобрели так много преданных почитателей, что нет числа людям, которые разделяют с вами ваше справедливое негодование по поводу совершившихся беззаконий. Просим вас до конца сохранить прежнее свое усердие. Вы сами знаете, сколько приобретете таким образом венцов, этими временными и скоропреходящими трудами предуготовляя себе многообильные и бессмертные награды у человеколюбивого Бога.

И прежде удивлялись мы вашему усердию, вашей заботливости о восстановлении церковного благосостояния, вашей крепкой и искренней любви, вашему мужеству, непоколебимому терпению и тому постоянству, которое выдержали вы в течение столь долгого времени. Теперь же, после того, как для блага церкви вы решились предпринять такое дальнее морское путешествие, сопряженное с неимоверными трудностями и лишениями, мы совершенно изумляемся величию вашей непреклонной настойчивости. Нам желательно бы было постоянно писать к вам и приносить должное приветствие вашему благоговению. Но это невозможно (по жительству нашему в таком месте, которое со всех сторон заграждено пустыней и вследствие того почти совершенно недоступно). Пользуясь в настоящий раз услугами господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, мы обращаемся к вашей любви и усердно просим вас увенчать ваше дело соответствующим началу концом. Вы знаете, какая награда ожидает вас за терпение и какие великие воздаяния уготованы у человеколюбиваго Бога людям, трудящимся и воспринимающим на себя такие подвиги для общего умиротворения.

Своим отличным усердием, своими трудами и усилиями вы доставляете и себе самим немалую славу, и нам утешение. Поэтому, несмотря на свое заточение в такой дали, мы превозносим, благодарим, прославляем и ублажаем вас. Нам хотелось бы также чаще писать к вам, и мы извлекли бы из того величайшее для себя подкрепление, если бы имели возможность пересылать к вам свои письма. К сожалению, это нелегко при нашем жительстве на самых окраинах вселенной, куда никто не в состоянии без особенного труда к нам проникнуть. Встретив в настоящее время случай писать с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, мы приносим вам должное приветствие и усердно просим ваше благоговение не упускать из внимания высокой важности настоящего дела и, хотя много уже потрачено на него времени, хотя болезненное упорство противников между тем постоянно возрастает и не поддается излечению, при всем том по–прежнему содействовать с своей стороны исправлению совершившегося. Чем более трудности, тем выше и обильнее будет вам у человеколюбивого Бога награда за этот добрый подвиг.

Среди бедствий, объявших здешнюю страну, величие вашего усердия служит нам немалым утешением. Уже и прежние ваши действия, ваша неусыпная внимательность, попечительнсть и заботливость подавали нам большое ободрение, но то, что вы теперь сделали еще, для блага церкви предприняв такое далекое путешествие, решительно оживило всех нас. Все мы сообща свидетельствуем вам поэтому великую благодарность за ваши непомерные труды и усилия, за ваши добрые подвиги, и непрестанно ублажаем вас за добрую вашу ревность и тщание. По этому случаю мы упросили отправиться к вам и господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера. Примите же его с подобающей вам благосклонностью и, пожалуйста, увенчайте свое дело концом, достойным начала. Пусть виновники такого бурного смятения и такой жестокой войны, охватившей церкви, неизлечимо упорствуют доселе в своем ослеплении; тем более должно о них скорбеть и плакать, и тем более должно изумляться и отдавать честь вам за то, что, несмотря на увеличение бедствий, вы с неизменным постоянством более и более увеличиваете и свое усердие к исправлению их.

Когда подумаю, сколько тяжелых трудов перенес ты и у себя дома, и в продолжение такого дальнего морского путешествия, для блага церкви, то, не дожидаясь окончания дела, невольно славлю, превозношу и ублажаю тебя. Выйдет ли что–нибудь из вашего усердия, честнейший мой владыко, или первоначальные виновники смятений останутся непреклонны в своем упорном ослеплении, не поддаваясь излечению, — во всяком случае вам принадлежит полнейшая награда за ваше намерение и за выполнение всех средств со своей стороны. Ублажаем и прославляем вас поэтому, непрестанно свидетельствуя вам свою благодарность. Нам хотелось бы также чаще писать к вам, но пустынность места, в котором мы заключены, не дозволяет нам этого. К счастью, в настоящее время встретился удобный случай писать к вам с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером. Пользуясь им, приносим вам должное приветствие. И прежде многократно обращали мы к вам свои речи — в душе и в сердце; но чернилами и на бумаге передаем их вам теперь в первый раз, потому что в первый раз нашли теперь человека, который к вам едет. Примите же его достойно себя, окажите ему свойственную вам любовь и осчастливьте его вашим расположением. Ваша благосклонность будет ему отрадным утешением и сладкой наградой за те лишения, которые придется ему испытать в дороге. А о том, что теперь надобно всем особенно усилить свои старания о благосостоянии церквей, не нахожу ни малейшей надобности и напоминать вам, — вы это показали самыми делами.

Много трудов перенесли вы, предприняв такое дальнее морское путешествие, много лишений — не ради тленных житейских дел, а ради блага церкви. Еще гораздо более поэтому самых трудов ваших будут те награды, которые вы получите за них от человеколюбивого Бога. В ваших трудах и лишениях есть, таким образом, своя утешительная сторона, как для вас, так и для нас: для вас в том, что доблестный ваш подвиг направлен к умиротворению такого множества церквей и потому послужит к большему увеличению ваших венцов в день воздаяния; для нас же в том, что они показывают нам, какой любовью мы имеем счастье пользоваться у вас, какой великой заботливости о себе удостоились со стороны такого множества таких достойных мужей и как крепко, несмотря на такое далекое расстояние, отделяющее нас телесно, вы привязали нас к себе узами любви. Глубоко благодарим вас за это и непрестанно прославляем ваше великое к нам благоволение. Правда, уже самый ход дел громко говорит о нем, но и мы своими устами постоянно провозглашаем его. Если же теперь в первый раз к вам пишем, то это произошло не вследствие нашей небрежности, а по прискорбной пустынности места, где мы живем. Встретив теперь возможность писать к вам с господином честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, отправляющимся в место вашего пребывания, приносим вам должное приветствие и усердно просим вас, приняв нашего посланника с свойственной вам любовью, при возвращении его в обратный путь уведомить нас о своем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий. Касательно же той меры усердия, которую должно показать теперь к самому существу дела, для которого вы прибыли, по моему убеждению нет ни малейшей надобности напоминать вашему благоговению, так как это вы ясно доказали вашей живейшей заботливостью о нем во все предшествующее время.

Мало и редко мы пишем к любви твоей; но это долгое молчание произошло не по доброй нашей воле и не по пренебрежению к любви вашей, а вследствие пустынности места, в котором мы заключены. Нашедши теперь возможность писать с господином моим, честнейшим и благоговейнейшим пресвитером, посылаем твоей честности давно должное приветствие и свидетельствуем великую благодарность твоему благоговению за непреклонную настойчивость и мужество, показываемые тобой в делах церковных. Прими же нашего посланника, честнейший мой владыко, достойно себя, окажи ему подобающую тебе благосклонность и не переставай употреблять все меры и средства, способствующие восстановлению общего благосостояния церквей. Ты знаешь, как высоко значение этого великого дела, как велико количество церквей, для которых вы взяли на себя этот добрый подвиг, и какие венцы уготованы вам у человеколюбивого Бога за ваши труды для общего умиротворения.

Велико было доселе усердие вашей любви, и мы свидетельствуем вам благодарность за то, что в течение такого долгого времени вы стояли непреклонно с подобающим вам мужеством, не поддаваясь никому из желающих увлечь вас на свою сторону; но вместе с этим просим вас и завершить ваш подвиг надлежащим концом. Чем более вам трудов, тем выше будут и воздаяния и награды за них у человеколюбивого Бога. Нам хотелось бы лично видеть вашу честность, но так как узы изгнания не дозволяют нам этого и привязывают нас к одному месту, то мы посылаем к вам господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, и, принося через него должное приветствие, просим вас принять уверение в чувствах нашей постоянной, великой и глубокой благодарности к вашему богочестию и снисходительно извинить нас за наше предшествующее долгое молчание, тем более, что отнюдь не по невниманию и не по пренебрежению к вам мы так долго ничего не писали. В первый только раз нашли мы теперь человека, который может отправиться туда, где вы теперь находитесь, и доставить вам наше письмо; а потому теперь только и пишем вам, уведомляя о своем положении. Примите же его благосклонно, с искренним расположением, и, пожалуйста, уведомьте нас о вашем здоровье. И пребывая в пустыне, мы найдем в этих известиях величайшее для себя утешение.

Ты знаешь, какую любовь мы оказывали твоей честности и какую привязанность получили к тебе после непродолжительного с тобой сопребывания. Поэтому нам очень удивительно, что в течение такого долгого времени ты ни разу не решился написать к нам. Знаю, что ты укажешь на затруднительность доставки писем. Это правда. Хотя и много ездят от вас, но едва ли кто из едущих с вашей стороны скоро проберется туда, где мы теперь находимся. При всем том этого недостаточно нам для объяснения, почему ни одного разу не получили мы от тебя письма. На этот предлог могли бы сослаться и мы; однако, мы не молчим подобно тебе, но, собрав в путь господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, посылаем его отсюда между прочим навестить твою честность, принести тебе настоящее наше приветствие и узнать о твоем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий. Встреть же его благосклонно, с любовью и лаской, как бы отчасти нас самих, и, когда он соберется в обратный путь, не поставь за труд уведомить нас о своем благоденствии. Нам, пребывающим в пустыне, ты доставишь этим известием величайшее утешение.

И прежде удивлялись мы вашему усердию и неусыпной попечительности о пользах церковных, оказываемой вами, но теперь, когда в довершение всего вы решились предпринять с той же целью такое дальнее путешествие и, не долго раздумывая, со свойственным вам мужеством совершили такой трудный путь, вы совершенно изумили нас и переполнили чувством живейшей благодарности, которое поэтому мы постоянно выражаем к вам, как письменно, в настоящее время, так и помимо писем. Не только нас, но и всех на востоке вы изумили и сделали проповедниками своей непреклонной твердости, своей горячей любви и неизменности в своих расположениях. Ни дальности пути, ни трудностей путешествия никто не считает теперь чем–нибудь тяжелым и обременительным, как скоро идет дело о том, чтобы поспешить к вам и видеть ваши великие подвиги. Так господин мой, честнейший и благоговейнейший пресвитер, при всей слабости своего здоровья, решился все перенести, чтобы только прибыть с этой целью к вам и иметь счастье воспользоваться личным с вами сопребыванием. Примите его с свойственной вам любовью и, хотя бы бедствия наши еще более возрастали, усердно просим вас — не откажитесь содействовать их устранению и положите своему подвигу конец достойный начала. Вы знаете, как велика будет вам награда у человеколюбивого Бога за ваши труды, предпринимаемые для блага такого множества церквей, приведенных в смятение, и за всемерные ваши старания ввести их в тихую пристань.

Велики были и прежние подвиги вашей честности: праведное и должное негодование, изъявленное вами по поводу бедствий, охвативших такое множество церквей, соболезнование об их положении, переход от чувства к делу и принятие всех мер в их пользу с своей стороны. Но еще выше настоящий подвиг вашей любви, так как каждый из вас оставил теперь дом, решился предпринять такое дальнее путешествие, жить на чужбине и переносить все трудности, сопряженные с продолжительным странствованием, единственно для блага церкви. Беспредельно благодарим вас за это и превозносим, ублажая за те неисчислимые награды, которые вы предуготовляете себе таким образом у человеколюбивого Бога. Так как между тем нам нельзя ни прибыть к вам, как изгнанникам, ни даже часто к вам писать по затруднительности найти людей для отправки писем (в противном случае мы писали бы к вам бессчетно), — то мы упросили теперь господина моего, честнейшего и благоговейнейшего пресвитера, который, впрочем, и сам имел сильнейшее желание отправиться к вам и увидать ваше благоговение, так чтобы он и нам доставил ваши письма, и сам воспользовался счастьем лично насладиться вашей любовью. Примите же его достойным вас образом и, если будет можно, не сочтите за труд уведомить нас о своем здоровье. Нам весьма желательно знать, что вы благоденствуете, и это доставит нам большое утешение в прискорбной жизни нашей среди пустыни.

Приносим вам великую благодарность за вашу непреклонную настойчивость, старательность и попечительность, за все ваши труды и усилия и за настоящее далекое путешествие, которое совершили вы для блага церкви. Чем большему подвергнут себя осуждению приводящие все в смятение, тем выше будет награда вам за ваше терпеливое усердие исправить то, что худо сделано другими. Нам хотелось бы прибыть к вам и иметь счастье лично видеть ваше благоговение, но так как неизбежные условия ссылочной жизни не дозволяют нам этого, то, с трудом нашедши наконец человека, отправляющегося к вам, господина моего, честнейшего и благоговейнейшёго пресвитера, мы посылаем с ним настоящее письмо, чтобы принести вам должное приветствие и поблагодарить вас и за все прежнее, и за все настоящее, и за все вообще, сделанное вами для устранения зла. Хотя бы в конце всего не было достигнуто ни малейшего успеха, вы свое дело сделали, и потому имеете полнейшую награду у человеколюбивого Бога за то неутомимое усердие и самопожертвование, с каким в продолжение всего времени вы старались уврачевать происшедшее зло.

Как ни велико расстояние, разделяющее нас, тем не менее мы знаем о горячности и искренности твоей любви к нам с такой же достоверностью, как будто бы сами были у тебя и видели все, получая эти приятные нам известия о твоей мерности от людей, приезжающих оттуда к нам. Приносим тебе за это нашу великую и глубокую благодарность; гордимся и хвалимся расположением к нам твоего благородства и, поручая твоей скромности возлюбленных наших, благоговейнейшего пресвитера Иоанна и честнейшего диакона Павла, препровождаем их в твои руки, как в мирную пристань. Встреть их, честнейшая и благороднейшая моя госпожа, пожалуйста, достойным себя образом. Ты знаешь, как велика будет тебе награда за это гостеприимство. И, если будет можно, почаще уведомляй нас о своем здоровье, так как, чрезвычайно дорожа им, мы горячо желаем постоянно иметь о нем сведения.

Чем тяжелее вина людей, до такой степени простерших беззаконие, тем более будет награда вам за ваше усердие устранить это беззаконие и за показанные вами при этом старания и труды. Нам не безызвестны ни добрые дела ваши, внушенные вам вашим к нам расположением, ни усердие, какое вы оказываете как к занимающему нас делу, так и к гостеприимству, которым пользуются у вас лица, посланные нами в место вашего жительства. Благодаря вас за это, просим вас с той же к нам благосклонностью действовать еще более твердо и решительно. Вы знаете, как высоко значение этого важного дела и какую награду получите вы за свои посильные старания утишить такое страшное смятение и такие свирепые волны, надлежащим образом содействуя исправлению возникшего зла.

Во всех других отношениях, как по природе, так и по деятельности и по занятиям, есть различие между полами — различается, говорю, мужской пол от женского. Женщине назначено домашнее хозяйство; мужчине — занятия и общественными и политическими делами. Но в подвигах ради Бога и в трудах на пользу церкви подобного различия нет, и случается наоборот, что в трудах и добрых подвигах этого рода женщина берет на себя даже долю более значительную, чем мужчина. Желая показать между прочим это, в послании к отечественному вашему городу Павел с похвалой упоминает имена многих женщин, которые, по его словам, немало потрудились в деле исправления мужчин и наведения их на истинный путь (Рим. гл. 16. С какой целью говорю я все это? Для того, чтобы вы не считали чужим для себя делом принимать участие в заботливости и трудах, клонящихся к исправлению церковного состояния, но сознавали своим долгом, и сами непосредственно, и через других, через кого только можете, привносить с своей стороны надлежащее усердие к укрощению общего волнения и смятения, обнявшего восточные церкви. Чем жесточе это волнение и чем свирепее эта буря, тем более будет вам и награда за вашу решимость все сделать и все перенести для восстановления нарушенного мира и за ваше усердие возвратить к должному порядку все пришедшее в беспорядок.

Далеко мы живем от тебя по телесному пребыванию, но по душевному расположению — не только близко, а совершенно вместе и неразрывно, так что каждый день вспоминаем о твоей горячей привязанности к нам, о твоем гостеприимстве, дружелюбии, усердии, беспримерной внимательности, которую ты всегда оказывал, и, услаждая себя воспоминанием о твоем благородстве, говорим со всеми о неподдельном твоем расположении, чуждом всякого коварства. Поэтому нам хотелось бы иметь переписку с твоим благородством, и мы просим тебя писать к нам постоянно и радовать нас известиями о своем здоровье, так как уверенность в твоем благоденствии принесет нам большое утешение. Нам очень приятно всегда знать о нем. Не лишай же нас этого удовольствия и пиши всякий раз, как представится возможность, радуя нас своими известиями.

Недолго мы были с тобой, между тем получили полную уверенность в горячности и искренности твоей любви. Благородные души привязывают к себе скоро. Так и ты в короткое время внушил нам живейшую преданность к твоему благородству. Посылая тебе поэтому свое письмо, уведомляем о себе, что мы живем здесь тихо и совершенно спокойно, пользуясь со стороны всех большим благорасположением и услужливой внимательностью. Чтобы и нам наслаждаться знанием о вашем положении, не поставь за труд постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, так как, получая от твоего благородства подобные известия, мы извлечем из них большое для себя утешение.

Хотя расстались мы с твоим благородством телесно, но по чувству любви остались неразлучны с твоей душой. Так прочны задатки дружбы, которые ты положил в нас, оказав там полную внимательность к нам и расположение. Где бы мы ни были поэтому, мы всегда будем свидетельствовать благодарность твоему благородству. В свою очередь усердно просим тебя также постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Что касается нас, то, совершив всю дорогу без приключений и благополучно, мы живем теперь в Кукузе, наслаждаясь тишиной этого местечка, спокойствием в нем, и пользуясь большой внимательностью и благорасположением. Известия о вашем благоденствии доставили бы нам большую радость. Постарайся же писать к нам чаще и без перерывов, уведомляя о здоровье — своем и всего своего дома. Таким образом мы извлечем из этого величайшее для себя утешение.

Блаженны вы и своими узами и теми чувствами, с которыми переносите узы, показывая среди их мужество апостольское. Так и апостолы, будучи бичуемы, преследуемы, заключаемы в узы, с великой радостью переносили все это. Но они не только переносили это с великой радостью, а делали в то же время среди уз свое дело, заботясь о всей вселенной. Усердно прошу поэтому вашу любовь и в этом отношении не отставать от них: но чем более ваши страдания причиняют вам боли, тем более покажите усердия в непрерывной заботливости о церквах по всей вселенной, к надлежащему исправлению настоящего их положения, и не бросайте надежды, оглядываясь на свою малочисленность и на повсюдность преследований. Ваши страдания приобретут вам более дерзновения у Бога, — следовательно, принесут и более силы. Действуйте же, пользуясь случаями, ревностно, и как непосредственно своими усилиями, так и через других, через кого только будет можно, словом и делом старайтесь рассеять наступившую бурю. Может быть, ваше усердие принесет величайшую пользу; но если бы оно и ничего не принесло — и тогда вы будете иметь у человеколюбивого Бога награду за доброе намерение и старание.

Много тяжких и непрерывных трудов перенес господин мой, благоговейнейший и честнейший пресвитер Елпидий, усердствуя избавить горцев, то есть жителей горы Аманона, от обдержавшего их языческого нечестия. И действительно, он избавил их от него, научил вере, построил церкви, основал монастыри: все это твоему благородству можно узнать от кого угодно. Зная, что ты горячо любишь благоговейных и доблестных людей, в полной уверенности, что доставлю тебе удовольствие, представляя тебе человека, совершившего такой подвиг, а вместе с тем чувствуя непреодолимое побуждение приветствовать тебя при каждом удобном случае, я дал ему настоящее письмо, в котором приношу должное приветствие и рекомендую твоему благородству этого человека. Встреть же его достойным себя образом, честнейший и высокоуважаемый мой владыко, и покажи ему на деле, что он недаром и не напрасно явился к тебе с нашим посланием, но что письмо это в состоянии было доставить ему счастье приобрести твою полную любовь и благосклонность. Мы будем особенно благодарны тогда твоей прозорливости за ту утешительную мысль, что, несмотря на такую отдаленность нашего местопребывания, мы можем еще посредством письма доставить твою любовь лицам, искренно считающим за счастье ею пользоваться. Этот человек именно один из таких, и глубоко уважает твою степенность, вследствие чего и просил у нас настоящего письма с большим усердием.

Нам хотелось бы, чтобы ты приехал к нам повидаться и осчастливить нас своим любезным и приятнейшим обществом, но как это трудно тебе по неудобству дороги, по многочисленности дел и по слабости твоего здоровья, то нам приятно было бы найти утешение себе в переписке с тобой, которой уже не могут препятствовать ни болезненное здоровье, ни гористая дорога. Окажи же нам эту милость, легкую и ничего не стоящую тебе, но способную доставить нам большое удовольствие и немало облегчить прискорбную тяжесть телесной разлуки с тобой. Если ты подашь нам это утешение, то нам будет думаться, что мы постоянно живем вместе с твоею честностью. Правда, чувство любви само по себе в состоянии возбудить подобного рода представление, но это представление много выигрывает в живости при содействии переписки.

Господин мой Антиох надеется достигнуть твоего полного благоволения, явившись к твоей мерности с письмом от нас. Докажи же, честнейший мой владыко, что он не ошибочно так думал: прими его со свойственной тебе благосклонностью и, если он ищет чего–нибудь основательно и справедливо, пожалуйста, помоги ему и покажи на деле, что он недаром и не напрасно пришел к тебе с настоящим нашим посланием, но что письмо наше пособило ему снискать благоволение и справедливое содействие с твоей стороны. Ему ты доставишь таким образом благодеяние, но и мне будет честь за то, что он достиг этого благодеяния.

Искреннейшей и горячей любовью, неподдельным и нелицемерным расположением проникнуто твое письмо. Свидетельствуем тебе великую благодарность как за него, так и за величайшее проявление в нем твоей искренней к нам дружбы. Да наградит тебя Бог за такое расположение и здесь, и в будущем веке, — да оградит, да охранит и утвердит тебя в ненарушимом спокойствии и благодушии. Ты знаешь, честнейшая моя госпожа, какую большую радость доставляет нам, несмотря даже на прискорбную жизнь в пустыне, постоянно слышать о твоем благополучии. Уведомляй же нас всегда о нем и не переставай радовать известиями о своем здоровье, так как, и в пустыне живя, мы почерпнем отсюда большое утешение.

Приехать сюда, может быть, трудно тебе по слабости здоровья, — другого препятствия нет, так как опасность со стороны разбойников совершенно миновала, — но в чем же трудность писать? Тут уже на разбойников нельзя ссылаться. Говорю это к тому, что, посылая теперь тебе шестое, кажется, письмо, я получил только два от твоего благородства. Впрочем, будешь ли ты наконец писать, или будешь молчать, мы свою обязанность исполняем. Мы никогда не в состоянии будем забыть твоей старинной искренней дружбы и, всегда сохраняя ее в полной силе, по мере возможности пишем. Но, горячо заботясь о твоем положении, мы горячо желали бы и от тебя получать письма с радостными известиями о твоем здоровье. Не отнимай же у нас этого утешения, но, зная, сколько доставишь нам удовольствия, хотя бы и трудно было тебе писать, возьми на себя этот труд, в уважение нашей горячей любви к тебе, и уведомляй нас о своем благоденствии, о котором мы горячо желали бы каждый день получать сведение.

Никогда не перестану ублажать твою честность за терпение, мужество и то великое постоянство, которое ты показал и показываешь доселе среди искушений. И в предшествующем письме я писал, что тебе уготована двойная, тройная награда, как за твою собственную непреклонную твердость, так и за ревность, которую ты возбуждаешь в других, в такой глубокой старости показывая такое неутомимое усердие в гонимой пастве. Нам приятно было бы постоянно писать к твоей честности; но как это неудобно по зимней поре года, по страху, наводимому разбойниками, наконец, вследствие пустынности места нашего пребывания, — то мы приветствуем твое благоговение по мере возможности и настоятельно просим тебя постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, которым мы очень дорожим. Ублажаем также честнейших диаконов Евсевия и Лампротата, твоих сообщников в борьбе с гонениями. Вы знаете, какие венцы, какая награда и какое щедрое воздаяние уготованы вам за нее. Стойте же, зная это, крепко и непоколебимо: даруя вам обильную награду за терпение в будущем, Бог скоро прекратит настоящие бедствия. Пишите также к нам постоянно и радуйте нас известиями о своем здоровье, составляющем предмет наших горячих благожеланий.

Жестоко и многоразлично смятение, охватившее восточные церкви, но и усердие, привнесенное вашим благоговением к его устранению, также велико и обильно. Пусть доселе нет еще никакого успеха; мы можем только жалеть неизлечимо больных, не поддающихся врачеванию, но тем не менее всегда будем превозносить и ублажать вас за то, что, несмотря на такую долговременную безуспешность в поправлении дел, вы не отступает перед затруднениями и не бросаете надежды, а даже усиливаете свои старания, с живейшей заботливостью оказывая зависящую от вас помощь, в осуждение не хотящим вас послушать и в славу, великую заслугу своего собственного усердия. Не только мы, но и все во вселенной прославляют и величают вас за то, что при всей отдаленности места своего жительства, ни вследствие дальности расстояния, ни вследствие давности времени вы не оказались сравнительно равнодушнее других, но приняли такое полнейшее участие с своей стороны, как будто бы были соприкосновенны к месту событий, своими глазами видели совершившиеся беззакония. Пусть, говорю, первоначальные виновники этих бед не хотят еще отказаться от своего предосудительного рвения и от своей неразумной борьбы: это не должно вас смущать и лишать бодрости. Чем более будет вам труда, тем выше будет и венец, когда Бог определит вам те неизреченные, неизъяснимые и всякое слово превышающие воздаяния.

Ваше мужество, прямоту и свободу речи в защите истины все знали и прежде; но настоящее время осязательнее показало в вас ваше братолюбие, любовь, зоркую внимательность, живое сочувствие и попечительность в отношении к положению церквей. Кормчего в особенности выказывает буря на море; лучшего врача — жестокие телесные недуги; равным образом высокодоблестного мужа, посвятившего свою жизнь благоговению — трудное время. Так сбылось это с вами, и с вашей стороны сделано было все для исправления существующего положения дел, без малейшего упущения. Но так как произведшие и производящие доселе существующие смятения дошли до такого безумия, что не только не стыдятся своих прежних действий, но подвизаются с новой силой на том же поприще, то я прошу всех вас вообще усилить заботливость, и с течением времени не только не ослаблять своего усердия, но увеличивать его более и более, сколько бы ни представилось новых затруднений. Чем более трудов и усилий требует совершение каких бы то ни было доблестных и великих дел, тем более оно заслуживает награды сравнительно с совершением тех же самых дел легким и удобным. «Каждый, — говорит блаженный Павел, — получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3:8). Многочисленность трудов, следовательно, не должна охлаждать вас; напротив, должна возбуждать, потому что чем более возрастут искушения, тем более увеличатся венцы и умножатся награды, уготованные вам за эти добрые подвиги.

Хотя велико расстояние пространства между нами и твоею честностью и мы удалены на самые окраины вселенной, тем не менее мы близки, мы нераздельны с тобой благодаря крыльям любви, легко и удобно совершающим всякого рода далекие путешествия. Приносим тебе теперь письменно должное приветствие и просим тебя оказать свойственное тебе усердие к положению восточных церквей. Ты знаешь, как велика заслуга — подать руку церквам бедствующим, превратить в тишину такое смятение и прекратить такую жестокую войну. Говорим это не потому, чтобы вам нужно было с нашей стороны делать напоминания: не дожидаясь наших писем, вы сами привели в исполнение должные с своей стороны меры; но, так как бедствия еще не кончились, а напротив, усиливаются, то мы усердно просим вас не оставлять дела и не терять надежды, но прилагать с своей стороны лекарства до тех пор, пока будут существовать эти раны, разъедающие тело церкви. Чем более потребуется трудов для достижения предлежащей цели, тем более будет вам положена награда.

Не безызвестны нам твои дела; напротив, так же положительно, как будто были очевидцами, мы знаем твое усердие, неусыпность, заботливость, старания и труды, оказанные тобой в защиту истины, и глубоко благодарны тебе. Твоя горячая и искренняя любовь, несмотря на прискорбную жизнь в пустыне, составляет величайшее наше утешение. Получив доказательство ее здесь, мы знаем, что и там она хранится в полной силе и не ослабела ни от давности времени, ни от дальности расстояния. Глубоко благодарим тебя за это и усердно просим и вперед оказывать то же усердие. Ты знаешь, как велико количество церквей, для блага которых вам предстоит теперь подвиг, и как высоко в будущем значение этого великого дела. В этом убеждении, честнейший и благоговейнейший мой владыко, пожалуйста, не ослабляй своего прежнего усердия. Кратковременными трудами вы предуготовите себе таким образом бессмертные награды на небесах за эти добрые подвиги.

Долго хранишь ты молчание, хотя от вас много приезжает сюда. Что бы такое могло быть причиной? Беспокойное положение дел? Не может быть; никогда не допущу этого: я знаю, что высокая и великая твоя душа в состоянии сохранить спокойствие во время самого бурного плавания и наслаждаться ясной тишиной среди волн. Ты доказала это самым делом; молва о твоих великих подвигах дошла до самых последних краев вселенной и все прославляют тебя за то, что, будучи привязана к одному месту, ты возбуждаешь и возжигаешь своим благоговением усердие даже в людях, далеко от тебя живущих. Что же за причина твоего молчания? Не могу понять. Вместо того усердно прошу твою мерность с подателем твоему благоговению этого письма уведомить нас о своем здоровье, о благодушии и спокойствии, как своем лично, так и всего твоего дома: несмотря на заброшенность в такую даль и на свою прискорбную жизнь в такой ужасной пустыне, мы извлечем из этого известия большое утешение.

Первый начиная к нам писать, ты опасаешься навлечь на себя укор в опрометчивой поспешности, — говорю твоими собственными словами; но я так далек от этой мысли, что скорее готов за промедление обвинить тебя в равнодушии, и похвалил бы тебя гораздо более, если бы ты еще раньше прислал письмо. В доказательство этого ссылаюсь опять на твое собственное выражение. «Кого горячо любишь, — говоришь ты, — к тому пишешь, несмотря на его молчание. Таким образом, опасение опрометчивости устранено, и то, что напрасно возбуждало его, признано знаком живейшей любви; пиши же к нам теперь без счету. Ты знаешь, какое расположение мы питали и питаем к твоей мерности. Пусть нас сослали в это пустыннейшее местечко, пусть сошлют на самый край вселенной; твоей неподдельной и бесхитростной любви мы никогда не в состоянии забыть, и ежедневно вспоминаем о тебе, воспроизводя в своей памяти твои душевные доблести. Нам хотелось бы вести с вами более частую переписку, но как это нам трудно при такой отдаленности, между тем вам легко, то мы просим тебя постоянно писать к нам о здоровье — своем и всего вашего дома. Это доставит нам и на чужой стороне большое утешение.

Недолго пробыли мы у тебя там, достопочтеннейший мой владыко, но получили много доказательств твоей искренней любви, добродушной внимательности и искреннего, горячего расположения. Нас заточили на самый край вселенной и бросили в ужаснейшую пустыню, но образ твой запечатлен в нашем сердце и будет всюду с нами, куда бы нас ни удалили. Поэтому, несмотря на такую даль, мы пишем к тебе теперь, чтобы принести тебе должное приветствие; а вместе просим и твою мерность, если будет не тяжело и не трудно, оказать нам милость и также порадовать нас известием о своем здоровье. Правда, мы получаем о нем сведения и без твоих писем, расспрашивая приезжающих с той стороны, так как нам всегда весьма приятно слышать о твоем благоденствии и твоих успехах, но нам хотелось бы обо всем этом знать с твоих слов и из твоих собственноручных известий. Писать к тебе и от твоего благородства получать письма — это составило бы нам вдвойне удовольствие. Уважь же нашу справедливую просьбу и сделай нам это приятнейшее одолжение; оно доставит нам большую радость.

Нас заточили в самое пустыннейшее местечко — Кукуз; при всем том, когда подумаем о любви, какую вы к нам питаете, мы с величайшим утешением чувствуем себя и в пустыне богатыми. Не величайшее ли, в самом деле, сокровище — иметь людей, которые тебя искренно любят. Разлучившись телом, мы неразрывны поэтому с вами душой по узам теснейшей любви. Вследствие того пишем к вам теперь, несмотря на такую даль, и приносим вам должное приветствие. Тебе не безызвестно, достопочтеннейший мой владыко, что мы считаем тебя между первыми в числе наших друзей. Сделай же и ты нам это одолжение, и постоянно пиши к нам, радуя нас известиями о своем здоровье. В обоюдной переписке с тобой мы почерпнем большое подкрепление, радость, и найдем величайшее утешение для себя в своей жизни среди пустыни.

Можем ли мы когда–нибудь забыть твое добросердечное и горячее расположение, твою искреннюю и неподдельную любовь, твой высокий и независимый ум, твою открытую душу? Хотя бы услали нас на самый край вселенной, мы и туда унесли бы в своем сердце тебя, нашего преданного друга, тесно связанного с нами неразрывными отношениями любви. Так и теперь, будучи сосланы в самую глушь нашего государства, в Кукуз, несмотря на чрезвычайную редкость здесь случаев для пересылки писем, после величайших усилий мы отыскали при всем том и нашли наконец человека, который доставит тебе настоящее наше письмо, чтобы обменяться словом с твоей достопочтенностью и принести твоему великолепию должное приветствие. Напоминать тебе о том, чтобы постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье, после того, что ты уже делал, конечно, нет надобности. Скажу только, что, получая письма от вас, горячих друзей наших, мы извлекаем из них необыкновенное утешение. Кроме того, что они дают нам знать о вашем благоденствии, они оживляют самую любовь и всякий раз пробуждают в нас чувство как будто личного свидания с вами. Частая переписка между искренними друзьями, действительно, в состоянии некоторым образом заменить им удовольствие взаимного сопребывания.

Что это? Когда мы были там, ты без числа усердствовал к нам и словом и делом, всему городу, или, лучше сказать, всему свету стал известен своею к нам привязанностью и не скрывал ее, а напротив, при всяком случае выказывал и на делах и на словах; теперь же не решился ни одного разу написать к нам, и это тогда, когда мы особенно жаждем твоих посланий и ждем писем! Неужели не чувствуешь, сколько утешения принесли бы нам твои письма, плод такой искренней души, такой горячей дружбы? Говорю это не в осуждение тебя (я знаю, что пишешь ли ты, или молчишь, ты одинаково хранишь живое к нам расположение), но по нетерпеливому желанию твоих посланий. Правда, хотя ты не пишешь, мы тем не менее всегда знаем о твоем благоденствии и благодушии, расспрашивая приезжающих оттуда, и весьма рады, что постоянно слышим приятные вести; но нам хотелось бы получать эти сведения из твоих слов и от твоей собственной руки. Если просьба наша не тяжела и не затруднительна, то теперь, по крайней мере, сделай нам эту милость, которую мы примем как обязательнейшее и приятнейшее одолжение, с величайшим удовольствием.

Получил второе твое письмо, которым, по твоему выражению, ты опять первая открываешь с нами переписку, моя честнейшая и скромнейшая госпожа. И опять скажу: не называй дерзостью этого предупреждения нас письмами и не считай грехом того, что составляет величайшую похвалу. Напротив, мы видим в нем доказательство твоей пылкой и горячей любви, твоего искреннего, неподдельного и более горячего, чем пламень, расположения. Зная это, всегда с щедростью делай нам это одолжение, уведомляя о своем здоровье, и пиши к нам бессчетно с подобного рода известиями. Если нам постоянно будет известно, что вы, друзья наши, благодушны, здоровы и спокойны, то это не только принесет нам большое утешение в нашем изгнании, но и в высшей степени ободрит нас, несмотря на жизнь в крайней глуши. Ты можешь сделать нам таким образом настоящий праздник. Не скупись же в доставлении нам такого бесценного удовольствия и непрерывно, по мере сил и возможности, радуй нас известиями о своем благоденствии.

Очень скорбим и мы, получив известие о твоей блаженной дочери. При всем том, зная любомудрие твоего ума и высоту души, мы вполне уверены, что ты поставишь себя выше подобного рода волн. Конечно, не печалиться невозможно; но мы просим тебя делать это в меру и помнить, что человеческие дела тленны, что этого рода несчастья общие для всех, что это– общий закон природы и определение Бога, общего всех нас Владыки. Это — не смерть, а отшествие и переселение от худшего к лучшему. Размышляя таким образом, мужественно переноси свое горе и благодари человеколюбивого Бога. Правда, удар тем жесточе, что еще так недавно ты испытала другой подобный; но тем блистательнее и венец за терпение, тем выше будет тебе и награда, если ты перенесешь несчастье с благодарностью и славословием. Не заставляй слишком скорбеть и нас, и подай нам известие, что наше письмо принесло тебе пользу. Возьми на себя труд уведомить нас об этом; да так и напиши, что облако твоей глубокой печали рассеялось и боль поразившей тебя раны значительно утихла. Получив такое уведомление, мы засыплем тебя тогда своими письмами, потому что горячо дорожим спокойствием твоего благородства, пользовавшись со стороны твоей скромности всегда искренним и неподдельным почтением, уважением и любовью. Постоянно помня это, мы храним к тебе живейшее расположение, хотя и удалены на самый край света.

Ты оживил меня и привел в восторг тем, что, сообщая печальные известия, присоединил к ним изречение, которое надобно прилагать ко всем случайностям в жизни — сказавши: «Слава Богу за все». Это изречение — роковой удар диаволу. Кто его употребляет, для того оно величайший залог неприкосновенности и радости среди всякого рода опасностей. Как только произнесешь его, мгновенно разгоняются облака печали. Не переставай же повторять его всегда и учи других употреблять его во всех случаях. Тогда постигшая вас буря, будь она еще суровее, превратится для вас в тишину; тогда объятые ею не только избавятся от ее ужасов, но и извлекут из нее сравнительно высшую для себя награду. Оно возвеличило Иова; оно, это самое изречение, обратило в бегство диавола и заставило его отступить со стыдом, оно — всякого страха изчезновение. Повторяй же его постоянно при всех встречающихся событиях. Что же касается места нашего изгнания, то пусть пока не хлопочут с нем более. Правда, Кукуз — глухое место; но зато мы здесь спокойны и, благодаря постоянному жительству на одном месте, успели значительно поправить свое здоровье, расстроенное в дороге. А если вы заставите нас опять переезжать с места на место, это будет последний конец нам, особенно теперь, когда зима у ворот. Пусть же никто и нигде не настаивает и не домогается касательно этого предмета. Вместо того пиши нам постоянно о своем здоровье, о тамошнем житье, успехах и о своем благодушии. Несмотря на такую пустыню вокруг себя, мы почерпнем величайшее утешение, получая подобного рода известия от твоей честности.

Пустынное место — Кукуз, в котором живем мы, самое пустынное во всем нашем государстве. Но хотя бы нас удалили на самый край света, мы никогда не в состоянии забыть любви твоей. Напротив того, живя на чужой стороне, в глуши, страдая еще остатками болезни, терпя постоянное беспокойство от осады разбойниками (потому что исаврийцы все еще занимают все дороги и повсюду распространяют кровопролитие), мы непрестанно думаем о тебе, вспоминая про себя твое мужество, прямоту, искреннее и любезное расположение к нам, и утешаясь подобного рода мыслями. Пиши же ты к нам постоянно, достопочтеннейший владыко, о своем здоровье, — помогли ли тебе теплые воды и как теперь твои дела. Пусть, и вдали живя, мы будем знать о твоем положении не менее обстоятельно, как и те, кто всегда с тобой. Ты знаешь, как драгоценно нам твое благоденствие, как горячо мы тебя любим и как крепко привязаны к твоему великолепию.

Что это? Такой горячий, такой страстный наш приверженец, пользовавшийся такой с нашей стороны любовью и постоянно нам преданный, ты не удостоил нас даже письма в течение столь долгого времени и позволяешь себе так долго хранить совершеннейшее молчание! Что за причина? Неужели после нашего отъезда ты выбросил нас из своей головы и стал равнодушнее к любви нашей? Не думаю; невозможно ожидать подобной перемены от человека с такой горячей и любящей душой. Не болезнь ли тебя удерживала? Но болезнь не может быть препятствием послать письмо. Прекратив свое молчание, объясни нам и его причину, о которой мы решительно таким образом недоумеваем, и поскорее пришли нам письмо с радостным известием о своем здоровье. Ты доставишь этим величайшее удовольствие и вообще подашь нам в нашей пустыне большое утешение, присылая такого рода письма. Не будь же небрежен: если и после этого письма ты будешь по прежнему молчать, тогда мы уже не извиним тебя и припишем это крайней твоей непризнательности. А я знаю, что для тебя это горче всякого наказания.

Никогда не в состоянии мы забыть твоей горячей, искренней, беспримесной, неподдельной и бесхитростной любви, и всегда помним о тебе, запечатлев в своей душе твой образ. Нам хотелось бы даже постоянно тебя видеть, но как это пока невозможно, то, исполняя свое желание в пределах возможности, мы письменно приносим твоему благоговению должное приветствие и усердно просим тебя в свою очередь постоянно писать к нам. Хотя мы живем в совершенной глуши, в осаде вследствие страха, наводимого разбойниками, и нередко бываем нездоровы, при всем том, получая от твоего благородства письма с радостными известиями о твоем здоровье, мы найдем в них большое утешение для себя в своей изгнаннической жизни. Не скупись же на это удовольствие для нас, зная, какое сделаешь одолжение, какую большую радость доставишь им, и постарайся чаще к нам писать, чтобы чаще нас радовать.

Знаю, что при своем благоразумии и любомудрии ты и без нашего письма кротко перенесешь разлуку с блаженным братом твоего великолепия, — говорю так, потому что не могу назвать его отшествия смертью, Но как и на нас лежит долг сказать при этом со своей стороны слово, то я усердно прошу твою достопочтенность, великолепнейший владыко, показать себя и в этом случае, не тем, чтобы не скорбеть, — это невозможно человеку, существу, обложенному плотью, притом же при потере такого брата, — но тем, чтобы положить меру скорби. Ты знаешь, что все человеческое — временно, что наша жизнь — поток речной и что тех только можно назвать окончательно блаженными, кто с доброй надеждой оставил эту жизнь. Они отходят не к смерти, но от подвигов — к наградам, от борьбы — к венцам, от взволнованного моря — к необуреваемой пристани. Утешь же себя этой мыслью, как и мы, так же глубоко скорбя, находим величайшее облегчение своей скорби в добродетелях этого мужа, в которых, конечно, и для тебя самого заключается величайшее утешение. Если бы, в самом деле, отшедший был человек дурной и злой, то следовало бы сокрушаться и плакать о его кончине; но когда он был таков и жил так, как весь город знает, достодолжно, честно, всегда чтя правду, поступая во всем открыто, независимо, благородно, не дорожа настоящим и чуждаясь житейских попечений, то надобно радоваться и веселиться, как за него, так и за твою достопочтенность, тому, что у тебя есть теперь там такой брат и что он все собранные им в течение жизни блага поместил в неприкосновенной уже сокровищнице. Не отдавайся же, достопочтеннейший мой владыко, недостойным тебя помыслам и не сокрушай себя печалью; покажи себя и теперь и, пожалуйста, напиши нам, что и наше письмо не осталось для тебя совершенно бесполезным. Живя в такой дали, мы поставим себе тогда в особенную честь то, что в состоянии были простым письмом немало умерить твое настоящее горе.

Что это? Так горячо ты нас любишь (нам известно это, потому что горячо любящий не может укрыться от любимого), и не удостоишь нас письма, — позволяешь себе молчанием покрывать свою любовь! Что за причина? Не умею сказать; твое дело, прекратив молчание, объяснить и его причину. Мы первые пишем теперь к твоему благородству, именно для того, чтобы на будущее время тебе нельзя было ссылаться на это в извинение. Пиши же к нам постоянно, многоуважаемый и благороднейший владыко, и исполни наше желание. Пленившись одной молвой о тебе и по одной молве привязавшись к твоему благородству, мы не в состоянии уже затем ни сами молчать, ни тебе дозволить молчание, и ни за что не оставим тебя в покое до тех пор, пока ты не станешь писать к нам часто и постоянно, частой перепиской заменяя нам удовольствие личного твоего присутствия.

Благословен Бог, ниспосылающий утешение гораздо выше скорби и дающий вам столько терпения, что вы переносите постигающие вас горести с великой радостью! Это удваивает вашу заслугу, что вы не только переносите, но еще радуетесь, что переносите их; это и нам доставляет большое утешение, когда мы слышим о вашем мужестве, терпении, постоянстве, о вашей непоколебимости в принятом вами решении, открытой прямоте в речах и действиях, непреклонной настойчивости и пламеннейшей ревности. Живя в пустыне, находясь в осадном положении вследствие страха, наводимого разбойниками, страдая, наконец, от зимней поры года, мы не чувствуем поэтому ни одного из этих неудобств и торжествуем, радуемся, гордимся ввиду величия ваших успехов и такого с вашей стороны постоянства. Пишите же к нам непрерывно и сколько возможно чаще как об этом, так и о своем здоровье, чтобы таким образом непрерывно нас радовать. Вы доставите нам этим величайшую радость и удовольствие.

Хотелось бы мне увидеть твое благоговение здесь у себя и отдохнуть душой в твоем приятном обществе, — насладиться твоею искренней и горячей любовью; но как это пока невозможно по времени года и по дальности расстояния, то я письменно приношу тебе должное приветствие и благодарю твое благоговение за то, что ты первый прислал нам письмо. Это — знак горячей и искренней дружбы, и ты поступил не только не неприлично, но напротив — совершенно достойно себя. Сделай одолжение, пиши к нам всегда так и почаще уведомляй нас о своем здоровье. А если бы твоему благоговению можно было как–нибудь, при всех неудобствах, добраться до нас; это было бы величайшим для нас одолжением, и ты крайне нас обрадовал бы. По крайней мере, я надеюсь, что, когда наступит удобное для поездки время, ты не лишишь нас своего посещения, уважая наше желание увидеться с твоим благоговением, тем более, что исполнение его не представит тогда особенных затруднений. До той же поры, пожалуйста, пиши чаще, чтобы таким образом заменить нам удовольствие твоего личного присутствия.

Напрасно трудишься извиняться в своем долгом молчании, достопочтеннейший и великолепнейший мой владыко, ссылаясь между прочим на редкость случаев к пересылке писем. Пишешь ли ты, или молчишь, мы неизменно уверены в любви твоей. Ты показал ее самым делом так ясно, что весь город знает тебя, как горячего и страстного нашего приверженца. При всем том, конечно, нам было бы весьма желательно постоянно получать письма от твоей достопочтенности с известиями о твоем здоровье. Ты сам пишешь, что знать о нашем здоровье составляет для тебя величайшее утешение в разлуке с нами (и знаешь, как много это значит для искренно любящего человека, потому что сам умеешь любить искренно). Так точно дорого это и нам. Постарайся же, сделай милость, удовлетворить наше желание, тем более, что при нашей жизни в такой глуши это принесло бы нам много утешения.

Выносимо ли это? Терпимо ли это? Возможна ли тут хотя тень извинения? Среди таких прискорбных обстоятельств, среди таких волнений, смятений, ударов и бедствий, постигших нас, — в продолжение такого долгого времени, ты ни одного разу не прислал нам письма! Мы и раз, и два, и множество раз пишем к тебе; а ты молчишь все это такое долгое время, и думаешь, что нет особенного греха в таком бесчувствии к нам с твоей стороны! Ты меня поставил в совершенное недоумение. Я решительно не могу постигнуть причины твоего молчания, когда вспомню о той горячей и искренней любви, которую ты всегда к нам оказывал. Не могу предположить ни беспечности, потому что знаю твою душевную неусыпность, ни робости, потому что знаю твое мужество, ни лени, потому что знаю твою живость и подвижность, ни даже болезни, потому что и она не в состоянии была бы тебе помешать, а кроме того я знаю через прибывших оттуда, что ты здоров и благоденствуешь. Что за причина, не могу понять; скорблю только и крушусь. Постарайся же всеми мерами избавить нас и от печали, и от недоумения. Если и после настоящего письма ты ничего не напишешь к нам теперь же, вскорости, то так огорчишь нас этим, что впоследствии понадобится много труда, чтобы излечить нас от этого горя.

Весьма прискорбно было мне услышать, что и ты, и пресвитер Феофил, — оба вы ничего не делаете. Я узнал, что один из вас сказал только пять бесед до октября месяца, а другой ни одной не говорил, и это показалось мне тяжелее здешней пустыни. Благоволите, если это неправда, уведомить меня; если же правда — исправиться; побуждайте друг друга; этим вы меня очень огорчаете, как ни безмерно я люблю вас. Но, что еще гораздо хуже, предаваясь такой бездеятельности и лени и не исполняя своего долга, вы навлечете на себя таким образом большое осуждение от Бога. Чем оправдаете вы себя в том, что, когда других гонят, ссылают, преследуют, вы не хотите даже своим появлением или словом наставления показать участие к бедствующей пастве?

Когда ты чувствуешь, достопочтеннейший и меда сладчайший мой владыко, прискорбие и тяжесть разлуки с нами, то вспомни, каким делом ты заправляешь, вспомни, что ты стараешься целый город, или, лучше, действуя через этот город, целую вселенную поставить на правый путь, и утешься, развеселись. Тому, кто приносит столько пользы, как ты, можно много радоваться. Если другие безмерно радуются, собирая деньги, гибнущие и погубляющие их, и перенося при том долговременную разлуку со своим домом, женой, детьми и всеми родными, то где положить предел радости тому богатству, тому бесценному сокровищу, которое ежедневно собираешь ты одним своим пребыванием там? Говорю это не из лести тебе, — здесь, заочно, то же самое все слышат от меня, — но по чувству живейшего удовольствия, по чувству радости, в одушевлении от восторга. В самом деле, тебе достаточно только показаться, чтобы обратить там многих на правый путь, укрепить, поощрить, сплотить в одно целое. Ты — настоящий мой полководец; я знаю твои доблестные подвиги там, твою ревность, бдительность, хлопоты, душевную тревогу, неустрашимость, свободу, с какой ты восставал даже против епископов, когда того требовали обстоятельства, с надлежащей, конечно, сдержанностью. И прежде я высоко ценил тебя за это, но еще гораздо выше ставлю в настоящее время, когда, не имея ни одного помощника себе там, — так как одни бежали, других прогнали, третьи скрываются, — ты один стоишь теперь во главе строя, украшая собой его чело, и не только не даешь никому перебежать на другую сторону, но даже из рядов противников ежедневно привлекаешь кого–нибудь в ряды твоей мерности. Но это еще не все. Не менее этого изумляет меня то, что, неизменно оставаясь на одном месте, ты простираешь в то же время свою заботливость на всю вселенную, на дела в Палестине, в Финикии, в Киликии, дела которой, впрочем, требуют с твоей стороны особенного попечения. Палестиняне и финикийцы, как я верно узнал, не приняли посланного туда нашими противниками и даже не удостоили его ответа, но Эгский, как я слышал, и Тарсийский (епископы) на их стороне, и Каставальский ^[151] писал сюда одному из наших друзей, что константинопольцы принуждают их ^[152] принять участие в своем беззаконии, но что они пока противятся. Надобно, следовательно, тебе особенно постараться, особенно позаботиться, чтобы и эту часть привести в порядок, — и написать к своему двоюродному брату, владыке моему, господину епископу Феодору. Что касается Фаретрия, горько и крайне прискорбно: при всем том, так как пресвитеры его не сходятся с нашими противниками, как ты пишешь, и не решаются иметь с ними общение, говоря по крайней мере, что держатся еще нашей стороны, то ты не сообщай им ничего этого, — то, что сделал против нас Фаретрий, действительно, не допускает уже никакого извинения. Весь клир его скорбел, сетовал, плакал и был всей душою за нас. Но, говорю, чтобы не оттолкнуть их и не сделать неприязненнее к нам, ты, узнав все из донесения чиновников префектуры, удержи про себя и обращайся с ними как можно мягче, — я знаю твою благоразумную находчивость, — скажи им, что вот и мы слышали, что он очень скорбел об этом событии и что он готов бы был все перенести, чтобы только поправить все это дурное дело. Здоровье наше совершенно удовлетворительно; прошли и последние остатки болезни. Право, когда вспомним, что это также составляет предмет твоих забот, то одна мысль, что у нас есть так горячо преданный нам друг, прибавляет нам немало сил. Да наградит тебя Бог за такое усердие к нам, за такую любовь и ревность неусыпную, как в настоящей жизни, так и в будущем веке, — да оградит, да охранит, да утвердит тебя в ненарушимом спокойствии и да сподобит неизреченных своих благ. Дай Бог и нам поскорее увидеть тебя, насытиться излияниями твоей нежной души и дождаться этого всерадостного праздника. Ты знаешь, что счастье удостоиться твоего приятнейшего и вожделеннейшего общества и по–прежнему опять пользоваться им составляет для нас истинный праздник и торжество.

Мало и редко пишу я, да и давно уже не писал к твоему благородству; но не небрежность была причиной этого молчания, а продолжительная моя болезнь. Что же касается душевного нашего расположения, то, зная искренность твоей любви к нам, независимость, прямоту и чистоту твоего образа мыслей, мы любим тебя неизменно. Постоянно говорим мы каждому о той преданности, которой всегда пользовались со стороны твоего благородства — не только в бытность нашу там, но и заочно, так как нам небезызвестно, с каким усердием и после нашего отъезда ты старался словом и делом помочь нам. Награди тебя Бог за твое доброе чувство и здесь, и в будущем веке. Приятно нам писать к тебе, но еще более было бы приятно вместе с тем и от твоей мерности получать письма. Пиши же к нам, пожалуйста, и радуй нас известиями о своем здоровье, чтобы утешить нас в нашей прискорбной жизни среди этой пустыни. Письмо любви твоей, давая нам знать о твоем благоденствии и благополучии всех родных твоих, несмотря на жизнь в чужой стороне, принесет нам много утешения.

Как ни жестока буря, как ни высоко поднялась она и как ни усердно люди, желающие запятнать готские церкви, стараются достигнуть своей цели, проникая всюду — вы свое дело делайте по–прежнему. И хотя бы все ваши старания остались безуспешны, чего я не думаю, во всяком случае вы заслужите себе у человеколюбивого Бога полнейшую награду за свое старание и намерение. Постарайся же, мой возлюбленный, поусердствуй, позаботься всеми силами, и сам, и через других, через кого только будет можно, не допускать туда смятения и волнений. Прежде же всего молитесь и прилежно, со всеусердием, непрестанно просите человеколюбивого Бога, чтобы Он прекратил постигшие нас ныне бедствия и подал церкви полный и глубокий мир. А до тех пор, как я и прежде писал, употребите все меры как–нибудь замедлить дело. Пиши к нам постоянно, пока там будешь.

Еще прежде получения вашего письма я узнал, какие притеснения, какие козни, какие искушения, какое оскорбительное обхождение вы испытываете, и потому особенно ублажаю вас, имея в виду те награды, воздаяния и венцы, которые ожидают вас за это. Как строящие вам козни и беспокоящие вас подвергают себя тяжкому осуждению и навлекают на свою голову огонь геенский, так вы, претерпев это, сподобитесь великого возмездия, великого вознаграждения. Не смущайтесь же и не тревожьтесь поэтому, — напротив, радуйтесь и веселитесь, одушевляясь чувствами апостола, выразившимися в его словах: «Ныне радуюсь в страданиях моих» (Колосс. 1:24), или еще: И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность» (Рим. 5:3, 4). Сделавшись, таким образом, искушенными и постепенно богатея богатством небесным, радуйтесь тем более, чем жесточе будут ваши страдания, если вам придется испытать еще более сильное гонение: «Нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8:18). Нам небезызвестно, сколько вы показали терпения, мужества, твердости, искреннего и горячего расположения к нам, непреклонности, неизменности и непоколебимости в своем образе мыслей. Свидетельствуем вам великую благодарность за это и со своей стороны. Мы постоянно от всей души заботимся о вас, и дальность расстояния нисколько не делает нас равнодушнее к любви вашей. Благодарю вас также за то усердие, с каким вы постарались не допустить в церковь готскую никакого смятения и дело отсрочили. Не только не осуждаю вас за то, что вы никого не послали, но хвалю и одобряю. В особенности похвально то, что все вы согласно затруднились принять в настоящее время это предложение. Старайтесь и вперед, сколько от вас будет зависеть, как сами непосредственно, так и через других, через кого только будет можно, отложить дело до срока. Успеете ли в этом, или нет, во всяком случае вы заслужите этим полнейшую награду за свое намерение и благожелание.

Такой ревностный наш приверженец, так горячо расположенный к нам человек, ты ни разу не прислал нам от себя письма. Мы писали к тебе и раз, и два; но ты стал от этого еще неподвижнее. Между тем с твоей стороны было бы величайшим одолжением уведомить нас о своем здоровье. Напиши же к нам, пожалуйста, поскорее. Нам составляет большое утешение постоянно знать о здоровье людей, столько нас любящих, как вы.

Пишешь ли ты, или молчишь, я положительно знаю, что ты нас любишь. Ты не мог остаться неизвестен, будучи до такой степени ревностным нашим приверженцем. Все говорят о тебе это, и многие из приезжих к нам рассказывают нам о горячности и искренности твоей любви. Тем не менее нам приятно было бы также постоянно получать от твоего благородства письма с известиями о твоем здоровье, равно как о здоровье государыни моей, твоей благородной супруги, и всего твоего дома, составляющем предмет наших усердных благожеланий. Хотя исполнение нашей просьбы и затруднительно в настоящее время по зимней поре года и по редкости случаев езды к нам, но, зная наше желание, не поставь за труд, честнейший мой владыко, писать к нам по мере возможности и уведомлять о том, о чем просим. Ваше здоровье и благоденствие мы считаем собственным нашим сокровищем, счастьем и благополучием. Не оставляй же нас в неведении касательно предмета, составляющего наше благополучие, и за нашу горячую любовь к тебе подай нам в просимых нами известиях утешение, которое в состоянии много нас ободрить.

Удивляюсь, как это случилось, что от других, а не от тебя, узнал я о нерадении пресвитера Салюстия. Мне известно именно, что до октября месяца он едва–едва сказал только пять бесед и что ни он, ни пресвитер Феофил, — один по лености, другой по трусости, — не ходят в церковь. Феофилу я послал резкий упрек за его поведение; касательно же Салюстия пишу твоей честности, зная, как горячо ты его любишь, что мне весьма приятно и утешительно. Жалуюсь, однако, и на твою честность в том, что ты не известил меня об этом и, тогда как должен был не только довести это до моего сведения, но и поправить, не сделал ни того, ни другого. Усердно прошу тебя, по крайней мере теперь, ради тебя самого и в величайшее одолжение нам, пробуди его сколько возможно сильнее и не давай ему ни засыпать, ни забываться в бездействии. Если он в настоящее время, во время невзгоды и наступивших бурных потрясений, не окажет надлежащего мужества, то будем ли мы до такой степени нуждаться в нем тогда, когда настанет мир и тишина? Прошу же тебя во имя твоего собственного долга, побуждай и его и всех других быть усерднее и внимательнее к нуждам бедствующей паствы, будучи, впрочем, совершенно уверен, что и без нашего письма ты стараешься об этом по собственному желанию и побуждению.

Мы писали уже и к тебе и к господину моему, честнейшему трибуну Маркиану, но ты ни от него не постарался прислать нам письма, ни сам не пишешь. При всем том, оставаясь верными самим себе, мы не перестаем постоянно вспоминать о вас и писать к вам по мере возможности, что исполняем и теперь, свидетельствуя вам беспредельную благодарность и ублажая вас за то усердие, которое вы показываете, и за те опасности, которые переносите. Вы предуготовляете себе таким образом великую славу и путем кратковременной скорби достигаете бесконечных наград на небе, несравненно превышающих величие самых заслуг ваши: «нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Не достойны бо страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас) (Рим. 8:18).

Очень прискорбно было мне услышать, что и ты и пресвитер Салюстий не постоянно ходите в церковь. Это меня необыкновенно опечалило. Усердно прошу вас: если это ложь, постарайтесь меня уведомить; если же правда, оставьте такое нерадение. Чем выше предлежит вам награда, если вы покажете, в особенности при настоящих обстоятельствах, должное мужество, тем наоборот строже будет осуждение, если будете трусить, прятаться и не исполнять своего долга. Известно вам, что потерпел тот, кто зарыл данный ему талант. Не будучи повинен ни в чем другом, он был осужден единственно за это и должен был неизбежно понести наказание. Постарайтесь же поскорее снять с меня заботу. Как много чувствую я утешения и ободрения, когда слышу, что вы с полным усердием оберегаете всю нашу бедствующую паству, так напротив, когда узнаю, что кто–нибудь из вас нерадеет, тяжело скорблю о нерадеющих. В самом деле, что касается самой паствы, то благодать Божия постоянно блюдет ее, как вы видите это на деле; приставники же, по нерадению не исполняющие своего долга, навлекают на себя своим нерадением великое осуждение.

Удивляюсь, почему ты не писал к нам в продолжение такого долгого времени и, выказывая, несмотря на наше удаление, полную любовь к нам, не прислал нам ни одного письма. По крайней мере теперь не поставь в труд написать к нам и уведомить нас о своем здоровье. Со своей стороны мы, и не получая от тебя известий, с живейшим участием следим за твоими делами. Таким образом нам известно, что вы отставлены теперь от школы ^[158] за выказанное вами надлежащее дерзновение. Это ваша заслуга; это прибыль небесная; это ваш венец неувядаемый; это для вас источник множества наград. Так рассуждая, мужественно переносите подобного рода случайности. У Бога всегда достанет средств прекратить эти искушения, мгновенно водворить тишину и даровать вам за ваше терпение великую награду и в настоящей жизни, и в будущем веке.

Хотя телесно мы разлучены с твоей честностью, но по любви неразрывны с тобой и, где бы ни были, всегда помним о тебе, хотя бы нас удалили на самый край света. Нимало не сомневаюсь, что и ты, конечно, также незабвенно хранишь о нас память. Я знаю искренность твоего расположения, крепость твоей любви и неизменность твоих чувств. Просим тебя поэтому постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Оно для нас очень драгоценно, и, получая о нем постоянные сведения, мы извлечем из этих известий, несмотря на свою жизнь в пустыне, большое утешение.

Я знаю твою кротость, скромность, честность, доброту, горячность твоей любви и искренность твоего расположения к нам. Приветствую поэтому твою почтенность с величайшим удовольствием и уверяю тебя, что, где бы мне ни пришлось быть, ты всегда будешь в моем сердце. Но если нам приятно к тебе писать, то не менее приятно было бы и от тебя получать известия о твоем здоровье. Удвой же, прошу тебя, нашу радость и уведомляй нас о нем постоянно. Хотя бы нас услали в пустыню ужаснее этой, письма с такими известиями от вас, друзей наших, всегда принесут нам много радости.

Мы писали уже к твоему благородству, честнейший и благоговейнейший мой владыко; пишем и еще теперь и, хотя ты ни разу к нам не писал, будем писать к вам постоянно, исполняя свой долг. Нам хотелось бы даже еще чаще это делать, но так как мы живем в большой глуши и город, служащий нашим местопребыванием, находится в постоянной осаде от страха, наводимого разбойниками, кроме же того, зимняя пора года преграждает сообщение с нами, и так как вследствие всего этого немногие могут во всякое время к нам ездить, то мы посылаем должное приветствие твоему благоговению по мере возможности, как только встретим случай с кем–нибудь отправить свое письмо. Мы уверены в искренности твоей любви, горячности твоего расположения, неизменности твоего образа мыслей, в твоем благородстве и нелицемерии. Поэтому, где бы мы ни были, мы всегда помним о тебе и никогда не в состоянии забыть твоей мерности. Но если нам приятно к тебе писать, то еще более было бы радостно от тебя получать письма с известиями о твоем здоровье. Доставь же нам эту радость и уведомляй нас о себе постоянно. Несмотря на дальность своего заточения, мы извлечем, таким образом, из подобной переписки большое ободрение для себя, как скоро будем знать, что вы, наши преданные и горячие приверженцы, благоденствуете и благодушествуете.

Я знаю твое щедролюбие, твою горячую любовь к вспоможению бедным и живое усердие, с каким ты всегда готов жертвовать для этого доброго дела и по которому не только оказываешь пособие, но делаешь это с удовольствием, уготовляя себе таким образом двойной, блистательнейший, венец человеколюбия — как щедростью подаяний, так и настроением мысли, от которого происходит эта щедрость. Получив в настоящее время от честнейшего пресвитера Домециана, которому поручено попечение о тамошних вдовах и девственницах, уведомление, что они терпят почти голод, мы прибегаем поэтому в твои объятия, как в пристань, в надежде, что ты положишь конец крушению на этом море голода. Итак, молю тебя, и молю усердно: пожалуйста, позови к себе упомянутого пресвитера и помоги им сколько возможно. Милостыня, которую ты окажешь теперь, тем более заслуживает награды в сравнении с милостыней, оказываемой при других обстоятельствах, чем жесточе буря и невзгода, которым подвержены в настоящее время нуждающиеся в ней, не пользуясь обыкновенным источником вспоможения. Взяв во внимание, таким образом, спасительность этого дела вообще и особенную заслугу его в частности, теперь вследствие особенности обстоятельств, пожалуйста, сделай, что можешь. Нет надобности более говорить, обращаясь к человеку столь человеколюбивому и добросердечному, как ты. Тебе известно, впрочем, что ты еще нам должен по уплате спортул ^[162]; но мы уже прощаем тебе этот долг в пользу тех бедных. Да, пожалуйста, напиши нам, соблаговолил ли ты принять нашу просьбу, и порадуй нас известием о здоровье своем и всего твоего благословенного дома.

Не сокрушайтесь, что вас устранили от школы ^[164], а напротив, имея в виду, какую великую вы заслужили через это награду и как это возвысит блеск ваших венцов, радуйтесь и веселитесь среди этих притеснений и козней. Они принесут вам высшее обилие благ на небе, прославят вас и увеличат ваше блаженство. Тесен и узок путь, ведущий к жизни вечной. Не поставь за труд постоянно писать к нам о своем здоровье. Тебе известно, как крепки те узы любви, которыми мы связаны с тобой, и как неизменно, где бы мы ни были, я помню о тебе, всегда горячо тебя любивши, а теперь еще тем более, чем знаменитее ты стал своими страданиями.

Если бы я не был вполне уверен в искренности вашей любви и неизменности усердия, которое вы всегда к нам оказывали, я обвинил бы вас в совершенном равнодушии к себе за то продолжительное молчание, которое вы храните, несмотря на многочисленность и постоянное получение вами наших к вам писем. Но как я знаю, что, пишете ли вы или молчите, вы неизменно к нам расположены, то не буду осуждать вас за это молчание, хотя мне и весьма бы желательно было почаще получать от вас письма с известиями о вашем здоровье. Вам нельзя даже сослаться на затруднительность в пересылке писем, так как добрейший и любезнейший друг наш Салюстий, я уверен, всегда готов оказать вам в этом отношении услугу. Тем не менее опять я нисколько не осуждаю вас, потому что нисколько не сомневаюсь в вашей любви. Во всяком случае, с своей стороны я не перестану писать к вам по мере возможности постоянно, зная искренность и горячность вашего к нам расположения.

Мы ожили, мы воспрянули, и не ощущаем более тяжелого чувства изгнаннической жизни на чужой стороне, узнав, что твоя достопочтенность воротился в город переносящий такие страдания. Нам так приятно не то, что ты получил повышение в почестях: твоя настоящая честь — твоя душевная добродетель, и ни прежде никто не мог отнять ее у тебя, ни теперь никто тебе ее не возвратил (можно ли возвращать то, чего отнять нельзя?), — мы в восторге от того, что ты принес с собой в этот город величайшее утешение всем гонимым, обреченным на заклание, заключенным в узы, ставши для всех них общим благодетелем и во всякое время открытой пристанью. Ты умеешь приобретать то, что должно приобретать. Напиши же нам теперь о своих великих подвигах и скажи определенно, сколько лежавших ты поднял, сколько упавших поставил на ноги, сколько поколебавшихся утвердил, какому числу измучившихся в течение этого долгого времени подал пособие, кого из равнодушных обратил в усердных, кого из усердных сделал усерднейшими, — вообще опиши обстоятельно каждый свой подвиг в этой борьбе твоей. Я знаю все и без твоего письма, потому что знаю твою душу, мой доблестный атлет и дивный воитель; но мне хочется услышать все это и из твоих любезнейших мне уст. Удовлетвори же настоящую нашу просьбу; ты знаешь, какое сделаешь нам одолжение, исполнив ее.

В четвертый день месяца Панема ^[166], среди сборов к отправке из Никеи, посылаю настоящее письмо твоему богочестию, чтобы опять попросить тебя о том же, о чем всегда постоянно просил — несмотря ни на какое ожесточение разразившейся теперь бури и усиление волн неопустительно исполнять свой долг в отношении к принятому тобой на себя с самого начала служению, то есть, в отношении к истреблению язычества, постройке церквей и обращению душ: не уступай трудному положению обстоятельств и не оставляй дела. Кормчий, видя, что море ярится и бушует, не бросает кормила; и врач, замечая, что недуг больного усиливается, не прекращает лечения: напротив, тот и другой в подобных случаях в особенности напрягают свое искусство. Так и ты, честнейший и благоговейнейший мой господин, употреби все свое усердие и не ослабляй своей деятельности, уступая прискорбным обстоятельствам. За то дурное, что возносят на нас другие, мы не дадим отчета, а получим еще награду. Но если сами не будем исполнять своего долга и станем нерадивы, то стесненное положение обстоятельств нисколько не защитит и не извинит нас в этом. Павел, находясь в темнице и будучи забит в колодки (Деян. 16:24), делал свое дело, равно как Иона в утробе морского чудовища, и три отрока в печи; все эти разного рода заключения ни в ком из них не ослабили усердия. Имея это, владыка мой, в виду, не прекращай своего попечения ни о Финикии, ни об Аравии, ни о церквах на востоке, и будь уверен, что тем более получишь награду, чем настойчивее, несмотря на такое множество препятствий, будешь исполнять свой долг. Не поставь за труд также писать к нам постоянно, и даже сколько возможно чаще. Как мы теперь узнали, нам повелено отправиться уже не в Севастию, а в Кукуз, куда тебе еще удобнее будет писать к нам. Пиши же нам, сколько построено в каждый год церквей, сколько святых мужей препровождено в Финикию и был ли какой успех. Найдя здесь одного монаха–затворника, я уговорил его пойти из Никеи к твоему благоговению и затем отправиться в Финикию. Постарайся меня уведомить, прибыл ли он к тебе. Касательно Саламина — города, лежащего на Кипре и осаждаемого ересью Маркионистов, я говорил, с кем следует, и все бы покончил, если бы к тому времени не подоспело мое изгнание. Если узнаешь, что господин мой, епископ Кириак, находится в Константинополе, то напиши ему об этом предмете, и он в состоянии будет все это кончить. В особенности проси всех, имеющих дерзновение к Богу, молиться больше и со всем усердием о прекращении настоящего крушения вселенной. Невыносимые бедствия постигли и Азию, и разные другие города и церкви. Не вдаваясь теперь касательно этого в подробности, чтобы не отяготить тебя, скажу одно только, что много нужно молиться и прилежно просить.

Вы пишете к нам, вы первые посылаете нам письмо, вы просите нас писать к вам и велите не ограничиваться при этом обыкновенной меркой письма — все это показывает, что вы ненасытно и страстно нас любите. После того пустыня, в которой мы живем, не может уже казаться пустыней; после того нам нельзя не ободриться среди различных постоянно постигающих нас горестей. Что, в самом деле, может сравниться с любовью? Ничто. Это — корень, источник и матерь всех благ; это — добродетель, чуждая какого бы то ни было лишения, добродетель, сопряженная с удовольствием и приносящая одну непрерывную радость искренно усвоившим ее. Глубоко благодарим вас за то, что вы соблюли такое искреннее расположение к нам. Со своей стороны и мы, где бы нам ни пришлось быть, хотя бы нас послали на самый край света, в страну еще более пустынную, чем эта, всюду пойдем с мыслью о вас, запечатлев вас в своем уме и заключив в сердце, и ни дальность расстояния, ни давность времени, ни оглушительный шум бедствий не сделали нас равнодушнее к вашей мерности: очами любви мы видим и созерцаем вас перед собой так, как будто бы только вчера, или недавно были вместе с вами, или, лучше, как будто бы мы постоянно были с вами неразлучны, как это и действительно так. Такова любовь! Она не расторгается расстояниями пространства, не блекнет от давности лет, не побеждается стечением прискорбных обстоятельств, но постоянно растет ввысь и разливается, как пламень. Впрочем, вы сами знаете это лучше всех, так как лучше всех умеете и любить, за что мы так преданно вас ублажаем. Пусть мы жалки и бедны, но Бог имеет довольно средств, чтобы вознаградить вас за эту любовь тем выше и тем гораздо более, так как Он всегда с большим избытком вознаграждает за каждое доброе дело и слово. Мне хотелось бы лично увидеть вас, насладиться пребыванием с вами и насытиться живыми изъявлениями вашей любви, но как это невозможно, не по лености или нерадению с моей стороны, а вследствие неизбежных условий моей ссылочной жизни, то не лишите меня, по крайней мере, другого средства к общению с вами и пишите к нам сколько возможно чаще, уведомляя нас о своем здоровье. Если мы постоянно будем получать от вас такого рода уведомления, то извлечем из них большое утешение для себя, несмотря на жизнь в чужой стороне. Не скупитесь же на такое удовольствие для нас, зная, сколько этим вы нас обяжете и сколько доставите нам этим радости. При письменном с вами собеседовании нам будет казаться, что вы здесь, с нами, и наше представление о вашем пребывании с нами по чувству взаимной любви будет тогда гораздо живее.

Приятно было бы мне, не писавши первым к твоей мерности, получить от тебя письмо: это было бы несомненным признаком твоей пламеннейшей любви к нам; но мы не дождались твоего письма и первые пишем теперь к тебе, желая хотя этим показать горячую любовь, которую к тебе питаем. Впрочем, благодарим тебя и за это; я уверен, что ты допустил это не по недостатку внимания к нам, а по своей крайней скромности. Не стесняйся же теперь в выражениях своей к нам любви: пиши сколько возможно чаще и уведомляй нас о своем здоровье. Получая подобного рода письма, мы извлечем из этих свидетельств вашей любви к нам большое для себя утешение, хотя бы нас удалили на самый край света, в страну еще пустыннее этой. Ничто так не облегчает душу и не доставляет столько радости, как чувство искренней взаимной любви. Ты понимаешь это сам лучше всех, так как лучше всех умеешь и любить.

Что это? Питая к нам такую любовь (как нам не безызвестно это, несмотря на разделяющее нас с вами расстояние, благодаря именно силе и пламенности вашей любви), вы молчите и не напишете к нам ни одного разу! Вы делаете для нас из этого настоящую загадку. Причина, которую приводите вы в письме своем к господину моему, благоговейнейшему пресвитеру Констанцию, совсем не достаточна. Впрочем я не разбираю ее до точности. Пусть будет так и пусть такова была причина вашего молчания; но вот и она теперь устраняется: мы пишем к вам первыми, свидетельствуя вам благодарность за искреннюю любовь, хранимую вами к нам с такой неизменностью, и усердно просим вас по мере возможности писать и к нам постоянно. Что вы не замедлили бы и сами лично прибыть к нам сюда, если бы не представилось вашей скромности указываемых вами препятствий, я нисколько не сомневаюсь; готов сказать даже, что по расположению своей воли вы как бы уже и прибыли к нам. Но как на самом деле этого пока невозможно исполнить, то доставьте нам утешение своими письмами, сообщая в них радостные известия о своем здоровье, равно как и о здоровье всего вашего дома. Постоянно получая от вас такого рода уведомления, мы найдем в ваших письмах большое утешение для себя, хотя бы жили в глуши еще жесточе этой.

Удивляюсь я, почему, так горячо нас любя и будучи всегда готов не только помочь нам и словом и делом, но и пострадать из–за нас (как нам известно это и не могло не быть известно при моей искренней любви к тебе), ты ни разу не писал к нам, несмотря даже на то, что мы стали теперь близко к вам и мой почтенный и знаменитейший брат Ливаний прибыл сюда. Говорю это не в осуждение тебя, но по чувству скорби. Я горячо расположен к твоему благоговению не по чему–нибудь другому, но прежде всего потому, что ты со всем усердием печешься о душе своей и служишь общей пристанью для бедствующих к крайней нужде, устраняя нищету, помогая вдовству, облегчая положение сирот и заменяя всем отца. Горячо любя тебя за это, я и желал бы поэтому иметь переписку с твоим благоговением. Доставь же нам это удовольствие и удовлетвори наше желание. Получая от такого любезного нам человека, как ты, собственноручные письма с известиями о твоем здоровье и благоденствии всего твоего дома, мы найдем в них среди лишений своей жизни в пустыне необыкновенное для себя утешение.

Теперь вы разрешили загадку. А что тогда приводившаяся вами причина была действительно неудовлетворительна, это вы сами доказали настоящим своим поступком, решившись писать к нам прежде, чем успели получить наше письмо. Такова любовь по своей природе: она не терпит молчания и ищет выразиться даже тогда, когда можно опасаться осуждения за смелость. Но мы так далеки от мысли осуждать вас за то, что вы решились первыми к нам писать, что наоборот — величаем, прославляем вас за это и более, чем когда–нибудь, считаем теперь искренними своими друзьями, не потому только, что вы прислали нам письмо, но именно потому, что прислали его, не дожидаясь нашего. Бог даст, избавитесь и от болезни, будете совершенно здоровы, и тогда будет вам весьма легко и лично увидаться с нами. Нам и теперь доставляет большое утешение уже то, что мы получаем письма от людей, так искренно к нам расположенных, как вы; тем приятнее будет лично увидаться, и мы желали бы дождаться этого сколько возможно скорее, так как это составит для нас величайший праздник.

Что говоришь ты? Постоянные болезни не дозволяют тебе прибыть к нам? Но ты прибыла, ты с нами, ты все сделала для нас, если судить по расположению твоей воли, и тебе нет ни малейший надобности извиняться в этом. Твоя горячая и искренняя любовь, постоянно хранимая тобой в такой силе, в состоянии заменить нам много радостей. Ты очень озаботила нас теперь, уведомив о своей болезни. Как скоро избавишься от нее (даст же Бог, избавишься и будешь опять совершенно здорова), то немедленно уведоми нас, чтобы снять с нас заботу. Что я всегда писал, то и теперь опять говорю: где бы нам ни пришлось быть, хотя бы нас удалили в страну еще пустыннее этой, мы никогда не перестанем принимать участие в тебе и твоем положении. Ты представила нам такие залоги своей горячей и искренней любви, что они никогда не могут ни истребиться, ни поблекнуть от времени, и близко ли мы будем от твоего благородства или далеко, мы всегда сохраним к тебе ту же любовь, зная искренность и неподдельность расположения, которым всегда неизменно у тебя пользовались.

Ты ссылаешься на множество дел и отсюда выводишь оправдание, почему не приехал к нам; а мне кажется, что тебе нет ни малейшей надобности прибегать к извинениям. Ты приехал к нам, и, что касается нашей любви, ничего не потерял в этом отношении сравнительно с другими приехавшими, потому что мы судим, обращая внимание на расположение воли, и отдавая тебе поэтому такую же честь, как и им, считаем тебя между первыми из наших друзей и благодарим тебя за то, что ты, проведши с нами немного времени, или даже меньше, чем немного, оказался столько же любящим нас, как и люди, долго с нами жившие. Глубоко благодарим тебя за это и просим тебя постоянно писать к нам. Нам желательно бы было лично увидеть тебя здесь; но, чтобы не быть несправедливыми ко множеству лиц, нуждающихся в твоем пособии и твоих советах, и не лишить их такой спасительной пристани, мы не смеем насильно звать тебя сюда. Взамен того просим тебя по мере возможности постоянно писать к нам и радовать нас известиями о своем здоровье. Получая от твоей мерности такого рода известия, мы, и далеко от тебя находясь, извлечем из них для себя много утешения.

Никогда я не видал твоего благородства телесными очами, но очами любви вижу тебя лучше всех, так как посредствующее между нами расстояние, как бы оно ни было велико, нисколько не мешает этого рода зрению. Любезнейший господин мой Ливаний, описав нам ревность твоего благородства к правой вере и твое усердие, очень ободрил нас. Несмотря на то, что никогда не видали тебя, мы первые обращаемся поэтому с письмом к твоему благоговению и просим тебя также написать к нам, когда будет возможно. Получив от твоей мерности письмо с уведомлением о твоем здоровье и благоденствии всего твоего дома, мы извлечем из него среди прискорбной жизни на чужой стороне величайшее для себя утешение, потому что нет ничего дороже любви.

Весьма благодарен я любезнейшему господину моему Ливанию за то, что он оставил свой дом, прибыл сюда и теперь опять отправляется к твоему благоговению, за что особенно благодарю его. Мне всего дороже, чтобы ты со стороны всех пользовался всецелым почтением и уважением — не потому, чтобы это тебе самому было нужно, но потому, что это полезно для блага церквей, как застигнутых бурей, так и не испытывающих ее. Прими же его благосклонно, честнейший и боголюбезнейший мой владыко, и, разузнав от него подробно все, как о делах в Антиохии, так и о нашем положении (так как он может рассказать тебе и об этом, не долго с нами пробывши, но видевши, как мы живем), отпусти его обратно радостным и веселым. Он предан твоему богочестию, но горячо любит и нас. Передай, пожалуйста, от нас привет любезнейшему и честнейшему владыке моему, пресвитеру Асинкритию с его любезнейшими детьми, и всему твоему клиру, которому в короткое время внушил ты свою любовь к нам. Нам небезызвестно, до какой степени все члены его любят нас и готовы все для нас сделать и всем пожертвовать. А все это — дело твоего богочестия.

Часто мы пишем к твоему благоговению. Но нам мало этого «часто» — нам хотелось бы писать к тебе ежедневно: ты знаешь, в какой степени расположены мы к твоей мерности. А как это невозможно, то с чувством живейшего удовольствия мы посылаем тебе свое приветствие всякий раз, как только представляется возможность, выражая в то же время желание постоянно и непрерывно иметь известия о твоем здоровье и благодушии. Прошу же тебя: зная, какое ты доставляешь нам удовольствие, когда уведомляешь нас об этом, пожалуйста, сделай это одолжение, пиши к нам об этом постоянно. Например, в настоящий раз нам очень прискорбно, что, когда собирался от вас ехать сюда честнейший господин мой Ливаний, человек, так сказать, всем известный и пользующийся нашей любовью, ты не написала с ним к нам письма, не зная, вероятно, о его отъезде; но это–то нам и прискорбно, что ты не знаешь, кто от вас ездит к нам. Мы, напротив, постоянно всеми мерами разведываем и разузнаем, кто отсюда едет к вам, чтобы в случае возможности через посредство тех лиц исполнить свое желание, то есть, непременно написать к твоей мерности.

Если бы ты вполне знала, какое ты доставляешь нам удовольствие тем, что пишешь к нам, и пишешь постоянно, всегда услаждая свои письма медом любви своей, то ты употребила бы все средства, чтобы быть в состоянии присылать нам по письму ежедневно. Мы забываем даже, что мы в Кукузе, что мы проводим жизнь в глуши — столько радости приносят нам твои письма и твоя искренняя любовь! А сколько расположения к нам, сколько нежной заботливости с твоей стороны видно из того, что ты не только к нам пишешь, но убедила еще собраться в путь и отправиться к нам сюда господина моего, любезнейшего брата нашего Ливания? Мы в восторге, мы торжествуем после этого, потому что нет ничего дороже искренней любви. Ты изволишь просить, чтобы мы хранили то же расположение, какое от начала оказывали к твоей мерности. Но мы не в силах довольствоваться этой мерой и с чувством живейшего удовольствия замечаем, что наше расположение к тебе возрастает ежедневно. Мы постоянно думаем про себя о благородстве твоей души, о твоей прямоте, независимости, преданности в любви, искренности и непритворстве, и эти мысли доставляют нам величайшее наслаждение. Просим тебя поэтому, не усомнись в нашей любви и не поскорби на нас за то, что мы возвращаем теперь назад присланное нам твоею честностью. Что касается твоего усердия, то мы отнюдь не отвергаем его, и в этом отношении приняли все, что тобой прислано, но как в настоящее время не чувствуем никакой нужды, то и положили, чтобы все это оставалось в сохранности у твоего благородства. Если же когда–нибудь придет нужда, то ты увидишь, как смело и доверчиво мы напишем к тебе, чтобы прислать нам это. Таким образом, мы оправдываем твои собственные слова. В конце письма ты говоришь: «покажи, что ты удостаиваешь нас своего доверия и пользуешься нашим, как своей собственностью». Итак, если тебе угодно, как и действительно ты хочешь этого, чтобы мы так полагались на тебя и пользовались твоим, как своею собственностью, то пришли мне это тогда, когда я напишу. Выражая желание, чтобы это было прислано мне тогда, когда я захочу, а не тогда, когда мне не нужно, я даю тебе таким образом очевиднейшее доказательство, что смотрю на это именно как на свою собственность. Покажи же и теперь свою искреннюю любовь и свое уважение к нам: уступи нам в этом и пришли поскорее письмо с известием, что это тебе не было прискорбно. В противном случае ты повергнешь нас в беспрерывную заботу, и мы постоянно будем думать, не опечалили ли как–нибудь тебя, потому что мы высоко дорожим твоею любовью и спокойствием твоего благородства. Долго мы извинялись; уведоми же, как ты приняла наше извинение. Надобно знать твоей мерности, что в отношении к другим лицам, делавшим нам такие же присылки и также весьма искренно к нам расположенным, нам вовсе не было нужды прибегать к извинениям и довольно было просто отослать назад присланное ими; перед твоею же честностью мы извиняемся, приносим просьбу не оскорбляться на нас и будем постоянно повторять эту просьбу до тех пор, пока ты не уведомишь нас, что не оскорбляешься нисколько. Когда мы получим такое уведомление, то оно будет для нас вдвое, втрое, во много раз дороже того, что теперь было прислано, потому что это будет самым очевидным свидетельством того уважения и почтения, которое ты к нам имеешь.

Следовало бы вашему благоговению не изменять свои мысли по тому, что наговорят другие, а во множестве лжи со всею осмотрительностью расследовать истину. Если все сплетни ты будешь принимать за правду, то каждый испугается; если же темное будет исследуемо судом и по законам, то я охотно предстал бы перед ваше судилище, если только кто–нибудь опять не наведет на меня новых стрел клеветы. Боюсь я, боюсь наконец теней и привидений, после того как вы так судите. Друзья отреклись от дружбы, «ближние мои стоят вдали» (ближнии отдалече сташа) (Пс. 37:12), и дальние изощряют стрелы клеветы. Вы сделали, что я среди пристани потерпел крушение. Но пусть изгоняют меня из города и отлучают от церкви: я готов подчиниться всякому наказанию. Я предпочел философствовать и мужественно переносить неприятности. Уверен, вполне уверен, что пустыня будет для меня надежнее города и дикие звери кротче друзей. Будь здоров.

Семьдесят почти дней проведши в дороге — из чего можно понять твоей достопочтенности, сколько пришлось нам перенести разного рода бед, при постоянном опасении еще нападения со стороны исаврийцев и непрерывной борьбе с невыносимой горячкой; наконец–то уже прибыли мы в Кукуз — место самое пустынное во всей вселенной. Говорю это не с намерением просить, чтобы вы хлопотали перед кем–нибудь о перемещении нас отсюда; самое страшное мы уже вынесли — дорожное мучение; нет, указывая на это, я прошу у вас милости — постоянно писать к нам, и потому, что нас переселили от вас так далеко, не лишать нас и этого утешения. Вы понимаете, как утешительно нам будет в нашем прискорбном и горестном положении знать, что, по крайней мере, вы, друзья наши, пользуетесь благодушием, здоровьем и полной безопасностью. Пиши же к нам об этом постоянно, чтобы отсюда нам можно было извлечь много радости. Ты не только ободришь нас, но доставишь нам этим большое подкрепление; притом же небезызвестно тебе, как дорого нам твое благополучие.

Я знаю, что твоя любовь к нам тверда, неизменна, непреклонна, и что никакие тяжелые обстоятельства не в состоянии поколебать ее; ты доказал это делами. Поэтому и мы, несмотря на заточение в Кукуз, самое пустыннейшее место всего нашего государства, и на постоянное опасение нападения исаврййцев, при всех своих горестных обстоятельствах пишем к тебе и приносим должное приветствие твоему благоговению, будучи разделены с тобой телесно, но неразрывно связаны душой. Это доставляет нам величайшее утешение. Если и очень тяжело здесь жить, то, по крайней мере, весьма приятно, что мы теперь соседи с вами и можем постоянно при незначительности между нами расстояния и сами писать к вашему благоговению, и от вас получать письма. Наслаждаясь таким праздником (так как я вижу в этом праздник, торжество и источник величайшего для себя удовольствия), мы совершенно забудем и пустыню, и опасения, и болезни.

Чрезвычайно пустынное место — Кукуз; при всем том он не столько печалит нас своею пустынностью, сколько радует тишиной и совершенным спокойствием. Мы нашли в этой пустыне как будто своего рода пристань, и теперь, живя здесь, отдыхаем от дорожных бедствий и, пользуясь спокойствием, стараемся загладить следы. болезни и других зол, которые пришлось нам испытать. Говорим это твоей светлости в полном убеждении, что тебе приятно будет узнать об облегчении нашего положения. Притом же мы никогда не в состоянии забыть того, что ты сделал для нас там, устранив ту безрассудную и нелепейшую суматоху и в то же время употребив все меры и приняв со своей стороны все средства, чтобы доставить нам безопасность. Прославляя тебя за это перед всеми и везде, где бы мы ни были, приносим тебе, достопочтеннейший мой господин, глубокую благодарность за такое попечение. Но, чтобы нам не только пользоваться любовью твоей, но и радоваться известиями от тебя о твоем здоровье — сделай нам и эту милость. Несмотря на жизнь в чужой земле, мы не лишимся еще радости и утешения, если будем от твоей достопочтенности получать письма с этими известиями.

Убеждать сына, чтобы он, когда того требует надобность, бежал из своего дома, кротко встретить разлуку с ним и даже неоднократно благодарить его за отъезд — все это свойственно только матери истинно нежной и чадолюбивой. Ты победила силу природы, повелев нам променять город на пустыню, безопасность на страх от исаврийцев, жизнь с вами на разлуку, чтобы только не быть нам вынужденными поступить против долга. Приносим тебе глубокую благодарность не за то, что родила, но за то, что так воспитываешь нас, будучи матерью, какой быть должно, тогда как другие, уступая слабости и стараясь об удержании при себе детей более, нежели об их истинном благе, справедливо могут быть названы не матерями, а детоубийцами. Но как в настоящем случае ты показала себя мужественной и более твердой, чем самое железо, предуготовив себе таким настроением души неизреченную награду от человеколюбивого Бога, — так, просим и умоляем тебя: и во всех других случаях держись того же любомудрия и будь убеждена, что одно только есть несчастье — грех, все же прочее — власть, слава, честь людская — один миф. Путь, ведущий к небу, по преимуществу есть путь, усеянный скорбями. «Многими скорбями, — говорит Писание, — надлежит нам войти в Царствие Божие» (Деян. 14:22). И все святые, как в Ветхом, так и в Новом Завете, шли этим путем, подвергаясь постоянно наветам, гонениям, будучи вынуждаемы спасаться бегством и жить в изгнании, не имея ни родины, ни дома, или претерпевая преждевременную смерть, и притом от тех, от кого всего менее следовало. Что, скажи мне, больнее или жесточе, как быть убитым братней рукой и претерпеть преждевременную и насильственную смерть после отличия и столь высокой чести? Что больнее, как единственному и в глубокой старости дарованному сыну узнать повеление быть закланным отцовской рукой или родителю его быть исполнителем этого заклания? Не говори мне, что он после получил назад своего сына здравым и невредимым. Праведник нисколько не предвидел этого; он возвел его на гору, построил жертвенник, возложил дрова, взял нож — в полном убеждении, что непременно умертвит сына, и вонзил острие, — да он уже и вонзил его, сколько это зависело от его воли, за что и прославляет его вся вселенная. Укажу ли тебе на его внука? Увидишь, что опять от братней зависти он должен был бежать, лишиться родины, сделаться рабом, наемником на чужой стороне и опасаться за свою жизнь. На Иосифа ли? Он был продан, служил рабом, был в узах столько лет, претерпел бесчисленные бедствия. На Моисея ли? Он перетерпел так много зла от иудеев! А бедствий апостолов и словом изобразить невозможно. Припоминая все это и имея в виду награду за терпение, мужественно переноси горести, принося тем жертву Богу, и прославляй Бога за все. Иов увенчан за изречение в этом смысле. Надейся также на перемену к лучшему, молись непрестанно Богу об этом и постарайся написать нам, что наше письмо принесло тебе пользу в отношении благодушия, если не хочешь смутить нашей радости. Мы живем здесь весьма приятно, наслаждаясь сообществом святейшего епископа, тишиной здешнего места и совершенной безмятежностью. Страх от исаврийцев прекратился, так как зима прогнала их в их землю. Не возмущай же такой приятной нашей жизни. Если от твоей честности придет к нам письмо с уведомлением, что ты переносишь огорчения, как прилично тебе и достойно высокой души твоей, то это еще более возвысит наше благодушие. Плодотворное сообщество святейшего епископа необыкновенно ободрило нас, так что сделало почти другим человеком и заставило нас совершенно забыть, что мы в чужой стороне: таким обилием радости переполняет нас счастье быть с ним, такое течет вокруг нас богатство духовное, — и мы постоянно и непрестанно благодарим за это Бога!

Нас соединяют с тобой любовью закон природы и одновременное появление на свет; но не за это только, а по другой, гораздо более уважительной, причине, мы уважаем и любим твою честность — за то, что ты не дорожишь ничем настоящим, что ты отвеяла от себя этот дым, стряхнула эту пыль, попрала этот прах, облегчила свои крылья для полета по пути к небу, и ни дума о муже, ни забота о воспитании детей, ни старание о домашнем хозяйстве, ни проистекающие отсюда беспокойства не в состоянии остановить, или замедлить, твоего стремления, напротив — самые эти кажущиеся препятствия служат тебе только к большему увеличению скорости твоего полета. Даже бедность, смиряющая людей доблестных — «нищета, — сказано, — мужа смиряет» (Притч. 10:4), — не могла тебя унизить, но сделала еще более высокой. Так могущественна добродетель: ее не свяжут все эти паутинные тенеты; разрывая их легче, чем настоящую паутину, она приобретает только через то более славы. Мы пишем это твоей честности не без цели; но, предполагая, что наш отъезд и беспорядочное положение тамошних дел очень смущают и огорчают тебя, мы хотим сказать таким образом твоему благоговению, чтобы ты, имея в виду, что наша жизнь есть путь — тесный, когда она добродетельна, и широкий, когда порочна, — не завидовала благоденствующим в грехах, но тем более плакала о них (так как самое благоденствие их служит им преддверием будущего мучения), и не жалела об идущих путем тесным, но тем более считала их блаженными, если только они идут, не отставая от добродетели, потому что и им равным образом, после добродетели, самая эта стесненность их настоящего положения послужит в преддверие и в приращение их славы и венцов. Так богач не за то только горел в огне, что был свиреп и бесчеловечен, но и потому, что пользовался слишком большим богатством и услаждался роскошной трапезой; так и Лазарь увенчан за то, что, кроме великого своего терпения, переносил жестокую борьбу с ранами, нищету, беспомощность, отвержение, презрение, предоставление его в пищу языкам псов. Хотя ты знаешь все это и без нашего письма, но мы сочли необходимым напомнить и написать тебе об этом и с своей стороны, чтобы ты не смутилась под гнетом уныния. Я не хочу обо всем говорить на бумаге; но я знаю положительно, сколько постигло вас горестей, а потому и посылаю это письмо. Если хочешь, чтобы мы, несмотря на житье в чужой стороне, чувствовали себя весьма приятно, то напиши нам в ответ и уведоми, что настоящее увещание наше произвело свое действие, как мы того хотели и желали. Тогда, и живя далеко от вас, мы получим отсюда много радости. Перенося, в свою очередь, столько бедствий, мы не чувствуем их нисколько, потому что имеем в виду награду за то, что переносим, и надеемся дождаться очень скоро перемены дел к лучшему, как это видно уже по самому началу. Смотри и ты на вещи так же и не расслабевай под тяжестью терпения: занимайся и другими своими детьми (заслуга, которая при настоящих обстоятельствах вменится тебе сравнительно выше), и милую свою Епифанию старайся воспитать благоугодно Богу. Ты знаешь, как велика награда за воспитание детей. Так, между прочим, прославился Авраам; за это увенчан Иов; и блаженный Павел постоянно заповедует это родителям, говоря: «Вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем» (воспитовайте чад своих в наказании и учении Господни) (Эфес. 6:4). У тебя есть занятие, которое может отвлечь тебя от излишних и неуместных забот и от бесполезного уныния, занятие весьма прибыльное, могущее принести тебе обильнейшие плоды добродетели, если только захочешь посвятить себя этому делу. О государыне моей, матери, конечно, нет надобности тебе и напоминать, потому что между прочими достоинствами я признаю за тобой и то доброе качество, а в нем — заслугу неизреченной награды, что ты в уходе за ней превосходишь всякую служанку. Впрочем, так как мне естественно сказать тебе слово и об этом, то послушай, что замечает блаженный Павел, говоря о почитании родителей: «это первая заповедь с обетованием» (яже есть заповедь первая во обетованиих) (Эфес. 6:2). Если ты будешь так себя вести, то как себе предуготовишь великую славу, так и нам сделаешь большое удовольствие. После всех наших бедствий нам будет казаться тогда, что с нами не случилось ничего бедственного, и, одушевляясь высокой радостью при мысли о твоих добродетелях, мы будем представлять себе, что мы дома, что мы живем неразлучно с вами и все у нас идет вполне благополучно.

Если бы я даже не писал к вам, во всяком случае вам следовало писать ко мне: таков закон любви; любящие не допускают превзойти себя, но всегда стараются стать выше любимых в избытке любви. Но я писал к вам и раз, и два; а вы при всем том не удостаиваете меня своих писем и храните так упорно молчание в отношении к человеку, которому хотелось бы получать их от вас в несметном количестве. Говорю это не в осуждение вас, — я не забыл до такой степени своей мерки, — но по чувству боли и уныния. Чем нетерпеливее жду ваших писем, тем мне больнее, что их все нет. Неужели, думаете, мы мало нуждаемся в утешении, разлучившись с матерью и сестрой, расставшись с родиной, потеряв возможность видеться с многочисленным кругом своих знакомых, живя в пустыне страшнее всех пустынь и в постоянной опасности со стороны исаврийцев? Но не говорю о своем личном положении. Ежедневно слышишь, что и общественные бедствия разрастаются по вселенной все более и более и с каждым днем увеличиваются в своих размерах, грозя каким–то страшным крушением. Если бы возможно было мне выразить словом весь гнет подавляющего меня уныния, то, и без моих речей, вы раскаялись бы тогда сами в своем молчании. Кроме того, прискорбно, что вы поступаете так со мной, не имея даже возможности сослаться на недостаток случаев для пересылки писем. Это значит… но я не хочу сказать ничего неприятного и предоставляю вам самим лучше знать, значит ли это или нет, — полное ваше пренебрежение и презрение к нам. Я и не жалуюсь на это — пренебрегаете ли вы мной, или презираете наше ничтожество, я прошу только ваше богочестие, как бы вы на меня ни смотрели, утешить меня вашими многоутешительными посланиями. Постоянно прибывают к нам то один, то другой, как и теперь — господин мой, честнейший брат Ливаний, а вы все не удостаиваете нас своих писем. Не прибавляйте же, умоляю вас, к моему унынию нового уныния. Впрочем, если и после этого письма вам не угодно будет написать к нам, по нежеланию ли взять на себя такой труд или по равнодушию, мы и тогда не перестанем к вам писать и в своих письмах жаловаться и сетовать на ваше молчание. На это уже наша воля. Нам и это будет несколько утешительно. В особенности же много, кроме этого, ободряет нас то, что даже до нашей пустыни, до самого края земли (потому что мы живем теперь почти на самом краю) достигла громкая слава о ваших великих подвигах. Все прославляют, величают, превозносят, ублажают вас за ваше мужество, за твердость, которую вы показываете на деле в исполнение слов Писания: «Подвизайся за истину до смерти, и Господь Бог поборет за тебя» (даже до смерти подвизайся о истине, и Господь поборет по тебе) (Сирах. 5:32). По крайней мере, вот какие уже поднялись волны, какая восстала буря: и никто не мог ни смутить вас, ни сколько–нибудь вам повредить; но желающие сделать вам зло невольно сделались только виновниками увеличения вашей славы. Радуйтесь поэтому, прошу вас, и веселитесь; а также непрестанно молите Бога, все делающего и все преобразующего, потому что Он, по Своей благости, может скоро с преизбытком исполнить все, о чем мы просим, или только думаем (Эфес. 3:20).

Как ясно высказывается и как мало может укрыться горячая душевная любовь — в пример этого можно указать на твою честность. Ты еще не знал, писали ли мы к твоему благоговению (хотя мы уже послали тебе письмо), между тем сам делаешь свое и пишешь к нам. Это показывает искренность твоего расположения и доставляет нам много радости и утешения. Пожалуйста, пиши постоянно, по мере возможности, чтобы таким образом постоянно поддерживать в нас эту радость и удовольствие. Мы знаем, что в этом отношении то неудобно, что нелегко сюда к нам добраться — это самое глухое место во всем свете; но для любящих и неудобное делается удобным. Если только захочешь поискать и похлопотать, то ты всегда можешь найти там у себя кого–нибудь, кто едет к нам сюда по своим надобностям, и никогда не встретишь недостатка в попутчиках. Поэтому, честнейший мой владыко, пиши к нам постоянно. Тебе это не составит ни тяжести, ни труда, а нам доставит радость, которая нас оживит и послужит к нашему ободрению.

Я вижу в этом новый опыт твоей горячей, искренней и непреклонной любви, которым ты доказал, что не в лицо только, но и заочно высоко нас ценишь. Ты говоришь, что мы не писали к твоей честности; и однако это не было для тебя достаточным основанием также хранить молчание, но, несмотря на уверенность в том, что мы к тебе не писали, ты шлешь нам три письма. Между тем, мы писали к тебе и раз, и два, и три, и много раз. Таким образом счастливо выразились вместе и твоя любовь, не нуждающаяся для возбуждения в наших письмах, и наша сочувственность. Зная теперь, как мы расположены к твоей честности за то, что ты изобилуешь высочайшей из всех добродетелей, «союзом совершенства» (Колос. 3:14), будь щедр в доставлении нам этой радости. Сколько бы мы ни получили от тебя писем и как бы ни было велико их число, мы не насытимся ими в достаточной степени по горячему нашему расположению к твоей честности.

Нисколько не нужно вам оправдываться в том, что вы не прибыли: ценя ваше намерение, я считаю, что прибыли и вы, и в моем мнении вы ничем не ниже действительно прибывших сюда. Глубоко благодарю вас за вашу искреннюю любовь и совершенно извиняю за неприезд ввиду таких причин, как расстройство здоровья, время года и опасение разбойников. Постарайтесь взамен того постоянно писать к нам и уведомлять нас о себе. Хотя мы далеко живем, но мы заботимся о вашем положении, и когда слышим, что вне всяких опасностей и беспокойств вы наслаждаетесь благоденствием, то это доставляет нам необыкновенную радость. Зная это, радуйте нас постоянно такими желанными известиями, чтобы, и в пустыне живя, мы могли найти в них большое для себя утешение.

Читали мы письмо твоей честности, но читали не без слез, потому что как не плакать и не сокрушаться душевно, видя, что брат, от юности избравший монашескую жизнь и всецело посвятивший себя благочестию, внезапно пал под ударами еретиков?

[Ты скажешь, конечно, что ты от заблуждения перешел к лучшему, и изъявишь благодарность доставившим тебе ту дивную книгу, которую в прекрасном письме своем ты называешь превосходной, так как она ясно проповедует, что (во Иисусе Христе) совершилось существенное стечение и богодостойное смешение божества с плотью, через что и составилось одно естество. Но это, достопочтенный мой, есть нелепость безумного Аполлинария; это — нечестивейшая ересь тех, которые вводят слияние и срастворение] — ничем не отличающееся продолжение ересей Ария, Аполлинария, Савеллия и Манеса: по их учению выходит уже, что страдание надобно относить и прилагать к божеству Единородного; но это чуждо христианам.

Образумься же, возлюбленный, и возвратись опять в прежнее состояние, отказавшись от этого нечистого мнения, которое принадлежит Аполлинарию и так называемым синусиастам ^[176]. Нечестивые учения всегда оказывают вредное влияние на людей неповинных, которые подобно нам живут в простоте. Эта книга принадлежит учителю их Аполлинарию; ты приобрел ее себе, и дурно сделал. Помня, впрочем, прежнее житье с нами твоей честности и видя из письма любви твоей, что ты, увлекшись их безумием, впал в заблуждение не только касательно таинства домостроительства, но даже и касательно общности имен, мы решились теперь, при Божием содействии нашей немощи, представить тебе ясное изложение учения об этом — в обличение неправого мнения тех, кто доставил тебе еретическую книгу, и в исправление твоей честности.

Итак, возлюбленнейший мой, когда ты называешь (Иисуса Христа) Богом, то исповедуешь в Нем то, что по естеству своему есть просто, несложно, неизменяемо, невидимо, бессмертно, неописуемо, непостижимо, и тому подобное. А называя Его человеком, ты обозначаешь в Нем то, что свойственно естеству немощному: Его алчбу, жажду, слезы над Лазарем, страх, пролитие пота, и тому подобное, чего божество чуждо.

[Когда же ты называешь Его Христом, то выражаешь вместе и то, и другое в Нем: поэтому Христос может быть называем и страстным и бесстрастным — страстным по плоти, бесстрастным по божеству. То же самое, что о Христе, может быть сказано о Сыне, об Иисусе, о Господе, так как все эти имена суть общие и выражают собой оба естества], совмещение которых под ними и вводит еретиков в заблуждение, как скоро они имя Христос принимают вместо общего за собственное. Однако эти только общие имена и должно употреблять, когда исповедуешь таинство домостроительства. В самом деле, если ты скажешь, что пострадал в каком–либо смысле Бог, то скажешь невозможное — скажешь богохульство и уклонишься в нечестье манихейства и других подобных ересей; если же опять скажешь, что пострадал человек, то будет явно, что у тебя храм плоти — храм пустой. Без обитающего же храм не может и назваться храмом, так как тогда он уже и не есть храм. Но, может быть, скажут: «Каким же образом Господь сказал: теперь ищете убить Меня, Человека, сказавшего вам истину, которую слышал от Бога?» (ныне же ищете Мене убити, человека, иже истину вам глаголах, юже слышах от Бога) (Иоанн. 8:40). Верное и совершенно точное выражение: от обитающего в Нем Божества Он не перестал быть человеком и, желая указать естество, подверженное страданию, употребил имя «человек», так как Христос есть и Бог и человек — Бог по бесстрастию, человек по страстности. Один Сын, один Господь — без сомнения, один и тот же Он, обладая в соединенных естествах одним господством, одной властью; но эти естества не единосущны ^[177], и каждое из них сохраняет без смешения собственные свойства, так как оба они неслитны. Как хлеб прежде, нежели он освятится, мы называем хлебом; когда же божественная благодать освятит его через посредство священника, то он уже не называется хлебом, но достойно называется телом Господним, хотя естество хлеба в нем остается, — и не двумя телами, но одним телом Сына мы называем его, [так и здесь, по внедрении Божественного естества в тело, то и другое вместе составили одного Сына, одно лицо, при нераздельности в то же время неслитно познаваемое — не в одном только естестве, но в двух совершенных. В противном случае, если бы допускать одно естество, можно ли бы было говорить о неслитности? Можно ли бы было говорить о нераздельности? Возможна ли была бы тогда речь о самом единении? Одному и тому же естеству с самим собой ни соединяться, ни сливаться, ни разделяться — невозможно. Какой же ад изрыгнул учение, что во Христе одно естество? Или, удерживая божественное естество, они отвергают человеческое, — следовательно, отвергают наше спасение; или, удерживая человеческое естество, отвергают божественное: пусть же они скажут нам теперь, какое естество потеряло свои свойства? Если еще есть речь о единении, то необходимо должно допускать уже и особенности, которые подлежат единению: иначе это — не единение, но слитие и исчезновение естеств.] Но, уклоняясь от ответа на вопрос, они сворачивают тотчас на нечто другое, что на вопрос прямо не отвечает, и произносят непоследовательное положение: «Бог пострадал, и не пострадал». Если их спросить: «Каким же это образом?» — они ссылаются на непостижимость и отвечают: «Как восхотел». А о Христе память их не вспоминает! Будучи, таким образом, посрамлены в этом, они говорят затем: «Да, Христос не есть только Бог, а и человек»; однако потом, [опять перескакивая на другое, говорят: «Но после единения не должно говорить о двух естествах». Пойми же ты смысл этого слова. Ты сказал: «единение»? А единение одного естества (без другого) немыслимо] ^[178], как это мы выше сказали. «Слово стало плотию» (Слово плоть бысть) (Иоан. 1:14), — говорят они; но пусть же они вникнут в высокую мысль тайнозрителя– он прибавил: «и обитало с нами» (и вселися в ны) (Иоан. 1:14). А разве не очевидно, что вселяющееся отлично от вселяемого? «Если бы познали, — говорят они, — то не распяли бы Господа славы» (Аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли) (1 Кор. 2:8). Но как скоро ты произносишь имя «Господь», то должен помнить, что это имя не собственное, а общее, выражающее собой и подверженность страданию и бесстрастность. [Обыкновенно они предлагают также в возражение: «Разве не Божиего тела и крови мы причащаемся верно и благочестиво?» — «Да, — надобно сказать им, — но не потому, чтобы Божество по естеству своему прежде вочеловечения обладало телом и кровью, а потому говорится так, что оно усваивает себе плоть». Какая нелепость! Какое нечестивое рассуждение! Они готовы унизить достоинство божества; а с другой стороны они не хотят и тела Господня признать телом истинным. Подводя разные места из Священного Писания, они воображают, что оно превратилось в божество и заключают отсюда, что естество (во Иисусе Христе) одно; между тем, какое это естество (божеское или человеческое), не находятся сказать] ^[179], чтобы по необходимости вслед за Аполлинарием не приписать потом страдания божеству и не отлучить себя от обетованных благ. Неужели же они не вострепещут и не вспомнят о вечном суде, услышав, что говорит Господь: «Я — Господь, Я не изменяюсь» (Аз есмь, и не изменяюся) (Малах. 3:6)? «Дух бодр, плоть же немощна… Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия… душа Моя скорбит смертельно… (Матф. 26:41, 39 и 38). Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня» (Лук. 24:39). Разве все это приложимо к божеству? Пусть послушают они, что говорит также Петр: «Христос пострадал за нас плотию» (1 Петр. 4:1), а не сказал: «Божеством». Или еще: «Ты — Христос, Сын Бога Живого» (Матф. 16:16); сказал: «живого», а не «умирающего». И много подобных мест представляет нам Священное Писание; но еретики всегда превратно перетолковывают его.

[Оставляя их пустословие, возвратимся, возлюбленный, к предмету нашей речи. Итак благочестиво, и весьма благочестиво исповедывать, что смертью пострадавший за нас Христос — совершен по Божеству, совершен и по человечеству, что Он есть — один Сын Единородный, не разделяемый на двоицу сынов, но вместе с тем носящий в себе неслитными особые свойства двух нераздельных естеств, — не тот и этот, отнюдь нет, но один и тот же Господь Иисус Христос. Слово Божие, плотью облекшееся, притом плотью не бездушной, как говорил нечестивый Аполлинарий. Этого будем держаться. Напротив, будем убегать разделяющих (Его): хотя в Нем и двойственно естество, тем не менее единение, которое мы исповедуем в едином лице сыновства, в единстве ипостаси, нераздельно и нерасторжимо. Но будем убегать также и тех, которые после единения противоестественно проповедуют одно естество: предположением одного естества они становятся в необходимость приписать страдание бесстрастному Богу, отвергая таким образом домостроительство спасения и предвосхищая себе геенну диавола. Не выходя из размеров письма, думаю, что этого достаточно для утверждения твоей любви, мой достопочтенный] ^[180].

1. Недавно этот мудрый и доблестный учитель, оставив болезнь телесную и восшедши на это седалище, говорил обо мне в начале своей беседы и назвал меня Иоанном Крестителем, и гласом церкви, и жезлом Моисея, и кроме того многими другими названиями. Он тогда хвалил меня, а вы восклицали; я же, сидя вдали, горько воздыхал. Он хвалил, выражая свое чадолюбие; вы восклицали, выражая свое братолюбие, а я воздыхал, тяготясь бременем тех похвал. Ведь великость похвал обыкновенно угрызает совесть не менее грехов; как тот, кто, не сознавая за собой ничего доброго, но слыша как другие приписывают ему многие и великие добрые дела, помышляет о настоящей молве и будущем дне, когда все будет обнаружено и открыто и когда Судящий будет судить не по мнению многих, но по самой истине дел, потому что Он «будет судить не по взгляду очей Своих, — говорит пророк, — и не по слуху ушей Своих решать дела» (не по слове судити имать, ниже по глаголанию обличит) (Ис. 11:3); — так и я, представляя все это, скорблю при похвалах и добром мнении многих, видя великое различие между им и будущим приговором. Ныне мы прикрываемся мнением многих, как бы какими–нибудь масками, а в тот день, когда будут сняты эти маски, мы, стоя перед престолом Судии с обнаженной головой, не в состоянии будем получить никакой пользы от здешней молвы для тамошнего приговора, но по тому самому мы и будем наказаны еще более, что, получая от многих много похвал и много одобрений, мы и от этого самого не сделались лучшими.

2. Итак, помышляя обо всем этом, я горько воздыхал. Потому и теперь я поспешно встал для того, чтобы от вас, слышавших те похвалы, отстранить такую молву. Ведь и венец, когда он бывает больше головы венчаемого, не касается висков и не держится на голове, но, как слишком широкий по величине своей, ниспускается через глаза до шеи и оставляет голову неувенчанной. То же самое испытал и я, так как венец похвал оказался больше достоинства моей головы; и однако, несмотря на это, отец, по свойственной ему любви, не воздержался каким бы то ни было образом от возложения его на меня. Так поступают часто и цари: взяв принадлежащую им диадему, они возлагают ее на головы детей; потом увидев, что детская голова меньше венца, удовлетворившись таким наложением, простым и сделанным как–нибудь, наконец берут и возлагают его на самих себя.

3. Поэтому, так как и отец возложил на меня приличествующий ему венец, который оказался больше моей головы и которого он не решался возложить сам на себя, то теперь я, сняв его с себя, возложу его обратно на голову отца, которой он принадлежит. Ведь хотя имя Иоанна у меня, но мудрость — у него; хотя имя это получил я, но любомудрием владеет он. Поэтому и самое это имя справедливее было бы носить ему, нежели мне, потому что соименность обыкновенно зависит не от сходства имен, но от сродства дел, хотя бы имена были и различны. И Писание любомудрствует об этом не так, как сведущие в мирской философии. Те не считают людей соименными, если не находят в них вместе со свойствами и сходства имен; а Писание не так, но когда оно видит великое сходство в любомудрии, то, хотя бы принадлежащие одинаковым по образу жизни людям имена были различны, называет их одним и тем же названием. Доказательства этого не нужно искать далеко, но можем указать на этого самого Иоанна, сына Захарии. Когда ученики спросили (Иисуса Христа), придет ли опять Илия, то Он отвечал: «И если хотите принять, он есть Илия, которому должно придти» (и аще хощете прияти, той есть Илия хотяй приити) (Матф. 11:14). Он назывался Иоанном, но так как имел нравы Илии, то и получил одинаковое с ним название; так как он владел духом Илии, то получил и имя Илии. Оба они обитали в местах пустынных; один одевался в милоть, а другой в волосяную одежду; и трапеза у них была одинаково скудна и проста; один из них был служителем первого пришествия (Христова), а другой будет служителем будущего. Поэтому, так как и образ жизни, и одежда, и местопребывание, и служение были у них одинаковы и все было у них сходно, то Христос и дал обоим одно имя, выражая, что и тот, кто носит другое имя, может быть соименным тому, кому он подражает в образе жизни.

4. Итак, если таково несомненное правило и таково определение соименности в божественном Писании, то покажем, что мудрый наш отец подражает и образу жизни Иоанна, дабы вы знали, что справедливее можно бы приписать ему и это имя. У того не было ни стола, ни постели, ни дома на земле; и у этого ничего такого никогда не было. Свидетели — вы, как он проводил все время, показывая жизнь апостольскую, не имея никакой собственности, но получая пропитание от других, а сам непрерывно пребывая «в молитве и служении слова» (Деян. 6:4). Тот проповедовал за рекой, пребывая в пустынях; и этот выводил некогда за реку весь город и преподавал здравое учение. Тот жил в темнице, и отсечена ему голова за ревность о законе; и этот часто был удаляем из отечества за ревность о вере, и ему часто была отсекаема голова по той же самой причине, если не на самом деле, то в намерении. Враги истины, не вынося силы языка его, со всех сторон строили бесчисленные козни, но от всех их Господь спасал его. Будем же слушать этот язык, через который он и подвергался опасностям и спасался. Не погрешил бы тот, кто сказал бы о нем то же, что Моисей сказал о земле обетованной. Что же он сказал о ней? «Земля, текущая млеком и медом» (Исх. 3:8). Тоже можно сказать и об его языке; это — язык, текущий молоком и медом. Итак, чтобы нам и насладиться этим молоком и насытиться этим медом, прекратим здесь наше слово и послушаем его лиры и трубы. Когда я представляю приятность его слов, то называю голос его лирой; а когда представляю силу мыслей, то — некоторой воинственной трубой, такой, какую имели иудеи, когда разрушали стены Иерихона. Как тогда звук труб, поражая камни сильнее огня, все разрушал и истреблял, так и теперь голос его, не менее тех труб поражая укрепления еретиков, «ниспровергает замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия» (низлагает помышления и всяко возношение, взимающееся на разум Божий) (2 Кор. 10:5). Но чтобы вам узнать это не от нашего, но от его языка, прекратим наше слово, воссылая славу Отцу, подающему таких учителей; ибо Ему слава во веки веков. Аминь.

1. Всем нам сегодня благовременно воскликнут словами блаженного Давида: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Вот наступил у нас вожделенный и спасительный праздник, день воскресения Господа нашего Иисуса Христа, основание мира, начало примирения, прекращение враждебных действий, разрушение смерти, поражение диавола. Сегодня люди соединились с ангелами, и облеченные телом вместе с бестелесными силами теперь возносят песнопения. Сегодня ниспровергнута власть диавола, сегодня разрушены узы смерти, уничтожена победа ада; сегодня благовременно сказать также следующее пророческое изречение: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (где ти, смерте, жало? Где ти, аде, победа) (1 Кор. 15:55; Ос. 13:14). Сегодня наш Владыка Христос «медные двери сокрушил и запоры железные сломал» (сокруши врата медная) (Ис. 45:2) и поразил самое лицо смерти. Что я говорю — лицо? Самое имя ее Он изменил, потому что она уже не называется смертью, но успокоением и сном. Прежде пришествия Христова и крестного домостроительства (нашего спасения) самое название смерти было страшно. Так первый человек за великое наказание услышал следующий приговор: «в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт. 2:17). И блаженный Иов назвал ее тем же именем, сказав: «смерть мужу покой» (Иов. 3:23). И пророк Давид сказал: «смерть грешников люта» (Пс. 33:22). И не только смертью называлось разлучение души с телом, но и адом. Послушай, что говорит праотец Иаков: «сведете старость мою с печалью во ад» (Быт. 42:38); также пророк: «преисподняя… раскрыла пасть свою» (разверзе ад уста своя) (Ис. 5:14); и еще другой пророк говорит: «Ты избавил душу мою от ада преисподнего» (избавил еси мя от ада преисподнейшаго) (Пс. 85:13); и во многих местах Ветхого Завета найдешь, что переселение отсюда называется смертью и адом. Когда же Христос Бог наш принесен был в жертву и совершилось воскресение, то человеколюбивый Владыка отменил эти названия и ввел в нашу жизнь новое дивное устройство: переселение отсюда уже называется вместо смерти успокоением и сном. Откуда это видно? Послушай самого Христа, который говорил: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его» (Лазарь друг наш успе, но иду, да возбужу его) (Иоан. 11:11). Как для нас легко пробудить и поднять спящего, так для общего всех нас Владыки легко воскресить. И так как сказанные Им слова были необычайны и дивны, то и ученики Его не поняли сказанного, доколе Он, снисходя к их слабости, не выразил этого яснее. И учитель вселенной, блаженный Павел, в послании к фессалоникийцам говорит: «Не хочу же оставить вас, братия, в неведении об усопших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды» (1 Фес. 4:13); и в другом месте: «Поэтому и усопшие во Христе погибли» (1 Кор. 15:18). И еще: «мы живущие, оставшиеся до пришествия Господня, не предупредим усопших» (1 Фес. 4:15). И еще в другом месте: «Ибо, если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним» (1 Фес. 4:14).

2. Видишь ли, что смерть везде называется успокоением и сном, и что она, прежде имевшая лицо страшное, теперь, после воскресения, сделалась презираемой? Видишь ли светлый трофей воскресения? Через него доставлены нам бесчисленные блага, через него рассеяно бесовское обольщение, через него мы посмееваемся над смертью, через него мы презираем настоящую жизнь, через него мы одушевляемся надеждой на будущие блага, через него мы, облеченные плотью, можем быть нисколько не ниже существ бестелесных, если захотим. Сегодня совершилась блистательная победа; сегодня Владыка наш, воздвигнув трофей победы над смертью и ниспровергнув власть диавола, через воскресение открыл нам путь ко спасению. Будем же все радоваться, ликовать и веселиться. Хотя Владыка наш победил и воздвиг трофей победы, но и для нас общая радость и веселье, потому что все это Он совершил для нашего спасения; и чем победил нас диавол, тем же преодолел его Христос; Он принял те же самые оружия и ими поразил диавола; а как — послушай. Дева, древо и смерть были знаками нашего поражения; девой была Ева, потому что она еще не познала мужа, когда подверглась искушению; древом было древо познания добра и зла; смертью было наказание Адаму. Видишь ли, как дева, древо и смерть были знаками нашего поражения? Посмотри же, как потом они же сделались орудиями победы. Вместо Евы — Мария, вместо древа познания добра и зла — древо креста, вместо смерти Адама — смерть Господа. Видишь ли, что чем диавол победил, тем же он и побежден? Древом победил Адама диавол, крестом поразил диавола Христос. То древо низринуло человека во ад, а это древо, древо креста, и низринутых туда опять извлекло из ада; то заставило пораженного скрыться, как пленного и нагого, а это показало всем победителя обнаженно пригвожденным на высоте ко кресту. Та смерть подвергла осуждению всех живущих и после Адама, а смерть Христа поистине воскресила всех, живших и прежде Него. «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (Ис. 105:2). Через смерть мы сделались бессмертными, по падении восстали, после поражения стали победителями.

3. Таковы действия креста; они — величайшее доказательство воскресения. Ныне ликуют ангелы и веселятся все небесные силы, сорадуясь спасению всего рода человеческого. Ведь если об одном кающемся грешнике бывает радость на небе и на земле (Лук. 15:7), то тем более — о спасении вселенной. Ныне Христос возвел в прежнее достоинство человеческую природу, освободив ее от власти диавола. Когда я вижу, что начаток мой так победил смерть, то уже не боюсь, уже не страшусь борьбы, и не взираю на свою немощь, а помышляю о неизреченной силе Того, Кто готов помогать мне в борьбе. Победивший владычество смерти и уничтоживший всю силу ее чего только не сделает для сродного Себе, образ которого Он благоволил принять на Себя по Своему великому человеколюбию, и в этом образе вступить в борьбу с диаволом? Сегодня во всей вселенной радость и духовное веселье; сегодня сонмы ангелов и лики всех вышних сил радуются о спасении людей. Представь же, возлюбленный, величие этой радости, когда и вышние силы торжествуют вместе с нами; ведь и они сорадуются нашим благам. Хотя благодать дарована Владыкой нам, но она доставляет радость и им; поэтому они и не стыдятся праздновать вместе с нами. Но зачем я говорю, что эти сослужители наши (ангелы) не стыдятся праздновать с нами? Сам Владыка их и наш не стыдится праздновать вместе с нами. И что я говорю: не стыдится? Он желает праздновать вместе с нами. Откуда это известно? Послушай, как Он сам говорил: «очень желал Я есть с вами сию пасху» (желанием возжелех сию пасху ясти с вами) (Лук. 22:15). Если же Он желал есть пасху, то очевидно — и торжествовать с нами. Поэтому, когда ты видишь, что не только ангелы и сонмы всех небесных сил, но и сам Владыка ангелов празднует вместе с нами, то чего еще недостает тебе для радости? Итак, пусть никто сегодня не скорбит по причине своей бедности: ведь это — праздник духовный; пусть никто из богатых не превозносится богатством: ведь от богатства нисколько не может увеличиться этот праздник. На праздниках мирских, житейских, где великая пышность, мирская изысканность и роскошь трапезы, там по справедливости бедному бывает грустно и прискорбно, а богатому приятно и весело. Почему? Потому, что последний облекается в блистательную одежду и предлагает богатую трапезу, а бедному бедность препятствует показать такую же роскошь. Но здесь нет ничего подобного; всякое неравенство уничтожено; одна трапеза — и для богатого и для бедного, и для раба и для свободного. Богат ли ты, получишь нисколько не больше бедного; беден ли ты, получишь нисколько не меньше богатого, и от бедности нисколько не уменьшится твое духовное пиршество, потому что это — божественная благодать, которая не различает лиц. Что я говорю: для богатого и для бедного предлагается одна и та же трапеза? Для самого носящего диадему, облеченного в багряницу, владычествующего над вселенной, и для бедняка, просящего милостыни, предлагается одна и та же трапеза. Таковы дары духовные: Бог допускает к участию в них, сообразуясь не с званием, а с произволением и образом мыслей. С одинаковым дерзновением и честью и царь и бедняк приступают к принятию и приобщению этих божественных таинств. И что я говорю: с одинаковой честью? Иногда бедняк даже с большим дерзновением. Почему? Потому, что царь, занятый заботами о делах и окруженный множеством обстоятельств, со всех сторон обуревается непрестанными волнами, как бы находясь на море, и делается причастным множеству грехов; а бедный, свободный от всего этого, заботясь только о необходимой пище, провождая необремененную делами и безмятежную жизнь, как бы сидя в тихой пристани, приступает к этой трапезе с великим благоговением.

4. И не от этого только, но и от других многих причин происходят разные скорби у посещающих мирские пиршества. Бедному бывает там грустно, а богатому весело не только по причине трапезы и роскоши, но и по причине светлых одежд и пышного одеяния богача: что бывает с ними по отношению к трапезе, то же бывает и по отношению к одеждам. Когда бедный видит богатого, одетого в драгоценную одежду, то сокрушается скорбью, считает себя несчастным и много ропщет. А здесь устранена и эта скорбь, потому что здесь у всех одна одежда, спасительное одеяние, о котором Павел взывает, говоря: «все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся) (Гал. 3:27). Итак, увещеваю вас, не будем оскорблять этого праздника, но станем соблюдать любомудрие, достойное благ, дарованных нам благодатию Христовой. Не будем предаваться пьянству и объедению, но, представляя себе щедрость Владыки, как Он одинаково почтил и богатых и бедных, и рабов и свободных, и всем сообщил общий дар, воздадим Благодетелю за Его благоволение к нам; а достаточное воздаяние — благоугодная Ему жизнь и душа трезвенная и бодрая. Для такого праздника и торжества нужны не деньги и не издержки, а одно доброе расположение и чистый ум. Здесь предлагается для приобретения не что–нибудь вещественное, но все духовное: слушание божественных изречений, молитвы отцов, благословения священников, приобщение божественных и неизреченных таинств, мир и единомыслие, дары духовные и достойные щедрости Дарующего. Будем же праздновать этот праздник, в который воскрес Господь. Он воскрес и воскресил вместе с Собой вселенную. Сам Он воскрес, расторгнув узы смерти, и нас воскресил, расторгнув сети наших грехов. Адам согрешил — и умер; Христос не согрешил — и также умер. Это необычайно и дивно: тот согрешил — и умер, а этот не согрешил — и также умер. Почему и для чего? Для того, чтобы согрешивший и умерший мог через не согрешившего и умершего освободиться от уз смерти. Так часто бывает и с денежными должниками: должен кто–либо кому–нибудь серебро и не может заплатить, и за это задерживается; а другой, не будучи должником, но имея возможность заплатить, уплачивает и освобождает виновного. Так было и с Адамом и Христом. Адам сделался должником, повинным смерти, и был во власти диавола; Христос не был должником и не находился в его власти, но пришел и уплатил смертью за находившегося в его власти, чтобы освободить человека от уз смерти. Видишь ли действие воскресения? Видишь ли человеколюбие Владыки? Видишь ли величие Его попечения? Не будем же неблагодарными к такому Благодетелю, и потому, что прошел пост, не будем нерадивы, но теперь еще больше, нежели прежде, будем заботиться о душе, чтобы она в то время, когда утучняется плоть, не сделалась немощной, чтобы нам, заботясь о рабе, не пренебрегать госпожой. Что пользы, скажи мне, расторгаться от пресыщения через меру и преступать пределы потребности? Это и телу вредит, и душу лишает благородства. Будем довольствоваться умеренным и потребным, чтобы и душе, и телу доставлять столько, сколько нужно, чтобы вдруг не растратить всего добра, приобретенного постом. Не запрещаю ли я наслаждаться пищей и отдохновением? Я не запрещаю этого, но увещеваю ограничиваться потребностью и избегать великой роскоши, чтобы, преступая меру, не повредить здравию души. Ведь тот, кто преступает пределы потребности, потом уже не в состоянии будет вкушать удовольствие; это особенно хорошо знают те, которые сами испытали это, получив себе через это бесчисленные виды болезней и подвергшись многим страданиям. Впрочем, я не сомневаюсь, что вы послушаетесь наших увещаний, потому что знаю ваше послушание.

5. Поэтому, оканчивая здесь это увещание, я хочу обратить речь к тем, которые в настоящую светоносную ночь удостоились божественного дара крещения — к этим прекрасным растениям церкви, к цветам духовным, к новым воинам Христовым. Третьего дня Владыка был на кресте, а ныне воскрес; так и они третьего дня были объяты грехом, а ныне воскресли вместе с Христом. Он умер плотью — и воскрес, а они были мертвы грехом — и воскресли от греха. Земля произращает нам в это время весны розы, лилии и другие цветы; а воды явили нам ныне луга более приятные, нежели земля. Не удивляйся, возлюбленный, что из вод являются цветущие луга, и в начале земля не сама собой произвела растения, но повинуясь повелению Владыки. И воды тогда извели движущихся животных потому, что услышали: «да произведет вода пресмыкающихся, душу живую» (да изведут воды гады душ живых) (Быт. 1:20); и повеление стало делом: неодушевленное вещество произвело одушевленных животных. Так и ныне то же повеление совершило все. Тогда Бог сказал: «да произведет вода пресмыкающихся, душу живую», а ныне происходят не гады, но духовные дары. Тогда воды произвели бессловесных рыб; а ныне они произвели нам рыб словесных и духовных, уловленных апостолами: «идите за Мною, — сказал им Христос, — и Я сделаю вас ловцами человеков» (Матф. 4:19). Поистине, это — новый способ ловли; рыболовы извлекают рыбу из воды — и умерщвляют пойманную, а мы ввергаем в воду — и уловленные получают жизнь. Была некогда у иудеев водная купель; но послушай, какую она имела силу, чтобы ты точнее узнал бедность иудеев и мог уразуметь наше богатство: «Ангел Господень, — сказано, — по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто первый входил в нее по возмущении воды, тот выздоравливал» (Иоан. 5:4). Сошел Владыка ангелов в струи Иордана — и, освятив естество вод, уврачевал всю вселенную. Потому там сходивший после первого уже не получал исцеления, так как такая (только) благодать дана была иудеям немощным, пресмыкавшимся долу; а здесь после первого сходит второй, после второго третий и четвертый, и хотя бы ты назвал бесчисленное множество, хотя бы всю вселенную погрузил в эти духовные струи, благодать не иссякает, дар не истощается, струи не оскверняются, щедрость не уменьшается. Видишь ли величие дара? Послушайте вы, которые сегодня и в эту ночь вписаны в граждане вышнего Иерусалима; оказывайте вы и бдительность, сообразную с величием даров, чтобы вам получить еще обильнейшую благодать так как благодарностью за полученное привлекается щедрость Владыки. Не позволительно тебе, возлюбленный, жить потом безразлично; но ты назначь себе законы и правила, чтобы делать все тщательно и обнаруживать великую осмотрительность даже и в отношении к тому, что считается безразличным. Ведь вся настоящая жизнь есть подвиг и борьба, и однажды вступившим на это поприще добродетели надлежит быть воздержными во всем: «Все подвижники, — говорит апостол, — воздерживаются от всего» (1 Кор. 9:25). Не видишь ли, как в гимнастической борьбе много заботятся о себе те, которые выступают на борьбу с людьми, и с какой выдержкой они упражняют свое тело? Так должно быть и здесь. Но так как у нас борьба не с людьми, а с злыми духами, то и упражнение наше, и воздержание должны быть духовные, потому что и оружия наши, в которые облек нас Христос, суть духовные. Итак, пусть и глаз имеет свои пределы и правила, чтобы не увлекаться тотчас всем, представляющимся ему; и язык пусть имеет преграду, чтобы не предупреждать мысли. Для того и зубы и губы созданы к охранению языка, чтобы язык никогда не устремлялся неудержимо, растворив эти двери, но наперед устраивал хорошо все, что относится к нему, и потом выступал со всей благопристойностью и произносил такие слова, которые доставляли бы приятность слушающим, и говорил то, что служит к назиданию слушателей. Должно всячески воздерживаться и от непристойного смеха, и походку иметь тихую и спокойную, и одежду скромную, и вообще во всем нужно благоустроять себя вступившему на поприще добродетели, потому что благопристойность внешних членов есть некоторое выражение внутреннего состояния души.

6. Если мы усвоим себе такую привычку с самого начала, то, идя потом по этому пути с легкостью, будем преуспевать во всякой добродетели без большого труда и приобретем себе великую помощь свыше. Таким образом, мы будем в состоянии и с безопасностью переплыть волны настоящей жизни и, став выше сетей диавола, получить вечные блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Наше богатство и сокровище и источник вечной жизни — домостроительство Спасителя. О нем–то мы жаждем говорить и спешим проповедовать, но изъяснить его по достоинству мы не имеем силы. Томясь желанием и сознавая свое бессилие, как бы к какой спасительной пристани, прибегаем мы к пророческому слову: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни, слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Даже этот великий пророк, которому Бог «явил… мудрость» (явил безвестная и тайная премудрости Своея) (Пс. 50:8) и которого удостоил именоваться отцом Христа, Давид, блаженный и великий в пророках, славный в царях друг Божий, столь угодный сердцу Его, что Сам Бог сказал: «нашел Я мужа по сердцу Моему, Давида, сына Иессеева» (обретох Давида, сына Иесеова, мужа по сердцу Моему) (Деян. 13:22), — такой–то и столь великий муж говорил, обращая взоры к величию богопознания: «Дивно для меня ведение [Твое], — высоко, не могу постигнуть его!» (удивися разум Твой от мене: утвердися, не возмогу к нему) (Пс. 138:6). Как пророк не находит слов перед величием силы Божией, так и Павел, богослов и труба небесная, восклицает: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (О, глубина богатства и премудрости и разума Вожия, яко неиспытани судове Его и неизследовани путие Его) (Рим. 11:33). Если же уста пророков и апостолов, изливающие струи богопознания, наполнившие всю землю, как множество вод наполняет моря, если уже такие и столь великие потоки, обильно питающие море благочестия, исповедали свое бессилие показать силу Проповедуемого, то что значит перед этим морем премудрости росинка слабейшего слова? И однако, величие богословия не должно повергать нас в безмолвие; напротив, вникая в намерения Божий, мы побуждаемся к решимости [преподавать] божественное учение. Ведь Бог ценит не качество речи, а расположение проповедника и любовь слушателей. Как нежно любящие отцы, слушая своих детей, лепечущих и запинающихся в словах, не обращают внимания на недостатки речи, но [радуются] природному влечению, и лепет детей для них приятнее всякого риторического красноречия и философской высокопарности, так и Богу угодны в нас не уста, лепечущие о богословии, но желание и расположение, — когда мы проповедуем с верой и воспеваем с любовью. Конечно, человеческим языком нельзя говорить о Боге с полной точностью; что бы мы ни сказали о нем, все будет детским лепетом. Почему? Потому именно, что, как Павел восклицает, мы только «от части знаем, и от части пророчествуем» (1 Кор. 13:9). Но, хотя мы и лепечем, Бог вручил нам проповедь мира. Об этом говорил Исаия: «и косноязычные будут говорить ясно» (и языцы немотствующие скоро научатся глаголати мир) (Ис. 32:4). Вот и мы будем лепетать об общем нашем Отце и Владыке. Он удостоил учеников Своих названия «дети» (Иоан. 13:33); а если называет детьми, то конечно, примет и лепет детей. К тому же, после того как было проповедано возвещенное Им Самим многославное Его Вознесение, благодать не стесняется временем и богословие не ограничивается днями.

2. В прошлый раз, как известно Христу, нам не удалось привести в исполнение свое желание взойти на гору Елеонскую; наше намерение встретило препятствие в непостоянстве воздуха и многочисленности народа. (Говорю это, чтобы у желающих обвинять меня напрасно отнять всякий повод). Тогда, имея в виду множество уже сказанного, мы наскоро сократили речь, чтобы не обременить вашу память обилием слов. Сегодня же мы восполним тот свой долг. Так и закон повелевал тому, кто не совершит Пасхи в первый месяц, исполнить свой долг во второй. А вы, конечно, должны знать, что Слово Божие не ограничивается ни временами, ни днями, но во всякий день может быть предлагаема проповедь и о кресте, и о страданиях, и о воскресении, и о вознесении, и о втором пришествии.

3. Предварительно мы рассмотрим кое–что из божественных слов, читанных сегодня, и затем, исчерпав евангельские источники, постепенно перейдем к обещанному. «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус» (Сущу позде, в день той, во едину от суббот, и дверем затворенным, идеже бяху ученицы Его собрани, прииде Иисус) (Иоан. 20:19). После того как Спаситель уготовал для нас воскресение, он редко является ученикам Своим в другие дни, кроме дня Господня. Как прежде, исполняя закон, Он каждую субботу приходил в синагогу, так со времени спасительного Своего воскресения и дарования залога миру, Он является предпочтительно в день Господень, первый после субботы, утверждая основание святого дня Господня. Для празднования субботы наступил теперь конец, а положено начало установлению дня Господня, т. е. именно воскресенья, как вы помните из прежних объяснений. Почему блаженный Матфей, обозначая субботу, но вводя начало святого дня Господня, говорил: «в вечер субботний»? Потому, что это был конец и вечер прежней субботы: «По прошествии же субботы» (свитающи во едину от суббот) (Матф. 28:1). И в этот именно первый день после субботы, в самый день святого праздника воскресения, явился воскресший (Господь). «Когда двери [дома], где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди» (Дверем затворенным, идеже бяху ученицы Его собрани, страха ради Иудейска, прииде Иисус и ста посреде) (Иоан. 20:19). Где господствует страх, туда приходит Тот, Кто избавляет от страха; где царит смятение, там воссиявает тишина; где корабль благочестия обуревается, туда приносит (Господь) искусство кормчего. Утишающий бурю, вводящий корабль в тихую пристань, в самый разгар страха приносит лекарство. «Стал посреди», и что говорит? — «Мир вам». Пусть не мятутся мысли ваши, пусть не смущается сердце, не поддавайтесь искушениям страха. «Мир вам». Мир прекращает войну, рассеивает страх, изгоняет вражду. «Мир вам». Часто преподавался людям мир от Бога, но не через лицо, облеченное властью, а через ангелов, пророков, судей. Только Спаситель, явившись, преподал мир от Своего лица. Дан был мир Даниилу, но через ангела. Явился Даниилу ангел и сказал: «не бойся, муж желаний! мир тебе; мужайся, мужайся!» (мир тебе, мужу желаний, мужайся и крепися, Господь с тобою) (Дан. 10:19). Гедеону также явился ангел и сказал: «мир тебе» (Суд. 6:23). Итак, возвещали мир ангелы, но никогда — сам Владыка ангелов: Он посылал мир через них, а в Себе самом хранил сокровище мира евангельского. Нередко получавшие мир через ангелов пророки жаждали получить его непосредственно от лица Владыки мира. Так Исаия взывал: «Господи! Ты даруешь нам мир» (Господи Боже наш, мир даждь нам) (Ис. 26:12); не через других, но от самого Себя дай мир нам. И вот теперь (последовал) ответ на это моление: «мир Мой даю вам» (Иоан. 14:27). «Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои» (И сия рек, показа им руце и нозе и ребра Своя) (Иоан. 20:20). Как возвратившийся с войны полководец, украшенный приобретенными в победах ранами, не стыдится этих ран, потому что они славнее венков, так и Спаситель, претерпев раны за истину и за весь род наш, не скрывает Своих страданий, но показывает (знаки их), чтобы засвидетельствовать Свое мужество. Показал руки, израненные гвоздями, показал и ребро, из которого источил нам таинственный источник. Показал руки, чтобы удостоверить воскресение, чтобы убедить сомневающихся, что восстал действительно Пострадавший, что воскресло действительно умершее и погребенное тело.

4. «Ученики обрадовались, увидев Господа» (Возрадовашася убо ученицы, видевше Господа) (Иоан. 20:20). Дарован мир, разрешен страх, процвела радость. «Иисус же сказал им вторично: мир вам!» (Рече же им паки: мир вам) (ст. 21). Почему «вторично» (паки)? Где желает (Господь) утвердить дары благодати, там повторяет и благословения; как Аврааму сказал: «благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое» (благословя благословлю тя, и умножая умножу тя) (Быт. 22:17), так дает мир на мир ближним и дальним. «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас!» (Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы) (Иоан. 20:21). Обрати внимание, прошу тебя: смотри, как применяет Он домостроительство к человеческим понятиям. Не сказал: «как родил Меня Отец», но: «как послал», потому что где послание, там берутся образцом человеческие отношения. Мы постоянно отмечаем подобные выражения, так как они служат к объяснению домостроительства. А где речь о самой природе, там и говорится прямо [об отношениях] Отца и Сына. «Как послал Меня». — «Как Он послал Тебя?» — Умоляю, будьте внимательны. — «Ты послан как Владыка с неба; и Сам посылаешь так же, как Тебя послал Отец?» — «Не способ посланничества Я разумею здесь, — отвечает, — но значение. Я послан был пострадать за мир; вас посылаю, чтобы украсить вселенную вашими страданиями». И так как смертная природа сама по себе не имела сил возвыситься до подобия Господу, то продолжает: «Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго» (и сия рек, дуну, и глагола им: приимите Дух Свят) (Иоан. 20:22). Вникни, почему дунул Спаситель на апостолов в самый день воскресения? Потому ли, что без дуновения не мог дать апостолам Духа Святого? Нет, но как при создании первого человека «вдунул (Господь) в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт. 2:7), но потом человек своим грехопадением погубил дар вдохновения и, потеряв животворящую силу, разрешился в прах и низвел в гроб Его произведение, так теперь, обновляя Свое создание и восстановляя прежний дар, Господь дунул в лицо апостолов, возвращая созданию древнюю жизнедеятельную силу. И тем самым исполнились предсказания пророков. Так, блаженный пророк Наум, провидя, что Спаситель, восставши из мертвых, дуновением исполнит святых апостолов божественной благодати, проповедует народу, говоря: «празднуй, Иудея, праздники твои, исполняй обеты твои, ибо не будет более проходить по тебе нечестивый: он совсем уничтожен… Поднимается на тебя разрушитель: охраняй твердыни, стереги дорогу, укрепи чресла, собирайся с силами» (празднуй Иудо праздники твоя, воздаждь [Богу] обеты твоя, зане не приложат ктому еже пройти во обетшание: скончася и извержеся. Взыде вдыхаяй в лице Твое, отъемляй [тя] от оскорбления) (Наум. 1:15; 2:1). И вот Господь говорит: «Мир вам… Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого» (Иоан. 20:22). Спаситель видел, что человеческая природа изнемогает под игом работы и уклоняется от борьбы по слабости; поэтому Он восполняет недостаток ее силой Духа, чтобы утешить ее, удрученную нашей немощью, и как бы какой уздой укрепляет ее божественной благодатью, чтобы, восприняв от благодати то, чего не имела по природе, она вышла на борьбу, возбужденная силой Духа. «Примите Духа Святого: как послал Меня Отец, [так] и Я посылаю вас». Но Ты, Господи, шествуя как Владыка, увидел грешников — и помиловал их, отпустил нам грехи наши. Это — высшая милость. Мы идем к бездне грехов; грешников множество, необходимо великое человеколюбие. А власти мы не имеем: какое же может быть сходство между нашим и Твоим посланничеством? Как бы в ответ на это и в оправдание Своих слов «как послал Меня Отец, [так] и Я посылаю вас», Спаситель прибавляет: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся) (Иоан. 20:23). Какую имеет власть Сам, ту дает и апостолам, потому что, как невозможно подчинить народ правителю, не облеченному от царя властью помилования и наказания и смерти, так и Спаситель, намереваясь поставить апостолов начальниками вселенной, облекает их властью помилования и наказания в этих словах: «Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся». (Иоан. 20:23). Невозможно, конечно, ни свидетельствовать мужественно, ни проповедовать ревностно, ни совершить вообще что–либо великое и трудное, если сила Духа Святого не подкрепит духа свидетеля ^[182]. Без ее содействия невозможно быть свидетелем. Свидетелем я называю теперь не только восприявшего кончину путем страданий, но и свидетельствующего словом благодати. Всякий вестник истины есть свидетель Божий. Так об Иоанне Крестителе Евангелие говорит: «И свидетельствовал Иоанн истиною, говоря, что Сей есть Христос, Сын Божий» (Иоан. 1:32, 34). А он свидетельствует не страданием, а возгласом. Итак, невозможно быть свидетелем Божественного Слова, без содействия Духа Святого. Поэтому Спаситель перед Вознесением Своим говорит апостолам: «Вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (Лук. 24:49) и примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый.» (Деян. 1:8). Не получивши этой силы, вы не можете быть свидетелями».

5. «Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними» (Иоан. 20:24). По великому домостроительству Христову Фома отсутствовал тогда, чтобы его сомнение сделало достовернейшим воскресение, потому что, если бы Фома не был тогда в отсутствии и не усомнился бы в воскресении, и Господь не разрешил бы его сомнения очевидным доказательством, то чудо воскресения продолжало бы соблазнять еще многих. А его сомнение и послужило врачевством для всех верных. Потом, когда пришел Фома, другие ученики говорили ему: «мы видели Господа» (ст. 25). Те с гордостью говорили о том, что они видели, а он, как бы одержимый (духом) противоречия, но не неверия (таково сомнение), и горячо желая удостовериться, не сказал, однако: «этого не может быть». Тщательно вникни: он не отвергнул воскресения — не сказал: «невозможное вы говорите, несбыточные вещи рассказываете», но искал удостоверения, говоря: «если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю» (аще не вижу на руку Его язвы гвоздиныя, и вложу перста моего в язвы гвоздиныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры) (Иоан. 20:25). «После восьми дней» (И по днех осмих). Смотри — опять является в день Господень: восемь дней прошло от одного дня Господня до другого. «После восьми дней после воскресения пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам!» (паки прииде Иисус, дверем затворенным, и ста посреде их, и рече: мир вам) (ст. 26). Там Он двукратно сказал: «мир вам», и здесь один раз, чтобы дар мира вполне был даром Святой Троицы. «Мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда» (ст. 27). Умоляю, будь внимателен. Спаситель не ждет, чтобы ученики сказали Ему о сомнении Фомы: не научается сначала и тогда учит; но чтобы убедить его, что и не являясь, Он был между ними, и чтобы тот исследовал то, в чем сомневался, говорит Фоме: «Подай перст твой сюда как ты хотел, и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим» (виждь руце Мои, и принеси руку Твою, и вложи в ребра Моя: и не буди неверен, но верен) (ст. 27). Этим оказывает, что ищущий доказательств неверен, а служащий вере — верен. Одно и то же ли — исследовать ребра Христовы и язвы от гвоздей и спрашивать: «Как Он родился?» Скорее — нет. В самом деле, Фома искал увидеть следы гвоздей, видимые на теле и доступные осязанию; он желал рассмотреть данное в действительности, что он видел и прежде. А ты, любопытствуя о природе невидимой, существе непостижимом, о рождении неизреченном, о Родителе несказанном, о Рожденном непостижимом, не большую ли обнаруживаешь дерзость? Не хуже ли ты неверного? Если блаженный Фома за то, что исследовал ребра, услышал: «не будь неверующим, но верующим» — (тем более) ты, исследующий природу бестелесную и силу непостижимую, «не будь неверующим, но верующим». Возблагодарим же благость Божию и долготерпение, что перст Фомы сделался жезлом благочестия, сокрушающим ухищрения еретиков и заграждающим уста дерзающих говорить, что Христос призрачно воплотился и призрачно умер. Перст Фомы разрешил сомнения еретиков с такой же силой, как тот перст, против которого были бессильны волхвы египетские, говорившие: «это перст Божий» (Исх. 8:19). А святому Фоме тогда, после полного убеждения, прилично было повторить слова Давида: «В день скорби моей ищу Господа» (в день скорби моея Бога взысках), и так как руками искал, прибавить и дальнейшее: рука моя простерта ночью и не опускается (рукама моима нощию пред Ним, и не прельщен бых) (Пс. 76:3). «Не будь неверующим, но верующим». А он, узнав по язвам Пострадавшего, и по предведению — Бога, восклицает: «Господь мой и Бог мой» (Иоан. 20:28).

6. Пусть слушают еретики. Если действительно Сын не хочет (этого) и не имеет равного с Отцом достоинства, то почему Он не отклоняет неподобающей Ему чести? Когда Он услышал от некоего: «Учитель благий!», тотчас возразил: «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Матф. 19:16, 17), хотя именование «благий» употребляется и между нами. Слышать «благий», по твоему мнению, Он отказался; не гораздо ли больше должен был отказаться принять «Бог» и «Господь»? Там — «учителю благий», и говорит: «Что ты называешь Меня благим?», а здесь — «Господь мой и Бог мой», и не сказал: «Что называешь Меня Господом и Богом?» Но там, так как недостойно Его было обращение (потому что было сказано не «Господь благий», а «учителю благий»), Он отклонил низкое, а здесь славное принял. И здесь укорил, но укорил, напротив, за то, что сказано было поздно. Не за то укорил Господь Фому, что он сказал — «Господь мой», но за то, что сказал это позже (чем следовало). «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие» (Яко видев Мя веровал еси, блажени не видевшии и веровавше) (Иоан. 20:29). Один укорен, а все мы ублажены; конечно, ублажение это простирается на всех нас и на тех, которые после нас, потому что, не испытав чудес лично, но принимая на веру, все мы являемся участниками этого великого и славного блаженства.

7. От этого повествования, которое мы пробежали сокращенно, перейдем, если вы не утомились обилием сказанного, к другому пророческому изречению. Какому же? «Приидите, взыдем на гору Господню» (Мих. 4:2; Ис. 2:3), так как с горы Елеонской вознесся Спаситель. «Придите, и взойдем на гору Господню и в дом Бога Иаковлева». И день этот ^[183] Бог почтил также соименностью с горой. Там Спаситель вознесся с горы, называемой Елеонской, а здесь произрастает так называемая Масличная роща (η ελαια), и близостью к городу, и соименностью воспроизводящая древнее повествование. Спаситель возвел учеников Своих на гору Елеонскую близ Иерусалима. Обрати внимание на сходство — и там, и здесь. «Придите, и взойдем на гору Господню». Взойдем желанием и словом, и посмотрим, какие плоды принесло нам спасительное вознесение.

8. Я хочу взять самую книгу Деяний и рассмотреть с начала по порядку, чтобы вместе с вами исчерпать божественные источники, и в качестве испытателей истины, желающих богатеть в благочестии, сообща исследовать сокровища Священного Писания. «Деяния, — говорится, — апостолов. Самое надписание обнаруживает всю суть дела и заглавие является началом всего повествования. Не всех, однако, апостолов деяния содержатся в этой книге: если исследовать тщательно, то начальные главы книги говорят о чудесах и учении Петра и только отчасти других апостолов, а затем все повествование сосредоточивается на (делах) Павла. Но если повествуется о Петре и Павле, как же книга называется «Деяниями апостолов» вообще? Так как, по (апостолу) Павлу, если прославляется один член, вместе с ним прославляются и все члены, то писатель и не написал: «Деяния Петра и Павла», но употребил общее заглавие: «Деяния апостолов». Кто же составил эту книгу Деяний? Сейчас исследуем. Многие, не зная писателя ее, расходятся между собой во мнениях и противоречат друг другу: одни приписывают Деяния Клименту Римскому, другие — Варнаве, третьи — евангелисту Луке. Ввиду разногласия этих мнений мы обратимся к самому писателю за разъяснением, кто он и что предпринимает, и (посмотрим), нет ли у него указаний на самого себя. «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем…» (Первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле) (Деян. 1:1). Сказав «первое», обращает нашу мысль к вопросу, какое слово называет первым, потому что, если бы написал только одну эту книгу, не мог бы сказать: «Первую книгу написал» (первое слово сотворих). Итак, рассматриваемая книга оказывается второй: первая уже написана раньше. А какую первую книгу написал, объясняет сам: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала» (первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле, яже начат Иисус творити же и учити). Отсюда видно, что не деяния были предметом его первого труда, а Евангелие: «первое слово» — не о том, что сделал Петр и Павел, но о том, «что Иисус делал и чему учил» (яже начат Иисус творити же и учити). Ясно, что Лука, написавший Евангелие, сам написал и Деяния. Впрочем, посмотрим внимательнее, он ли действительно. «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал» (Первое убо слово сотворих о всем, о Феофиле, яже начат Иисус творити же и учити, даже до дне, в оньже заповедав апостолом Духом Святым, ихже избра, вознесеся) (Деян. 1:12). Как бы так говорит: «Я описал дела Спасителя и Его учение до вознесения. Прошу вас, будьте внимательны. Первое, — говорит, — мое сочинение обнимает дела Спасителя и Его учение, и доведена эта первая книга до вознесения». А несомненно, ни Матфей, ни Марк, (разве отчасти), ни Иоанн не довели Евангелия до Вознесения, только один Лука. Матфей так оканчивает Евангелие: «Одиннадцать же учеников пошли в Галилею, на гору, куда повелел им Иисус, и, увидев Его, поклонились Ему… И приблизившись, Иисус сказал им: … идите, научите все народы… и се, Я с вами во все дни до скончания века» (Матф. 28:16–20). Таков конец Евангелия. О том, как вознесся Господь, Матфей не сказал. Подобным образом, Марк говорит: «И, выйдя, (жены) побежали от гроба… и никому ничего не сказали, потому что боялись» (и изшедше бежаша от гроба — и никомуже ничтоже реша: бояхубося) (Марк. 16:8). И после другого говорит о Вознесении вкратце так: «И так Господь, после беседования с ними, вознесся на небо и воссел одесную Бога. А они пошли и проповедывали везде, при Господнем содействии и подкреплении слова последующими знамениями. Аминь» (Господь же убо по глаголании сего к ним вознесеся на небо, и седе одесную Бога. Они же изшедше проповедаша всюду, Господу поспешествующу и слово утверждающу последствующими знаменми. Аминь) (Марк. 16:19–20). Вот и конец Евангелия. Подробного рассказа о Вознесении и у Марка не оказалось. Иоанн (в конце своего Евангелия) рассказывает о явлении Спасителя ученикам при озере Тивериадском. «Иисус говорит Симону Петру: Симон Ионин! любишь ли ты Меня?» (Иоан. 21:15), и (так далее) до конца беседы (между ними). А здесь Иоанн остановился и не упомянул о Вознесении, но говорит: «Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (многа же и та знамения сотвори Иисус, яже аще бы по единому писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг) (Иоан. 21:25; ср. 20:30). Таким образом, Иоанн и Матфей совсем не вспомнили о Вознесении, а Марк упомянул, но лишь вскользь. Только Лука продолжил полный рассказ до вознесения. На него и ссылается: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал» (Деян. 1:1, 2).

9. Кто этот Феофил? В то время он был игемоном и, находясь в должности, принял проповедь (евангельскую); как некогда проконсул Кипра последовал проповеди Павла во время своего проконсульства, так и Феофил, будучи игемоном, был обращен (ко Христу) проповедью Луки. Самого же блаженного Луку он просил описать для него деяния апостолов. «Ты научил, — говорит, — меня делам Христа; научи теперь и делам Его учеников». Поэтому ему посвящает (апостол) и второе свое слово. Ведь и Евангелие Луки было написано для Феофила. Откуда это видно? Сам Лука говорит: «Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, то рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен» (понеже убо мнози начата чинити повесть о извествованных в нас вещех, якоже предаша нам, иже исперва самовидцы, и слуги бывший словесе, изволися и мне последовавшу выше вся испытно, поряду писати тебе, державный Феофиле, да разумееши, о нихже научился еси словесех утверждение) (Лук. 1:1–4). «дочтопочтенный» (Державный) — то же, что сиятельный; такой титул давался тогда сиятельным. Откуда это видно? Фест игемон говорит Павлу: «безумствуешь ты, Павел!» (беснуешися ли Павле?) А он отвечает игемону: «Нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую» (не беснуюся, державный Фисте) (Деян. 26:24, 25). Так и здесь — «достопочтенный Феофил» (державный Феофиле). Итак, Лука, написав сначала Евангелие и посвятив его Феофилу, теперь тому же Феофилу посвящает и второй свой труд. Какой же именно? «Первую книгу написал я [к тебе], Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил» И до чего довел ты свой рассказ? «До того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал». Иными словами: «Я написал, — говорит, — Евангелие с начала до того дня, в который Он вознесся (на небо), дав наставления апостолам, которых избрал Себе ранее». Прошу тебя, обрати внимание: «которым и явил Себя живым, по страдании Своем» (Пред ними же и постави Себе жива по страдании Своем) (Деян. 1:3). Видишь смелость евангелиста? И в деяниях апостолов он не забывает о богословии. Не сказал: «являясь которым», но — «которым и явил Себя живым» Как и говорил Христос: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (разорите церковь сию, и треми денми воздвигну ю) (Иоан. 2:19). «Которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Пред нимиже и постави Себе жива по страдании Своем во мнозех истинных знамениих денми четыредесятми являлся им и глаголя, яже о царствии Божии) (Деян. 1:3).

10. Обрати внимание, прошу тебя: воздвигну ю (Иоан. 2:19). «Со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» В течение сорока дней являлся (Спаситель) ученикам, (но) не каждый день. Притом, после воскресения Он окружал Свою плоть многими (признаками) полной достоверности, чтобы от постоянного лицезрения не ослабело (благоговение перед) величием силы. Ввиду этого было необходимо, чтобы воскресши Он являлся впредь в божественных чертах, а не в привычном для наблюдателей виде; как и говорит (дееписатель): «со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней». Это было уже не обычное наблюдение, но (подтверждаемое) некоторыми несомненными признаками Его бытия. Так, Он являлся ученикам в различных видах, с различными голосами, различной наружности. Часто являлся им и не был ими узнаваем (например), явился бывшим с Петром на рыбной ловле и говорит им: «Дети! есть ли у вас какая пища?» (дети, еда что снедно имате) (Иоан. 21:5), и они не узнали Его ни по внешнему виду, ни по голосу; но Он говорит им: «закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете» (вверзите мрежу одесную страну корабля, и обрящете) (ст. 6); они бросили — и поймали множество рыбы. Не узнавши Его по виду, они тотчас узнали по этому явлению силы; тогда–то евангелист Иоанн говорит Петру: «Это Господь», будучи убежден в том не зрением, но явлением силы. Поэтому и Лука возглашает: «со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря».

Не просто являясь, но будучи видим известное время. Исследовав тщательно, мы находим, что после воскресения Спаситель одиннадцать раз явился святым апостолам и затем вознесся к Отцу. Так как Он имел одиннадцать учеников — после отпадения Иуды, потерявшего свое место и достоинство вследствие совершенного им злого предательства — то одиннадцать раз и является апостолам; впрочем, не всем вместе, а отдельно — то тем, то другим; например, явился десяти в отсутствие Фомы, а потом опять явился, когда и Фома был с ними. Теперь исследуем счисление, как получается, что Он являлся по числу одиннадцати апостолов одиннадцать раз. Первое явление было Марии, ходившей при гробе, и другим женам. Прежде всех радели Его женщины, которых и блаженный Исаия призывает: «жены… придите и возвестите нам» (Ис. 27:11). Итак, явился женщинам. Требующий строгой точности может видеть, что мы не извращаем счета. Во–первых, явился (Господь) женам — Марии и прочим; потом — Петру, затем — Клеопе со спутником на пути в Эммаус, где Он узнан был ими в преломлении хлеба. Но откуда видно, что прежде этих двух явился (Господь) Петру? После вечера (в Эммаусе) Клеопа и спутник его спешили возвестить ученикам, что видели Господа, и нашли апостолов, говорящих, что «Господь истинно воскрес и явился Симону» (Лук. 24:34). Значит, известие, что Петр видел Господа, пришло прежде, чем эти двое передали о своем видении. На это и Павел указывает, говоря: «Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати» (предах бо вам исперва, еже и приях, яко Христос умре грех ради наших по писанием, и яко возста и явися Кифе, таже единонадесятим) (1 Кор. 15:4, 5). Прежде Петру, потом — этим двум. Итак, явился (Господь), во–первых женам, во–вторых — Петру, в–третьих — Клеопе со спутником, в–четвертых — десяти, «когда двери были заперты», в отсутствие Фомы; потом одиннадцати вместе с Фомой — это уже в–пятых. Далее является пятистам братии; и это указывает Павел, говоря: «потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых» (1 Кор. 15:6) это — шестое (явление). Потом явился семи на море Тивериадском, ловившим рыбу; потом, по словам Павла, Иакову, наконец — всем апостолам. Прошу тебя, следи внимательно. Итак, ты имеешь прежде всего жен, Петра, Клеопу вдвоем, явление десяти кроме Фомы, явление одиннадцати, пятистам братии — в–шестых, в–седьмых — семи, в–восьмых — Иакову, в–девятых — семидесяти, в–десятых — на горе Галилейской, в–одиннадцатых — на горе Елеонской. В память вознесения Спасителя, столь часто преподававшего мир, нам нельзя не повторить счет для твердости еще раз. Итак, имеешь во–первых — жен, во–вторых — Петра, в–третьих — Клеопу вдвоем, в–четвертых — десять, в–пятых — одиннадцать, в шестых — пятьсот, в–седьмых — семь, в–восьмых — Иакова, в–девятых — семьдесят, в–десятых — на горе Галилейской, в–одиннадцатых — на горе Елеонской.

11. «…Являясь им и говоря о Царствии Божием. И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня» (Являлся им денми четыредесятми и глаголя, яже о царствии Божий. С ними же и ядый повеле им от Иерусалима не отлучатися, но ждати обетования Отча, еже слышасте от Мене) (Деян. 1:3, 4). О, великое снисхождение Спасителя! О, многая благость! О, человеколюбие неизреченное! Пусть до страданий Твоих, Господи, Ты ел и возлежал вместе с учениками, зачем и по воскресении Своем Ты входишь с ними в такое общение? «Чтобы этим, — говорит, –утвердить Фому в истине воскресения». Если даже теперь, когда совершалось все это, есть неверующие в воскресение, то не будь этого, т. е., если бы Он не ел и не пил вместе с учениками, кто мог бы заградить необузданные уста дерзающих легкомысленно говорить что угодно о домостроительстве Спасителя? Это научает нас почитать божественную и таинственную трапезу. Часто трапеза совершает то, что недоступно слову. Часто бесчисленные советники не могут примирить обыкновенной вражды, а одна трапеза прекращает войны. Продолжим взятый сейчас пример. Мы не перестаем быть врагами Богу, оставаясь врагами Божественного Слова, как говорит Павел: «будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его» (Рим. 5:10). Мы были врагами; был дарован закон — и не примирил; пришли пророки — и не убедили; враги и неприятели Богу как были, так и остались. Много было гонителей против истины, много борцов против благочестия, много слов, много наставлений, но ничто не прекратило войны. Пришел Христос, утвердил Свою трапезу, дал Себя в снедь и сказал: «приимите, ядите» (Матф. 26:26) — и тотчас прекратил войну и водворил мир. В Египте наказывает богоборцев — и никто не повинуется; поражает мучителей — и никто не покоряется. Здесь предлагает Себя в снедь — и все устыжаются и повинуются. Ударами не убедил, а снедаемый убеждает. Я разумею Снедаемого на таинственной трапезе: «Я есмь, — говорит, — хлеб, сшедший с небес и дающий жизнь миру» (Иоан. 6:41, 33). Разделяя с учениками трапезу, (Спаситель) говорил им «о Царствии Божием. И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня» (Деян. 1:4). Да, мы слышали от Тебя, Господи; Ты говорил: «восхожу ко Отцу Моему (Иоан. 20:17), и умолю Его, и пошлю вам Духа истины, Утешителя». Ты действительно говорил это, но когда обещал Отец? Не сказал (Господь): «ждать обетования Моего», но — «обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня». «Именно, — говорит, — обещал Отец, а Я напомнил». Где же обещал Отец? Ты можешь просмотреть все Евангелие, но не найдешь Слов Отца, обещающего ученикам дать Духа Святого. Где же Он обещал? Устами пророков, как говорит Павел: «Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях, о Сыне Своем» (Павел, раб Иисус Христов, зван апостол, избран во благовестие Божие, еже прежде обеща пророки Своими в писаниях святых о Сыне Своем) (Рим. 1:1, 3).

12. Итак, предвозвестивший Евангелие обещал дать и Духа Святого. Где же обещание Духа? Я ищу с вами вместе, как один из вас по вере и любви ко Христу. Я не раз говорил вашей любви, что овцы и пастыри — по человеческому определению, а перед Христом все овцы: и пастыри, и пасомые — все имеют единого верховного Пастыря. Итак, где обещал Отец Духа Святого? Говорит Бог устами пророка Иоиля: «в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши» (Деян. 2:16, 17; ср. Иоил. 2:28). Вот обещание. Где же исполнение? В сошествии Духа Святого на апостолов, когда Он разделил между ними роды языков, и они начали говорить (разными) языками. (Тогда) их заподозрили, что они пьяны, и Петр говорит: «Мужи Иудейские и все живущие в Иерусалиме! они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня; но это есть предреченное пророком Иоилем: И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши» (Деян. 2:14–17; Иоил., 2:28). Вот обещание Отца. Откуда, однако, видно, что от лица Отца было это обещание? Если я знаю, что и Сын говорил через пророков, то как узнать, Отец ли был говорящим в этом случае? «Излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши… И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма» (Деян. 2:17, 19). Я много раз говорил о крови, исшедшей из ребра, потому что это было величайшее чудо — видеть кровь, исходящую из мертвого тела; (пророк и провидел) кровь, истекшую из ребра — огонь, сошедший на апостолов. «…Кровь и огонь и курение дыма. Солнце превратится во тьму, и луна — в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный» (Деян. 2:19, 20). Из того, как выражается о Сыне, убедись, что говорит Отец: «прежде нежели наступит день Господень», а не сказал — «день Мой». Почему? Если Ты даешь знамения, то почему к другому обращаешь мысль, говоря: «прежде нежели наступит день Господень, великий и славный»? Нужно заметить это. Или, может быть, кто–нибудь скажет, что пророк говорит от своего лица: «прежде нежели наступит день»? Но нельзя было пророку (о себе) сказать: «прежде нежели наступит день Господень, великий и славный. И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (ст. 17–21). Так мог говорить только Бог через пророков. А Павел прибавляет к этому: «Один Господь у всех, богатый для всех, призывающих Его. Ибо всякий, кто призовет имя Господне, спасется». И потом, показывая, что это сказано о Христе, продолжает: «Но как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без проповедующего? И как проповедовать, если не будут посланы? Как написано: как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое!» (Рим. 10:12–15). Заметь это, прошу тебя. «Повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым» (Деян. 1:4, 5). После сорока дней оставалось десять до дня Пятидесятницы, когда явился Дух Святый и крестил апостолов не водой, а огнем.

13. Здесь должно разрешить вопрос, затрудняющий многих. Именно — многие спрашивали, были ли до страданий Спасителя апостолы крещены крещением евангельским? Мы не навязываем своего мнения и не доверяемся человеческим рассуждениям в этом вопросе, но твердо держимся Писаний. (В Писаниях) мы находим, что апостолы получили крещение до страданий Христовых, крещение Иоанново. И Спаситель до страданий Своих не дает им другого крещения, чтобы не упразднить проповеди Иоанновой и не дать иудеям повода к нападкам, что Он ввел свое особое крещение из гордости перед Иоанном Крестителем, но позволяет ученикам иметь залог воды, сохраняя для них (на будущее время) благодать Духа. Поэтому, как не имеющим еще Духа, говорит по воскресении: «примите Духа Святого», и прибавляет: «идите во Иерусалим и ждите там, о чем вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым». Не водой опять, потому что они уже получили (крещение водой), но Духом Святым; не прибавляет воду к воде, но восполняет неполноту тем, чего не имели. «Вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым»; вместо того, чтобы сказать: «через десять дней». Какая нужда в такой отсрочке? Зачем отсрочка? Десять дней полагаются между обещанием и исполнением: это — для испытания веры апостолов. Когда благодать бездействовала и никто не являлся, вера их подвергалась испытанию, сохранят ли они доверие к Обещавшему. Обещал и сказал (Господь): «через несколько дней». Не определил точно (числа) дней, но просто — «через несколько дней». Не все предоставляет нам знать Спаситель, но указывает держаться меры божественного определения. Что слышишь, поучайся; чего не разумеешь, не допытывайся. «Вы будете крещены Духом Святым». Когда Дух Святый сошел на апостолов в день Пятидесятницы, то наполнил весь дом, где они сидели, чтобы они были крещены Духом Святым, как в воде. А с невидимым соединяет видимое явление, т. е. разделение языков. Таким образом, они были крещены Духом Святым. И что креститься Духом Святым было то же самое, что принять Духа Святого, подтверждает другое повествование. Когда Петр был укоряем учениками: «зачем ты пошел к эллинам и огласил их и дал им крещение и таинства?», он отвечал: «Я был в городе Иоппии, и некто Корнилий сотник прислал за мной, и я, придя, проповедовал учение; но в то самое время, когда я говорил, сошел на них Дух Святый, как на нас вначале». И чтобы показать, что то, что бывшие с Корнилием приняли Духа Святого, было крещением, Петр тотчас говорит: «Тогда вспомнил я слово Господа, как Он говорил: Иоанн крестил водою, а вы будете крещены Духом Святым» (Деян. 11:16).

14. Итак, до страданий Спасителя были крещены апостолы водой и омыты. Но то было омовение во оставление грехов, а не сообщение Святого Духа. «Явился Иоанн, — говорит евангелист, — крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов» (Прииде Иоанн проповедая в пустыне крещение покаяния во оставление грехов). (Марк. 1:4). Но нужно объяснить, откуда мы знаем, что апостолы имели это крещение. Ведь Господь не сказал — «Иоанн крестил вас водой», но что он крестил вообще; а отсюда еще не видно, крестил ли и апостолов. Откуда же это известно? Выслушай рассудительно. Когда при омовении ног Петр противоречил, говоря: «Господи! Не умоешь ног моих вовек», Спаситель сказал: «Если не умою тебя, не имеешь части со Мною». Петр возразил: «Господи! не только ноги мои, но и руки и голову», а Спаситель на это ответил: «омытому нужно только ноги умыть» (Иоан. 13:8–10). Видишь, как утвердил Он крещение Иоанново? Нужно иметь в виду, что где не было призывания Отца, Сына и Святого Духа, там крещение только покаяния, а где есть призывание, там крещение всыновления. Спаситель не отменил крещения покаяния, но восполнил призыванием Св. Троицы и затем к этому крещению во имя Св. Троицы присоединил крещение Св. Духом. Еретики отвергли крещение, установленное во имя Святой Троицы, какое было у них, потому что не имели, несчастные, уважения к Владычнему гласу: «омытому нужно только ноги умыть». «а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым». И здесь не замедлили обнаружиться свойственные человеческой природе любопытство и суетность. Людям всегда свойственно спрашивать: «Когда это будет? Когда придет Христос? Через сколько лет конец? Когда наступит Его царство?» Так и апостолы, поддаваясь человеческой страсти, начинают спрашивать Спасителя: «они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» (они же сошедшеся вопрошаху Его, глаголюще: Господи, аще в лето сие устрояеши царствие Израилево) (Деян. 1:6). Хотя Он уже объяснял им — «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей» (Матф. 25:31), они все–таки спрашивают: «не в сие ли время?» (аще в лето сие?) Они хотели узнать, близко ли теперь ожидаемое царствие, медлит ли спасение? Но Спаситель отвечает: «не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1:7). Апостолам не позволено разыскание времен; неужели же еретикам позволено исследовать природу предвечную и существо премирное? Конечно, нет — и если бы какой еретик стал спрашивать о подобных вещах и сказал: «Как родил Отец, и какой способ божественного рождения?», ты обрати против него слова Господни: «не ваше дело знать времена или сроки; «не ваше делознать рождение и существо Божие, и не только не ваше, но и ни ангелов, ни архангелов, ни всякой созданной силы». Кто же может знать это? «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына» (Матф. 11:27); и «глубины Божии» никому не ведомы, кроме «Духа Божия». «Не ваше дело знать времена или сроки». Ты не стыдишься умеренности апостолов? Сотрапезники Спасителя, которым Он и явился, просвещенные Им, не допускаются знать, но научаются не превышать меры и слышат: «не ваше дело знать времена или сроки», а ты исследуешь? Правда, Даниилу было дано знать времена и лета и меры; ему было сказано: «Семьдесят седмин определены для народа твоего и святаго города ^[184]твоего… семь седмин и шестьдесят две седмины» (семьдесят седмин сократишася о людех твоих от исхода словесе… еже соградити храм. Седмин седмь и седмин шестьдесят две и едина). (Дан. 9:24–27). Вот для него было доступно разумение времен, но со временем обуздывается дерзновение, чтобы люди научились, что если о временах не позволено знать, то тем более не должно допытываться о Божественном рождении. «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти». А Сын не положил? Значит, только во власти Отца времена и лета, а Сын не имеет участия? Но если Сын не имеет участие во временах и летах и веках, значит, Павел лжет, когда говорит: «в последние дни сии говорил нам в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил» (Евр. 1:1, 2)? Если Сын — Творец веков, то и лежат они во власти Сына. Тоже самое, что говорит Павел (заключается и в словах): «которые Отец положил в Своей власти», потому что властью Отца здесь называется Сын, как Его сила и мудрость: «Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1 Кор. 1:24).

15. «Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти, но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый» (Деян. 1:7, 8). «Примете силу» — не для того, чтобы разведывать о временах и летах, но чтобы верить Владыке. «И будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли». Не измеряй порядка слов, но силу власти. Он сказал: «возвестите всюду»; это показывает Его силу, если слово перешло в дело. Могу и я, не столько со властью, сколько с тщеславием, сказать предстоящим или немногим слугам и братьям: идите к народам и научите всех, всех обратите, победите варваров, поразите всех противящихся царству. Слова исходят, но если за ними не следует дело, я не только осуждаюсь, как лжец, но и наказываюсь, как безрассудный хвастун. Итак, нужно судить слова Спасителя не по тому, что Он сказал, но по тому, что сделал. Он сказал: «научите все народы» (Матф. 28:19). Если слова не оправдались делом, это было хвастовство, а не божественная власть. Сказал также: «проповедайте даже до края земли». Если есть какой–нибудь край, непричастный проповеди, значит, повеление оказалось ложным. Если же блеск дел затмил самые слова — истинны свидетели и истинен свидетельствуемый. «Сказав сие, Он поднялся в глазах их» (И сия рек, зрящым им взятся) (Деян. 1:9). Мог, конечно, Господь вознестись не явно, но так как имел свидетелями воскресения глаза учеников, то и теперь делает их самовидцами вознесения. «…Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его» (Деян. 1:9; Лук. 24:51; Деян. 1:10), вознесся, поднялся, несся вверх и взошел». «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище… но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие» (Евр. 9:24). И не только взошел, но и прошел. «Имея Первосвященника великого, прошедшего небеса», — говорит Павел (Евр. 4:14). Взошел, поднялся, вознесся, шел, прошел. Смотри: взошел, как имеющий власть, чтобы исполнилось слово пророческое: «Восшел Бог при восклицаниях» (взыде Бог в воскликновении) (Пс. 46:6). Об этом говорит пророк с полной уверенностью. «Восшел Бог при восклицаниях: поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возмите врата князи ваша, и возмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7). Внидет: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище… но в самое небо» — «внидет Царь славы». Но случилось две вещи. Как ранее земля была изумлена, увидев Спасителя, облеченного телом, и, как свойственно нам, когда мы видим новое лицо, спрашивать: «Кто это?» — о знакомом никто, конечно, не спрашивает, так земля и при виде Спасителя, обладающего божественной силой и повелевающего ветрами и морем, спрашивает: «Кто это, что и ветры и море повинуются Ему?» (Матф. 8:27). Итак, как земля в изумлении вопияла: «Кто это?», так теперь небо, видя во плоти Божество, с изумлением говорит: «Кто сей Царь славы?» (Пс. 23:8).

16. Вот еще достойное удивления. Пришел Спаситель на землю, и придя, принес Духа Святого, а взойдя на небо, вознес тело святое, чтобы дать миру залог спасения, Силу Духа Святого. Другим залогом спасения для того же мира должен христианин считать святое тело Христово. Говоря так, я имею в виду и тебя, и каждое лицо христианское. Я христианин и Божий. На каком основании? Я имею Духа Святого, с неба сошедшего. Хочешь ли другого доказательства? Я получил с неба Духа Божия, я имею верный залог спасения. Какой залог? Вверху — тело Его, внизу — Духа Святого в нас. Ты сомневаешься, еретик, что мы Божий? Бог и люди соединились в один род. Как брак соединяет различные стороны, и по сочетании мужа с женой целых два рода входят в родство, причем один оказывается племянником, а другой дядей, хотя бы никогда и не видали друг друга, так по воплощении Христа через Его плоть вся церковь сделалась родной Христу: и Павел родственник Христу, и Петр, и всякий верный, все мы, всякий благочестивый. Поэтому говорит Павел: «мы, будучи родом Божиим» (Деян. 17:29). Впрочем, я знаю, в каком смысле это сказано, и не берусь исследовать всю эту историю: для моей цели достаточно одного того, что Павел утверждает о роде. И опять в другом месте он говорит: «И вы — тело Христово… члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» ^[185] (мы есмы тело Христово и уди от части от плоти Его). Иными словами, по плоти, которую Христос принял, мы родные Ему. Итак, имеем залог Его на небе, именно, тело Его, от нас заимствованное, и на земле — Духа Святого, обитающего с нами. И вот удивительно: нельзя сказать, что Дух сошел с неба, и Его уже нет более на небе, так что выменяли друг у друга тело — небо, а Дух — землю, но и с нами Дух, и везде, и на небе. «Куда, — говорит псалмопевец, — пойду от Духа Твоего?» (138:7). И что удивляешься, что Дух и с нами, и на небе, а тело Христово и на небе, и с нами? Получило небо святое тело, приняла и земля Святого Духа. Пришел Христос — и принес Святого Духа, взошел — и вознес наше тело. И вот — образ Адама, погребенный во гробе, является уже не среди ангелов, но превыше ангелов восседает со Отцом, чтобы и нас посадить с Собой. О, ужасное и странное устроение! О, великий Царь, великий во всем, великий и удивительный! И как сказал пророк: «Господи, Боже наш! как величественно имя Твое по всей земле! Слава Твоя простирается превыше небес!» (Господи Господь Наш, яко чудно имя Твое по всей земли, яко взятся великолепие Твое превыше небес) (Пс. 8:2). «Взяло облако» Божество; слово в слово: «в глазах их… облако взяло Его», великий во всем; великий Бог, великий Господь. «Велик Господь и всехвален» (Велий Господь и хвален зело) (Пс. 47:2). Великий Бог, великий Господь, великий и Царь: «великий Царь над всею землею» (Пс. 46:3). «Радость всей земли гора Сион; на северной стороне ее город великого Царя» (Горы Сионския, ребра северовы, град Царя великого) (Пс. 47:3). Великий пророк, великий священник, великий свет, великий во всем. И Писание всегда с воодушевлением называет Его великим; например, Павел говорит: «великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа» (Тит. 2:13), или Давид: «Велик Господь и всехвален» (велий Господь и хвален зело) (Пс. 47:2). Великий Царь, великий пророк; когда Иисус творил чудеса, говорили народы: «великий пророк восстал между нами, и Бог посетил народ Свой» (яко пророк велий воста в нас и яко посети Бог людей своих) (Лук. 7:16). И не только по Божеству велик, но и по плоти; как по Божеству — Бог великий, и Господь великий, и царь великий, так с другой стороны — великий священник и великий пророк. Откуда это? Говорит Павел: «имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего» (Евр. 4:14). Если Господь — архиерей великий и пророк великий, то подлинно посетил Бог людей Своих и воздвиг пророка великого во Израиле. Если Он великий пророк, великий священник, великий царь, то и свет великий: «Галилея языческая… Народ, сидящий во тьме, увидит свет великий» (Ис. 9:2). Даже и день Его называет пророк великим: «прежде нежели наступит день Господень, великий и страшный» (прежде даже не прийти дню Господню великому и просвещенному) (Иоиль, 2:31). Везде слыша о великом и великих делах Господних, с чего ты вздумал, еретик, раскалывать и умалять великое? Итак, будем иметь залог нашей жизни на небе, куда мы совознесены с Христом. И потом опять будем восхищены на облаках, если будем достойны встретить на облаках. Подсудимый не устраивает встречи судье, но является к нему с покорностью — не устраивает встречи, потому что лишен смелости. Итак, будем молиться и мы все, возлюбленные, чтобы нам оказаться хотя бы в последних рядах встречающих, потому что, как при встрече царя, хотя бы не все участники были равночестны, но почитаются им одинаково, так будет и тогда. Не все одинаково потрудились: «каждый получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3:8). Да не будет никаких препятствий Слову Божию, но нераздельно с истиной будем дерзновенны все в любви Христовой, питая народ, орошая души, будучи разделены душами, но не разъединены в мыслях. Враг мира имеет судящего. Хотя бы мы и могли уверять людей, но так как перед Богом мы открыты во всей наготе, то Его именно, надзирающего мысли и взыскивающего всякое ложное слово, призываем во свидетели, что мы никогда не хотели и не хотим быть врагами мира. И если бы мы разрушили мир, мы были бы врагами тех, которые слышали от Христа: «мир вам!» Но что мы хотим, и стараемся, и горячо желаем мира, свидетель Тот, Кто знает это; об остальном мы будем молчать. Принявший Бога посредником не оскорбляет вышнего судилища своими оправданиями. А Бог силен дать мир, утвердить мир, водворить мир и среди проповедующих, и среди внимающих проповеди, и среди учащих, и среди учащихся, чтобы, начавши с мира и утвердившись в мире и исполнившись мира, нам вознести от лица всех славу Богу мира, Отцу и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Неразрывно и непоколебимо соединились между собой три удивительных чуда, неизвестных от начала времени и превосходящих силы самой природы нашей. Да, тройной канат нелегко разорвать. Чудеса эти следующие: рождение незамужней матерью, воскресение после тридневной смерти, вознесение плоти на небеса. История знает рождающих неплодных женщин, однако же, рождающих не вне брачного соединения; знает воскресавших мертвецов, но воскресавших не для бесконечной жизни; знает возносящегося пророка, но возносящегося как бы на небо, т. е., не на истинное небо. Илия переменил одно место на другое, а Спаситель восшел туда же, откуда и нисшел — восшел в присутствии мужей и женщин, во множестве созерцавших Его до тех пор, пока их пристально смотревшие в высоту очи не ослабели, причем ангелы дали им свидетельство касательно того, что они видели, и предвозвестили второе Его пришествие. «Вдруг, — говорит Писание, — предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо?», и проч. (Деян. 1:10–11). О, сколь много совершено благим Господом ради лукавых рабов, для их спасения! Он нисшел с небес, восшел на небеса, снова придет с небес. Но как придет? Не другую восприняв ипостась, а в плотском образе, в человеческом виде; однако же, не перенося уничижения, как прежде, не засыпая в корабле, не испытывая тягостной жажды у колодца, не сидя «на молодом осле» (Иоан. 12:15), но устремляясь на осленке облачном; не рыбарей ведя с Собой, но сопровождаемый ангелами; не стоя возле судейской кафедры, но Сам судя, и самим рыбарям даруя судейскую власть, как и Сам учит, говоря Своим ученикам: «когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Матф. 19:28). А иудеям — «если Я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями» (Матф. 12:27), потому что, будучи из иудеев, не мыслили по–иудейски, но своим сродникам, убийцам Господа, предпочли страдания Христовы и Его язвы. Великое чудо, необыкновенное судилище! Странно видеть, что рыбарь судит, фарисей же судится, что делатель палаток сидит с дерзновением, архиерей же со стенаниями дает отчет. А зачем ударяли Господа по ланите, били по главе и, наконец, Наследника убили вне виноградника? Зачем ввергали Петра в темницу? Зачем наносили Павлу «пять раз по сорок ударов без одного» (2 Кор. 11:24)? Но достойный удивления в глазах иудеев архиерей Анания повелел своим слугам ударять по устам Павловым, по устам Павла, по устам благодати, по устам истины, по органу жизни, который звучит громче всякой трубы, стройнее всякой гармонии, по органу Христову, по флейте Духа. Павел своим языком возвещал то, что было угодно Святому Духу. Поэтому думаю, что Давид говорил от лица Павла: «язык мой — трость книжника скорописца» (Пс. 44:2). Что же говорит Анании Павел, заранее созерцая грозящее ему наказание? «Бог будет бить тебя, стена подбеленная!» (повапленная) (Деян. 23:3). «Стена подбеленная» (повапленная) — гроб украшенный, снаружи — враг, внутри — мертвец. Так как нам предлежит дать отчет во всем, что сделано нами во время своей жизни, так как предстоит всемирный суд, на котором спросят о том, что мы сделали со вверенными нам талантами, взыщут за отвержение таинственного брака, спросят о светильниках брачной горницы, о возрастании семени, о плоде виноградника и обо всем, что Он открыл нам через Свои притчи, то взвесим свою жизнь, переменим ее дела, не занимаясь более меною серебра, не добывая себе золота, не ссужая деньгами за большие проценты, потому что Судья гнушается этого, но доставляя пропитание бедным, проявляя страннолюбив, призывая Бога и делая все, что может смягчить гнев Судьи. Взирая на Авраама, постигни выгоду от страннолюбия; о пользе усердной молитвы заключай по примеру ниневитян; взирай на сокровищницу милостыни в Тавифе; она, бездыханная, лежала на одре, готовились зарыть ее в могилу; но вдовицы, окружив Петра и показывая дары мертвой, исторгли умершую из ада (Деян. 9:36–41). Если слезы вдовиц оживили мертвое тело, которое, очевидно, снова имело умереть впоследствии, то что, по–твоему мнению, воздаст Судья в отплату за благодеяния тем, которые щедрой рукой питали бедных и не лишили себя их свидетельского показания? Тогдашний дар будет неотъемлем, так как между ним и его обладателем станет уже не смерть, но взамен смерти будет иметь место вечная жизнь. «Ибо вострубит, — говорит Писание, — и мертвые во Христе воскреснут нетленными» (1 Кор. 15:52) и неизменными, по примеру Господа. И как Его «взяло некоторое облако» (Деян. 1:9), так и мы, по слову Павла, «восхищени будем на облаках» (1 Солун. 4:17). И как Он восшел при радостном крике и трубном звуке, таким же точно образом и мы, услышав архангельскую трубу и стряхнув с себя облако смерти, как сон, соединимся с Начальником жизни: «И тако, — говорит Писание, — всегда с Господом будем» (1 Солун. 4:17), помышляя о Господнем, охраняя Его заповеди. Да удостоимся же все мы услышать тот блаженный голос: «Хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего» (Матф. 25:21). Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

Благословен Бог! Сегодня благовременно всем нам громко произнести то пророческое изречение, сообща восхвалить нашего всех Господа и сказать: «Кто изречет могущество Господа, возвестит все хвалы Его?» (кто возглаголет силы Господни? Слышаны сотворит вся хвалы Его) (Пс. 105:2). Сегодня наш «первенец» ^[186] (начаток) (1 Кор. 15:23) восшел на небо и Тот, Кто воспринял Себе нашу плоть, получил Отческий престол, чтобы примирить рабов с Богом, уничтожить древнюю вражду и даровать еще живущим на земле людям мир вышних сил. Общие у нас сегодня награды за победу над диаволом, общие воздаяния за борьбу, общие возмездия за подвиги, общие венцы, общая слава. Поэтому возвеселимся все, видя, что наш начаток восседает в горних и что наше естество занимает место на троне одесную Бога. Если дивный пророк ублажает «имеющих племя в Сионе и южики ^[187] в Иерусалиме» (Ис. 31:9), то гораздо более надлежит радоваться и утешаться нам, видящим, что наш начаток восшел на самую вершину неба и занял царский престол. В самом деле, размысли, возлюбленный, сколь велика благость нашего Бога и сколь неизреченно домостроительство Его, проявившееся в отношении к нашему роду, из–за диавольского обольщения изгнанному из рая; и на какую высоту вдруг Бог возвел его, подпавшего столь великому проклятию! И каким образом мы, оказавшиеся недостойными земли, сегодня возведены на небо, и наше естество, которое прежде было сочтено недостойным даже и рая, заняло на небе первое место; естество, бывшее для демонов предметом поругания, сегодня встречает поклонение себе со стороны ангелов и горних сил! О, блаженная зависть! О, драгоценные козни! О, зависть — причина прекрасных дел, виновница бесчисленных наших благ, ты родила закон бессмертия. Тот лукавый демон, позавидовав нашему естеству, имевшему местопребывание на земле, теперь видит, что ему поклоняются на небе; и украв, как он думал, великое и несравненное, теперь видит, что мы наслаждаемся большими и блистательнейшими, по сравнению с прежними, благами. Поэтому–то сегодня я и веселюсь и радуюсь; приглашаю и вас принять участие в моем ликовании. Недостойные и земной чести, мы вознеслись к наивысшему царству, поднялись выше небес, достигли царского престола; и естество, из–за которого херувим охранял рай, шествует, встречая поклонение. Поэтому, возлюбленный, приди в изумление перед мудрым планом твоего Господа и прославь Его, столь многое тебе даровавшего. Щедрость дара превзошла величину наказания. В самом деле, обрати внимание: мы были изгнаны из рая, а введены в самое небо; мы были осуждены на смерть, но даровано нам бессмертие; мы навлекли на себя неблаговоление и были отринуты, а теперь удостоены имени чад Божиих, и не только чад, но и наследников, и не только наследников, но и сонаследников Христовых. Смотри, насколько дарованное нам Господом важнее по сравнению с тем, что было у нас отнято! Но, когда ты слышишь, что Он восшел и вознесся, то остерегайся предположить, что в отношении к Богу возможно нисхождение в смысле места; Божество все наполняет и всюду присутствует, и нет места, где бы Бог не находился, как все надзирающий и как Творец всего. Тело, восприняв которое Он соблаговолил явится на земле, одного происхождения с нашим; оно одинаково с нашим во всех отношениях; возносящееся тело — наше. И поэтому сегодня все вместе громко произнесем то пророческое изречение: «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне) (Пс. 46:6), и отпразднуем это светлое и блистательное торжество, так как все без исключения насладились и даром Господним. Как человеколюбивый господин, полюбив своего слугу, не гнушается, вследствие любви к нему, облекаться в его платье, так и Господь наш Христос, возлюбив наше естество и видя, что оно впало в бездну зла, что не имеет никакой надежды на спасение и что нуждается в великом снисхождении, соблаговолил воспринять наше тело. И поэтому, явившись в мире, Он освободил всех людей от заблуждения и возвел к истине; и в Евангелии восклицает, говоря: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Матф. 9:13). Итак, что восхотел, совершил; человеческое естество, лежавшее долу, восставил, и проявил столь великое человеколюбие, что человеческий разум не может обнять смысла происшедших событий. Скажи мне, каким образом мы, навлекшие на себя неблаговоление, оказавшиеся недостойными земли и лишенные земной чести, вдруг возведены на столь великую высоту? Почему войне наступил конец? Почему гнев более не проявляется? В самом деле, необыкновенно и величайшего изумления преисполнено то обстоятельство, что не мы обратились за помощью, но что Сам Он, праведно негодующий на нас, явился Ходатаем за нас, и таким образом возник мир. И Павел восклицает, говоря: «как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим» (по Христе убо молим, яко Богу молящу нами) (2 Корф. 5:20). Видишь ли изумительнейшую мудрость, видишь ли неизреченное Господне человеколюбие, замечаешь ли необыкновенное попечение? Теперь уничтожено жало смерти; теперь положен конец победе ада; теперь ниспровергнуто могущество смерти; теперь упразднена вражда; теперь угасла долговременная война; люди тогда уподобились ангелам; они соединились с последними, и вследствие соименности той и другой сторон возник тесный между ними союз. Общий всем Господь, примирив Своего Отца с человеческим родом, вознесся. А что Он вознесся по этой причине, послушай о том Его Самого: «лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам» (уне есть вам, да Аз иду. Аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам) (Иоанн. 16:7). В доказательство нашего примирения Он обещает послать нам Утешителя. В самом деле, обрати внимание на то, что далее и с какой заботливостью прибавлено Господом: «Он, — говорит Господь, — наставит вас на всякую истину» (Иоанн. 16:13). Ясно, что ниспосланный Святой Дух будет путеводить к истине всех нас, заблуждающихся и склоняющихся то в ту, то в другую сторону. Так как Сам Бог гневался на нас, а мы в такой степени отвращались от человеколюбивого Владыки, то Господь наш Христос, явившись Посредником, совершил примирение (Эфес. 2). Он поистине сокрушил «стоявшую посреди преграду» (средостение ограды) (Эфес. 2:14). Поэтому, взирая на Господа наших начатков, мы имеем уже добрые надежды. И вот, что бы ты ни сказал, я более не боюсь; скажешь ли о черве, или о пепле, или об огне, или о наказании, или о скрежете зубов, или о золе, или о чем бы то ни было, все презираю без труда, взирая на мои начатки, т. е., на Христа, Который восседает в горних и почти беседует со всеми людьми и взывает: оставьте, наконец, свою беспечность и познайте свое благородство, размыслив о количестве даров, во владение которыми имеете вступить спустя немного времени. Живя вместе с апостолами, «повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца» (Деян. 1:4). Заметь и в этом попечение Господа: видя немощь человеческого естества и зная, что оно сильно нуждается в поддержке, Он даровал помощь Святого Духа, чтобы человек стал неодолим диавольскими кознями. Случилось подобное тому, как если какой–либо прекрасный полководец заметит, что находящиеся под его начальством воины не выносят неприятельских угроз, но поражены страхом, и укрепит всех их, отовсюду оградив панцирем, щитом, шлемом и остальными принадлежностями полного вооружения; так и Господь наш Иисус Христос, увидев, что могущество противных сил велико и что поэтому человеческое естество имеет большую нужду в помощи, даровал благодать Святого Духа, чтобы человек, прежде боявшийся демонских полчищ, теперь явился для них страшным и привел их в ужас, и чтобы одним только появлением своим обратил коварного змия в бегство. Такова благодать Святого Духа: где бы она ни явилась, она обращает демонские полчища и все враждебные силы в бегство. «Вы примете силу, — говорит Господь, —когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян. 1:8). Что же это была за сила? Об этом Он говорил им немного раньше: «больных исцеляйте, прокаженных очищайте, бесов изгоняйте» (Матф. 10:8) и т. п; по Его словам, не будет ни одной столь тяжкой болезни, которая не уступила бы силе Святого Духа. Столь великих для нас благ явился причиной настоящий день. Сегодня ангелы, видя, что наше естество блистает с высоты Царского престола, получили то, чего давно сильно желали. А чтобы ты понял различие между рабом и Господом, обрати внимание на то, что, когда возносился Илия он восходил на огненной колеснице: когда же Господь наш возносился со Своей плотию, при Его восхождении Ему служило облако. «Он поднялся в глазах их, — говорит Писание, — и облако взяло Его из вида их» (Зрящим им, взятся, и облак подъят Его от очию их) (Деян. 1:9). И тот, т. е., Илия, восходил как бы на небо, потому что он был раб, а Христос вознесся на самое небо, потому что Он был Господь. «Вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Се мужа два стаста во одежди беле и говорят им: сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его) (Деян. 1:10, 11). Когда надлежало быть призванным рабу, то за ним посылалась колесница; когда же — Сыну, то — царский престол, и не просто престол, но самый Отческий престол. Послушай, что велегласно говорит об Отце Исаия: «Вот, Господь восседит на облаке легком» (се Господь седит на облице легце) (Ис. 19:1). Поэтому Он ниспослал облако и Сыну. Илия, восходя, оставил свою милоть Елисею; Иисус же, возносясь, излил на Своих учеников благодатные дарования, производящие не одного пророка, но бесчисленных Елисеев, лучше же сказать — гораздо более великих, чем Елисей, и более, чем он, блистательных. Обдумывая все это, возлюбленные, отплатим с своей стороны нашему Господу своей прекрасной жизнью, чтобы, как Он прославил нас Своими благодатными дарованиями, так и мы своими добродетельными поступками и прекрасной жизнью сделали бы Бога милостивым. Итак, прославим нашего Господа и с презрением отнесемся к заманчивому великолепию настоящих вещей; этого рода наставление — самое наилучшее; оно может и неверных руководствовать к истине, так как они не столько обращают внимания на наши слова, сколько на наши дела. Поэтому и Христос говорил: «блажен, кто сотворит и научит» (Матф. 5:19), говорил, разъясняя, что учение делами более совершенно, чем наставление словами, и что оно в большей степени, чем последнее, в состоянии привести на истинный путь людей невежественных. Постараемся же угодить Богу и тщательно устроить свою жизнь, чтобы получить себе благодать Духа и, при помощи силы Его, с большей легкостью упражняться в делах добродетели, потому что где благодать увидит душу трезвую, там она изливается обильно. Поэтому, прошу, настроим себя должным образом, чтобы, укрепляемые силой Духа, мы беспечально провели настоящую жизнь, получили будущие блага и удостоились небесного царства, что да получим все мы по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, искупившего нас честной кровью живоносного ребра Своего и освободившего нас от заблуждения и от рабства. С Ним подобает честь и сила, всякая слава и великолепие Отцу и Святому и Животворящему Духу ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Предо мной открывается блистательное церковное зрелище, возбуждающее не суетный смех у людей, а неистовую скорбь у диавола. Он видит в горних тот корень, Который воскрешает находящихся в преисподней мертвецов; он видит, что на земле преданный им на крестную смерть теперь взирает с неба; видит, что земля наполнилась ангелами; видит, что воздух необычно становится проходимым; видит, что небесные силы выходят навстречу и слышит, что одни из них говорят: «Поднимите, врата, верхи ваши, и войдет Царь славы!» (возьмите врата князи ваша, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7), а другие, в свою очередь, встречая и сопровождая Христа, восклицают: «Господь силен в брани» (ст. 8). В какой «брани»? В той, которую Он предпринял за нас со всеобщим врагом. Последнего не был в состоянии преодолеть никто из людей: ни из пророков, ни из праведников. Все находились под тиранией царствовавшей тогда смерти, пока не явился Царь веков, который, связав сильного, взял его оружие. И когда Господа пригвождали ко кресту, то силы небесные были приведены этим в изумление, вся тварь пришла в смятение, видя новое таинство и созерцая страшное, происходившее на земле, зрелище. Земля поколебалась, море пришло в движение, взволновалась бездна, вся тварь пришла в страх; ужаснулись светила небесные, солнце и луна обратились в бегство, звезды померкли, день не устоял; после того, как разорвалась в храме завеса, устрашенный ангел улетел оттуда; мрак наполнил землю; стихии отступились от своего порядка, день изменился. Видя своего Господа и Творца висящим на древе, творения не могли перенести этого. Тогда ад подвергся разрушению, врата его сокрушились и запоры его были сломаны. Об этом пророчествуя, Давид говорил: «яко сокруши врата медная, и вереи железныя сломи» (Пс. 106:16). Царствовавшая смерть тогда низринута под ноги Христа, и с триумфом повлечена, как пленница. Воскресая нетленным и преславным телом, Он сокрушил силу врага, расстроил его замыслы, нисшел в царство ада; разрушил вражий престол, совлек со врага диадему, уничтожил его царские жезлы и сказал находившимся в аду пленникам: «Идите, все племена народов, к Отцу и Богу; идите и получите освобождение от рабства; Я вывожу вас из рабства на свободу, из тьмы в свет, из области тирана в государство, управляемое Царем. Я — Христос — благовествую вам жизнь. Поэтому уже и не бойтесь тирана, но презирайте страх смерти, голод и скорбь, узы, темницу и беды. Этого боится войско тирана, которое разбито; из всех только Я один — победоносный Царь, пострадавший за вас Своей плотью». Итак, Он — поистине непреодолимый и могущественный Господь; Он силен в брани; Он — Царь славы, мужественно изведший скованных узников и находившихся во гробах. Относительно Него говорил Давид: «восшел на высоту, пленил плен» (Пс. 67:19). Конечно, всякий христианский праздник — осуждение диавола; а нынешний — в особенности. Во все остальные праздники, проявляя свою злобу и нисколько не успевая в своих намерениях, он все–таки ликовал. Например: когда Дева чудесно зачала, он приписал причину этого любодейному деянию; когда Она неизглаголанно родила, стал клеветать, что Она — не дева; когда питающего всякую тварь вскармливала Мать, тогда диавол внушил Ироду мысль избить младенцев, надеясь среди них захватить неудержимого; поспешавшему ко крещению приготовляет затем искушение; когда Господь беседовал с иудеями, то, по действию диавола, подвергался с их стороны злословию, а когда творил чудеса, то, по диавольским же наветам, иудеи пытались побить Его камнями; диавол предпочел Ему убийцу и разбойника; вместе с распятым распял разбойников; у погребенного запечатал гроб; когда Христос воскрес, то диавол превратно толковал Его воскресение; а когда Господь возносился и шествовал на небеса, то диавол уже не мог сказать чего–либо, но в еще большей, чем прежде, степени изранил свою голову. Поэтому сегодняшний праздник более тягостен для диавола, чем всякое другое торжество, так как последний видит, что ангельское воинство все и повсюду ликует, что одни ангелы сопутствуют Господу, а другие шествуют впереди Его, иные — навстречу Ему, некоторые, в свою очередь, беседуют с ликом апостолов и говорят: «мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (мужие Галилейстии, что стоите зряще на небо? Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, такождеснова приидет, имже образом видесте Его идуща на небо) (Деян. 1:11). «Сей Иисус», показавший множество знамений. Итак, день Господня вознесения причинил диаволу, как сказано, скорбь, а верным — веселье. Теперь воссияла радостная весна и выросли очаровательные цветы; ветви виноградника обременены плодами, масличные деревья цветут, смоковницы уже произвели свои плоды, и густейшие нивы приводятся в движение зефиром, подражая приятному колебанию морских волн. Вследствие Господня Вознесения все веселится вместе с нами. Поэтому и я произнесу перед вами слова Давида, которые он прекрасно изрек по поводу Господня Вознесения: «Восплещите руками все народы, воскликните Богу гласом радости. Восшел… Господь при звуке трубном (Пс. 46:2, 6) туда, где Он был; вознесся туда, откуда и не отлучался». «Нисшедший, Он же есть и восшедший превыше всех небес» (Эфес. 4:10); не иной явился пророкам и обращался с апостолами, не иной находился в лоне Отца и был судим Пилатом, не иной был пригвожден ко кресту гвоздями и шествовал на херувимах, не иной был обвит Иосифовой плащаницей и объемлет дланью тварь, не иной был положен в гробе и восхваляем серафимами; но именно Тот Самый, Который сидит с Отцом и бессеменно зачат в девственной утробе. «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). Творец веков, Тот, Который произвел все из небытия в бытие, Создатель Адама, Тот, Который произвел человеческое естество, Который переселил угодившего Ему Еноха в страну жизни, сохранил Ноя среди вселенной, призвал патриарха Авраама из Халдейской земли, через Исаака предызобразил таинство креста, даровал Иакову рождение двенадцати сыновей, подверг испытанию терпение Иова, поставил Моисея вождем народа, преисполнил Самуила пророческим даром еще во чреве его матери, избрал пастыря овец Давида царем, даровал Соломону мудрость, в вихре вознес Илию на огненной колеснице, вдохнул в пророков силу предведения будущего, апостолам сообщил дар исцелений, — Тот, Который сказал им же: «мужайтесь: Я победил мир» (Иоан. 16:33), Он — Господь славы, вознесшийся на небеса «при восклицаниях» (в воскликновении) (Пс. 46:6) и севший одесную Отца. По покорении Ему ангелов, властей и сил (см. 1 Корф. 15:28), да приимет наши напряженные молитвы и да соделает нас победителями искушений мира! Да подчинит нам все войско нечистых духов, говоря нам: «се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов» (Лук. 10:19)! Да сохранит нас невредимыми и беспорочными, здравыми и целыми душой, телом и духом, исполненными плодов правды и доброделания Бог всех, соблаговоливший собрать нас воедино для совершения спасительного празднества! Ему подобает всякая слава, честь и поклонение, Отцу, и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

Конечно, всякий праздник, имеющий своим предметом Христово домостроительство, радостен и веселит сердца верных; радостно также и сегодняшнее празднество. Почему оно радостно, покажем в дальнейшей своей речи. Как написано, Бог совершил все Свои дела в шесть дней, а в седьмой почил (Быт. 2:2). Поэтому и «в последние дни» (Евр. 1:2), соблаговолив «взыскать и спасти погибших» и вочеловечившись, Слово Божие таким же точно образом передало нам, соответственно числу дней миротворения, и праздники, имеющие своим предметом Его домостроительство. Итак, первый корень праздников Христа — Его плотское от святой Девы и Богородицы Марии после зачатия чудесное рождение. Через последнее Христос Бог, преклоняющий небеса, явился на землю, чтобы спасти погибший мир. При Христовом рождении ангелы, явившись пастырям и объясняя необыкновенное таинство чуда, восклицали: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лук. 2:14). Отсюда и справедливо Рождество Христово названо первым праздником. Второй же праздник — явление Христа Бога нашего, когда, придя на Иордан, Он показал всем людям снисхождение неизреченного Своего благоутробия, и когда был слышан с неба голос Отца, свидетельствовавший о Нем: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Матф. 3:17). А также и Дух, сошедший в виде голубя, пребыл на Нем, так что в одно мгновение времени ясно явилась вся единосущная Троица. Достойным Ее очевидцем был Господень Предтеча — Иоанн. О данном Богоявлении и блаженный апостол Павел говорит: «явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков» (Тит. 2:11). Так как отсюда возникло спасение всех людей, то достойно и праздник называется со стороны благочестивых весьма великим. Третий из праздников — святой, досточтимый и всечестный день спасительного страдания Христа, истинного Бога нашего, когда, плотию пригвожденный на кресте, Он уничтожил запись, которую вел против нас грех, и когда одним только словом ввел в рай за преслушание изгнанного из него Адама, так как Он говорит разбойнику: «ныне же будешь со Мною в раю» (Лук. 23:43). Посему и этот праздник является весьма великим и в преимущественной степени таковым, потому что Павел сказал: «Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор. 5:7). Четвертый праздник — преславный и примиряющий нас с Богом день святого Воскресения Христа Бога нашего, когда, явившись к обитателям ада, Он сокрушил вечные вереи, расторгнул узы, воскрес из мертвых, одержал победу над адом, совоскресил с Собой находившихся в последнем праведников и, войдя к Своим ученикам, даровал им как бы в награду мир. Поэтому без всякого с чьей–либо стороны противоречия этот преславный день считается у верных матерью праздников. Пятый праздник — святое Вознесение Господне на небеса, о котором теперь и рассуждаем. Это праздник — пятый из числа остальных, так как и самое Вознесение случилось в пятый день седмицы. Должны праздновать это событие по той причине, что сегодня Христос возвел на небеса начаток нашей бренности, то есть, плоть. Поэтому и апостол говорил: «воскресил… и посадил нас на небесах во Христе Иисусе» (Ефес. 2:6). Откуда виновник всякого зла и отец греха, диавол, из–за его чрезмерной гордости и необычайной кичливости был низвержен, там на его место поставлен Христом, по великому Его человеколюбию, человек, изгнанный из рая вследствие злейшего диавольского совета. Итак, настоящий праздник является достойным чести и духовного ликования. А так как в начале беседы мы упомянули о седмеричном числе праздников, соответствующем количеству дней миротворения, доселе же указали только пять праздников, то необходимо сказать и о двух остальных и затем уже вести речь о подлежащей обсуждению истории (т. е., нынешнего празднества). Итак, шестой из числа праздников — шестой достохвальный день сошествия Святого Духа, когда в виде огненных языков Христом был послан с небес святым апостолам дар Святого Духа, ожидавшийся ими, согласно Господню обетованию. Этот праздник назван также и Пятидесятницей, вследствие исполнения семи седмиц после воскресения Христова. И этот, конечно, праздник беспрекословно является в глазах благочестивых христиан весьма великим. Седьмой праздник — ожидаемый день воскресения мертвых; этой надеждой проникнуты верные; тогда человеколюбивый и нелицеприятный Судья — Христос Бог наш воздаст каждому по его делам. Это — истинный «покой», по поводу которого и апостол Павел говорил: «постараемся войти в покой оный» (Евр. 4:11). Тогда будет величайший праздник, преисполненный радости, веселья и ликования для имеющих наследовать то, чего «не видел… глаз, не слышало ухо, и не приходило… на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Корф. 2:9). Поэтому, возлюбленные, помолимся о том, чтобы и нам была дана возможность праздновать вместе с праведными в чертоге небесного царства не только в течение одного или двух, или трех дней, но в продолжение бесконечных веков. Итак, рассказав о семи праздниках, возвратимся к речи о том, что нами предположено сначала. Повествование наше касается нынешнего праздника, т. е., вознесения Христова на небеса. Давид сказал: «приклони небеса и сниде, и мрак под ногами Его» (Пс. 17:10). Он, очевидно, предвещал явление Слова с небес на землю. Он сказал: «мрак под ногами Его», поясняя этим одеяние Божества плотью, так что, по причине уничиженного и кроткого Христова вида, пришествие Его было не узнано большинством народа, Опять тот же самый пророк говорит: «Господи, Путь Твой в море, и стезя Твоя в водах великих, и следы Твои неведомы» (Пс. 76:20). «Ибо если бы познали, — говорит апостол, — то не распяли бы Господа славы» (1 Кор. 2:8). И снова сказал пророк Давид: «И воссел на Херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра» (взыде на херувимы, лете на крилу ветреню) (Пс. 17:11). Он сказал: «на херувимы», так как и на небесах пребывая со Отцом, Господь шествовал на херувимах, и на земле обращаясь с людьми, Он никоим образом не разлучался с херувимским и небесным престолом. Говоря: «на крыльях ветра», пророк намекает на облака, на которых Господь вознесся, как об этом написано и в Деяниях апостольских: «и облако взяло Его из вида их» (Деян. 1:9). Затем в книге Деяний говорится далее: «И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его» (ст. 10), апостолов охватило неописанное удивление и на них напал страх; ум их, смертных по природе и незнакомых с подобного рода зрелищами, пришел в исступление. Но, быть может, кто–либо скажет, что Петр, Иаков и Иоанн уже созерцали подобное раньше, именно — преображение Господне. Конечно, они созерцали подобное и раньше: видели как преобразившегося Господа, так и осенившее Его облако; но не видели такого облака, которое было бы увлечено в верхние слои воздушного пространства и которое возносило бы на небеса Господа. То — чудо, чудо и это; но одно чудо страшнее другого: это — того; хотя в обоих случаях имели место могущество и таинство одного Бога, но это чудо — возвышеннее того. Тогда явились Петру и бывшим с ним Моисей и Илия, беседовавшие с Господом; теперь же херувимский престол, то есть, невидимая сила, покрываемая облаком, вдруг предстала и восхитила Господа, беседовавшего со Своими рабами. Тогда Петр с дерзновением отвечал: «Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Матф. 17:4). Теперь же никто из учеников не мог ни говорить, ни даже открыть своих уст, но они, пораженные величайшим страхом, стояли в изумлении. Писание затем присоединяет следующие слова: «вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали» (Деян. 1:10, 11). Эта прибавка не излишня. То обстоятельство, что мужи были облечены в белые одежды, служит указанием на величайшее празднество. Но что они сказали? «Мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? (ст. 11). Чрезвычайное чудо устрашило вас; разве вы забыли Того, Который сказал: «восхожу ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему» (Иоан. 20:17)? Разве не поэтому Он говорил вам: «Не оставлю вас сиротами» (Иоан. 14:18); и опять: «мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам» (Иоан. 14:27)? Не обещал ли Он вам послать Утешителя, то есть, Святого Духа? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо (Деян. 1:11). Таким же образом придет на облаках небесных, со славой и великим могуществом. Таким же образом придет в то время, когда будет судить вселенную в правде. Ему Отец предоставил всякий суд. Разве вы не помните, что, будучи с вами Он говорил: дана Мне всякая власть на небе и на земле?» (Матф. 28:18) Тогда апостолы, придя в себя, возвратились домой, прославляя и благословляя Господа, и ожидая божественного дара, то есть, пришествия Всесвятого Духа. Итак, исполнилось сказанное в псалмах: «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). Ясно, что здесь пророк предуказал на двойственность естеств воплотившегося Господа. Таким же точно образом и Фома, после воскресения Господа осязав ребро Его, воскликнул, говоря: «Господь мой и Бог мой» (Иоанн. 20:28). «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном» (Пс. 46:6). «При восклицаниях» — потому что херувимы непрестанным гласом воссылают Богу трисвятую песнь. А каким образом Господь вознесся на херувимском престоле, мы уже выше разъяснили. «При звуке трубном» — очевидно, архангельском, предвозвещавшем Его восхождение на небеса. Но также и Святой Дух повелительным голосом объявил горним силам: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возьмите врата князи ваша, и возьмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7). А силы говорили: «Кто сей Царь славы?» (ст. 8). После этого Дух отвечал: «Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (ст. 8). Он победил врага, вооружился против диавольской тирании, приняв человеческое тело; угасил диавольские «разженные стрелы»; пригвожденный ко кресту и вкусивший смерть, хотя Он, как Бог, бессмертен, Господь опустошил ад и, явившись победителем, воскрес из мертвых и, возвратив заблудшую овцу, вот Он идет назад, неся ее на раменах к девяноста девяти овцам, которые не сбивались со своего пути и находились на горах, то есть, паслись на небесах. «Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (Пс. 23:8). И снова псалмопевец говорит: «Господь сил, Он — царь славы» (ст. 10). Поэтому силы, как только услышали: «Господь сил», согласно восклицая обычное славословие, приняли Господа с радостью и сопровождали Его до «высокого и превознесенного престола» (Ис. 6:1). Исполнилось сказанное Давидом: «Сказал Господь Господу моему: сиди одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих» (Пс. 109:1). О, еретик, о каком естестве сказал Господь: «сиди одесную Меня»? Разве не о той плоти, которая была воспринята от нас и которая получила жизнь от святой Девы? Да устыдятся поэтому исповедующие, что во Христе — одно естество. Вполне ясно, что Божественное естество вечно было соединено с престолом величия славы Господней. Да прославляется кафолическая церковь! А нас всех да соделает Христос Бог достойными вечного Своего царства! ему слава и держава со безначальным Отцом, со Святым Духом, во веки веков. Аминь.

Наступил день Господня Вознесения. И хотя многие уже говорили в общественном собрании, однако, и нас, маловажных людей, отец побуждает к беседе. И нам показалось справедливым соображение, что молчание лишь служит завесой недостатка красноречия и скрывает обширность невежества. А так как вы вместе с отцом и горними силами склоняете собрание к речам и повелеваете говорить вместе с ними то, что о Господнем Вознесении некогда воскликнул и Давид: «Поднимите, врата, верхи ваши, и поднимитесь, двери вечные, и войдет Царь славы!» (возмите врата князи ваша и возмитеся врата вечная, и внидет Царь славы) (Пс. 23:7), то сегодня и мы воспоем то, что имеет отношение к нынешнему празднику. Сегодня Господь наш Христос восходит к Отчему престолу; сегодня Тот, Который воплотился, сидит вместе с Отцом, хотя Господь и прежде этого не разлучался с Ним, да и теперь не впервые только начал сидеть с Ним. Господь всегда почивает в недрах Отца. Он один только объемлет Отца и один только объемлется Отцом. «Я в Отце, — говорит Он, — и Отец во Мне» (Иоанн. 14:11). И Слово было во Отце — и на земле. Нисходя с неба, Господь не сделал пустым Отчего лона, и, восходя на небо, Он не лишил земли Своего присутствия, но, и с людьми обращаясь, Он пребывал вместе с Отцом, и, восседая со Отцом, Он не разлучается с людьми. «Я с вами, — говорит Он, — во все дни до скончания века» (Матф. 28:20). Сегодня Господь Христос возносится из среды людей на небеса, уходя не так, как Енох, и восходя на небо не по примеру Илии, подхваченного огненной колесницей; но возносится для того, чтобы послать ученикам силу Святого Духа. Давид, за много поколений раньше созерцая радость этого вознесения, предвозвестил следующее: «Восшел Бог при восклицаниях» (взыде Бог в воскликновении) (Пс. 46:6), Тот, Который создал Адама из праха, оправдал Авеля и взял (преложи) Еноха (Быт. 5:24). «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который направлял Ноя и избрал верного Авраама. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который принял Исаака — незакланную жертву и преисполнил Иакова благословениями. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который путеводил странствовавшего Иосифа и допустил терпение Иовлево. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который прославил Моисея и даровал первосвященство Аарону. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который укрепил Иисуса Навина и даровал Самуилу пророческую силу. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который сделал сильным Давида и мудрым Соломона. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который вдохновлял пророков и сообщил апостолам дары исцелений. Взыде Бог в воскликновении, Тот, Который в горних — без матери и долу — без отца. «Восшел Бог при восклицаниях» — предвечное порождение Отца и непосеянное произрастение Девы — Матери. «Восшел Бог при восклицаниях» — Податель жизни и Раздаятель чудесных даров. «Восшел Бог при восклицаниях», Тот, Который Своей смертью умертвил смерть и даровал жизнь человеческому роду. «Восшел Бог при восклицаниях, Господь при звуке трубном». Ему — слава во веки веков. Аминь.

Сегодня у нас земля сделалась небом, не потому, что звезды сошли с неба на землю, но потому, что апостолы взошли превыше небес, так как излилась благодать Духа. Господь сделал небом вселенную, не изменив естества, но восстановив человеческую волю. Он нашел мытаря — и из него сделал евангелиста; нашел богохульника — и изменил в апостола; нашел разбойника — и ввел в рай; нашел блудницу — и сделал ее честнее девы: нашел волхвов — и превратил в евангелистов; изгнал порок — и ввел добродетель; принес Божию благодать. Земля сделалась небом. И что такое звезды по сравнению с апостолами? Звезды — на небе, апостолы — превыше неба. Помышляйте о «горнем, где Христос сидит одесную Бога» (о вышних, идеже есть Христос, одесную Бога седя) (Колосс. 3:1). Звезды — от чувственного огня; апостолы — от огня духовного. Звезды сияют ночью, а днем не видны; апостолы же посылают лучи своего света и днем, и ночью. Когда появляется солнце, звезды скрываются; апостолы же блещут своими лучами и в то время, когда сияет Солнце правды. Звезды при воскресении упадут, как листья; апостолы же тогда будут восхищены на облаках. Среди звезд одна — вечерняя, а другая — утренняя; среди же апостолов — ни одного «вечернего», но все «утренние». Поэтому апостолы блистательнее самых звезд; и не ошибся бы тот, кто назвал бы их светилами вселенной, светилами не тогда только, пока они жили, но даже и теперь, когда они уже умерли. Благодать святых мужей не исчезает с их смертью, не слабеет с их кончиной, не разрешается в землю. Об этом свидетельствуют самые дела. Они (т. е. апостолы) были рыбарями, рыбарями они и умерли; но сети их действуют и ныне, о чем свидетельствует множество ежедневно получающих спасение. Они были виноградарями, и по их смерти виноградные лозы доселе зеленеют своими листьями и обременены плодом. Они — и виноградари, и рыбари, и столпы, и врачи, и военачальники, и учители. Столпы — потому что поддерживали крышу веры; гавани — потому что они уняли волны нечестия; кормчие — потому что руководили вселенную на пути от земли к небу; пастыри — потому что прогнали волков и сохранили овец; виноградари — потому что вырвали терние и посеяли семена благочестия; врачи — потому что исцелили наши раны. А чтобы ты узнал, что такие слова — не звук только, я приведу в пример Павла, который совершил все это. Хочешь видеть его сеятелем? «Я насадил, Аполлос поливал» (Аз насадих, Аполлос напои) (1 Кор. 3:6). Желаешь видеть его зодчим? «Как мудрый строитель, положил основание» (1 Кор. 3:10). Желаешь видеть его борцом? «Бьюсь не так, чтобы только бить воздух» (Тако подвизаюся, не яко воздух бияй) (1 Кор. 9:26). Хочешь видеть его воителем? «Наша брань не против крови и плоти» (Ефес. 6:12). Хочешь видеть его скороходом? «Благовествование Христово распространено мною от Иерусалима и окрестности до Иллирика» (Рим. 15:19). Желаешь видеть вождем? «Облекшеся в броню веры». Желаешь видеть его подвижником? «Подвигом добрым я подвизался» (2 Тим. 4:7). Хочешь видеть его увенчанным победителем? «А теперь готовится мне венец правды» (Прочее убо соблюдается мне венец правды) (ст. 8). Хотя он был и один, но стал всем (т. е., и сеятелем, и зодчим и проч.), подражая своему Господу. И Господь наш, будучи единым по Своей сущности, принимал всевозможные виды. Зачем всевозможные? Ради нашего спасения. Ты был ветвью, а Он сделался корнем: «Я есмь лоза, а вы ветви» (Аз есмь лоза, вы же рождие) (Иоанн. 15:5). Ты восхотел идти; Он стал для тебя путем: «Кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет» (Иоан. 10:9). Ты сделался овцой; Он стал для тебя пастырем. «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11). Ты сделался грешником; Он стал для тебя «Агнцем Божиим, Который берет на Себя грех мира» (Иоан. 1:29). Ты захотел есть; Он сделался для тебя трапезой. Ты пожелал пить; Он сделался для тебя чашей: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Иоан. 6:56). Ты захотел одеться; Он стал для тебя одеждой: «все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал. 3:27). Ты восхотел стать невестой; Он сделался для тебя женихом: «Имеющий невесту есть жених» (Иоан. 3:29). Ты пожелал выйти замуж; Он стал для тебя мужем: «я обручил вас единому мужу, чтобы представить Христу чистою девою» (2 Кор. 11:2). Ты был блудницей и сделался девой. О, неслыханные и необыкновенные дела! В мирской жизни брак нарушает девство; в духовной же области муж взял блудницу и соделал ее честнее девы. Объясни, еретик, каким образом блудница сделалась девой? Я не могу подробно исследовать это, но твердо верю. Все же это совершила благодать Духа. Излилась благодать — «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян. 2:3). Не «огненные», но «как бы огненные». «Если — огонь, то почему не горели?» — спрашивает иудей. Лучше же я спрошу иудея: почему огонь не сжигал купину — сухое и удобосожигаемое вещество? Что сильнее огня? Что ничтожнее купины? Однако, и дерево не сгорало, и огонь не угасал. И опять, каким образом огонь не сжег тел трех отроков, но пламя превратилось в росу и угли оказались как бы розовым кустом? Было состязание между огнем и телами, и победа осталась на стороне тел. То, что было мягче воска, оказалось более твердым, нежели железо. Объясни мне эти древние события. Но те предшествовали нынешним, чтобы люди теперь поверили истине. Почему Святый Дух нисходит в огне? По причине пылкости ума тех, которые приняли Его. И не по этой только причине, но и по той, что Дух так же уничтожает грехи, как огонь истребляет терновник. Святой муж был ввержен в ров, и «заградил уста львов». Рыбари обошли вселенную, нашли ее больной и восстановили ее здоровье; нашли мятежной — и привели в состояние благочиния, не потрясая копьями, не бросая стрел, не пуская в дело пращи, не прибегая к помощи денежной силы и ораторских речей; но они не имели даже одежд и были облечены только во Христа; они были бедными и в то же время богатыми: лишенные денег, они владели царством; они были одиноки и в то же время не одиноки: одиноки — потому что с ними не было людей, не одиноки же — потому что с ними был их Господь. «Я с вами, — говорит Господь, — во все дни до скончания века» (Матф. 28:20). Они обошли всю вселенную, как овцы среди волков. Кто видел, кто слышал подобное? Господь говорит: «посылаю вас, как овец среди волков» (Матф. 10:16). Какой пастырь посылает овец «среди волков»? Напротив, когда пастырь видит волка, то собирает овец. Христос же сделал обратное по сравнению с этим: послал овец к волкам, и овцы не были пойманы дикими зверями, но сами волки стали кроткими, как овцы. И чтобы те не говорили: «Мы — овцы, а Ты посылаешь нас на съедение волкам и в пищу диким зверям», Он одним словом устранил такую их мысль. Не сказал: «отправьтесь», потому что, посылая их, Он не имел в виду их собственной силы; но сказал: «Вот, Я посылаю вас. Вы немощны; зато силен посылающий вас. Кто — Ты? Я — Тот, Который утвердил небо, основал землю, излил море, Который пригвоздил ко кресту направленное против вас рукописание, отменил ветхий закон, возвратил вас в древнее отечество; Тот, Который сокрушает сильное и укрепляет слабое». Что могущественнее моря? А между тем, малый песок сдерживает его невыносимую силу. Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков. Дикие звери служат как бы стеной для овец, чтобы последние не стяжали себе спасения бегством. О, сила Пославшего! В середине — овцы, а кругом — волки; но волки переменились и сделались овцами, потому что они были волками не по природе своей, а по своему произволению. Вот, Я посылаю вас». Что же Ты повелеваешь? «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16). Что значит: «мудры, как змии»? Змий, хотя бы получивший и бесчисленные раны, но сохранивший невредимой свою голову, здоров весь. Так и ты, если враг пожелает взять у тебя деньги, отдай ему; отдай, хотя бы он отнимал у тебя твои сокровища и даже самую жизнь; только сохрани свою веру. «Будьте мудры. Пока сохраняется вера, все весьма легко. Ты нагим вышел из чрева своей матери, нагим и уйдешь из этой жизни. Но если кто–нибудь отправит тебя в ссылку? Господня — земля и что наполняет ее. (Пс. 23:1). Быть может, ты умираешь? Но смерть для тебя — путешествие. Только не потеряй своей веры, этого неубывающего сокровища — веры, которая неистощима. Свидетелями являются вот эти мученики. Так как они не потеряли своей веры, то и по смерти они могущественнее живых людей. Для того Я стал человеком и воспринял плоть, чтобы соделать вселенную Церковью». Для Бога весьма вожделенна Церковь, не стенами охраняемая, но ограждаемая верой. Ради этой Церкви утверждено небо, излилось море, распростерт воздух, основана земля, насажден рай, дан закон, посылались пророки, совершались чудеса, разделялось и соединялось море, расторгалась и снова принимала прежний вид скала, падала манна и внезапно приготовлялась трапеза. Ради Церкви являлись пророки, ради нее же — апостолы. И к чему мне говорить многое? Ради Церкви сделался человеком Единородный Сын Божий, как об этом говорит Павел: «…Который Сына Своего не пощадил» (Рим. 8:32). Бог не пощадил Своего Сына, чтобы пощадить Церковь. Ради нее Он излил кровь Своего Сына. Эта кровь орошает Церковь; поэтому произрастения последней не могут засохнуть и не теряют своих листьев. Они не подлежат неизбежным условиям времен года и не находятся в зависимости от времени вообще, так чтобы летом их листья зеленели, а зимой отпадали. Не естественные условия годовых времен здесь имеют значение, но благодать Духа возделывает Церковь; поэтому последняя неразрушима. Однако не то удивительно, что она неразрушима, но то, что неразрушима, несмотря на множество нападающих на нее врагов. Сколь многие искони враждовали против Церкви? Когда она была только что насаждена, многое было против нее приведено в движение. Теперь, конечно, по благодати Божией и силе Духа цари благочестивы, также и вожди, и вся вселенная исполнена веры; но вначале и в первую пору существования Церкви цари были преданы нечестию, полководцы также; в этом смысле издавались повеления правителей; горели жертвенники; всюду — дым и запах от сжигавшихся (языческих) жертвенных животных; воздух осквернялся, земля делалась нечистой, демоны неистовствовали, диавол ликовал, отец умерщвлял сына, сын бесчестил отца. Узы естественного родства распадались, но не благочестие. Где теперь дерзнувшие враждовать с Церковью? Когда она была только что насаждена, и в то время не повредили ей; а когда коснулась неба, ужели ты надеешься преодолеть ее? Когда было одиннадцать апостолов, никто не победил их; но эти одиннадцать уловили столь много мириадов людей как бы сетями; теперь, когда преисполнены благочестия море, вселенная, пустыня, города и все пределы земли, ужели ты питаешь надежду преодолеть Церковь? Конечно, ты не в силах сделать это. Христос объявил: «врата адова не одолеют ее» (Матф. 16:18). Легче уничтожить небо и погубить землю, нежели достигнуть того, чтобы в каком–либо отношении пострадала Церковь. Сам Христос говорит: «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Матф. 24:35). И естественно, потому что слово Божие могущественнее самого неба; ведь небо — дело слова. Бог сказал: «Да произойдет небо», — и Его слово стало делом. Жизнь природы потекла и ничто не препятствовало ей, так как Бог был Владыкой природы, Который мог и создать ее таковой, и созданную изменить: «Я, утвердивший небеса, создал ее. Но не ради небес Я воспринял тело, чтобы ты понял, что Церковь драгоценнее и неба, и ангелов, и всякой твари. Поэтому небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Пусть предстанет иудей, пусть явится и эллин. Если Господни слова — пустой звук, пусть они опровергнут их. Если же сказанное — истина, то да преклонятся перед Божиим могуществом. Христос сказал: «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». О каких Его словах здесь речь? Приведем их и посмотрим, не остались ли они праздными? Говорю это не потому, что одержим сомнением, но заграждая уста еретику. Итак, «небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут». Какие слова? «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф. 16:18). «На сем камне». Не сказал: «на Петре», потому что он создал Свою Церковь не на человеке, но на вере. Что же это была за вера? «Ты — Христос, Сын Бога Живого» (ст. 16). Церковь назвал скалой, подвергающеюся действию волн, но не колеблющеюся. Церковь испытывает искушение, но не побеждается ими. Итак, что значит: «на камне»? Исповедание состоит в словах. Ведь ты не камни бросаешь? Не дерево? Не железо? «Нет, — говоришь, — здесь речь не о такого рода здании, которое, из чего бы оно ни состояло, подлежит разрушению от руки времени». Исповедание же не могут преодолеть и демоны. Об этом свидетельствуют мученики, которые не потеряли своей веры, хотя их ребра скоблились мечами. О, невиданные и чудесные дела! Стена подкапывается — и однако, сокровище не похищается. Тело истощается — и однако, вера не умерщвляется. Таково могущество мучеников. «На сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Обратите внимание на точный смысл слов: «врата ада не одолеют ее». «Почему же, — говорят, — Он не препятствует искушением нападать на Церковь?» — «Да, не препятствую, но не для того ли, чтобы показать Свою силу?» Если б никто не обнаруживал в отношении к Церкви неприязненных действий, то могли бы сказать: «если бы она подвергалась вражеским нападением, то была бы побеждаема». Поэтому–то Он и дозволяет врагам делать на нее нападение, чтобы победа достигалась ею не при полном отсутствии ее неприятелей. И не сказал: «врата ада не нападут на нее», но: «не одолеют ее». Она будет подвергаться вражеским нападениям, но не будет побеждена. Церковь носится бурей по волнам, но не утопает; обуревается, но не скрывается под водой; в нее попадают стрелы, но не причиняют ей ран; против нее действуют осадные орудия, но башня остается непоколебимой. Но зачем мне говорить о Церкви? Рыбарь произнес одно только слово — и оно стоит, как непоколебимая башня. Сколько тиранов делали попытку лишить это слово всей его силы, но не успели в своих намерениях, потому что оно основано «на камне». Вникни в дело! Тираны, цари, диадемы, изощренные мечи, зубы диких зверей, ужасы угрожающей смерти, раскаленные решетки, огненные печи! И хотя диавол опустошил свой колчан, но Церкви вреда не принес. Почему? «Врата адова не одолеют ее». Сколь много с самого начала было врагов у Церкви? Но где враждовавшие против нее? Скрылись и преданы забвению. А Церковь процветает. Где Клавдий? Где Август? Где Нерон? Где Тиверий? Это — одни голые имена. Никто о них не помнит. Так как они враждовали против Церкви, то через то исчезла и память о них. Церковь же сияет больше, нежели солнце. Куда бы ты ни пошел: к индийцам, к маврам, к британцам, во всю вселенную, везде найдешь: «В начале было Слово» (Иоанн. 1:1), и добродетельную жизнь. Прежде этого времени даже города были преисполнены нечестья; а теперь и пустыня всецело проникнута благочестием. Раньше и царицы плясали: когда праздновался день рождения Ирода, «дочь Иродиады плясала» (Матф. 14:6); теперь же и служанка не желает этого делать. До этого персы брали своих матерей себе в жены, а теперь блюдут девство. До этого времени готы умерщвляли своих отцов; теперь же они ревностно проливают свою кровь за благочестие. Раньше были нечестивы и частные лица; а теперь благочестивы и цари, и народы. Нынешний царь, сняв с себя диадему и взяв крест, в столь раннем возрасте обнаружил мудрость, достойную седин, и в церкви забывает о своем царском достоинстве. Вне церкви — копья, а здесь — таинства; вне ее — щиты, а внутри — посвящение в таинства: Феодосия сын и отец Феодосия. За все это возблагодарим Бога; Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

Явилась благодать Духа, потому что истинен Тот, Кто обещал дар Духа. Возвещавшийся Господом Христом Утешитель уже пришел, потому что не лжив Тот, Который заранее открыл нам об Его пришествии; не раб предсказывал о явлении раба, но Господь возвещал о Господе, обладающем равной с Ним честью, и благий Учитель уступает место такому же Учителю; лучше же сказать: с соприсутствующим Он присутствует, с восходящим восходит и с нисходящим нисходит. Благодать Троицы неразделима: как не отсутствовал вошедший, так присутствовал и грядущий. Бог Слово вознесся, как человек, и, однако, присутствует на земле; сошел Утешитель и, тем не менее, не покинул небес, но царствует с Отцом и озаряет землю; совершил домостроительство и послал апостолам роды языков. Внезапно услышали сильный шум, раздался звук бурного ветра, и явление Духа было подобно громовому удару, потому что Дух сошел на «сынов грома». «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные» (Деян. 2:3). То, что было видно глазам, производило страх; а то, что совершилось, было вожделенно; пламя приближалось, но не жгло; огонь прикасался, но не воспламенял — тот огонь, который даровал небесную мудрость, который разделялся на бесчисленное множество языков, который заключал в себе бесчисленные виды слов, тот огонь, который научал рыбарей мудрости, который делал кожевника оратором. Лучше же сказать: мудрецы не могут быть даже с ними и сравниваемы. Первые были учителями одного только какого–либо народа, а последние (т. е. апостолы) сделались наставниками вселенной. Муж — галилеянин говорил языком мидян, знал по–парфянски и не несведущ был в языке эламитском; в своих устах он имел образы всякого языка. Ни один из слушателей не считал его варваром; никто из них ни уклонился от слушания его речей, как непонятных; напротив, его слушали, как гражданина всякого народа, как человека, знакомого с языком всей вселенной. В этом случае мы получили первый плод благочестия. При построении башни языки народов были разделены, и люди не понимали языка друг друга. Надлежало, чтоб единомыслие, проявлявшееся в богопротивном замысле, расстроилось вследствие непонимания одними слов других, чтобы люди, соединившиеся между собой на порочное дело, разошлись в силу изменения их языка, и чтобы в безрассудстве своих намерений они убедились из их речи, когда говорящий в сущности ничего не говорил, а слушающий не понимал, так что напрасно тратилось время: «Какая для тебя выгода в высокомерии? Какой конец горделивого дела? Зачем силишься схватить неуловимое? К чему стараешься похитить небо, когда ты недостоин пользоваться даже и землей? Зачем говоришь о том, что вверху — на небе, когда не понимаешь речи даже своего соседа? Разделяю у тебя язык и полагаю конец делу, не потому, что боюсь твоего восхождения, и не потому, что опасаюсь за Свое царство, но потому, что Я озабочен твоим напрасным трудом и таким же утомлением». Обыкновенно возвышают к небу не здание из камней и не башня, сооружаемая множеством рук, но колесницы Боговедения, кони правды, жизнь, которая чище света, и крылья добродетели — вот что возводит на тот путь. Благодаря мудрому и вместе с тем человеколюбивому управлению Божию разделение языков положило конец дерзости тех строителей. Что Бог взял от тех, как дурных людей, то даровал апостолам, как людям добродетельным. Через посредство языка наказав нечестивых, при помощи того же орудия прославил святых. Служители слова принимают образы его, имея пользоваться благодатью не в горделивых целях, но получая этот дар для пользы ближних. Надлежало ведь наставникам вселенной знать и языки ее. Бессилен тот учитель, которого не понимают ученики. Лица, которым были вверены столь великие таинства, необходимо прежде всего получили дар знания языков. Никто не может посвящать в таинства того, кто предварительно не уверовал во Христа. Но никто не уверует, если прежде не поймет того, что ему говорится. С этого и начала благодать Духа и поэтому прежде всего совершила чудо, касающееся языков. «По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Во всю землю изыде вещание их) (Пс. 18:5). Надлежало овладеть вселенной, надлежало распространиться «вещанию их» по всем пределам земли, надлежало им не оставить никого без научения и без наставления. «Явились им разделяющиеся языки, как бы огненные». Языки апостолов должны были действовать наподобие огня и обнаруживать двоякое их употребление: попалять диавола и просвещать сидящих во тьме. Обрати внимание на то, что для верных огонь — нежнее елея; заметь, что для диавола язык — страшнее всякого огня; посмотри, как язык сжигает терние нечестия и орошает нивы благочестия; заметь, что двенадцать учеников наставлены одним Учителем, что двенадцать военачальников поставлены одним Царем, что двенадцать блестящих светил воссиявают из одной вершины, что двенадцать чистых лучей исходят из одного солнца, что двенадцать светильников зажигаются от одной искры, что двенадцать ветвей произрастают от истинной виноградной лозы, что двенадцать корзин наполняются с одной трапезы, что двенадцать рек вытекают из одного источника, что двенадцать языков говорят с помощью одной благодати. Не подумай, что апостолы были пьяны, что они упились вином; своим неверием не оскорби дара, не подражай достойным проклятия людям и не называй действия Духа опьянением. Опьянение не может даровать родов языков; напротив, оно связывает у каждого и тот, какой у кого есть, делает человека безумным, прерывает течение речи; пьяный, подобно идущему во тьме среди камней, спотыкается и ударяется своими зубами о землю. И хотя у него есть мыслительная способность, однако, он пользуется ею беспорядочно, создает несуществующие образы, сокращает слоги произносимых им слов. Опьянение — сновидение бодрствующего, сон, видимый не спящим, бешенство, снедаемое жаждой, алчущий демон; диавол, сидящий в вине — разбойник, устраивающий на пирушках засады, попаляющий цельным вином рассудок и из лекарства для одержимой унынием души делающий яд. Вот что обыкновенно производится опьянением. В последнем злочестивые несправедливо обвинили апостолов. И нет ничего удивительного, если трезвые казались иудеям пьяными. Некогда от них терпели оскорбления святые мужи, и над пророками иудеи насмехались, как над пьяными. Хотя бы они и вздумали отрицать это, однако скажем им: «Не так ли это, сыны Израиля? говорит Господь. А вы назореев поили вином и пророкам приказывали, говоря: "не пророчествуйте"» (еда несть сих, сынове Исраилевы; глаголет Господь: и напаяете освященныя Мои вином, и пророком заповедаете, глаголюще: не прорицайте) (Амос. 2:11–12). Впрочем, и я сам признаю, что апостолы были пьяны, но не в том смысле, в каком именно ты называешь их такими; их опьянение было божественнейшее и духовное, испытавший которое преисполняется мудрости, укрепляется умом, бодрствует и трезвится в деле добродетели, учится любить Бога, не почувствует жажды вовек, неистовствует вместе с Павлом, проявляет отважность в отношении ко всякому огню и железу, ввергает себя в опасности, всякое несчастие приветствует как радостное событие; злословия приводят его в восхищение, как если бы то были приветствия; обидами гордится, как похвалами, а узами за Спасителя, как царскими венцами. Такая чаша сделала апостолов пьяными. Из этого сосуда пили ученики Спасителя — и впали в состояние прекраснейшего опьянения, вполне насытились святой трапезой и говорят вместе с блаженным Давидом: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих; умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена. Так, благость и милость да сопровождают меня во все дни жизни моей» (уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающим мне; умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна. И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего) (Пс. 22:5–6). Тот, кто пьет из этой чаши, трезвен бывает во Христе, неразумным же людям кажется пьяным, так как думает о том, что Спасителево. Эту чашу и нам из Своей крови растворил Господь Христос, и многих вместе с нами призвал в качестве участников Своего пира, собрал бесчисленных евангельских рыб, наполнил сеть Петра, и произошло необыкновенное для последнего зрелище: буря сделала его рыбную ловлю более блистательной. И кого не уловил убеждениями, тех поймал страхом, так как его ловле содействовало сияние молнии. Однако никто да не вменит этого новому стаду в бесчестие, если овцы его были уловлены при помощи молнии, так как Христос обыкновенно через посредство последней обуздывает непокорных молодых «коней». И кто знает о призвании блаженного Павла, тот радуется, призванный вместе с ним, и, в молнии узрев Владыку Христа, становится Христовым учеником. Ему слава во веки веков. Аминь.

Не позволяет мне бояться бедности своего языка та благодать, которая сегодня раздала языки, которая поставила необразованных людей учителями мира, которая избрала рыбарей в ораторы, а мудрецов мира посрамила в их поверхностной мудрости. И по какой другой причине толпы людей, зараженные идолослужением, устремились к благочестию? Почему они забыли о рабстве демонам — этим многочисленным их господам? Почему незначительное число учеников могло состязаться против полчищ людей, а вместе с ними и демонов, если б оно не было вооружено огнем Божества? Сегодня излились при посредстве огня источники благодати, и пламя, устремляющееся при дуновении ветра, сообщает дар Духа. Извещая Своих учеников об этой благодати, Христос говорил: «не оставлю вас сирыми» (Иоан. 14:18): Отец посылает вам иного Утешителя». Восшествие Господне на небо служит ручательством сошествия оттуда Духа. Надлежало принявшим Иисуса получить также и Духа, для того чтобы дело Боговедения в них достигало все более и более совершенной степени. Итак, Иисус, восприняв человеческое естество и вид, сродный с нашим, восставил людей к принятию Духа. «Еще многое имею сказать вам, — говорит Господь, — но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину» (Иоан. 16:12, 13). После Меня придет Тот, Кто одинаковой со Мной сущности. Явится к вам Тот, Кто от Отца и Кто равен Отцу по Своему существу». Итак, то, что было возвещено им словами, они увидели исполнившимся на деле. Касательно чего получили обещание, исполнения того твердо ожидали. «При наступлении дня Пятидесятницы» (Егда скончавашася дние Пятьдесятницы), (Деян. 2:1). Между Вознесением Господним и сошествием Духа прошел короткий промежуток времени. Обещание Спасителя исполнилось самым делом. Сонм апостолов, крепко держась за Господне обетование, как бы за некоторый якорь, ожидал явления Духа. Когда течение дней достигло до числа пятидесяти, в пределах которого круг семи седмиц, обращаясь по законному порядку, ограничивается праздниками, тогда происходит сошествие Духа. Но Он не воспринял плоти, как Сын; явился не в образе человека; и не вид голубя указал на пришествие Духа, как, например, в струях иорданских, — потому что Владычня сущность является так, как хочет; но с неба загремел гром, как бы труба, своим звуком препобеждая всякую силу слуха, и прилетевшее пламя произвело огненные языки. Разделение огня было матерью языков. Разделяясь, языки садились на темя учеников. Таков, следовательно, был образ пришествия Духа. Господом избирается настоящий день предпочтительно перед другими. Он пользуется этим праздником не без основания и не из торопливости; и не по прошествии праздничного дня низводит Духа. Почему? Только следующие три праздника у иудеев всенародны. Первый — Пасха, в который, принося в жертву агнца, они не узнали истинного Агнца, и, почитая образ, противозаконно поступили с Виновником образа. Чьей тени покланялись, к явлению Того отнеслись с пренебрежением. Второй праздник, следующий за первым, назван Пятидесятницей, как совершаемый спустя семь седмиц после того. В эти праздники воспоминались тени, подобие пустыни. Данные праздники необходимо собирали в один город всех вместе иудеев. Так как во время первого праздника был водружен крест и было вознесено на него страдание, при чем зрителем дотоле являлся весь иудейский народ, члены которого по своей воле не ведали чуда воскресения, проявляли неверие, скрывали это чудо, клеветали, то в следующий затем праздник, когда по предписанию закона опять все иудейские колена собрались в одно и то же место, благодать, улучив надлежащее время, изливается на учеников и обращает к себе очи и уши всех для того, чтобы изливаемый на Христовых учеников дар свидетельствовал о Воскресшем — для того, чтобы те, которые не поверили Христову воскресению, видели ниспосылаемые с небес дары, и для того, чтобы посылавшиеся запечатать гроб сделались зрителями небесных чудес. Итак, звук грома, огонь с неба и божественная сила удостоверяли явление Духа. Таким же некогда образом колебалось пламя и на Синайской горе, и Моисей среди огня выслушивал от Бога законы. Теперь устремлялось иное — от высшего огня — пламя, спускавшееся на головы апостолов. Тот, Кто тогда воздвиг Моисея для сообщения евреям закона, теперь совершил сказанное для спасения народов. Поэтому к нынешним чудесам и присоединено воспоминание о чудесах древнего времени. И снова посредствующим началом служит огонь, сходством созерцаемого доказывающий, что тот же самый Бог свидетельствует о Себе и настоящими чудесами. В виде разделенных языков сообщается благодать для того, чтобы сделать принимающих ее учителями, чтобы, шествуя в огне, они стали наставниками вселенной. Некогда дерзновенное столпотворение было причиной разделения дотоле одной у всех речи и одного языка, и разногласие языков положило конец предпринятой против небес войне. Бесчисленные языки произносили бесчисленные же звуки, не встречали одинакового у всех слуха, который понимал бы все говоримое. Разделение языков повлекло за собой разделение и мыслей; расстроенный язык сковал руки строителей. Теперь же благодать соединила уста, разделенные языками, в язык, понимаемый каждым в отдельности, расширяя через это границы наставления и прокладывая многие пути веры. О, необыкновенные чудеса! Говорил апостол — и получал наставление индиец. Говорил еврей — и поучался варвар. Прозвучала благодать — и слух воспринимал слово. Готы понимали речь и ефиопы — язык. Персы удивлялись говорившему и варварские народы были укрепляемы одним языком. Сколь много племен замечалось в человеческом роде, столь же многими языками изобиловала и благодать. Разделяемое естество огня умножает деятельность. Богатство благодати служит источником света. Опять, естество огня, возгораясь, не уменьшается от этого; напротив, сообщение огня все новым и новым предметам лишь усиливает его; так и излияние благодати увеличивает ее волны. Один светильник возжигает бесчисленное множество факелов, и все они светят ярко, однако, сияние света его не ослабевает: так и благодать Духа, переходя с одних на других, наполняет собой и последних, и тех, с кого на этих переходит. Итак, прежде всего благодать сошла на апостолов и овладела ими, как бы крепостью; через них разливаясь на верующих, все наполняет, и однако, волны благодати не уменьшаются. Спустился огненный язык; каждый ученик был вместилищем бесчисленных языков; ученики обращались с речью к присутствующим, выступая на подвиги учения. Присутствовавшие при чуде были зрителями; множество слушателей, различающихся друг от друга по своей народности, ясно понимало апостольскую речь, убеждавшую их родными для каждого словами. Через прикосновение огня, как бы путем окрашивания, получая дар речи, апостолы воспринимали знание, имеющее не временное происхождение. И вера была предметом наставления, и благодать — предметом удивления, и Бог — предметом познания. Однако иудей насмехался, клеветнически объяснял чудо как состояние опьянения, и таинство благодати называл делом свежего вина. «Они напились, — говорит Писание, — свежего вина» (Деян. 2:13). О, столь обычная иудеям неблагодарность! Прими в соображение время, иудей, и сдержи свой клеветнический язык. Где свежее вино, когда уже наступает время жатвы? Когда только что наступила весна, где может иметь место мысль о свежем вине? Принимай в соображение время года и обуздывай свой язык. Что же Петр, первенствовавший в отношении к дарам Духа, изобиловавший благодатью, преисполненный огня? Он пользуется своим языком для защиты языков. «Они не пьяны, как вы думаете, — говорит он, — ибо теперь третий час дня; но это есть предреченное пророком Иоилем: излию от Духа Моего» (Деян. 2:15–17; Иоил. 2:28). Пророк проповедует о море благодатных дарований. «Излию, — говорит, — от Духа Моего». Но не сокращено ли затем русло? Не для иудеев ли только назначается этот дар? Никоим образом. «Излию, — говорит, — на всякую плоть». Познакомившись с пророчеством, обратите внимание и на его исполнение. Язык Духа предшествовал пророческому языку. Будем просить о том, чтоб излилась на нас хотя капля той благодати, дабы, сохраняя воспоминание о тех чудесах, мы вкусили доставляемую ею пользу. А если есть соответствующее расположение сердца, то дар ниспосылается быстро, потому что один и тот же Бог, Который «производящий все во всех» (1 Кор. 12:6). Ему сила и держава в бесконечные веки веков. Аминь.

1. Христолюбивые! Вчера нами прославлялось пришествие Святого и достопокланяемого Духа, чествуемое не в силу человеческих измышлений, но вследствие свидетельства со стороны Отчей силы. Слово Божие узнается не из того, что мы мыслим или говорим, но через то, чем мы блистаем, и узнается благочестие наше, и возвещается истина. Одно только слово Божие, одно только наставление Святого Духа служат и светильником благочестия, и проповедью Боговедения, и светом Божественного учения. Необходимо подольше остановиться на повествовании о Святом и достопокланяемом Духе и яснее сказать что–либо о святом и славном Его могуществе. Опять воспользуемся теми же самыми словами, что и прежде — будем говорить о Святом Духе не на основании того, что мы сами мыслим, но на основании того, чему научаемся, чему о Нем учат нас Божественные слова, лучше же сказать: на основании того, что Сам Он возвещает о Себе, говорит устами пророков, через апостолов сообщает Свой луч; по естеству Своему Он неразделим, так как исходит от нераздельной и неделимой природы.

Имя же Его: Дух Святой, Дух истины, Дух Божий, Дух Господень, Дух Отца, Дух Сына, Дух Христов. Так называет Его Писание, лучше же сказать — Сам себя, и Духом Божиим, и Духом, Который от Бога. А чтобы, услышав наименование Духа Божиим, мы никогда не подумали, что Он называется так в силу содружества с Богом, Писание, говоря о Духе Святом, присоединяет: «Божий, Который от Бога». Одно значит сказать: «Божий» и другое — сказать: «Который от Бога». Божии — небо и земля, как созданные Богом. Но ни о чем не говорится, что оно — от Бога, кроме того, что происходит из Его сущности. Дух называется Святым. Это — главнейшее и первое Его наименование, заключающее в себе наиболее выразительный смысл и показывающее природу Святого Духа. Святой Дух, Дух Божий. Кто называет Его Духом Божиим? Послушай Спасителя: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов» (Матф. 12:28). Дух Божий. Итак, чтобы, как я сказал раньше, кто–либо, услышав о Духе Божием, не подумал, что здесь обозначается некоторое содружество, а не общность естества, Павел говорит: «мы же не духа мира сего прияхом, но Духа, иже от Бога» (1 Кор. 2:12). В свою очередь, Дух называется Духом Отца, как об этом говорит Спаситель святым апостолам: «не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Матф. 10:19, 20). Подобно тому, как, сказав: «Дух Божий», Писание присоединило: «Который от Бога», так же, в свою очередь, Дух назван и Духом Отца. А чтобы ты не подумал, что Он называется так ввиду Его содружества с Отцом, Спаситель решительно говорит: «Когда же приидет Утешитель… Дух истины, Который от Отца исходит» (Иоан. 15:26). Там говорится: «от Бога», а здесь — «от Отца». Что именно приписал Господь Себе Самому: «Я исшел от Отца» (Иоан. 16:28, 27), это же приписывает и Святому Духу, говоря: «Который от Отца исходит». Итак, Дух есть Дух Божий и Дух от Бога Отца, и Он исходит от Отца. Что значит — «исходит»? Не сказал: «рождается». Чего не написано, о том не должно и рассуждать. Сын рожден от Отца, а Дух исходит от Отца.

Ты разведываешь от меня вообще о различии, каким образом Тот рождается, а Этот исходит? Что же? Узнав, что Сын рожден, ты узнал и об образе Его происхождения. И, когда ты слышишь, что проповедуется Сын, ты с тем вместе постигаешь и образ Его рождения. Имена — то, что почитается верой и блюдется благочестивой мыслью. Какой же смысл слова «исходит»? Чтобы избежать имени «рождение» и чтобы не назвать Духа Сыном, Писание говорит о Святом Духе: «Который от Отца исходит». Оно называет Его исходящим, подобно тому как вода бьет ключом из земли. Как сказано о рае: «река же исходит из Едема» (Быт. 2:10), так исходит и истекает Дух. Отец называется источником «воды живой», как об этом говорит пророк Иеремия: «Подивитесь сему, небеса, и содрогнитесь, и ужаснитесь, говорит Господь. Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили» (ужасеся небо о сем и вострепета попремногу… Два бо зла сотвориша людие мои: Мене оставиша источника воды живы) (Иерем. 2:12, 13). Божественное слово, определяя Отца как источник «воды живой», говорит об исходящей из источника жизни живой воде: «который от Отца исходит» (Иоан. 15:26). Что исходит? Дух Святой. Каким образом? Как вода из источника. Но почему Святой Дух называется водой? Спаситель говорит: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Иоан. 7:38). Предлагая объяснение касательно этой воды, евангелист присоединяет: «Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него» (ст. 39). Итак, если евангелист Иоанн, давая объяснение относительно Духа Святого назвал Его живою водой, а Отец говорит: «Меня, источник воды живой, оставили», то, следовательно, Отец — источник Духа; поэтому Дух от Отца и исходит. Следовательно, повторяю — Дух Святой называется Духом Божиим и Духом, Который от Бога, Духом Отца и Духом, Который от Отца. Исаия от лиц Христова свидетельствует о Духе Господнем: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня» (Ис. 41:1). И Павел: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17). Если где присутствует Дух, и если поэтому там — свобода, то ужели Он — раб? Если тех, на кого Он нисходит, Дух Святой освобождает от ига рабства и дарует им свободу, то каким об разом Он — раб? Каким образом Он дарует то, чего не имеет? Каким образом, Сам будучи рабом, освобождает других? Разве ты не слышал, что говорит Павел: «потому что закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня» (Рим. 8:2)? Неужели освобождает рабов Дух, не имеющий в Своем естестве элемента свободы? Ведь если Он сотворен и порабощен, то не делает никого свободным.

2. Да не обманут вас своими уловками еретики. Я не говорю, что Дух — раб, не говорю и того, что Он — тварь. Это — новая ересь. Угрожает опасность введения еретиками трех начал: несозданного, сотворенного и иного, которое не знаю, как и назвать. Дух Божий, Дух, Который от Бога, Дух Отца, Дух, Который от Отца исходит, Дух Господень, Дух Сына. Апостол говорит: «А как вы — сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: Авва, Отче!» (Галат. 4:6). Видишь, Он назвал Духом Сына. В другом, в свою очередь, месте Павел называет Его Духом Христовым: «Но вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас» (Рим. 8:9). Прошу, обрати внимание на это святое сплетение. Павел выводит на сцену как бы некоторую святую и живую вервь из сплетенного втрое могущества, соединяя неразделимое естество и различными именами указывая на единую силу. «Вы не по плоти живете, — говорит апостол, — а по духу». Вот — Дух. «Если только Дух Божий живет в вас». Вот — Дух Божий. «Если же кто Духа Христова не имеет…» (Римл. 8:9). И, конечно, надлежало бы сказать: «Если же кто Духа Божия не имеет»; но сказал: «Духа Христова». Апостол сказал: «Дух Божий», и присоединил: «Дух Христов». «Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим. 8:9). Апостол сказал это для того, чтоб показать, что если — Дух, то и Христос, что одно и то же есть: Христос присутствует и Дух присутствует, и что одно и то же сказать — «Дух Божий» и «Дух Христов». Поэтому Дух Святой есть Дух истины, подобно тому как можно было бы назвать Его и Духом Сына, потому что Спаситель говорит: «Я есмь истина» (Иоан. 14:6). Дух Святой называется Духом истины, Который есть Дух Сына, как говорит Павел: «послал в сердца ваши Духа Сына Своего» (Галат. 4:6). Итак, Он есть и Дух Сына, и Дух Того, Кто воскресил Иисуса Христа. Послушай самого Павла: «Если же Дух Того, Кто воскресил из мертвых Иисуса, живет в вас» (Рим. 8:11). Это — имена святой и непорочной Силы, святого и достопокланяемого Духа. Есть и другие имена, соответствующие не естеству Его, но деятельности. Речь глубока, и для ее понимания нужны уши внимательные, незнакомые с колебаниями и исполненные веры. Дух называется Духом жизни, потому что Спаситель говорит: «Я есмь истина и жизнь» (Иоан. 14:6). Дух называется Духом жизни, подобно тому как и Павел говорит: «закон духа жизни» (Рим. 8:2). Эти имена указывают на одно и то же достоинство, на одно и то же естество. Есть и другие имена, которые приписываются не Святому Духу, но силе, и действию Его, когда, например, речь идет об Его дарах. Я говорю, сначала разъясняя свою мысль, а после приводя свидетельство. Когда, по молитвам святых, Дух Святой дарует — или мне, или другому христианину — освящение и я получу дар, так что буду иметь святое тело и святую душу, то сообщенный мне дар называется духом святости, то есть, благодатным даром. Если Дух Святой сообщит кому–либо, не имеющему ни мудрости, ни ведения, дар: даст ему одну только веру, каковы, например, многие, обладающие благодатными дарами, в силу которых они, и не зная Писаний, верят в них, то таковой дар называется духом веры. Если кто получит от Святого Духа силу и дар веровать в обетованные блага, какие имеют быть даны нам в будущем веке, то он примет дух обетования. Если кто получит дар мудрости, то такой дар называется духом мудрости. И во всех случаях благодатные дарования Духа называются духом. К нашим разъяснениям своих воззрений, делаемым образно и отчасти, будь внимателен в особенной степени. Итак, перейдем к доказательствам. Когда кто–либо имеет благодатный дар любви, то говорят, что он имеет дух любви. Когда кто–либо получит благодатный дар мученичества, то говорят, что он имеет дух силы, т. е., благодатный дар. Так как то, что даруется, есть Дух Святой, то и дар называется тем же самым именем, каким Тот, Кто его дает. Поэтому Павел говорит: «вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления» (Рим. 8:15). И опять: «ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия» (2 Тим. 1:7). Духом же здесь называет благодатный дар, как и в том случае, когда говорит: «вы… запечатлены обетованным Святым Духом» (Ефес. 1:13). Где написано о Духе обетования? Павел говорит: «имея тот же дух веры» (2 Кор. 4:13) и обетования, то есть благодатный дар Духа. Итак, вот — дух веры, дух обетования. Если кто кроток и смирен сердцем, тот получил дар кротости. Последний — Божие благодатное дарование. Об этом говорит Павел: «если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости» (Галат. 6:1), то есть, благодатным даром кротости. «Наблюдая, — говорит Писание, —каждый за собою, чтобы не быть искушенным» (Галат. 6:1). Вот — дух кротости. Иному дается освящение души и тела, и оно называется духом святости, подобно тому как говорит апостол: «Павел, раб Иисуса Христа, призванный Апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков Своих, в святых писаниях» (Павел раб Иисус Христов, зван апостол, избран в благовестив Божие, еже прежде обеща пророки Своими, по Духу святыни) (Рим. 1:1, 2, 4). Он сказал это в обратном порядке; смысл же его слов такой: «Павел, сделавшийся апостолом по Духу святыни». Многие, следуя первому изречению, думали, что Павел говорит о Сыне Божием, предопределенном «по Духу святыни». Однако на деле — не так. Напротив, в данном месте говорится, что Павел был поставлен в апостола «по Духу святыни». Когда был поставлен? По воскресении Иисуса Христа. Так как прочие апостолы были избраны до страданий Христовых, а он — после Христова воскресения, то поэтому и говорится: «по Духу святыни». Скажу также и другое. Когда во время святых таинств все мы начинаем говорить: «Отче наш, сущий на небесах!» (Отче наш, иже еси на небесех) (Матф. 6:9), то, значит, мы получили дар: духа сыноположения, то есть, благодатный дар Святого Духа. Дух называется духом ревности, как говорит Павел: «Так и вы, ревнуя о дарах духовных», (понеже и вы, ревнители есте духовом) (1 Кор. 14:12), то есть, имеете ревность к духовным дарованиям. «Ревнуйте о дарах больших, — то есть, о благодатных дарах, — и я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор. 12:31). «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею… то я — ничто» (1 Кор. 13:1, 2); то есть, любовь важнее всякого благодатного дарования.

3. Но возвратимся к подлежащему обсуждению вопросу. Опять выступает Исаия: ведь один и тот же Дух говорит устами всех. Поэтому, как Павел сказал о духе жизни, духе любви, духе силы, духе целомудрия, духе обетования, духе веры, духе кротости, духе сыноположения, так и блаженный Исаия: «И произойдет отрасль от корня Иессеева» (изыдет жезл из корене Иессеова) (Ис. 11:1), то есть царский — Спасителя. Жезлом называет царский знак, как говорит и Давид: «Жезл правоты — жезл царства Твоего» (Пс. 44:7). «И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень» (Ис. 11:1, 2).

Здесь — имя естества Самого Духа. Затем следуют Его благодатные дарования: «дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения, дух благочестия, дух страха Божия» (ст. 2, 3). Например, кто–либо изъясняет Писание: или ты, верный, или другой христианин. Хотя бы смысл был темен и неясен, однако, Дух Святой даст кому–либо силу разъяснить даже и сокровенные мысли. Такой человек получил духа откровения, то есть, благодатный дар, открывающий непостижимое. Поэтому и апостол, желая, чтобы ученики благочестия понижали смысл Писаний, говорит: «Молюсь Богу, чтобы… дал вам Духа премудрости и откровения к познанию Его, и просветил очи сердца вашего» (Ефес. 1:17, 18). Ты видел духа откровения? Но возвратимся к предположенной речи. В том случае, где надлежит постигнуть глубины, он называется духом откровения. Где должно иметь любовь, называется духом любви. Где потребно, чтобы учитель говорил ясно, называется духом мудрости. Где надлежит, чтобы слушатель ясно понял, что говорится ему, называется духом разумения. Дух мудрости дается учащим, дух разумения — слушателям. Я проповедую, а ты в состоянии уразуметь меня, но не можешь учить других. Это называется даром премудрости для научения кого–либо. Бог, желая показать, что как учащему Он посылает слово мудрости, так и учащемуся — дар разумения, чтобы он понимал Божие, говорит: «Даром премудрости владеют уста проповедника, даром разумения — сердце учащееся. Премудрость — оружие уст; разумение — оружие сердца». Поэтому Давид говорит: «уста мои изрекут премудрость, и размышления сердца моего — знание» (уста моя возглаголют премудрость, и поучение сердца моего разум) (Пс. 48:4). Иной не получил благодати учительства, но получил благодать высказывать требуемое мнение и подавать хороший и достохвальный совет. Иногда учащий не в состоянии предлагать нужного мнения, потому что не получил этого дара: иной не все получает, чтобы он не подумал, что благодатный дар — дело природы. Один получает благодать учительства; а чтобы он не стал превозноситься, оказывается неспособным для подавания совета в житейских делах. Другой же, не могущий учить, дает прекрасные советы. Оказывается, что ссужающий других в иных случаях сам ссужается ими. Откуда это? Теперь я представлю доказательство того, что человек, получивший благодать учительства, имеет нужду в совете другого лица. Моисей получил дар премудрости, законодательства, учительства; возложил на себя обязанность творить суд в течение всего дня. Приходит тесть его Иофор, предлагая ему совет, и говорит: «Ты один не в состоянии совершать судопроизводство над столь великим народом; а если все–таки станешь делать так, то совсем погубишь себя». Но что же предпринять? «Поставь, — говорит, — десятиначальников и пятидесятиначальников, а также стоначальников и тысяченачальников, чтобы дела, превышающие силы десятиначальника, поступали к пятидесятиначальнику, а превосходящие способности последнего переходили к стоначальнику, превышающие же силы стоначальника — к тысяченачальнику, превышающие силы этого — к тебе, и превышающие твои — к Богу. Если, — говорит, — случится какое–либо важное дело (тяжкий глагол), то пусть доложат о нем тебе. Если же что–либо окажется не по силам и тебе, то обратись с этим к Богу (Исх. 18:18–23). Законодатель, будучи мудрым, принял мнение частного лица; и это мнение стало законом и образом будущего. Так как Иофор, тесть Моисея, был жрец идольский, а потом осудил свое заблуждение и познал истину, то и сделался образом церкви из язычников: разумение язычников превзошло мудрость закона, не потому, что оно было языческое, а потому, что оно исправилось в лучшую сторону. В самом деле, когда было принято мнение Иофора? Не в то время, когда он был идольским жрецом, но после того, как познал Бога. Когда увидел дела Божии и когда Моисей рассказал ему о чудесах в Египте, он говорит: «ныне узнал я (вот — раскаяние!), что Господь ваш велик паче всех богов» (Исх. 18:11). Итак, с тех пор, как познал истину, Иофор получил благодатный дар подавать добрый совет.

4. Но возвратимся к вопросу, подлежащему обсуждению. Тот, кто учит, получил духа премудрости, а кто учится, получил духа разумения, чтобы понимать преподаваемое. Поэтому Исаия приписывает говорящему мудрость, а слушающему — разумение, и говорит: «мудрого художника и искусного в слове» (премудраго архитектона и разумного послушателя) (3:3). Дух совета дается советнику, дух силы — тому, кто принимает совет. Советник получает благодатный дар сказать что–либо полезное, принимающий же совет получает благодать исполнить то, что полезно. Дух страха Божия. Каждое из этих благодатных дарований давалось для определенной надобности. Когда при Моисее в пустыне строилась скиния, то, без сомнения, в то время была нужда не в учительском даре, а в даре зодчего, каким образом приготовить виссон, гиацинт, багряницу, порфиру. Бог сообщил благодатный дар — зодческий, дар сшивать и ткать, плавить золото, обделывать камни и соединять их. Почему Бог сообщил эти искусства? Потому что Он созидал на земле скинию. Скиния же была образом земли и неба. Небо и землю Бог сотворил в течение шести дней. Скиния устраивалась имеющей образ неба и земли и была нужда в даре Святого Духа, приводившем в стройный порядок дело. То было время не учительства, но применения искусства ткать и прочих искусств. Бог говорит: «Я назначаю именно Веселеила, сына Уриева, сына Орова, из колена Иудина; и Я исполнил его Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством» (се нарекох именем Веселеила, от племене Иудина, и наполних его духом Божиим, духом премудрости, смышления, и ведения) (Исх. 31:2, 3). Духом мудрости — чтобы советовал делавшим скинию, так ли им строить, или иначе. Духом разумения (смышления) — чтобы привел все в стройный порядок. Духом ведения — чтобы уразумел, какую имеет силу то, что говорится Богом. В другом случае Бог обещает сообщить благодать человеколюбия и говорит: «излию на дом Давидов дух благодати и щедрот» (Захар. 12:10), то есть, дар человеколюбия. В свою очередь, сообщается благодатный дар смиренномудрия. Откуда это ясно? Три отрока в пещи, будучи праведными, попрали пламень, но, как смиренномудрые, называли себя грешными. Они попрали пламень, благодаря преизбытку своей праведности, и печь превратили в росу. Однако не возгордились и не сказали: «О, сколь велика наша праведность! Мы победили естество, превзошли закон»! Но поступают, как праведники, и говорят, как грешники. В самом деле, размысли. Они попирали пламень, ликовали, как святые, и говорили о себе, как о грешниках: «Согрешили мы, и поступили беззаконно, отступив от Тебя, и во всем согрешили. Заповедей Твоих не слушали и не соблюдали их, и не поступали, как Ты повелел нам, чтобы благо нам было» (Дан. 3:29–31). Поэтому, так как, будучи праведными, они уничижали себя, то и получили духа смирения, благодатный дар смиренномудрия. Как таковые, увидев проявление благодати, они говорят: «Нет у нас в настоящее время ни князя, ни пророка, ни вождя, ни всесожжения, ни жертвы, ни приношения, ни фимиама, ни места, чтобы нам принести жертву Тебе и обрести милость Твою (ст. 38, 39). Итак, вследствие того, что не имеем ни города, ни храма, ни алтаря, ни фимиама, вместо всего этого для нас будет достаточно смиренномудрия». Поэтому они говорят: «Но с сокрушенным сердцем и смиренным духом да будем приняты». Иной, когда бывает исполнен благодати, приняв во всей полноте дар, говорит: «принял духа исполнения». Откуда это ясно? Иеремия говорит: «путь дочери народа Моего не во святое, и не в сторону чистого духа исполнения» (Иерем. 4:11, 12). Они, по его словам, не имеют духа, который наполнял бы их. Апостолы, как написано, имели «духа исполнения»: «Тогда, — говорит Писание, — Павел исполнился Духа святого» (Деян. 13:9), т. е., когда он изобличал Елима волхва (ст. 8). Видишь ли благодатные дарования? Я повторю имена неизреченного естества: Дух Божий, Дух, Который от Бога, Дух Господень, Дух Отца, Дух Сына, Дух Христов, Дух Того, Кто воскресил Христа, Дух жизни, Дух истины. Затем — благодатные дарования: дух силы, дух любви, дух целомудрия, дух обетования, дух веры, дух откровения, дух сыноположения. Когда кто–либо получит благодатный дар совершать суд, тот принимает духа суда, как говорит Исаия: «и очистит кровь Иерусалима из среды его духом суда и духом огня» (и очистит их Господь духом суда и духом зноя) (4:4). Силу наказующую и очищающую он называет духом суда и духом огня. Давид же просит «духа правого», который приводил бы на правый путь. И затем просит благодатного дара, управляющего страстями и делающего то, чтобы душа не находилась в рабстве у страстей. Так как сердце Давида развратилось и из состояния целомудрия вступило на путь греха, страстей и удовольствия, и так как он несправедливо произнес решение, погубившее мужа, сделался рабом вожделения и впал в прелюбодеяние, то и просит Бога, говоря: «Дух правый обнови внутри меня… Не отвергни меня, — говорит, — от лица Твоего… Возврати мне радость спасения Твоего и Духом владычественным утверди меня» (дух прав обнови во утробе моей… не отвержи мене от лица Твоего… воздаждь ми радость спасения Твоего и духом владычним утверди мя) (Пс. 50:12–14), то есть, благодатным даром, управляющим страстями и властвующим над удовольствиями.

5. Это сказано нами о божественном достоинстве Святого Духа и о различии Его действий. Еретики же, не зная, что Писание, говоря о «духе святыни» или «обетования», имеет в виду дары Духа, относят это к естеству Его и говорят, что Бог дал и Дух Святой даровал. «Видел ли ты, — говорят, — что это — дар Божий?» Они прочитали то, что касается даров, и отнесли это к естеству, между тем как надлежало понять, какие имена выясняют естество и какие обозначают благодать. Они исказили истину, все смешали, спутались, сбились с пути истины, «омрачилось неразумное их сердце» (Рим. 1:21); «называя себя мудрыми, обезумели» (ст. 22). Поэтому рассуждают: «Так как, — говорят, — возбуждаешь вопросы о Духе и учишь на основании Писаний, желая иметь Писания своими свидетелями, то мы, побуждаемые самими Писаниями, говорим, что сказал Спаситель о Святом Духе. Что же Он говорит? «Когда же придет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины… то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам… потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Егда же приидет Утешитель, Дух истины, иже от Отца исходит, той наставит вы на всяку истину; не от Себе бо глаголати иматъ, но елика аще услышит, возвестит вам, яко от Моего приимет и возвестит вам) (Иоанн. 15:26; 16:13, 14). Видел ли ты, — говорят, — что Дух «не от Себя говорить будет» (16:13), но от И. Христа примет (ст. 14)? Не может быть доказано достоинство Духа. Не выяснило ли, — говорят, — Писание, что Он подчинен власти Сына, что Сын ссужает Его, и что затем уже Дух доставляет Свои дары другим?» Обрати особенное внимание на дело. Когда что–либо из сказанного покажется тебе возбуждающим недоумения, ты не тотчас же нападай на данное выражение, но подожди до конца мысли. Не видел ли ты, что, когда строятся здания, то все бывает беспорядочно перемешано: известь, камни, бревна, все представляется твоим глазам в смешанном виде, а в очах мастера все кажется соответствующим его целям? Ему известно, в какое время эти смешанные вещества будут кстати в том месте, и в какое — в другом; и то что теперь разбросано там и здесь, приводится в надлежащий гармонический порядок, и в результате является красота здания. Поэтому, когда заметишь, что говорящий переходит от одного к другому и от другого к третьему, то полагай, что он приготовляет себе материалы. Когда я соберу последние, тогда и покажу гармонический порядок в своих рассуждениях. Едино естество Сына и Духа, едина сила, едина истина, едина жизнь, едина премудрость. С тех пор, как Спаситель соблагоизволил принять наше естество, Он исполняется Святого Духа, не потому, что Он был ниже Святого Духа, а потому, что плоть должна была в человеческом образе воспринять сошествие Духа; и не потому, что Бог Слово не мог освятить естества, которое Он воспринял. Если бы ты согласился с этим положением, то и Сын оказался бы излишним, так как достаточно было бы Отца для освящения творения. Ужели Отец принимает Сына потому, что Он — Отец — бессилен? Ужели Сын принимает Духа по такого же рода причине? Но потому, что едино естество, которое «действует во всем»; одно совершает Отец, и воспринимается во всей природе; другое же — Сын, и переходит во всю природу; а третье — Дух, и воспринимается во всем естестве. Итак, когда природа рассматривается сама по себе, то она равна и одинакова, полна властного достоинства, удивительна, ни бедна, ни несовершенна, не возрастает, не уменьшается, не становится хуже, не получает дополнение. Когда же Бог Слово принял нашу плоть, то устроил ее по человеческому образу, принимающей Духа Святого, как одного из пророков или как одного из апостолов. Я сказал раньше, что Дух нисходит не потому, что недостаточно было божества Сына, но для того, чтобы таким путем обнаружилось совершенное познание Троицы. Итак, плоть Господня удостоилась Святого Духа, и затем Спаситель восхотел отдать в собственность Святому Духу то тело, какое Он — Господь — воспринял, отдать для того, чтобы все, что совершит Христос по плоти, приписывалось Святому Духу, жившему в Нем, как в святом человеческом храме. Христос ради нас — человек, а Сам по Себе — Бог. Он Сам по Себе — Бог, а человек — в силу Своего человеколюбия. Он изгонял демонов и восхотел приписать изгнание их Святому Духу. И говорит: «Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов» (Матф. 12:28). Не сказал: «Богом Словом изгоняю», но приписывает это Святому Духу, как бы святой муж, удостоенный Святого Духа. Известно, что когда Он вошел в храм, то взял книгу пророка Исаии и читал. Прочитал же написанное о Нем Самом. «И Он, раскрыв книгу, — передает Писание, –говорит: Дух Господень на Мне» (Лук. 4:17, 18). Разве это приличествует Богу — Слову? Ужели Бог говорит: «Дух Господень на Мне»? Не беспрекословно ли, что лицо человека говорит: «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня» (Ис. 61:1)? «Духом, — говорит, — Святым Я помазан». Поэтому Петр говорит: «Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета» (Деян. 10:38).

6. Здесь, прошу, остановим свое внимание. Все вышесказанное служит к выяснению слов: «от Моего возьмет» (от Моего приимет) (Иоанн. 16:14). Мы не перескакиваем с одних предметов на другие, но, как я раньше сказал, заготовляем материалы, чтобы ты привел их в единое гармоническое целое. И. Христос был удостоен Духа Святого, крестился в Иордане; и говорит Иоанн: «Я видел разверзающиеся небеса и Духа Божия, сходящего… как голубя, и пребывающего на Нем» (Иоан. 1:32, Марк. 1:10). Ты видел, каким образом Господь в человеческом виде принимает Святого Духа? Никто не нечестив в такой степени, чтобы думать, что Божество приняло Духа. Иоанн Креститель говорит: «Стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете… Я не знал Его, но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот… есть Сын Божий) (Иоанн. 1:26, 31–34). Дух Святой сошел, чтобы исполнилось пророчество Исаии: «Дух Господень на Мне» (61:1). Плоть крестилась, крестившийся тотчас вышел из воды и «возведен был Духом в пустыню» (Матф. 4:1). Был возведен, и плоть имела Святого Духа, как бы воспитателя. Для чего Он былвозведен? Чтобы дать нам образ: «Как Моя плоть руководствуется не вожделениями, но Духом, так должны поступать и вы». Поэтому и Павел говорит: «Если же вы духом водитесь, то вы не во плоти»; и: «Все, водимые Духом Божиим, не находятся под законом» (Галат. 5:18; Римл. 8:14). Руководствуется Духом плоть Христова; Им же будем руководиться и мы. Ведь по этой причине Господь и принимает на Себя все, чтобы оставить нам образ. «Возведен был Духом в пустыню, для искушения» (Матф. 4:1) — и победил диавола; не Божество победило, потому что было бы бесчестием для Божества сказать о Себе, что Оно победило. Бог никогда ни побеждается, ни побеждает, но всегда владычествует. Если бы Он побеждал, то вообще было бы возможно, что и Сам был побеждаем. Но Тот, Кто всегда владычествует, есть Вседержитель, и подданные не возмущаются против Него, равно как и Он не преодолевает с известными усилиями Своих подчиненных. Итак, если Господня плоть, Господень образ, новый человек, небесный, новая отрасль, расцветшая после чудесного рождения, если Он получил Святого Духа, то ты имеешь свидетельства, что Дух пришел с неба, что Духом Он был возведен в пустыню, чтоб победить диавола. Чтобы образ Адамов, впадший в заблуждение вначале, впоследствии победил, для этого приходит новый Человек, сопровождаемый силой Духа. Поэтому, как я сказал, Он возведен был Духом в пустыню, для искушения» (Матф. 4:1). А когда Он возвратился в качестве победителя, Писание говорит о Нем: «И возвратился Иисус в силе духа из пустыни» (Лук. 4:14). Итак, плоть имела Святого Духа, не часть духовных дарований, как имеем мы, когда одному сообщается мудрость, другому — ведение, но имела все дарования. Поистине я одержим страхом и трепещу из боязни, чтобы бессилие моего языка не уменьшило величия того, что возвещается. Итак, тело Господне и плоть святая, восприняв силу Святого Духа, не получила, как говорится о каком–либо из апостолов и пророков, один благодатный дар или другой. Человек не может всего вместить. Поэтому Павел говорит: «Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений?» (1 Кор. 12:29, 30)? В отношении к нам дарования разделяются; в плоти же Христовой все проявления благодати, все дарования были налицо, соответственно сущности плоти. И обрати внимание. Сначала Господь преисполнил Свой храм всякого рода благодатных сил. Он имел дар исцелять болезни, изгонять демонов, воскрешать мертвых, предсказывать будущее, совершать дела истины; Он мог делать все и владел полнотой духовных дарований, с тех пор, как Господня плоть тела преисполнилась всяких благодатных даров. Нужно было, чтобы затем и мы вообще получили несколько от Господня тела, как бы из хранилища; дается от него и апостолам, и пророкам. Иоанн свидетельствовал, что в Нем, т. е., Господе, была вся полнота Божества. И Павел: «ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно» (Колосс. 2:9). Не сказал просто: «в том жило Божество», но: «вся полнота Божества», то есть, всякий дар Божества.

А чтобы кто–либо не подумал, что «вся полнота Божества» обитала в Боге Слове, апостол говорит: «в Нем обитает вся полнота Божества телесно». В плоти Его — вся полнота премудрости, разума, силы, чудес, всякой деятельности. Затем от полноты Его мы все заимствуем себе. Иоанн Креститель свидетельствует: «И Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем (не сказал: «сообщающего Ему единый дар», но всего «пребывающего»),Тот есть крестящий Духом Святым и огнем» (Иоанн. 1:33). Потом, желая показать, что Спаситель воспринял благодать не как человек, Иоанн говорит: «не мерою дает Бог Духа. Отец любит Сына и все дал в руку Его» (Иоанн. 3:34, 35). Итак, откуда мы получаем? «И от полноты Его все мы приняли» (Иоанн. 1:16). Он получил полноту, а мы от нее. Каким образом? С того времени, как Дух наполнил Собой Господню плоть, от нее Господь черпал, как из источника, и ссужал людей дарами. Прошу, обрати внимание. Он говорит: «Когда же придет Он, Утешитель, Дух истины, то наставит вас на всякую истину… потому что от Моего возьмет» (Иоанн. 14:7, 13, 14).

7. Обрати внимание на точный смысл слов. Господь не сказал: «от Меня», но: «от Моего». «От Моего» — от кого? «От Моего даст вам»; однако «Сам примет». Получает же не как ссужаемое в долг, но, так как Он наполнил источник, как бы основание благодатных дарований, то почерпает из вместилища и предлагает всем из Своего собственного достояния. И откуда это известно, что «принимать» — значит «принимать из Своего собственного достояния»? Слушай. Бог преисполнил Моисея Духом, и говорит Моисей: «Я один не могу переносить бремя всего народа сего. Избери Себе другого». Бог говорит ему: «собери Мне семьдесят старцев, и возьму от Духа, Который на тебе, и возложу на них» (Числ. 11:14, 16, 17). Не сказал: «возьму твой дух», но: «от Духа, Который на тебе», «возьму от Моего». Бог говорит: «В те дни излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать» (Иоил. 2:28). Если Бог, бравший у Моисея, ссужался им, то и Дух, бравший от Сына, также ссужался Им. Моисей был образом Христа, потому что как духом, бывшим в Моисее, наполнены 70 старейшин, точно так от Христа вселенная получила Святого Духа. «От Моего примет»: «Из того, что даровано одному только Мне — Господнему человеку, берет Себе Сам давший, Который сошел на Меня и остался во Мне, Который помазал Меня, освятил, привел в пустыню и возвратил Меня победителем». «От Моего примет и возвестит вам». А чтобы показать, что Он вспомнил не о Святом Духе, а о дарах Его, тотчас после слов «от Моего примет» присоединяет: «Все, что имеет Отец, есть Мое (Иоан. 16:15). Я получил то от Святого Духа. Поэтому Я сказал: от Моего примет». Так как Бог освятил плоть Духом Святым и Отец ниспослал в плоть Христову дар Духа, причем благодать, придя, вложила в Христа все дары, то Он и говорит: «от Моего примет и возвестит вам». Что же значит выражение: «не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит» (Иоанн. 16:13), «возвестит вам» (ст. 13, 14)? Раньше было сказано, что иное — Дух Святой, и иное — благодатное дарование; иное — царь, и иное — дар царя. Когда кто–либо ведет войну против многих и различных варварских народов, тот недоумевает, откуда начать войну. Если займется войной с этими, то против него поднимает свою голову другое крыло. Если он разделит свое войско на две части, то через это распадаются его силы. Мы — среди ариан, ниспровергающих славу Христову, и македониан, оскорбляющих Божескую славу Духа. Если я скажу македонианам о Сыне то, что исповедуется всеми, то арианин тотчас вступит в пререкание: «неужели ты убедил меня относительно Сына тем, что говорил со мной о Духе?».

8. А так как сегодня предположено вести речь о Святом Духе (ведь по данной от Христа благодати мы часто одерживали верх по вопросу о Сыне; свидетелями сказанного являетесь вы, знающие, что дело было ведено нами не посредством искусных софистических приемов, но с помощью доказательств из Писания), то, хотя я и желал теперь предложить слово о Сыне, всегда имеющем в Себе блистающую силу, — однако, ради того, чтобы представить доказательства против еретиков, хромающих по вопросу о Духе, я пока оставляю то слово в стороне. Невозможно, чтобы хромающий в представлениях о Духе шел прямо и в вопросе о Сыне. Доселе ты не убедишь македонианца подписаться под учением об «единосущном» согласно с Никейским собором, хотя они и говорят всегда: «Мы живем в согласии с той верой, так как о Духе ничего не было сказано ясно. Об этом предмете не было ни упорного спора, ни враждебных пререканий». Однако, для того, чтобы вполне убедить их, я говорю: «Писано: не от Себя говорить будет» (Иоан. 16:13). Скажи македонианцу: «написано это и о Сыне»; лучше же сказать: «Он Сам говорит о Себе: Я… говорю не от Себя» (Иоанн. 14:10). Прошу, обрати внимание: я привожу свидетельство из источника, признаваемого и тобой. С арианином потребно спорить по поводу изречения: «Я говорю не от Себя», подобным образом и по вопросу о Духе. С тобой же, объявившим о себе, что ты благочестиво мыслишь, нет нужды вступать в состязание. Ведя речь о Христе, ты говоришь, что Он равен Богу, подобен Отцу во всем. Я ввел вопрос, имея в виду тебя, как исповедующего славу Сына. Ты говоришь о Духе: «не от Себя говорить будет». Спаситель говорит о Себе: «Я говорю не от Себя, но говорю то, что услышал от Моего Отца». Вот и Сын «от Себя» не говорит. Между тем, и Отцу, и Сыну честь — равная. Это говорю тебе, потому что арианин сомневается и в том, и в этом. Что испытывают претерпевающие кораблекрушение, это же терпят и неверующие, как говорит Павел: «Те, которые в вопросах веры потерпели кораблекрушение» (сравн. 1 Тим. 1:19). Ариане, потерпев кораблекрушение, потеряли и славу Христа, и силу Святого Духа. Македониане, конечно, ревностно стараются о том, чтоб подняться из глубины наверх, но половину своего груза потеряли и они, как об этом говорит Павел: «Если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Римл. 8:9). Поэтому обрати свое внимание, чтобы не показалось, что мы нападаем по примеру борцов и с заносчивостью предлагаем обоснование положений. «Я говорю не от Себя». Растолкуй мне, что значит выражение «говорю не от Себя», употребленное Спасителем? Ведь какое решение придумает македонианец относительно Сына, это же найдет подходящим и по отношению к Духу Святому. Два равновесных выражения: ни Дух от Себя, ни Сын от Себя не говорят ничего. Но Сын имеет нужду в Отце; в Отце же нуждается и Дух. Доселе — равная честь принадлежит обоим. Итак, обрати внимание. Знаю, что я погрузился в глубину, как знает Христова сила, всеиспытующая. Скорее содрогаюсь от страха, нежели говорю, — боюсь того именно, что корабль устремится в беспредельную бездну и не будет Духа. Дай мне приготовленный корабль, кормчего, корабельщиков, канаты, якоря, все в готовом виде, и если нигде нет дуновения ветра, то, при отсутствии действия последнего, не бесполезны ли все те приготовления? Так обыкновенно бывает. Хотя бы речь была и обширна, а мысль глубока, хотя бы были красноречие и ум, но если нет Святого Духа, доставляющего Свою помощь, то все бесполезно.

9. Итак, почему о Себе, как и о Духе, Господь сказал: «от Себя не говорю» Как борцы, нападя на пререкающаго, постараемся вполне убедить и самих себя, и тех, (т. е. еретиков), если только захотят послушаться нас. Конечно, не принужденно приведем их на путь истины, но станем к ним говорить; не убедятся ли они в самом деле? Ты не приди в удивление, если я — человек — говорю это, когда Бог говорит Иезекиилю: «Ступай к сынам Израилевым… и ты скажешь им… Будут ли они слушать, или не будут, уверуют, или нет» (Иезек. 2:3–5, 7). Говорим это, «Будут ли они слушать, или не будут, поверят, или нет, согласятся с нами, или не согласятся». Если же они (еретики) не согласятся с нами, говорящими таковое, то мы в этом неповинны. Так учил и Павел, и после изложения своего учения говорит: «свидетельствую перед всеми, что чист я от крови всех вас. ибо я не упускал возвещать вам… путь Божий» (Деян. 20:26, 27). И теперь говорю: почему Спаситель сказал: «от Себя не глаголю»; и о Духе: «не от себе говорить будет»? Прошу вашу любовь, остановим здесь свое внимание. Между тем как Христос один, явилось много лжехристов, как об этом сказал Спаситель: «Прикрываясь Моим именем, придут многие лжехристы и лжепророки» (Матф. 24:24). Хотя Христос один, и Его пришествие было возвещено пророками, но и до явления Его возникали некоторые обольстители, говорившие: «Мы — Христы». Февда говорит: «Это — я». Иуда Галилеянин: «Это — я». И вводили многих в заблуждение. Спаситель, придя, говорит: «Все, сколько их ни приходило предо Мною… воры были и разбойники» (Иоан. 10:8). Так как эти, раньше других бывшие обольстителями, принявшими имя Христово, старались убедить народ в том, что они — Христы, являясь не одновременно, но каждый отдельно: один — теперь, а другой — в иное время, то Христос и говорит: «Все, сколько их ни приходило предо Мною… воры были и разбойники, но овцы не послушали их. Овцы Мои голос Мой слышат и знают голос Мой и за Мной идут» (ст. 3, 4, 8). Итак, пришли те, лжехристы — и не научились ни от закона, ни у пророков, но говорили сами от себя и руководствуясь своим собственным мнением. Спаситель, придя, не отступил и от пророков, но говорил, например, так: «Хорошо пророчествовал о вас Исаия» (Матф. 15:7); и в другой раз: «не написано ли в законе вашем?» (Иоан. 8:17). А когда приступил к Нему диавол, Господь говорит ему: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Матф. 4:10). Итак, Христос, придя во плоти, не говорил от Себя, но от пророков. Так как те, которые пришли прежде Христа, не говорили во имя Христово, ни от закона, ни устами пророков, но, руководствуясь своим личным мнением, высказывали ошибочные взгляды и мысли, то Спаситель и говорит: «Я от Себя не говорю, как те» (Иоан. 14:10). Говорить от Себя — значит говорить помимо закона. Поэтому также надлежит говорить и нам. Когда увидишь, что еретики выставляют со своей стороны Аристотелевские или Платоновские положения, скажи: «Мы от себя не говорим; говорим то, что услышали от Христа». И откуда это видно, что говорящий от себя — лжепророк, или что речь на основании своего личного мнения характеризует лжепророка? Пророк Иезекииль говорит о пророках, вводившим в заблуждение Его народ: «Слушайте слово Господне! Я не послал их. Они говорили от себя, и проповедуют от сердца своего» (Иезек. 13:1 и дал.). Так как лжепророки проповедовали от себя, то Спаситель, очищая Себя от такого подозрения, говорит: «Я от Себя не говорю». Откуда это видно, что Спасителя подозревали как обольстителя? Прежде всего установим именно это. Во время праздника «поставления кущей» (потчения сени) (Иоан. 7:2) толпы народа искали Иисуса, говоря: «Где Он?» И относительно Него было разногласие: «одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ» (ст. 12). Видишь ли, как и в Нем подозревали обольстителя? В другой раз после святой смерти Спасителя архиереи говорят Пилату: «Господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну» (Матф. 27:63). Это сказано мной для доказательства того, что Господь иными считался обольстителем. Так как Его считали таковым, то Он и говорит: «Я от Себя не говорю, но от закона, от пророков, то, что услышал от Отца (Иоан. 14:10; 15:15). Не по Своему Божеству Я слышал от Отца — в законе, у пророков». Он говорит это от лица Своей плоти, чтобы рассеять заблуждение. «Я не от Себя говорю, но что слышал от Отца Моего. Вы же говорите то, что услышали от отца вашего диавола». А чтобы доказать, что диавол, всякий раз как говорит, в чем–либо проявляет ложь, Господь говорит о нем: «Когда говорит он ложь, говорит свое (Иоан. 8:44). Я от Себя не говорю, но от пророков, от закона. Это — истина». Итак, как Спаситель, устраняя подозрение и удаляя дурные касательно Его предположения, говорит: «Я от Себя не говорю, подобно обольстителям», точно так же должно говорить и о Духе.

10. Прошу, обратим здесь внимание на следующее. По слову Спасителя, является много лжехристов и лжепророков; один говорил: «это — я», и другой: «это — я», как и написано: «Многие придут под именем Моим, говоря, что это я —Христос (Лук. 21:8), и обольстят многих, но вы не поддавайтесь обману». Подобно тому как имя Христово было усвояемо обольстителями, точно также многие имели принять вид людей, обладающих Святым Духом, Которого они не имели, и говорить об этом. Но там являлся человек, конечно, и говорил: «Я — Христос»; здесь же никто не дерзал сказать: «Я — Дух Святой», потому что Дух сходил не в телесном образе, но невидимо. Сошел на Петра, сошел на Павла — и все признали, что оба имели Духа Господня. Явился Симон и говорит: «имею Духа». По наружному виду никто не отличит человека, имеющего Духа, от не имеющего, человека, имеющего нечистого духа, от имеющего Духа Святого. Если бы Дух был видим, то Симон не обманул бы, так как после расследования дела он был бы изобличен. Пришел Монтан, говоря: «имею Святого Духа»; пришел Манихей и говорит: «имею Святого Духа». Он, Дух, не был виден. Итак, чтобы люди не были вводимы в обман именем, так как благодатный дар имел сойти невидимо, Господь говорит: «Когда же придет Он, Утешитель, Дух истины (Иоанн. 16:13, 7), Который исходит от Отца, Он приведет вам на память Мои слова и наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет» (ст. 13). Всякий раз, как заметите, что кто–либо говорит: «имею Святого Духа», но возвещает не Евангельские истины, а свои собственные измышления, — тот ведет речь от себя, и в нем нет Святого Духа. Ведь и о Самом Себе Господь говорит: «Я от Себя не говорю» для того, чтобы устранить от Себя подозрение в заблуждении; скорее же, чтобы отделить ошибку от истины и показать, кто имеет Святого Духа и кто нет, но лишь только притворяется, что имеет, Господь говорит: «Не от Себя Дух говорить будет. Вы услышали от Меня, что Я передал. Когда придет невидимый Дух, Он будет говорить Мое. Если вы заметите, что кто–либо повторяет слова Евангелия, то он действительно имеет Святого Духа. Дух придет, чтобы привести вам на память то, чему Я научил вас. Поэтому, если кто–либо из говорящих о себе, что он имеет Духа, будет возвещать что–либо от себя, а не на основании Евангелий, то не верьте ему. Следуйте Моему учению. Не от Себя говорить будет». Но зато явление Его показывает, кто получил Духа Святого и кто нет. Если кто повторяет слова Христовы, тот имеет Святого Духа. «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12:3). Пришел Манес, поистине «μανείς» (т. е. безумный), имеющий имя, соответствующее его заблуждению, и говорит: «я — Утешитель, Которого обещал Спаситель Своим апостолам; я — Сын Божий». Где в Евангелии Иисуса Христа ты слышал, что солнце и луна — творцы? Где Христос сказал, что они поглощают души и возвращают их? Где ты прочитал это? Из того, что об этом не говорится в Писаниях, но что Манес говорит здесь от себя, ясно, что он не имеет Святого Духа. Святой Дух «не от Себя говорить будет, но возвестит вам то, что услышит, то есть, подтвердит то, что Я сказал». И обрати внимание на достойное удивления. Подобно тому, как Спаситель, придя, сделался дополнением закона и пророков, так и Дух — дополнение Евангелия. Христос, придя, дополнил Собой то, что сказано было Отцом в законе и устами пророков. Поэтому Павел говорит: «Христос — исполнение закона» (ср. Рим. 10:4). Святой Дух, придя, дополнил евангельское. Что в законе, то дополняет Христос; а что — в учении Христа, то дополняет Дух, не потому, что несовершенен Отец, но как явился Христос, подтверждающий то, что — Отца, так явился и Святой Дух, подтверждающий то, что — Сына. Откуда это ясно? Спаситель говорит ученикам: «Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же придет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет (Иоан. 16:12, 13). Он дополняет Мое». Сын восполняет то, что — Отца, и от Себя не говорит. Дух восполняет то, что — Сына, и от Себя не говорит. Но, если ты услышишь, что кто–либо говорит: «пошлю вам Святого Духа», то не понимай слов в отношении к Божеству, потому что Бог не посылается. Это — имена, обозначающие деятельность, имена сокровенные и ясные: сокровенные, если иметь в виду достоинство, ясные — если созерцание. Всякий, посылающий кого–либо, отправляет, конечно, в те места, в которых сам не находится. Предположи себе, что я на этом месте разговариваю с кем–либо. Не могу сказать последнему: «иди, я пошлю тебя сюда». Это не значит послать, но — вместе с собой посадить или подозвать к себе. Если же Бог всюду находится, — а «небои землю, — говорит Он, — я наполняю» (Иерем. 23:24), — то куда же посылает Он — вездесущий? «Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря — и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя» (Пс. 138:8–10). Итак, куда же посылает Бог? Разве Сам Он не всюду, разве посылаемый им также не вездесущ? Бог послал Своего Сына в мир. Разве не как присутствовавшего в последнем? Ведь мир — от Сына. Поэтому пришел ли Он в мир в качестве такого, кто до этого времени в мире не был? Как же евангелист Иоанн говорит: «Все чрез Него начало быть… В мире был, и мир чрез Него начал быть» (Иоанн. 1:3, 10)? Каким же образом Он послан в мир? С другой стороны, если послан посланный, а пославший остался в горних, посланный же пребывает долу, то как Господь говорил: «Пославший Меня есть со Мною» (Иоан. 8:29)?

11. Прошу, обрати свое особенное внимание, придай речи устойчивость. Еретик может сказать: «есть со Мной» — это значит: «помогает Мне», как и я говорю: «со мной — Бог». Не просто сказал но что? «Отец во Мне есть» (Иоанн. 14:10). Если Отец был с Ним и в Нем пребывал, то каким образом Тот послал, или как Этот был послан? Ведь, если пришли, то пришли оба, и никто не послан; или, с другой стороны, оба остались. Если Отец остался в горних, то как же говорит Сын: «Отец со Мной»? Если пославший остался в горних, то каким же образом посланный имеет с Собой пославшего? «Я, — сказал Господь, — в Отце и Отец со Мной» (ср. Иоанн. 10:38). Как же послан тот, Который говорит: «Отец — во Мне»? Как же, в свою очередь, Отец послал Его? Итак, когда Господь говорит: «пошлю вам Святого Духа», то это значит: «дар Духа». И чтобы вы поняли, что посылается дар, а что Дух не посылается, Спаситель говорит апостолам: «Вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (Лук. 24:49) и получите силу сошедшего на вас Святого Духа». Иное — сила, которая дается, и иное — Дух, который дает. «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор. 12:11); Итак, ты не в состоянии доказать, что Дух Святой посылается чистым Божеством. Если же я докажу тебе, что Творец неба и земли посылается Святым Духом, то что ты сделаешь? Или отвергни Христа и уничтожь Писания, или, будучи рабом Писаний, повинуйся им. «Где, — говорит, — сказано это?» Слушай, что говорит Бог устами пророка Исаии, вестника благочестия: «Послушай Меня, Иаков и Израиль, призванный Мой: Я тот же, Я первый (48:12), Я — после этого, и, кроме меня, нет Бога». Обрати свое внимание. Здесь следует то, что отыскивается. Кто же сказал это? Отец или Сын? Смотри, как под образом единоначалия он сокровенно проповедует Троицу. «Я — Бог первый, и Я последний, и кроме Меня нет Бога». Кто говорит это? Творец, — потому что присоединяет: «Моя рука основала землю» (ст. 13). Смотри, как говорит Творец: «И Дух Мой утвердил небо; я дал Свои повеления всем звездам; Я возбудил царя согласно с правдой и все Мои пути — правы». Назвав Себя Творцом и Создателем неба и земли, Он затем говорит следующее: «Не втайне говорил Я вам это с самого начала, и не в месте скрытом». Он сказал: «Я основал землю и сотворил небо; Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его» (егда бываху, тамо бех, и ныне Господь посла Мя, и Дух Его) (ст. 16). Тебя, сотворившего небо и землю, сказавшего звездам: «Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его«послал Меня Господь Бог и Дух Его» Бог–Отец родил по Божеству и послал плотски. Творец неба говорит: «послал Меня Господь Бог и Дух Его». Еретик принимает посольство Духа в оскорбительном для Него смысле. Отец послал, не удаляясь от Него и не удаляя Его от Себя; Сын послал Духа, не отделяя Его от Себя и Сам не разделяясь с Ним. Поэтому Писание говорит: «Бог излил Духа Своего» (ср. Иоил. 2:28), то есть — дар Святого Духа. Божество не изливается, но — дар. Поэтому, чтобы было доказано, что изливающееся — не Дух Святой, а благодать Божественного Духа, Давид говорит Христу: «благодать излилась из уст Твоих» (излияся благодать во устнах Твоих) (Пс. 44:3). Изливается благодать, а не дарующий благодать. Итак, если возвещается одинаковая честь и если разъяснено выражение: «от Себя», равно как и другое: «от Моего примет» истолковано в смысле заимствования как бы из источника, то еретики да не имеют места или лазейки, чтобы тайно провести через нее свое нечестье. Почти Святого Духа, Которого ты принял. Я часто говорил, что ты получил вознаграждение: Христос взял от тебя твой образ, а Сам дал тебе Своего Духа.

1. Снова — воспоминание о мучениках, снова — празднества благочестивых, снова — речь об ангелах, снова — торжественное собрание Церкви. Воспоминание — о тех, которые претерпели мученичество; честь же мучеников — слава Того, за Кого они подверглись мучениям. Чествуются мученики, пострадавшие за Христа, воздается поклонение Христу, Который пострадал за всех. Те своим страданием возвели себя из состояния уничижения на высоту, а Спаситель с высоты Божества спустился в уничиженное состояние человеческого естества, не лишаясь Своего достоинства, но совершая дело Своего домостроительства. Мы слышали, что Он говорил: «Я есмь пастырь добрый, полагающий жизнь свою за овец» (Иоан. 10:11). Сказав это, Он и обнаружил Свое человеколюбие, и возвестил о Своем могуществе. Пострадать за овец — дело человеколюбия; а то, что Он Сам, по Своей воле, «положил» Свою душу, служит доказательством Его могущества. Он не насилию покоряется, но совершает дело Своего домостроительства. Хотя и говорит апостол, что Отец предал Его за нас (Римл. 8:32), но он представляет страдание Сына не вынужденным, показывая, что воля Сына находилась в согласии с волей Отца. Сын предает Себя, не необходимости подчиняясь, но содействуя намерению Отца. Одно дело — рабски служить и другое — Божески содействовать. Ведь содействует Отцу Единородный Его Сын, хотя ученики еретиков и не желают согласиться с этим. Они, в силу своей порочности, рассекая неделимое естество, проповедуют, что Отец — Творец, что Сын — служитель, и что таков же и Дух Святой. Они не стыдятся даже и слов Павла, который назвал служителей благовестил не слугами, но сотрудниками Божиими, сказав: «Ибо мы соработники у Бога» (1 Кор. 3:9). Павел — соработник, а Сын — служитель? Не разыскивай того, что сказал Христос устами Исаии, но то, что сказал Сам лично. Сам по Себе Он, конечно, Пастырь; а ради тебя стал Агнцем. Сегодня встретились оба этих чтения. Исаия читал о Нем евнуху: «как овца, веден был Он на заклание» (53:7; Деян. 8:32). А Спаситель: «Я есмь пастырь добрый» (Иоанн. 10:11). Поэтому покажи мне различие между Агнцем и Пастырем: в каком отношении Он — Агнец, в каком — Пастырь? Если ты не узнаешь различия наименований, то откуда поймешь достоинство Его могущества? Ясно, конечно, что Агнцем Он является по причине страданий, перенесенных Им в делах домостроительства, а Пастырем — по причине избытка человеколюбия. Будучи Богом, Он не стыдится называть Себя Пастырем. Ведь надлежало нам познавать Самого Бога и Царя. Но, вследствие того, что мы, как одаренные разумом люди, не познали Бога, Он желает, чтобы мы, хотя бы как неразумные овцы, познали своего Пастыря. Если бы, придя в мир, Спаситель нашел тебя разумным человеком, то Он необходимо явился бы тебе как Бог. Но, так как Он не нашел тебя человеком, а нашел как бы овцой блуждающей, начиная с самых древних времен, и призывающей устами пророков своего Господа: «Я заблудился, как овца потерянная: взыщи раба Твоего» (Пс. 118:176), то поэтому и скрывает Свое царское достоинство и предлагает пастырское попечение. По этой причине и с самого начала устраивает так, чтобы Его тело было положено в яслях, и для того приводит в стеснительные условия как Свою Мать, так и Иосифа — служителя домостроительства. Я не могу назвать его ни отцом Спасителя, ни мужем Марии, но соучастником и посредником таинства. Ведь он был жених Девы, а не муж; впрочем, по имени, конечно, муж, но в действительности — служитель домостроительства. Итак, он вместе с Мариею приводится в Вифлеем в стеснительное положение, так что вследствие тесноты в жилищах Младенец по необходимости был положен в яслях. Это стеснение было делом Божиим, чтобы Человеколюбивый необходимо был положен в то место, чтобы был положен, говорю, в силу домостроительства, обусловившего собой Его воплощение. Для чего Он устраивает это? Так как ясли — трапеза бессловесных, а человечество усвоило себе природу последних — «человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают» (человек, в чести сый, не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им) (Пс. 48:13) — то Он и полагает небесную пищу на трапезу неразумных животных, чтобы скотоподобные по душе, приходя к яслям, как к своей собственной трапезе, нашли здесь не скотский корм, но говорящего: «Я есмь хлеб, сшедший с небес и дающий жизнь миру» (Иоан. 6:35, 41, 33). Итак, Агнцем является Господь в целях домостроительства, а Богом — ради Своей славы. Он полагает Свою душу за овец (Иоан. 10:11), не необходимости подчиняясь, как я и раньше сказал, но Сам принимая на Себя это дело. Все, что произошло во времена ветхозаветного Богопочитания, в конце концов возводится к Спасителю, будет ли то пророчество, или священство, или царское достоинство, или храм, или жертвенный алтарь, или завеса, или ковчег, или очистилище, или манна, или жезл, или стамна, или что иное, — все имеет отношение к Нему. Бог издревле позволил сынам иудеям совершать жертвенное Ему служение не потому, что Он удовлетворялся жертвами, но потому, что желал отвлечь иудеев от языческих суеверий. С того времени направляя их туда, куда Сам хочет, налагает на Себя то, чего меньше всего желал бы. Так как ум иудейский еще не мог предпринять духовной деятельности, но был порабощен языческим привычкам и чувствовал влечение к жертвенникам и жертвам, то Бог, взяв идольские празднества, изменяет их сообразно с духом благочестия и, таким образом, терпит то, чего не желал бы. И, как добрый отец, после того как увидит, что сын его занимается шалостями, увлекает его с площади, дома же позволяет ему делать все, что он хочет, и таким путем охраняет его благопристойность, отнимая у его забав черту бесстыдства, — точно так и Бог, желая при посредстве такого рода праздничных собраний исправить иудеев в сторону благочестия, позволил им приносить жертвы, дает им и жертвенный алтарь, повелевает приносить в жертву и овец, и козла, и вола, и делать все, что доставляло им радость. Бога это не услаждало.

2. А что это произошло в целях домостроительства, послушай, как Тот, Кто через посредство Моисея позволил совершение жертвоприношений и повелел, чтобы были различные виды жертв, устами пророков лишает всякого значения то, что происходило лишь в силу снисхождения Его, показывая, что, как младенцам, Он позволил им это в качестве «молока», но не дал в виде «твердой пищи». Он говорит устами Давида: «Слушай, народ Мой, Я буду говорить; Израиль! Я буду свидетельствовать: Я Бог, твой Бог. Не за жертвы твои Я буду укорять тебя; всесожжения твои всегда предо Мною; не приму тельца из дома твоего, ни козлов из дворов твоих» (Пс. 49:7–9). А чтобы кто–нибудь не подумал, что Он не приемлет потому, что гнушается этими жертвами, Господь далее поясняет сущность дела: она в том, что Бог не имеет нужды в таких жертвоприношениях, а не в том, что они вообще совершаются, и присоединяет: «Ем ли Я мясо волов и пью ли кровь козлов? Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои» (еда ям мяса юта и кровь козлов пию? Пожри Богови жертву хвалы и воздаждь Вышнему молитвы твоя) (Пс. 49:13, 14). Он показывает этим, что, не гнушаясь жертвами, отвергает их, но ввиду того, что призывает иудеев к лучшей и духовной жертве. Итак, Он с самого начала позволил совершать жертвоприношения не потому, что они нравились Ему, но с той с целью, чтобы так начавших исправить в сторону благочестия. Делая уступку произволению иудеев, Он, как мудрый и великий, самым дозволением жертвоприношений предуготовлял образ будущих вещей, чтобы жертва, сама по себе и бесполезная, однако оказалась полезной, как таковой образ. Обрати тщательное внимание на дело, потому что мысль глубока. Жертвы не были угодны Богу, как совершавшиеся не по желанию Его, а лишь по Его снисхождению. Совершавшимся жертвоприношениям Он придал образ, соответствовавший будущему домостроительству Христову, для того, чтобы, если сами по себе они и не достойны принятия, то сделались бы благоприятными, по крайней мере, в силу выражаемого ими образа. Всеми жертвоприношениями Он выражает образ Христов и оттеняет будущие события. Будет ли то приносимая в жертву овца, она — образ Спасителя; будет ли то вол, он — образ Господа; будет ли телец, или телица, или что–либо иное из того, что обыкновенно приносится в жертву, будет ли то голубь и горлица, все имело отношение к Спасителю. По этой причине был и храм, чтобы был предуготовлен образ Господня храма. По этой причине — овца, поэтому — иерей, поэтому — завеса. А чтобы не впасть в некоторое многословие, я советую тебе обратиться к истолкователю того, что выше сказано, к Павлу, который не позволяет тебе ничего мыслить безотносительно ко Христу, но все относит к Нему. Что же? Желая изложить евреям различие таинств: что обозначала трапеза, что — жертвенный алтарь, что — завеса, что — храм, что — священник, он относит все вообще ко Христу и показывает, что скиния — вся эта жизнь. Но «первая скиния» — образ Ветхого Завета, а «святая святых» — образ Нового Завета (Евр. 8, 9). Прошу, обрати тщательное внимание на дело. Храм был вообще один, но разделялся на те и на иные части: на «святое» и на «святая святых». Храм — образ Господня тела; и послушай, что говорит Господь: «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Иоанн. 2:19). Итак, подобно тому как в том храме одно было видимо всем, а другое — только одному первосвященнику, точно так же и в домостроительстве Спасителя Божество и сила Божества, будучи сокровенными, действовали явно. Ты имеешь образ храма. Отыщи мне находящуюся в середине завесу, отделяющую «святое» от «святого святых», какая это завеса; в свою очередь, завеса — образ тела. Как завеса разделяла то пространство посередине и отделяла доступное внешнему наблюдению от внутренних таинств, так и тело Господа было завесой Божества, не позволяя смертным очам пристально взирать на лик Бессмертного. Это — не мое слово, но послушай, что говорит Павел: «Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою да приступаем» (Евр. 10:19, 20, 22). Обрати особенное свое внимание. И плоть Свою Господь назвал храмом, и завесу — образом плоти. Далее, за завесу входил архиерей только однажды в течение года. Не оставил без внимания Павел и этого, но берет и это в качестве образа Спасителя и говорит: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лицом Божиим» (Евр. (9:24). Ты видишь архиерея — обрати внимание и на образ. В свою очередь, приносилась в жертву овца, и она была образом Спасителя: «как овца, веден был Он на заклание» (Ис. 53:7). Приносились в жертву телец, вол и все остальное, причем архиерей брал своим пальцем несколько крови приносимых в жертву животных, входил во «святое святых» и семь раз кропил перед очистилищем (прямо очистилищу) (Лев. 16:15). И самое очистилище было образом Спасителя, равно как и кровь, которой архиерей кропил, была тем же, чтобы и Покланяемый, и дар, приносимый Ему, были одним и тем же. Тела тех животных, кровь которых приносилась во «святое», сжигались вне стана, пепел их освящал людей, и останки умерщевленных животных освящали оскверненных лиц. Итак, смотри: живые не освящали, а превращенные в пепел и принесенные в жертву приносили оскверненным людям освящение; и одни и те же животные сжигались вне стана, а приносились внутри. Поэтому апостол говорит: «Так как тела животных, которых кровь для очищения греха вносится первосвященником во святилище, сжигаются вне стана» (ихже бо кровь животных вносится во святая святых, сих телеса сжигаются вне стана) (Евр. 13:11). Указал образ, истолковывает истину и говорит: «и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат» (ст. 12). И что присоединяет к этому? «Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание» (ст. 13). Ты имеешь образ, посмотри и на истину. Снова подвергни исследованию кровь и очистилище. Кровь кропилась, очистилище принимало ее и происходило очищение. Что такое очистилище? Опять послушай, что говорит Павел в послании к Римлянам: «потому что все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром, по благодати Его, кровью Его, искуплением во Христе Иисусе, которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его» (3:23–25). И кровь Его, и очистилище Его. Все это сказано мной потому, что Спаситель Бог и Единородный Сын Божий сделался всем ради нас, а не ради Себя. Иное совершалось ради нас, а иное было выражением поклонения Ему ради Него Самого по Его божеству. «Иное» и «иное», не теперь разделенное, но соединенное домостроительством, а разделяемое мыслью.

3. Итак, когда услышишь или об архиерее, или пастыре или овце, или храме, или завесе, или очистилище, или крови кропления, или о чем–либо таковом, во всем познавай домостроительство, бывшее ради тебя. Когда же увидишь, что Единородный сидит на одном и том же с Отцом престоле (потому что церковь проповедовала Его и прославляла), то не стыдись Божественных изречений. «Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою» (Премудрость во исходных поется, в стогнах же дерзновение водит. На краех же стен проповедуется) (Притч. 1:20, 21). Когда же заметишь, что возвещается Божия премудрость и сила, то размышляй о преизбытке славы, о предвечном достоинстве, неумалимом, неизменном, непреложном. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн. 1:1). Всюду «было», а «не было» — нигде. Если размыслишь о преизбытке славы, то не соблазнись по поводу воплощения Господня. Например, я скажу: если услышишь, что еретик говорит: «ибо Отец, пославший Меня, более Меня» (Иоан. 14:28), то скажи ему, что нет ничего удивительного, если Сын меньше Своего Отца ввиду Своего воплощения, так как Он умалился даже и по сравнению с ангелами. Ты, вследствие своей порочности, стараешься доказать, что Сын меньше Отца; я же доказываю, что Он, в виду Его воплощения, меньше даже и ангелов. Ты, конечно, желая доказать различие сущности Отца и Сына, приводишь изречение: «ибо Отец, пославший Меня, более меня»; я же доказываю, что, по смыслу этого изречения, Он меньше не только Отца, но и ангелов. Блаженный Павел, приводя свидетельство Давида: «что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его? Не много Ты умалил его пред Ангелами» (Пс. 8:5, 6), истолковал его в послании к Евреям: «за претерпение смерти увенчан славою и честью Иисус, Который не много был унижен пред Ангелами» (умаленаго малым чим от ангел видим Иисуса, за приятие смерти) (Евр. 2:9). Итак, зачем столь много трудишься и стараешься доказать что Сын меньше Отца, когда Он меньше и ангелов, не со стороны Своего достоинства, но по причине домостроительства? Потом ты слышал: «Пославший Меня Отец более Меня». Но разве ты не слышал этого Евангельского голоса, который сегодня громко восклицал всем: «Я и Отец — одно» (Аз и Отец — едино есма) (Иоанн. 10:30)? И обрати внимание на различие. Где употребил «одно», там не сказал: «пославший Меня», но: «Отец». Где желал доказать единство и тождество, там не сказал: «Я и Тот, Кто послал Меня — одно», но: «Я и Отец». Между Отцом и Сыном нет ничего промежуточного. А где имеет место: «более», там присоединяет: «пославший Меня». Послать — дело домостроительства; и быть посланным — не изъяснение Божества, но изъяснение домостроительства. Ведь Бог ни посылает телесно, ни посылается. А каким образом это — слушай. Тот, кто посылает, посылает в те места, в которых сам не находится лично. Поэтому покажи место, где не было бы Отца, покажи место, где не присутствовал бы Сын, укажи место, свободное от Святого Духа. Конечно, можно указать место, если бы ты буквально понял, что один послал, а другой послан. Следовательно, слово: «послан» обозначает не переход с места, но воплощение. Когда Писание говорит: «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн» (Иоанн. 1:6), то мы не думаем, конечно, что Иоанн пришел с небес. Если он там был, то как он послан? Но так как ему была поручена известная задача, то ее Писание и назвало посланничеством. Исаия в Иерусалиме в самом храме видел «Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном» (6:1). Находясь в городе и в храме, созерцая видение и удостоившись видеть Бога, насколько это возможно человеку, он услышал, что Бог говорил: «кого Мне послать?» (кого послю к людем сим) (ст. 8). Он был среди народа, и каким образом посылается к народу? Таким образом, посланничество обозначает не местный переход и не рабское служение, но определяемое человеку назначение. Иначе же, если ты — раб буквы, то и постыдись ее. Если Господь послан, то как же Он говорит: «Пославший Меня есть со Мною» (Иоанн. 8:29)? Никто, посылая, не идет вместе с посланным, так как иначе значило бы не послать, а вместе идти. «Я в Отце и Отец во Мне» (Иоанн. 14:10). Где тут посланничество? И чтобы кто–либо не подумал, что изречение «пославший Меня Отец со Мною есть» произнесено в отношении к деятельности и помощи, Господь говорит: «Отец во Мне пребывает» (Иоанн. 14:10) и: «Я в Отце и Отец во Мне» (ст. 11). Это изречение предвозвестил Исаия, говоря: «труды Египтян и торговля Ефиоплян, и Савейцы, люди рослые, к тебе перейдут и будут твоими; они последуют за тобою, в цепях придут и повергнутся пред тобою, и будут умолять тебя, говоря: у тебя только Бог, и нет иного Бога» (утрудися Египет, и купли Ефиопские, Саваимстии мужи высоцы и к тебе прейдут, и в след тебе пойдут связани узами ручными, и поклонятся тебе, и в тебе помолятся, яко в тебе Бог есть, и несть Бога разве Тебе) (Ис. 45:14). Как возможно это? Если в нем находится иной, то таким образом, кроме него, нет другого? «В тебе Бог, и нет иного Бога» (несть Бога разве Тебе). Разве это не толкование того Евангельского благовестия, которое говорит: «Я в Отце и Отец во Мне, и Я и Отец — одно»? Выражение «В тебе Бог, и нет иного Бога» (несть Бога разве Тебе) есть толкование слов «Я и Отец — одно». И заметь мудрость этого изречения и полноту его силы. Изречение «Я и Отец — одно» (Аз и Отец — едино есма) — обоюдуострый меч, рассекающий еретиков. Слово «одно» (едино) изобличает безумие ариан, а слово «есма» — Савеллиево слияние. «В тебе Бог, и нет иного Бога» (Яко в тебе Бог есть, и несть Бога разве Тебе). И чтобы показать, что один и тот же Бог — в Боге, пророк присоединяет: «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) (Ис. 45:15). Ты не знал, что Он — Бог? Разве не предвозвестил этого до тебя Моисей? Ты пришел не после ли двадцать первого рода от Моисея? От Моисея до Давида семь поколений. От Давида же до Исаии двенадцать поколений. Ведь Исаия был за два поколения до вавилонского плена. Итак, каким же образом о Том, Кого проповедали за пятнадцать поколений ранее пророки, что Он — Бог, о Ком Моисей говорил: «Слушай, Израиль, Господь Бог твой — Господь един», о Ком то же самое восклицал Самуил, о Ком это же проповедовал, конечно, и Давид, о Ком тоже именно предсказывал и всякий пророк, — повторяю: каким же образом о Нем говорит пророк Исаия: «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом), если только поистине не намекает на Спасителя, Который был, конечно, тогда, но оставался незнаемым? Словами «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) пророк порицает не свое неведение, но воспринимает на себя лицо народа. Учение «Ты Бог сокровенный» (Ты бо еси Бог, и не ведехом) стоит в соответствии со словами: «Господи! рука Твоя была высоко поднята, но они не видали ее» (Господи, высока Твоя мышца, и не ведеша) (Ис. 24:11). И, однако, что он мог сказать: «Истинно Ты Бог сокровенный, Бог Израилев, Спаситель» (Ты бо еси Бог, и не ведехом, Бог Исраилев, всех Спас) (Ис. 45:15); послушай ангелов, говорящих и благовествующих пастырям: «не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам Спаситель Который есть Христос Господь» (Лук. 2:10, 11). «Ты Бог Израилев, всех Спаситель. Будут постыжены и посрамлены противящиеся Тебе; и со стыдом пойдут» (Ис. 45:15, 16), потому что станут подобными несуществующим и обветшают, как одежда. «Противящимися» он называет тех, которые проявляют противодействие слову. Если ты скажешь эллину или кому–либо другому, чуждому истинной религии, что есть Бог, то он не спорит; а если скажешь, что есть Христос, то он приходит в неистовство, как говорит в одном месте и блаженный Давид: «Господь царствует: да трепещут народы! Он восседает на Херувимах: да трясется земля!» (Господь воцарися, да гневаются людие; седяй на херувимех, да подвижится земля) (Пс. 98:1). Кто «восседает»? Не ясно ли, что Тот, к Которому говорит тот же самый пророк (т. е. Исаия): «Сидящий на херувимах (37:16), явись, возбуди могущество Свое и приди, чтобы спасти нас»? Видишь ли, что коварство, проявляемое еретиками, ввиду слов такого рода не имеет места? Но там, где имеется в виду равночестность, говорится: «Я и Отец»; а где — домостроительство, читаем: «пославший Меня более Меня», ввиду посланничества Его Господь меньше по сравнению с Отцом, но не ввиду Божеского Их единения.

4. Таким образом надлежит обращать внимание на Писания и не проходить мимо Божественных изречений. Ты теперь осуждаешь все Евангелие, а Спаситель — ни одной буквы. Он желал, чтобы мы в такой степени осторожно относились к Писанию, что сказал: «Аминь, аминь, говорю вам, легче может случиться, что прейдет небо и земля, нежели йота едина или едина черта от закона прейдет» (Матф. 5:18). Итак, Спаситель не относится с презрением даже и к йоте, а ты разрушаешь все Писание. Слово ясно показывает нам, что знание Писаний более могуче, чем воскресение мертвых. Не столько имеет значения воскресение мертвых, сколько чтение Писаний. Послушай патриарха Авраама, который слышит, что богач говорит ему: «Отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы он сказал моим братьям, чтобы и они не пришли в это место мучения» (Лук. 16:24, 28). И что он говорит? «У них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: «Нет, отче Аврааме, если кто из мертвых не воскреснет, не поверят». Авраам же отвечает ему: «Аминь, говорю тебе, если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (ст. 29–31). Обрати тщательное внимание. Неужели они не поверили бы, если бы воскрес кто–либо из мертвых? Никоим образом. И обрата внимание на следующие выводы. Допустим, что явился бы кто–либо из древних мертвецов: или из числа неизвестных нам, или из числа известных. Если он будет из числа неизвестных, то это неведение затемнило бы чудеса. Если бы сегодня явился Моисей, то откуда ты узнал бы, что это был Моисей? Если бы сегодня явился Исаия, то откуда ты узнал бы, что это был Исаия? А если бы воскрес кто–либо другой, напр., из числа умерших в наши дни, то снова чудо затемнилось бы: одни сказали бы, что это тот, который умер; другие же стали бы утверждать, что это не умерший человек, но какой–либо демон и призрак. У неверия нет недостатка в злых увертках. И что удивительного, если неблагодарный человеческий дух мог бы наклеветать даже и на воскресшего мертвеца? Когда был исцелен слепой, то иные говорили: «Это он», а иные: «Нет, но похож на него» (Иоанн. 9:9). Когда же он сказал: «Это я», то хотя сам и свидетельствовал о себе и вопиял о чуде, однако, те неблагодарные отрицали последнее. Разве во времена Спасителя не воскресли многие: «Многие тела усопших святых, выйдя из гробов… вошли во святый град и явились многим» после крестной смерти Господа. (Матф. 27:52, 53). Но чудо угасило ли неверие, преодолело ли упрямство? Чудеса предлагаются для неверных, а не для верующих. Неверный же при удобном случае с презрением относится и к чудесам. Но смотри, если бы они могли устыдиться воскресшего мертвеца то, несомненно, устыдились бы перед Лазарем. Лазарь воскрес из мертвых. И когда вследствие воскресения Лазаря многие приходили посмотреть на Спасителя, то иудеи стали между собой совещаться о том, чтобы убить Лазаря. Смотри, как упрямство всюду остается равным себе. Поэтому естественно патриарх говорил, что если не слушают Моисея и пророков, то, если бы даже воскрес кто–либо из мертвых, не поверят ему. И теперь еретики, если они не слушают Моисея, пророков и Евангелий, не проявят послушания, даже если бы кто–либо произнес и бесчисленные речи. Но мы не отступим от своего пути. «Я есмь путь», говорит Господь (Иоанн. 14:6). Поэтому тот, кто сходит с пути, блуждает. Кто шествует независимо от указаний со стороны Писаний, тот подвергается действию бурь. Как в море носимый многими ветрами не может совершать плавания по прямому пути, но бросается различными ветрами туда и сюда, так и тот, кто предается влиянию различных учений и не следует учению Евангельскому, ничем не отличается от обуреваемого волнами судна. Поэтому и Писание говорит: «Не вей при всяком ветре» (не вей себе всяким ветром) (Сирах. 5:11); и толкователь присоединяет: «и не всякому слову имей веру» (19:16). А чтобы ты узнал, что «всяким ветром» Писание называет всякого рода учения, послушай, что говорит Павел: «дабы мы не были более младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Эфес. 4:14). «Всяким ветром учения»: это «всяким ветром» сказано вместо слов: «всяким учением». Кто себя предает последнему, тот обуревается волнами, подвергается действию бурь, претерпевает кораблекрушение. Одно плавание, один путь, одна гавань: вера. Она путеводит, она замыкает, она доставляет убежище. Кто отпал от веры, тот претерпевает кораблекрушение, как об этом говорит Тимофею Павел, который пишет: «Преподаю тебе, сын мой Тимофей… такое завещание, чтобы ты воинствовал согласно с ними, как добрый воин, имея веру и добрую совесть, которую некоторые отвергнув, потерпели кораблекрушение в вере» (1 Тим. 1:18, 19). Следовательно, тот, кто отступает от веры, претерпевает кораблекрушение. Следующий же вере вводит свой корабль в спокойную гавань. Поэтому не станем увлекаться «всяким ветром». После Господа нет места другому учению. После Моисея ожидался Христос; а после Христа не ожидается никто другой. Поэтому Моисей, желая научить народ тому, что не следует удовольствоваться одними своими только законами, но надлежит ожидать некоторого в данном случае совершенства, говорил: «Пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш, — Его слушайте» (Второз. 18:15). Если бы Моисей сознавал совершенство своего учения, то он не отсылал бы к другому учителю, говоря: «пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш от братии вашей, как меня». Потому пророка, что он из вашей среды. Бог — не из вашей среды, а пророк — из вашей. Бог — от Бога; а пророк, по своей плоти, из вашей среды. Поэтому и говорит Моисей: «как меня, законодателя». Так как один древний законодатель — Моисей, а второй законодатель — Спаситель, не одного народа, но вселенной, то и сказал Моисей: «как меня», соответственно характерным чертам обоих и их законодательству. Кто засвидетельствует это слово? Давид, который жил, спустя немного поколений после Моисея, восклицал: «Восстань, Господи, да не преобладает человек, да судятся народы пред лицем Твоим. Наведи, Господи, страх на них» (воскресни, Господи, да не крепится человек, да судятся языцы пред Тобою. Постави, Господи, законоположителя над ними) (Пс. 9:20, 21). Итак, если бы Давид был до Моисея, то он естественно умолял бы о Моисее; а если Моисей блистал раньше, Давид же родился после Моисея, то зачем пророк Давид желал призвать иного еще законодателя, когда уже был другой, и зачем он говорил: «поставь, Господи, законодателя над ними»? Над кем, если не над язычниками? Говорит: «Восстань, Господи, да не преобладает человек, да судятся народы пред лицем Твоим» (воскресни, Господи, да не крепится человек, да судятся языцы пред Тобою). Ведь законодатель дан язычникам. Да узнают язычники, что и они — люди. До законодателя они жили, как бессловесные животные. Если же придет Бог — Слово, то исцелит их, сделав их естество разумным. Итак, Моисей, как я раньше сказал, говорил: «пророка воздвигнет вам Господь Бог, как меня» а Давид: «поставь, Господи, законоположителя над ними». Павел же, придя после Спасителя, будучи Его провозвестником и видя, что те древние должны были ожидать Христа, а после Христа — никого другого, поэтому говорит: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Галат. 1:9). Он исключает всякое иное звание и получает ключи царствия. А что после Христова учения не должно ожидать другого, он говорит об этом так: «кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема». И чтобы наложить запрещение не только на обман со стороны других людей, он продолжает состязание и говорит: «и если бы даже мы» (ст. 8). Что же однако, означает это «и если бы даже мы»? Мог ли апостол учить иначе? Ясно, что божественный Павел употребил гиперболу: «Хотя бы меня, — говорит он, — вы услышали проповедующим другое, думайте, что я говорю не от лица Бога». Поэтому он и говорит: «и если бы даже мы». Человеческий язык — нечто ненадежное, а Божий язык не изменяется. Поэтому и говорит апостол: «и если бы даже мы или Ангел с неба». Ты не без основания пришел к тому предположению, что ангел с неба имел намерение ввести чуждое учение. Однако апостол предостерегает не от ангелов, но пресекает коварство, диавола: «и если бы даже ангел с неба». Не потому так говорил, что сознавал присущую ангелам способность сделать подобное — ведь он знал, что у ангелов истина непоколебима — но так как часто сатана преображается и демоны часто принимают вид ангелов, чтобы ввести учение, какое согласно с их намерением, как и сказано в Писании: «сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор. 11:14), то поэтому отделяет истинных ангелов от тех, которые только прикрываются их видом, и против ангелов высказывает только простое мнение, не оскорбляя их, но преграждая путь демонам. Ангелы не проявляли негодования, когда Павел говорил: «Если бы даже Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема», но радовались по поводу дерзновения провозвестника, утверждавшего и ограждавшего божественную проповедь. Поэтому и сами ангелы, узнав, что не должно ничему верить, как только слову апостолов, охраняют его, и не проповедуют уже. Они, конечно, посылаются к людям, и однако, без всякого сомнения, не проповедуют. Некогда был послан ангел к Корнилию; он является последнему и объявляет о своем служении, говоря: «Корнилий, молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом (Деян. 10:4). Объявлять мое дело, а проповедовать — апостольское». Ангелу принадлежит знание того, благоприятен ли Богу образ служения и молитвы; проповедь же ангел поручает не себе, но апостолам. Поэтому присоединяет к своей речи: «Итак пошли людей в Иоппию и призови Симона, называемого Петром. Он гостит у некоего Симона кожевника, которого дом находится при море; он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой» (ст. 5, 6). И что препятствовало ангелу самому тотчас возвестить это? Разве не достовернее была бы проповедь ангела? Разве не более уверился бы Корнилий, слыша о кресте от ангела, также о страдании Христовом и о домостроительстве? Но ангел одновременно и остерегается, не желая открыть места для демонов, и показывает нам, что помимо апостольского учения спастись невозможно. Если же ангел с неба, проповедующий что–либо иное, предается анафеме, то человек, сочувствующий Ариевым догматам и учащий в духе мнений Евномия и Савеллия, не по всей ли справедливости будет предан анафеме, если путем покаяния не исправится? Думайте, братья, что это сказано не нами, но святым мучеником и послами Отца. Это говорится в честь мучеников. Ведь чествование мученика — охранение веры. Поэтому, если ты хочешь почтить мученика, то почти Того, за Кого он претерпел мученичество. Если тот пролил кровь за Христа, то неужели ты за Христа не прольешь крови? Итак, имея этот несомненный признак веры, позаботимся о том, чтобы блистать и своими добрыми делами, чтобы, посеяв добродетели, пожать воздаяния. Каждый — жнец правды за свои собственные дела, как говорит и Павел: «доколе есть время, будем делать добро» (Галат. 6:10), потому что в свое время пожнем, не терпя никакого ущерба. В какое свое время? В день воскресения. Время это не наше собственное, но чужое. Здесь семена, а там — колосья. Здесь сеешь со скорбью, а там жнешь с радостью, как говорит Давид: «Сеявшие со слезами будут пожинать с радостью» (Пс. 125:5). О, если бы мы и посеяли, и пожали с веселием, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.

1. Наступил у нас каждый год повторяющийся день, всечестнейшая и светоносная средняя седмица святого поста, когда приносится треблаженный и животворящий Крест Спасителя нашего Иисуса Христа и предлагается для поклонения, причем поклоняющиеся ему с чистым сердцем и с непорочными устами освящаются и делаются более ревностными и более бодрыми для последующего шествования на поприще святого поста. Поэтому, так как ныне день, установленный для поклонения Честному Кресту, то приступите сюда, друзья, обнимем его со страхом и любовью. Испуская лучи Христова воскресения, он своими дарами всех просвещает и освящает. Будем же лобызать его, душевно радуясь. Сегодня — радость на небе и на земле, потому что предлагается миру светоносный и животворящий Христов Крест, силой которого прогоняются демоны, изгоняются болезни, удаляется мрачная тьма и освещаются все пределы земли. Сегодня Христова Церковь делается другим раем, предложив публично всесвятое древо Честного Креста и торжественно предуказывая Крестом на грядущие страдание Христа и Его воскресение. Сегодня исполнилось пророческое изречение, говорящее: «поклонимся подножию ног Бога нашего» (поклонимся на место, идеже стоясте нозе Его) (Пс. 131:7). Радуйся же и веселись, Христова Церковь, приведи своих чад, очищенных от страстей воздержанием и постом и блистающих сияющими божественным светом добродетелями, и ликуй с неизглаголанным весельем. Как некогда в пустыне те, которые были укушены змеей, взирая на медного змия, избавлялись от смерти, так и теперь прошедшие половину поприща поста, прикасаясь ко Кресту, умерщвляют духовного змия и сами получают бессмертие и, своим воздержанием показав себя общниками Христовых страданий, делаются участниками и в Христовом Воскресении. И не только это совершив, но мужественно устремляясь и к тому, что следует далее, они возносят Богу победные гимны. Крест Господень — оружие, доставляющее трофеи и победы; он — непреоборимое оружие царей, рог Церкви, истребитель врагов и спасение верных; и действительно, блаженны и треблаженны те, которые сподобляются обнимать его с непорочными губами и с чистыми устами. Поистине они на деле исполняют то, что сказано Господом: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Матф. 16:24). И смотри, как Он говорит, не делая никому принуждения. Не сказал: «Хотите ли или нет, но вам надлежит испытать это»; а как говорил — «Если кто хочет идти за Мною». Я не делаю насилия, не принуждаю; но делаю каждого господином своего выбора, почему и говорю: если кто хочет идти за Мною. Зову к тому, что прекрасно и честно, а не к худому и ненавистному, не к наказанию и истязанию, но к небесному царству и к небесной жизни. Ведь и самые естественные особенности дела достаточно имеют сил, чтобы привлечь к себе. Если кто хочет идти за Мною, будет ли то муж или женщина, начальник или подчиненный, и если он желает спастись, пусть идет этим путем». Три предмета, о которых говорится: отречение от самого себя, подъятие креста и следование. Но сначала посмотрим, что значит отречься от самого себя. Узнаем, что значит отречься от другого, и тогда узнаем, что значит отречься и от самого себя. Итак, что значит отречься от другого? Отрекающийся от другого, например, от брата или друга, или соседа, или кого бы то ни было иного, хотя бы видел этого бичуемым или заключаемым в оковы, или терпящим что–либо иное, не защищает его, не помогает, не проявляет к нему сострадания, не испытывает ввиду него никакого чувства скорби. Раз навсегда отрекся от него, как бы от чужого. Так, следовательно, Бог желает, чтобы мы не дорожили своим телом, чтобы не уклонялись, хотя бы нас ради Него подвергал кто либо бичеваниям, или наказывал, или гнал, или причинял нам что–либо другое. Это значит отречься; то есть, ничего да не имеет человек для самого себя, но да предает себя опасностям, состязаниям, и, когда страдает другой, пусть будет настроен таким же образом. И не сказал Господь: «αρνησάσθω» (пусть откажется от себя), но «απαρνησάσθω» (пусть отречется от себя), этой малой прибавкой выражая наиболее высокую степень. «И возьмет крест свой». Ты видел, как небесный Царь вооружил следующего за Ним воина? Он не дал щита, не дал шлема, ни лука, ни панциря, ни наколенников, ни иного чего–либо из такового, но дал то, что крепче всего этого, безопасность, проистекающую от креста, знамение победы над демонами. Это — меч, это — щит, это — панцирь, это — шлем, это — наколенники, это — надежная охрана, это — гавань, это — убежище, это — венец, это — победная награда, это — сокровищница всех благ, как настоящих, так и имеющих когда–либо быть. Подобно тому, как кто–либо, взяв крепкое оружие, дает его своим воинам, так делает и Христос. «Посмотрите, — говорит Он, — на то, что совершил Мой Крест; сделайте и вы такого же рода оружие — и совершите то, что хотите». А в другом случае Он обещал даже большее по сравнению с тем, говоря: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Иоанн. 14:12). Что же значит это изречение: «возьми крест свой и следуй за Мной»? То ли, чтобы каждый из нас носил древо? Никоим образом. Какая в этом добродетель? Но то, чтобы мы были настроены к перенесению опасностей, «нося кровь свою в душах», готовые к претерпению заклания и к ежедневной смерти, все делая так, как если бы мы уже не надеялись, что наша жизнь не угаснет до наступления вечера, — как бы несомненно долженствующие умереть. Это именно говорил и апостол Павел: «каждый день умираю» (1 Кор. 15:31). Не одна ли дана тебе природой смерть? Однако, если хочешь, можно бесчисленное количество раз умереть за своего Господа.

2. Такова благодать, что, в силу щедрости Господа, назначающего венцы не только по окончании дел, но и за намерение состязающихся, она превращает бывающую у ее друзей бедность в великое богатство. Но что значит: «возьми»? «Пусть будет так готов к тому, чтобы претерпеть заклание и быть распятым на кресте, — говорит Господь, — как готов тот, кто несет крест на своих плечах. Пусть считает себя в столь близком соседстве со смертью». Перед таким человеком все приходят в изумление, потому что мы не так боимся вооруженных бесчисленным человеческим оружием и крепких мужеством, как человека, одаренного такой свободой. Ничто в такой степени не обращает смерти в бегство, как проявление к ней презрения. А чтобы никто не подумал, что достаточно только этого, т. е., быть готовыми к смерти (ведь таковы и разбойники, и чародеи, и все убийцы), то для этого присоединил: «и следуй за Мной». «Я не ищу, — говорит Он, — только мужественного человека, не ищу только неустрашимого ввиду конца его жизни, но — честного, целомудренного, умеренного и преисполненного всякого рода добродетели. Ты видел услуги креста, не только в отношении к Господу, но столь сильно заявляющие о себе и в рабах Его? Это сделало Петра главой; это сделало таковым же и Павла. Поэтому он и говорил: «Кто отлучит нас от любви Христовой? Скорбь, или теснота, или гонение, или опасность, или меч?» (Рим. 8:35). Это сделало мужественными воздерживающихся не только от яств, но и от страстей. Возлюбленные, оградим себя силой креста и, вооружившись по отношению к остальному, с большей ревностью приступим к посту и с презрением отнесемся ко всем сладостям жизни. Богатство, слава, могущество, любовь и все таковое по той причине и приятно, что мы чрезмерно любим свою жизнь и, так сказать, пригвождены к настоящей жизни. Когда же последняя презрена нами, то для нас не остается никакого смысла в тех приманках. Прекрасна настоящая жизнь, прекрасна и приятна, так как она — дар Божий; но когда явится будущая, тогда первая по справедливости окажется в пренебрежении. Итак, да не устыдимся святых символов нашего спасения и да не оттолкнем от себя, предавшись невоздержности, пьянству и прожорливости, великое основание благ, которым мы живем и существуем, но, как венец, понесем, Христов крест, то есть, умертвим свои страсти. Ведь все у нас совершается через него: надлежит ли возродиться — является крест, нужно ли питаться той таинственной пищей, быть рукоположенным или сделать что–либо другое — всюду у нас знак креста. Поэтому с большой ревностью мы начертываем его на жилище, на стенах, на окнах, на челе и в уме. Это — знамение нашего спасения, всеобщей свободы и милосердия Господня. Потому он и назван печатью, что им, как бы некоторой царской печатью и перстнем, запечатываем все Божии залоги, какие бы мы ни получили, и уже ничто злое не дерзает приблизиться. Если мы вручим кому–либо власть над народом и если возведем кого–либо в достоинство священства, то, после того как совершим бесчисленное множество молений и призовем сошедшую затем благодать Духа, запечатлеваем избранника крестом, как бы запирая сообщенный дар в надежном казнохранилище. Таким образом крест употребляется и при священнодействиях. Крест Христов — меч и древо, на котором закланный иудеями–богоубийцами Христос разрушил дела диавола и низложил самого диавола, пригвоздив на нем (т. е. древе) наши грехи. По этой причине крест и употребляется при священнодействиях, как бы некоторый меч и царский бич, поражающий и прогоняющий всякий демонский набег и сатанинское нападение. Поэтому божественные и священные учители, как бы некоторые копьеносцы, предложив царский бич, им прогоняют всякое неприятельское и враждебное войско, уделяя божественные и царские дары лицам, посвящающим в таинства, и вместе с ними воздавая почитание Царю–Христу.

3. Итак, когда ты запечатлеваешь себя крестным знамением, представляй в мыслях все значение креста, и тогда ты угасишь свой гнев и все остальные страсти. Всякий раз как ограждаешь себя тем знамением, преисполни свое чело великим дерзновением; грудь, очи и всякий член представь в качестве благоугодной Богу жертвы. В этом и состоит разумное служение Богу. Это знамение и во времена наших предков отверзало заключенные двери, оно угашало губительные яды, оно парализовало силу ядовитого растения цикуты, оно исцеляло укушения ядовитых зверей. Если оно отверзло врата ада и открыло небесный свод, восстановило вход в рай и сокрушило силу диавола, то что удивительного, если оно преодолевает губительные яды? Поэтому вырежь его в своем уме и обними его — спасение наших душ. Этот крест спас вселенную, прогнал заблуждение, возвратил истину, землю сделал небом, людей соделал ангелами. Благодаря ему демоны уже не страшны, но презренны, и смерть не есть смерть, но сон и бодрствование. Благодаря ему иссушаются плотские страсти, враждующие с теми, кто постится. Поэтому, если бы кто–либо из иудеев сказал тебе: «Ты покланяешься Распятому?» — то ты ответь ему ясным и сильным голосом и с радостным лицом: «Да, и покланяюсь, и не перестану покланяться». И хотя бы он стал смеяться, плачь о том, что он безумствует и не понимает того, что говорит; и возблагодари Господа Христа за то, что Он проявил к нам такие благодеяния, которых никто не в состоянии даже и постигнуть без помощи небесного откровения. Ведь и смеется он потому, что, как «душевный человек не принимает того, что от Духа Божия» (1 Кор. 2:14). Но что говорит безумный, неблагодарный и непокорный иудей? «Если Христос есть Бог, как вы говорите, и Сын Божий и пришел для спасения людей, то зачем Он распят и умер такой позорной смертью?» Мы ответим ему немногими словами, выбрав их из писаний пророков. О, беззаконный и неблагодарный иудей, Христу надлежало быть распятым, потому что закон и пророки возвестили так; человечеству надлежало получить спасение через Христа. Прежде всего Моисей говорит: «Вы увидите жизнь вашу, висящую перед вашими, и не будете иметь веры жизни вашей» (Второз. 28:66). И Исаия: «как овца, веден был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен» (Ис. 53:7). Также и Иеремия: «придите, и вложим древо в хлеб его» (Иерем. 11:19). И: «Взяли цену Его, и дали за землю горшечника, как сказал мне Господь» (Матф. 27:9, 10). А что распятый Христос есть Бог, послушай Ездру, который говорит: «Благословен Господь, распростерший Свои руки и спасший Иерусалим перед очами нашими». И когда змеи умерщвляли народ, Моисей, по повелению Божию, повесив змия на древе, говорил: «Взирайте на него, и не умрете» (Числ. 21). И опять Иеремия, как бы от лица распявших Господа, говорит: «Придите, и истребим его от земли живущих» (Иерем. 11:19). И, в свою очередь, Христос устами того же пророка говорит: «А я, как кроткий агнец, ведомый на заклание, и не знал» (там же). А также затем и Давид, как бы от лица Христа, говорит: «пронзили руки мои и ноги мои, и делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий» (Пс. 21:17, 19). И снова Исаия: «Всякий день простирал Я руки Мои к народу непокорному, ходившему путем недобрым, по своим помышлениям» (прострох руце Мои весь день к людем непокаряющимся и противу глаголющим, иже не ходиша путем истинным, но в след грехов своих) (Ис. 65:2). А что крест Христов и его образ досточтим и достопокланяем, также и об этом учат пророки. Давид говорит: «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины» (дал еси боящимся Тебе знамение, еже убежати от лица лука) (Пс. 59:6). И опять: «покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся» (Пс. 85:17). А устами пророка Иезекииля Бог говорит: «На челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, сделай знак. И идите, и поражайте, и не щадите. Старика, юношу и девицу, и младенцев, питающихся материнским молоком, бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак» (Иезек. 9:4–6). И Соломон говорит: «Благословите древо, чрез которое бывает правда!» (Прем. Солом. 14:7). А Исаия говорит о том, откуда и какие были деревья, составлявшие крест: «Кипарисом и певком и вместе кедром прославишь место святилища Моего» (Ис. 60:13). Моисей же, бросив кусок дерева в Мерру, сделал горькие воды сладкими, прообразуя этим Христов Крест, усладивший мир, который был проникнут горечью демонов. И жезл Моисеев, разделивший скалу, прообразовал этим Крест Христов, разверзший человеческие сердца и вложивший в них благодать Святого Духа.

4. И это поистине путь жизни, и все, остающиеся на нем, живут. Оставившие же его получат смерть и бесконечное наказание. Закон и пророки возвещают Святую Троицу. И поистине, возвещенный пророками и законом, грядущий во имя Господне — Господь Иисус Христос, Он не иной кто–либо, как только рожденный в Вифлееме иудейском от Девы и Богородицы Марии при кесаре Августе. Не принимающий Его и не верующий в Него — отступник от Бога, и да будет ему анафема. Поэтому Исаия, говоря о вас, впавших в заблуждение, восклицает: «Народ мой пойдет в плен за то, что на дела Господа они не взирают и о деяниях рук Его не помышляют» (пленни быша людие мои, за еже не ведети им Господа) (Ис. 5:13). С того времени, как пришел Христос, сила войска вашего, иудеи, уничтожена, священство отнято и вы рассеяны римлянами. О распявших Христа Исаия говорит: «За грехи наши Бог отвратил от нас Свое лицо, и оставшиеся из нас — во грехах. Если бы не был Сам Христос — Тот, Кто родился от Марии, Кто избран Богом и есть истинный Его Сын, Кто возвещен законом и пророками, то ваш народ иудейский был бы прославлен, оказался бы в состоянии возвыситься и царствовать, как умертвивший безбожника и обольстителя. Но с тех пор, как был водружен крест, и на нем был распят вашими отцами Христос, с того времени и до сегодня ваш народ обречен на погибель и бесчестие, и Бог разгневался на вас сильнее, чем во времена вавилонского плена. Тогда по истечении семидесяти лет Бог сжалился и отозвал вас обратно. А теперь Он оттолкнул вас от Себя совершенно; истину сказал отец ваш, пророк и патриарх Иаков — все ваши законные установления пали, вы изгнаны из Иудеи, вашей страны, рассеяны по различным местам и служите предметом презрения и поругания во всей вселенной — от востока до последнего края земли. А наши христианские дела с каждым днем процветают, возрастают и укрепляются, и проповедь о нашей благочестивой вере распространилась по всей вселенной; над нами царствует Христос; мы покланяемся Честному и Животворящему Его Кресту и храним последний, как многоценное сокровище». Крест Господень, действительно, блистательнее и великолепнее всякого царского венца. Но что я говорю — царского венца? Он превосходит своим блеском даже самые солнечные лучи. В древнее время распятие было наказанием за порочную жизнь и безнравственные дела; теперь же Крест — символ божественного дара, знамение духовного благородства, сокровище, которого невозможно похитить, дар, которого невозможно отнять, основание святости. Его мы носим с собой и на ложе, и за трапезой, и всюду, где бы мы ни были. Как многие из воинов ни обедают, ни спят без оружия, так и мы ныне привесим вместо меча к своему ложу крест, вместо засова начертаем на дверях его же, им же окружим всякий дом вместо стены, им оградим внутреннее и внешнее. Он сокрушил смерть, отверз небеса, сделал чистой землю, возвел наше естество на царский престол, положил конец тирании диавола. Образ Креста двоякий: один из вещества: или из золота, или из жемчуга, или из драгоценных камней; он часто и похищается варварами или ворами; а другой — невещественный, потому что сущность его не из вещества, но она — из веры, материал — из внутреннего настроения того, кто совершает крестное знамение. Крест хранит спящих, он доставляет безопасность бодрствующим, он спасает находящихся в опасностях, благодаря ему, прекращается война и утверждается мир. Прославляю Твое, Господи, о мне таинство домостроительства, исполненное долготерпения и незлобия; покланяюсь честному и животворящему Твоему кресту, Господи; обнимаю страдания Твои, лобызаю гвозди и целую язвы на членах Твоего тела; чрезмерно радуюсь трости, копию и губе; как царскую диадему, надеваю на себя венец из терния; как блестящими камнями, горжусь заплеваниями, и, как наиболее великолепным украшением, горжусь заушениями. Исповедую, что Ты — истинный Бог, один из лиц Святой Троицы — Иисус Христос, за меня восприявший страдание, завернутый в плащаницу, подвергнутый осмеянию со стороны беззаконных иудеев, наконец, погребенный и воскресший в третий день и снова грядущий судить живых и мертвых. Твоя слава и держава, с Отцом и Всесвятым и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Это, братья, то знамение, которое Господь обещал дать всем, говоря: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка» (Матф. 12:39). Господь разумел смерть, погребение и воскресение. И опять, в другом случае выясняя силу креста, Он говорил: «Когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что это Я» (Иоанн. 8:28). «Когда распнете Меня, — говорит Он, — и будете думать, что победили Меня, тогда всего более узнаете Мою силу». И в самом деле, после того, как был распят Христос, иудейские обрядные установления прекратились, проповедь процвела, слово о Господе распространилось до границ вселенной; силу Господню всегда возвещают и земля, и море, и населенная, и ненаселенная части мира.

Поэтому никто да не стыдится священных символов нашего спасения и основания благ, которым мы живем и благодаря которому существуем; но будем носить Христов крест, как бы венец. Все, имеющее отношение к нам, совершается при посредстве креста: нужно ли получить возрождение, является крест; нужно ли быть вскормленным той таинственной пищей, или быть рукоположенным в известный церковный сан, или сделать что–либо другое, всюду — символ нашей победы. Поэтому с большой заботливостью начертываем его и в жилищах, и на стенах, и на дверях, и на челе, и в уме. Это — знамение нашего спасения и всеобщей свободы и доказательство милосердия Господа нашего: «как овца, веден был Он на заклание» (Ис. 53:7). Поэтому, когда ограждаешь себя крестным знамением, то размышляй в своем уме о всем значении Креста и угаси свой гнев, а также и все прочие страсти. Когда ограждаешь себя крестным знамением, то преисполни свое чело великим дерзновением, сделай свободным свой дух. Знайте же, во всяком случае, что доставляет нам свободу. Поэтому и Павел, побуждая нас к этому самому, то есть, к приличествущей нам свободе, так наставляет, напомнив о Кресте и Крови Господних. «Вы куплены, — говорит он, — дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7:23). «Подумай, — говорит, — о той цене, какая уплачена за тебя, и не будешь рабом никого из людей». Ценой он называет Кровь, пролитую на Кресте. Не просто пальцем надлежит напечатлевать его, но прежде всего расположением сердца с великой верой; и когда он таким образом бывает начертан на твоем лице, то ни один из нечистых демонов не будет в состоянии стать вблизи тебя, видя меч, которым нанесен ему удар, видя нож, от которого он получил смертельную рану. И, если мы приходим в ужас, видя те места, в которых подвергаются смертной казни осужденные, то подумай, что испытает диавол, видя оружие, которым Христос уничтожил всю его силу и отрезал голову у дракона.

2. Итак, не устыдись столь великого блага, чтобы и тебя не устыдился Христос, когда придет со славой Своей и когда перед лицом Его явится знамение, сияющее сильнее солнечного луча. Тогда именно явится Крест, который будет говорить своим наружным видом и перед лицом всей вселенной станет вести защиту в пользу Господа и доказывать, что Господь не пренебрег ничем из относящегося до спасения людей. Это знамение и во времена наших предков отверзало заключенные двери, оно угашало силу губительных ядов, оно парализовало силу ядовитого растения цикуты, оно исцеляло укушения ядовитых зверей. Если оно открыло врата ада и отверзло небесный свод, если оно восстановило вход в рай и сокрушило крепость диавола, то что удивительного, если оно преодолевает и губительные яды, и зверей, и остальное подобное же? Поэтому начертай его в твоем уме и обними его — спасение наших душ. Этот Крест обратил на истинный путь вселенную, изгнал заблуждение, возвратил истину, землю сделал небом, людей соделал ангелами. Поэтому демоны уже не страшны, но презренны; и смерть не есть смерть, но сон. Отсюда все, что враждовало с нами, низринуто на землю и попрано. Поэтому, если кто–либо скажет тебе: «Ты покланяешься Распятому?», то ответь ясным голосом и с радостным лицом: «И покланяюсь, и никогда не перестану покланяться». А если он будет насмехаться, оплачь его в виду того, что он безумствует. Возблагодари Господа за то, что Он окружил нас такими благодеяниями, которых без небесного откровения никто не в состоянии даже и постигнуть. Он смеется по той причине, что «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия» (1 Кор. 2:14); ведь и дети испытывают то же, когда увидят что–либо великое и достойное удивления. Дитя будет смеяться, хотя бы ты ввел его в таинства. Эллины похожи на этих детей, лучше же сказать: они более несовершенны, чем даже последние, а потому и более несчастны, так как не в незрелом возрасте испытывают то же, что и дети, а в совершенном, почему не заслуживают даже и снисхождения. Мы же звонким и сильным голосом станем возглашать и говорить, и, хотя бы тут были все эллины, скажем с особенным дерзновением, что Крест — предмет нашей гордости, что он — основание всех благ и что, наконец, он же — наше дерзновение и всякого рода венец. Я желал бы иметь возможность говорить вместе с Павлом: «Для меня мир распят, и я для мира» (Галат. 6:14), но, не допускаемый разнообразными страстями, не могу. Поэтому советую как вам, так прежде вас себе самому распяться миру и не иметь ничего общего с землей, но питать любовь к горнему отечеству, к славе, которой ожидаем оттуда, и к вечным благам. Мы — воины Царя небесного, и надели на себя оружие духовное. Итак, зачем же нам проводить жизнь корчемников и сборщиков, лучше же сказать — червей? Где царь, там надлежит находиться и воину. Ведь мы сделались воинами не тех, которые находятся вдали от нас, но находящихся вблизи. Земной царь, конечно, не потерпел бы, чтобы все находились в царском дворце или чтобы все толпились по сторонам непосредственно около него; Небесный же Царь желает, чтобы все находились вблизи Царского престола. «Но как возможно, — скажет кто–либо, — чтобы мы, которые находимся здесь, стояли подле того трона?» Возможно, потому что и Павел, будучи на земле, находился, однако, там, где пребывают серафимы и херувимы, и он был ближе ко Христу, чем эти щитоносцы к своему царю. Эти часто обращают свои глаза на многие места, а на того ничто другое не производило впечатления, ничто другое не развлекало его, но весь свой ум он устремил к Царю и Господу.

3. Поэтому, если пожелаем, то и для нас возможно тоже. Если бы Господь был разделен от нас местом, тогда ты основательно недоумевал бы; а если Он всюду присутствует, то, следовательно, близок к тому, кто проявляет усердие и употребляет крайние усилия в деле искания Его. По этой причине и пророк говорил: «не убоюсь зла, потому что Ты со мной» (Пс. 22:4). И, в свою очередь, Сам Бог говорил: «Разве Я — Бог только вблизи, а не Бог и вдали?» (Бог приближаяйся Аз есмъ, а не Бог издалеча) (Иерем. 23:23). Поэтому, как грехи разлучают нас с Ним, так праведные дела соединяют Его и нас. «Тогда ты воззовешь, — говорит, — и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я!» (Ис. 58:9). Какой отец мог бы когда–либо в такой степени внимать своим детям? Какая мать так настроена, чтобы непрерывно стоять в ожидании, не позовут ли ее когда–нибудь дети? Никого нет — ни отца, ни матери. А Бог стоит, непрерывно ожидая, не позовет ли когда–нибудь Его кто–либо из Его рабов, и, если мы когда–либо позвали Его, как следует, Он ни разу не оставил нашей просьбы без внимания. Поэтому и говорит: «Не жду, чтобы ты окончил свою молитву, но тотчас услышу тебя». Итак, будем звать Его, как Он хочет быть призываемым. А как Он хочет этого? «Разреши, — говорит, — оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я!» (Разрешай всяк соуз неправды, разрушай одолжения насильных писаний, всякое писание неправедное раздери. Раздробляй алчущему хлеб твой, и нищия безкровныя введи в дом твой. Аще видиши нага, одей, и от свойственных племене твоего не презри. Тогда разверзется рано свет твой, и исцеления твоя скоро возсияют, и предъидет пред тобою правда твоя, и слава Божия объимет тя. Тогда воззовеши, и услышу тя, еще глаголющу ти, скажу: се приидох) (Ис. 58:7–9). «И кто может совершить все это?» — скажет кто–нибудь. Скажи мне: кто не может? Что тяжелого в том, что сказано? Что трудного? Что нелегкого? Все это не только возможно, но и так легко, что многие превзошли даже и меру, не только разорвав не согласные с правдой счетные записи, но даже снявши с себя все, что у них было, не только радушно принимая бедных в свой дом и приглашая их к своей трапезе, но даже трудясь до телесного пота, чтобы пропитать их, благодетельствуя не только родственникам, но и врагам.

Что же, словом, трудного в сказанном? Он не сказал: «перейди гору, перейди море, раскопай столько–то и столько–то участков земли, оставайся без пищи, облекись во вретище»; но: «Сделай других участниками в пользовании твоим домом, уделяй свой хлеб, разорви несогласные с правдой счетные записи». Что легче этого, скажи мне? А если, по твоему мнению, это трудно, то посмотри, прошу, на награды, и тогда все будет тебе легко. Как цари во время состязаний на конских ристалищах полагают перед состязающимися венцы, одежды и победные награды, так и Христос полагает посреди ристалища победные же награды, протягивая их, как бы многими руками, словами пророка. Но у царей, как у людей, их изобилие истощается и предметы, щедро раздаваемые ими, издерживаются; поэтому цари ревностно стараются о том, чтобы показать незначительное в качестве важного. По этой причине, вручая всякий в отдельности предмет отдельному из своих слуг, таким образом выносят их на середину. Наш же Царь, напротив, собрав все вместе, так как Он весьма богат и не делает ничего напоказ, таким образом выставляет на середину все, что собрано; а то будет бесчисленно и потребует многих рук, которые взяли бы. А чтобы ты понял это, рассмотри каждое из Божиих обещаний со тщательностью. «Тогда, — говорит Он, — разверзется рано свет твой». Не кажется ли тебе, что речь идет о каком–то одном даре? Но он не один. Внутри себя он содержит многое: и венцы, и победные награды, и другие воздаяния; и если желаете, мы покажем все богатство по отдельным его частям, насколько, конечно, мы в силах показать это; только не утомитесь, слушая нас. И прежде всего, постараемся понять, что значит «разверзется»? Оно показывает нам скорость и изобилие и то, как сильно Он желает нашего спасения, как озабочен тем, чтобы блага сами изливались, и как старается об этом. И ничто не будет в состоянии препятствовать неизреченной Его стремительности. Всем этим показывается изобилие благ и бесконечность их богатства. А что значит «рано»? Это значит, что не после того, как ты окажешься в искушениях, и не после посещения тебя несчастьями, но прежде, чем явится все это. Как относительно плодов говорим, что такой–то плод — ранний, именно, явившийся прежде времени, так и здесь, в свою очередь, обозначая скорость, Он сказал таким образом (т. е., употребив слово «рано»), подобно тому как выше говорил: «еще говорящему тебе скажу: вот Я». Но о каком Он говорит свете, и что это вообще за свет? Не этот чувственный, но другой, во многих отношениях лучший, который показывает нам небо, ангелов, архангелов, херувимов, серафимов, престолы, господства, начала, власти, все воинство, царские города, обители. Если ты удостоишься того света и увидишь то, что сказано, то избавишься от геенны, от ядовитого червя, от зубовного скрежета, от мучительных уз, от скорби и страдания, от беспросветного мрака, от рассечения тебя пополам, от огненных рек, от проклятия и от мест мучения, и удалишься туда, где нет скорби и печали, где царят великая радость, мир, любовь, наслаждение и веселие, где жизнь бесконечна, слава неизреченна и красота несказанна, где обители вечны, слава Царя неизглаголанна и где находятся те блага, которых глаз наш не видел, ухо не слышало и мысль о которых не приходила человеку на ум; где духовный Жених, небесные чертоги, девы со светлыми лампадами и слуги, держащие в руках брачное одеяние; где находятся чертоги Господа и сокровищницы Царские. Видел ли ты, сколь великие и сколь многие победные награды Он указал одним словом, и как собрал все воедино? Таким образом, раскрыв и каждое из последующих слов, мы нашли бы великое изобилие и неизмеримое море. Итак, не отложим на неопределенное время и не замедлим оказывать сострадание нуждающимся; нет, прошу; но, хотя бы нам нужно было все бросить, хотя бы нам предстояло быть ввержеными в огонь, или отважиться против угрожающего меча, или прыгать на ножи, или потерпеть что–либо другое, будем переносить все спокойно, чтобы получить одеяние Небесного царства и ту неизреченную славу. О, если бы мы все достигли ее, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

Глиняный …. Из мягкой глины; такими бывают сосуды во время работы над ними горшечника, отсюда название — «горшечный». «Горшечный» — обожженый глиняный = — Выражение «сосуды горшечника» характеризует людей ветхозаветных, а слова апостола о «сосудах горшечника» относятся к людям, обновленным благодатью крещения.

Это, а также следующие два слова, имеются только в латинском переводе.

Епископ Габальский Севериан был изгнан из Константинополя народом за вражду против св. Иоанна Златоуста, а потом возвращен в Константинополь.

Этот и следующий параграфы возбуждают сомнение в своей подлинности.

Эта беседа, весьма сходная с предшествующей, в издании Миня существует только на латинском языке, с которого и сделан перевод ее.

Разумеется Феофил александрийский, враг святителя.

Существует только в лат. переводе.

т. е. в константинопольскую церковь св. апостолов, где почивали мощи св. Тимофея.

Статир — монета в четыре драхмы, около одного рубля.

Мυσταγωγία — тайноводство, посвящение в тайны, церемония.

Это рассуждение, по свидетельству Георгия Александрийского, написано святителем из Кукуза в утешение своим страждущим последователям.

Написано вскоре после пасхи 404 года.

Название должности по полицейскому управлению столицы. На куриосах, лежала обязанность производить следствия по преступлениям и проступкам, совершавшимся в столице, и о виновных доносить высшему начальству.

Писано, вероятно, в 406–м году.

т. е. Sacra epistola — августейшее послание.

См. «Полное собрание Творений св. Иоанна Златоуста», т. 1, стр. 96.

Под этим Пелагием некоторые разумеют ересиарха.

По мнению Тильмона, эта диаконисса была теткой (по отцу) св. И. Златоуста.

Этому Констанцию св. И. Златоуст писал даже особое (221–е) письмо.

Это, вероятно, был Леонтий, архиепископ анкирский в Галатии, весьма неприязненный к Златоусту.

Οί από βιχαρίων — бывшие прежде викариями, правителями диоцезов (первый чин после префекта); οί από ηγεμόνων (ex praesidibus) — бывшие президами, начальниками провинций; οί από τριβούνων — бывшие начальниками над трибами.

Епископ Мартиропольский.

Писано из Кукуза в 404 году.

Писано в 404 или 405 году.

Писано из Кукуза в 404 году.

Писано в 405 году.

Из Кукуза в 405 г.

Это и четыре следующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

Писано из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Писано, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Время написания этого письма неопределенно указывается между 404 и 407 годами.

Как это, так и два следующих письма писаны из Кукуза в 404 или 405 году.

Из большей части изданий и манускриптов читается: Имитию.

Настоящее и два последующих письма писаны из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году, как и письмо к Феодоту.

Между 404 и 407 годами, как и следующее письмо.

Из Кукуза в 405 году.

Писано, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза в 404 году, как и два следующих письма.

Настоящее и три следующих письма написаны из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза, как полагают, в 404 году.

Между 404 и 407 годами. Дуками назывались начальники пограничных округов империи. По сложении с них должности, за ними удерживался титул бывших дуков — από δουκών.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Писано в 406 году. Консуляриями назывались начальники некоторых провинций.

Из Кукуза в 405 году.

Между 404 и 407 годами.

Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

Вероятно, в 406 году.

Вероятно, из Арависса в 406 году.

Из Арависса в 406 году, как и два следующих письма.

Между 404 и 407 годами.

Настоящее и пять следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Настоящее и одиннадцать следующих писем писаны из Кукуза в 404 году.

Епископ Евлогий был митрополитом Кесарии палестинской, то есть главою всех палестинских церквей, исключая Иерусалимскую.

По Ватиканскому кодексу: к пресвитеру монаху Роману.

Писано между 404 и 407 годами.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза, вероятно, в 405 году.

Из Кукуза, вероятно, в 404 году.

Между 404 и 407 годами.

Писано, вероятно, в 406 году.

Из Кукуза в 404 году.

В 404 или 405 году.

Писано, вероятно, в 406 году.

Из Кукуза в 404 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 404 году, как и четыре следующих письма.

Вероятно, к Феодору Мопсуестскому, с молодых лет близкому другу, согражданину по месту родины и сотоварищу св. Иоанна Златоуста по антиохийскому училищу св. писания.

В сердце (εν καρδία). Монфокон и др. находят более правильным другое чтение: «в Киликии» (εν Κιλικία). Из четырех греческих кодексов, которыми пользовался Монфокон для проверки в настоящем случае текста прежних изданий, только два, именно: один из ватиканских кодексов и кодекс королевской парижской библиотеки, имеют чтение «εν καρδία», тогда как другие два, из которых один древнее всех прочих, не подтверждают этого чтения. Сверх того в одном кодексе сен–жерменской библиотеки под № 326, которого древность возводится к девятому столетию, сохранился между прочим древний латинский перевод настоящего письма, замечательный тем, что не только в тексте его соблюдено чтение: «в Киликии», но и в самом заглавии поставлено имя Феодора Мопсуестского: «incipit Johannis Constantinopolitani ad Theodorum Mopsuestenum Episcopnm». Наконец так же точно читал это место, относя самое письмо к лицу Феодора Мопсуестского, Факунд, епископ гермианский, знаменитый защитник Феодора Мопсуестского, как это видно из его сочинения «pro defensione trium capitulorum», написанного около 542–го года (см. кн. 7, гл. 7, стр. 633 по изданию Сирмонда). В самом деле, если принять это чтение, то не остается сомнения, что письмо действительно было писано к Феодору Мопсуестскому. Впрочем, замечает Тильемон, если и не принимать его, оставаясь при другом чтении, то надобно держаться опять того же мнения. Из всех епископов, носивших имя Феодора, известны только двое, к кому могло быть обращено настоящее письмо, именно: Тианский в Каппадокии и Мопсуестский в Киликии. Но с Тианским Феодором св. Иоанн Златоуст никогда не был в таких дружественных отношениях, тем менее — «исстари и изначала», какие высказывает он к лицу, которому пишет настоящее письмо, и в каких действительно был с Феодором Мопсуестским. Должно однако прибавить, что это мнение было отвергнуто на пятом вселенском соборе, — к сожалению, без указания какого бы то ни было основания (см. Labbaei Concilior. coll. torn. 5, pag. 490).

Между 404 и 407 годами.

Из Кукуза в 404 году. Елпидий был епископом лаодикийским.

По рукописи Фабриция: Асинкриту.

Вскоре по приезде в Кукуз, в 404 году.

Из Кукуза, в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Писано в начале ссылки, в 404 году.

По дороге в Кукуз, в 404 году.

Из Кесарии Каппадокийской, по дороге на место ссылки, в 404 году.

Перед прибытием в Кукуз, в 404 году.

Из Кукуза в 404 или 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Из Кукуза в 405 году.

Это письмо, по всей вероятности, не подлинно, так как и по характеру мыслей, и по свойству языка в тех местах, которые не представляют собою компиляции, или даже буквальной выписки из подлинных творений Златоуста, резко отличается от всех других произведений великого святителя.

Доселе письмо представляет собой сперва почти буквальную выписку, а потом переделку, из первых двух отделов 1–го письма и небольшого места из 9–го отдела 3–го письма Златоуста к Олимпиаде.

Во всех своих письмах к лицам, терпевшим гонение, Златоуст утешает страдальцев похвалою их твердости или указанием на ожидающие их небесные награды, вообще говорит об их нравственных заслугах; но никогда, так как здесь, не выставляет себя самого, забывая лицо, к которому пишет. Он нередко упоминал о врагах своих, называя их нарушителями церковного мира, но никогда не приписывал своих бедствий собственно императрице. Впрочем, все это место заимствовано из 2–й беседы его перед отправлением в первую ссылку, которое, равно как и первое его слово по тому же случаю, не было написано им самим, а записано с его слов кем–либо из его слушателей, и притом с такою неточностью, что оба слова пред отправлением в ссылку, по всей вероятности, представляют собою две разных редакции одного и того же в действительности произнесенного слова. Понято, как мало можно иметь доверия к настоящему тону этого места.

Сравнение этого обвинения с изложением обвинений в 1–й и 2–й беседах перед отправлением в ссылку (см. стр. 447, 453) показывает, что там, или здесь, допущена весьма значительная неточность.

Ниоткуда, кроме этого места, не видно, чтобы на св. Иоанна Златоуста кто–либо возносил подобную клевету. Можно думать поэтому, что враждебная рука приводит здесь эту нелепую выдумку для того, чтобы навлечь новую тень на жизнь святителя.

Напротив, везде Златоуст пишет, что о таких–то людях и надобно жалеть. См. его письма: 82–е к Пеанию, 84–е к Ипатию и др.

Все, что ниже говорится о Спасителе и об апостолах, составляет сокращение 3–го, 4–го и 5–го отделов первого письма к Олимпиаде.

Знаменитый патриарх константинопольский Фотий обратил внимание в своей Библиотеке на настоящее место о преемнике Златоуста Арсакие. Правда, он старался объяснить неприличную его резкость переменой, происшедшею в положении приверженцев св. Иоанна Златоуста, не отвергая подлинности письма; однако заметил, что подобные выражения противоречат тому, что по другим указаниям внушал св. Иоанн Златоуст константинопольскому народу и клиру. Cm. Photii Biblioth. cod. 277 edit. Hoeschel. col. 1565.

Златоуст обыкновенно называет место своей ссылки неопределенно Армениею. Автор настоящего письма объясняет, что это — та Армения, которая называлась Таврокиликией.

То есть слезы, которые должны сделаться для них источником бессмертия.

Из Кукуза в 406–м году.

Писано, вероятно, в 406–м году.

Из Арависса в 406–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Из Кукуза, в 405–м году.

Писано в 406 году.

По всей вероятности, разумеется принятие святого крещения.

Разумеется опять принятие святого крещения и затем приобщение Евхаристии. Как предшествующее, так и настоящее выражение постоянно употребляются в творениях, известных под именем Дионисия Ареопагита, именно — в Церковной Иерархии.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Диогену.

Из Арависса, в 406–м году, как и следующее письмо к чтецу Феодоту.

Писано, вероятно, в 406–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 405–м году.

Вероятно, в 406–м году, как и следующее письмо к епископу Елпидию.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Диогену.

То есть Константинополя.

В 405–м или 406–м году.

Настоящее и два следующих письма писаны из Кукуза в 405–м году.

Анфемий был консулом вместе со Стилихоном в 405 году. Из Феодосиева кодекса (Jmperator. Honorii et Theodos. lex 14, lib. 12, titul. 12) видно, что он был префектом претория, έπαρχος των πραιτωριών.

Все они жили вместе в Риме. См. Церк. Ист. Созомена кн. 8, гл. 26.

О диаконе Кириаке см. также у Созомена в указанном месте.

Следующие двадцать два письма, начиная с письма к Аврелию и оканчивая письмом к Италике, с большею или меньшею вероятностью относятся все к 406–му году.

Вероятно, к епископам западных церквей.

Об этом епископе упоминается у Палладия в жизнеописании св. Иоанна Златоуста, гл. 4, — и с большой честью говорится у блаж. Иеронима в предисловии к книгам и Паралипоменон и в одном из писем.

Настоящее и три следующих письма к епископам, прибывшим с запада, при некоторой разности в выражениях, в сущности, все одного содержания и написаны по одному и тому же случаю. Можно думать, что св. Иоанн Златоуст, обращаясь в каждом из них ко всем епископам, прибывшим с запада, в то же время желал, чтобы каждому из прибывших, или по крайней мере каждому из более влиятельных между ними, был вручен особый экземпляр его письма. То же самое должно заметить касательно писем: 152–го. 153–го и 154–го.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Евифию.

Написано, как полагают, по дороге в Кукуз в 404–м году.

Вероятно, из Кукуза в 404–м году, как и два следующих письма.

Настоящее и два следующих письма писаны из Кукуза в 405 году.

По всей вероятности, писано в 406–м году, как и три следующих письма.

Исихий, епископ города Салона в Далматии, известен своей перепиской с блаж. Августином, который между прочим с похвалой упоминает о нем также в своем сочинении «О граде Божием». Ему приписывают толкование на книгу Левит.

Гавденций был избран на кафедру Брешийской (Brixianae) церкви собором северо–итальянских епископов под председательством св. Амвросия Медиоланского около 387–го года, заочно, во время своего путешествия по востоку, откуда был вследствие того немедленно вызван. Он принес с собой из Кесарии каппадокийской в Брешию часть мощей св. сорока мучеников. Впоследствии он ездил в Константинополь по делу св. Иоанна Златоуста и известен также как писатель.

Вероятно, в 405–м году.

Из Кукуза в 404–м году.

Между 404–м и 407–м годами.

Настоящее и три следующих письма писаны из Кукуза в 404–м г.

Евнух императрицы Евдоксии, некоторое время управлявший певчими Константинопольской церкви. Ему поручено было императором воротить св. Иоанна Златоуста после первой его ссылки. См. Сократа Церк. Ист. кн. 6, гл. 8 и 16.

Фронтон Дюк думает, что это та самая диаконисса, которую Палладий в жизнеописании св. Иоанна Златоуста, гл. 10, называет Проклей, или Прокулой. Свое предположение он основывает главным образом на созвучии имен.

Из Кукуза, вероятно, в 405–м году.

Из Кукуза в 404–м году, как и четыре следующих письма.

Между 404–м и 407–м годами.

Из Кукуза в 404 году, как и четыре следующих письма.

т. е. Константинополя. В жизнеописании св. Иоанна Златоуста Палладий говорит об этом Студие, что он в числе прочих лиц принимал живейшее участие в отстранении от епископа Иоанна вознесенных на него клевет. Фронтон Дюк совершенно справедливо замечает, что это не тот Студий, который в 459–м году, в царствование императора Льва, построил церковь во имя св. Иоанна Предтечи для иноков так называемого устава неусыпающих и помог таким образом основанию Студийского монастыря, получившего огромную известность во времена преподобного аввы Феодора Студита.

Между 404–м и 407–м годами. Не более этого можно сказать и о времени написания следующего письма к епископу Кириаку.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Пеанию.

То есть, епископ города Каставал, принадлежавшего также, как города Эги и Таре, к Киликийской провинции.

То есть Каставальскую епископию — каставальцев.

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к готским монахам.

Τοίς εν τοίς Προμώτου. Св. Иоанн Златоуст образовал в Константинополе общество монахов из готских уроженцев, которые под его руководством приготовляли себя к миссионерской деятельности между готами. С этой целью готские монахи занимались изучением Священного Писания и упражнялись в проповедовании слова Божия на готском языке. Из беседы, произнесенной Златоустом в присутствии многочисленного собрания константинопольцев в церкви св. Павла, после того как на литургии, совершавшейся готами, прочитаны были по–готски чтения из Апостола и Евангелия и готский пресвитер сказал на своем природном языке беседу, видно, как близко было это дело душе великого святителя. Некоторые из приготовленных им миссионеров, надобно думать, приобрели уже своими трудами известность между готами и значение в готской церкви. Между тем св. Иоанн Златоуст был осужден церковным судом и низложен. Отлучение и осуждение его должно было быть признано и готской церковью, об утверждении которой он так отечески заботился; тем более, что готские миссионеры, более или менее долженствовавшие состоять под ведением константинопольского епископа, должны были, следовательно, действовать по указаниям епископа Арсакия, преемника св. Иоанна Златоуста. Но это отлучение против святителя в церквах, им основанных, и между христианами, им обращенными к вере, очевидно, могло произвести соблазн и повредить распространению православия между готами. Прискорбнее всего было то, что орудием к исполнению этого грустного дела должны были послужить те самые лица, известные уже готской церкви, которые своим образованием обязаны были незаконно отлученному архипастырю, В жизнеописании св. Иоанна Златоуста Палладий упоминает о Марсе, вдове Промота, в числе лиц враждебных святителю. Очень вероятно, что готские монахи миссионеры (οί εν τοίς Προμώτου) имели свой монастырь на ее земле, или какие–нибудь угодья в ее имении, и что владетельница, по навету других, или даже по настоянию властей, согласному с ее собственными чувствами, делала им разного рода притеснения за их приверженность к св. Иоанну Златоусту с целью побудить их отправиться к готам прежде всего, конечно, для продолжения своей миссионерской деятельности, но вместе и для того, чтобы официально огласить там отлучение их просветителя. По крайней мере, принимая такого рода сближение выше изложенных отрывочных исторических указаний, можно ясно определить смысл недоговоренных выражений, как в этом, так и в предшествующем письме.

Между 404 и 407 годами, как и следующее письмо.

Вариант: к Галвиону.

Из Кукуза в 404–м году, как и три следующих письма.

Кроме учебных заведений, школами назывались в Константинополе также отряды охранной императорской и дворцовой стражи и разного рода другие военные учреждения, равно как и самые казармы или места, в которых они помещались.

Между 404–м и 407–м годами, как и следующее письмо к пресвитеру Пелагию.

Из Кукуза в 404–м году.

Из Кукуза в 404–м или 405–м году.

Фронтон Дюк делает следующее замечание касательно этого слова. Σπόρτουλα — слово латинское, значит собственно: кузовок, лукошко, или плетеная из гибких прутьев корзинка, в каких римляне в древности прятали свои деньги. Впоследствии спортулой стали называть порции кушанья, которые (in sportellis) в корзинках отпускались вместо настоящего обеда клиентам. Далее с течением времени этим словом стали обозначать всякого рода жалованье, выдачи в видах вспоможения, денежное вознаграждение за труды, как например: вознаграждение вместо жалованья по закону, получавшееся от соприкосновенных лиц судьями за разбор тяжебных дел, и проч. Наконец, в письмах св. Киприана карфагенскогоспортулами называется содержание, получавшееся пресвитерами и вообще всеми членами клира, подобно тому как левиты в Ветхом Завете получали десятины плодов от народа. Подобное значение должно иметь это слово и в настоящем случае, в письме св. Иоанна Златоуста.

Из Кукуза в 404–м году, как и два следующих письма.

См. выше письмо к пресвитеру Филиппу.

Из Никеи по дороге к месту ссылки, в 404–м году. Это письмо приводится у Никифора Каллиста — см. кн. 13. гл. 27.

То есть 4–го июля.

Настоящее и десять следующих писем писаны из Кукуза, в 404–м году.

То есть, к преемнику св. Флавиана, Порфирию, епископу антиохийскому, который был в числе непримиримых врагов св. Иоанна Златоуста. Основываясь на слоге речи и судя по самому содержанию этого письма, Тильмон думает, что оно принадлежит не св. Иоанну Златоусту, а пресвитеру антиохийскому Констанцию, которому принадлежат письма, помещаемые ниже, и который, будучи вынужден Порфирием оставить Антиохию, добровольно разделял с св. Иоанном Златоустом его изгнанническую жизнь. Мнение это не лишено некоторой вероятности, тем более, что и другие письма Констанция сохранились также между письмами св. Иоанна Златоуста.

По приезде в Кукуз в 404–м году. Часть этого письма приводит Никифор Каллист (см. кн. 13, гл. 27).

Из Кукуза в 404–м году, как и следующее письмо к Картерию.

Игемонами назывались председатели суда известного округа (τόυ ηγεμονικόυ δικαστηρίου), например: игемон Ливии, игемон Карий, игемон Неокесарии. Препод. Макарий египетский, рассуждая о постепенности в деле нравственного усовершения, между прочим говорит, что так бывает и в отношениях гражданской жизни: сначала человек учится азбуке; потом проходит римскую школу; пройдя ее окончательно, он делается опять новичком, поступая в школу грамматиков; успев лучше всех в этой последней школе, он делается софистом и таким образом становится опять новичком и низшим лицом между всеми, занимающимися судопроизводством; ставши первым между софистами, он делается игемоном, и т. д. (См. бес. 15, по франкф. изд. 1594 г. стр. 217). И в самой благодати, говорит он же еще (там же бес. 16 стр. 243), есть разные степени и достоинства: иное дело полководец, сановник, имеющий дерзновение перед царем, и иное дело — игемон.

Настоящее и четыре следующих письма антиохийского пресвитера Констанция сохранились вместе с письмами св. Иоанна Златоуста. Служа отчасти дополнением к источникам сведений о жизни святителя в изгнании, они во всех изданиях занимают место наряду с собственными его письмами; а потому и мы оставляем за ними это место в своем издании.

Из Кукуза в 404–м году.

Писано из Кукуза в 404–м году.

В полном своем виде настоящее письмо дошло до нашего времени лишь в средневековом латинском переводе, и только некоторые места его, которые мы в своем переводе обозначили вносными знаками, сохранились на греческом языке в разных творениях древних греческих писателей, как то: Леонтия Иерусалимского († ок. 596 г.). Анастасия Пресвитера, ученика препод. Максима Исповедника († 662 г.), Иоанна Дамаскина († ок. 780 г.) и Никифора патриарха константинопольского († 829 г.). Все поименованные писатели, пользуясь этим письмом в своих сочинениях большей частью против монофизитов, указывали на него как на подлинное творение св. Иоанна Златоуста, и приводили из него отрывки доказательство того, что и прежде Халкидонского собора отцы и учители церкви учили о неслитности естеств в лице Иисуса Христа так же, как учит православная церковь после. Несмотря на то, почти все известнейшие римско–католические ученые, исключая Гардуина, отвергают его подлинность и думают, что оно принадлежит какому–нибудь неизвестному писателю, жившему после времени Халкидонского собора, но без достаточных оснований. Полное заглавие этого письма, как по латинскому переводу, так почти и по греческой выдержке из Никифора константинопольского, читается так: Письмо к монаху Кесарию блаженного Иоанна, епископа (αρχιεπσκόπου) Константинопольского, из времени вторичной его ссылки.

Так звали аполлинаристов, как это можно видеть из творений св. Григория Богослова.

Говорится против синусиастов, которые, как это видно из творений Афанасия Великого, Григория Богослова, Епифания и др., учили, что до явления своего на земле Христос имел плоть небесную, предвечную, сосущную (συνουσιωμένην), и даже единосущную Божеству, в которой и явился.

Из сочинения преп. Иоанна Дамаскина против яковитов.

Оттуда же.

Из Анастасия Пресв. Никифора Конст., И. Дамаскина и Леонтия Иерусалимского.

Здесь разумеется Диодор, епископ тарсийский, бывший некогда учителем св. Иоанна Златоуста, а самое слово в похвалу ему произнесено святителем, как полагают, в 382 году по Рождеству Христову.

Мученика, μάρτυρος.

В некоторых рукописях читается: «и наш город».

Иерусалим — в слав. Библии.

Здесь слиты воедино два текста: 1) «Вы — тело Христово, а порознь — члены» (1 Кор. 12:27), и 2) «мы члены тела Его, от плоти Его и от костей Его» (Еф. 5:30).

Точный перевод этого слова — «первый плод».

Родственники.