196 (204). К неокесариицам (Жалуется неокесариицам на них же самих, что при многих и важных побуждениях к единению с ним осуждают его заочно, слушая клеветни­ка; уверяет, что не для себя, а для них решается защищать себя; требует, если погрешности его удобоисправимы, вразумить его, а если неисцельны, открыто обличать, и если погрешает он в вере, доказать это из его сочи­нений, а судиями оных избрать людей, способных к произнесению верно­го суждения; доказывает свое православие тем, что в детстве учился у бабки Макрины, а в совершенных летах всегда был противником арианской ереси, если же кого из ариан принимал в общение, то исповедующих только веру никейскую, в чем последовал блаженнейшему Афанасию; пе­речисляет Церкви, с которыми он в единении, и заключает из сего, что неокесарийцы, оставляя общение с ним, отлучают себя от общения со всею Церковию; наконец, просит не доводить его до необходимости жаловать­ся на них всей Церкви, но помнить древнее единение Церквей Кесарииской и Неокесарийской. (Писано в 375 г.))

 

 

 Долгое время, досточестнейшие и возлюбленнейшие для меня братия, соблюдали мы между собою молчание, как люди, движимые гневом. Кто же столько тяжкосерд и непримирим с огорчившим его, чтобы по ненависти к нему простирать гнев почти на целое человеческое поколение? А это можно видеть у нас, между тем, по крайней мере сколько я сие знаю, нет у нас справедливого предлога к разрыву, напротив того, с самого начала много важных причин к крайней между нами дружбе и к единению.

 Одна самая важная и первая есть заповедь Господа, Который вразумительно сказал: «о сем разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любите друг друга» (ср.: Ин.13,35). Еще и Апостол ясно представляет доброту любви, как в том месте, где дает знать, что любовь есть исполнение закона (см.: Рим. 13, 10), так и в том, где преимущество любви ставит выше всех, вместе взятых, высо­ких преимуществ и говорит: «Аще языки человеческими глаго­лю и ангельскими, любве же не имам, бых медь звенящи, или кимвал звяцаяй; и аще имам пророчество, и вем тайны вся и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь. И аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть» (1Кор.13, 1—3). И говорит сие не потому, чтобы каждое из исчисленных преимуществ могло быть приобретено без любви, но потому, что святой Апостол, как сам сказал, хочет чрез этот оборот преувеличения засвидетельствовать превосходство заповеди о любви пред всеми прочими. Во-вторых, если много способствует ко взаимному союзу иметь тех же Учителей, то у вас и у меня одни учители тайн Божиих и духов­ные отцы, вначале положившие основание Церкви вашей. Разумею Григория Великого и всех, которые, после него вступая у вас на престол епископский и, подобно неким звездам, воссиявая один после другого, шли по тем же следам и для желающих оставили явственные знамения небесного жительства. Если же и плотского родства презирать не должно, напротив того, и оно много способствует к неразрывному союзу и общению жизни, то у меня в рассуждении вас есть и эти права.

 Почему же, почтеннейший из городов (ибо в лице вашем обра­щаю речь ко всему городу), нет от тебя ни послания кроткого, ни приветливого слова, напротив того, слух твой отверст для людей, готовых клеветать? Посему тем более должен я воздыхать, чем более вижу успеха в замышляемом ими. Дело клеветы имеет у себя открытого вождя, который, будучи известен по многим худым делам, всего более отличается этим пороком, так что грех этот обратился ему в имя. Но не погневайтесь, однако же, на мое дерзновение: открыв оба уха клевещущим на меня, без исследования принимаете к сердцу все, и никто из вас не хочет отличить лжи от истины. Кто затруднялся когда-либо в произнесении злых обвинений, не имея перед собою противника? Кто обличаем был во лжи в отсутствие его самого — оклеветанного? Какое слово не найдет вероятия слушающих, когда злословящий усиливается доказать, что дело было так, а злословимого нет при этом и он не слышит хулы? Самый обычай общежития не учит ли вас тому, что если кто намерен быть равнодушным и беспристрастным слушателем, то должен не вовсе увлекаться предупреждающим, но ожидать оправдания от обвиняемого, чтобы таким образом, при сличении слов того и другого, открылась истина. «Праведный суд судите» (Ин. 7, 24) — вот одно из повелений, самых необходи­мых для спасения.

 И говорю это, не забыв апостольских слов, потому что Апос­тол, бегая судов человеческих, целую жизнь свою сберегал для ответа на непогрешительном Судилище, как говорит: «Мне же не велико есть, да от вас истяжуся, или от человеческого дне» (1Кор. 4, 3). Но поелику ложные наветы предварительно заняли собою слух ваш, подвергается оклеветанию и вера моя в Бога, то, зная, что клеветник наносит вред трем вместе лицам, ибо обижает и оклеветанного, и к кому обращена речь его, и себя самого, молчал я о своем вреде, не мнением вашим о мне, как знаете это, пренебрегая (ибо можно ли пренебрегать им мне, который для того и пишу и вступаю теперь в эту борьбу, чтобы не повредить себе в оном?), но видя, что из троих, претерпевающих вред, меньше всех теряю я. Ибо я лишаюсь вас, у вас же похищают истину, а виновник этого и меня с вами разлучает, и себя отчуждает от Господа, потому что невозможно приблизиться к Богу делами запрещенными. Поэтому говорю сие более для вас, нежели для себя, хочу вас избавить от нестерпимого вреда, ибо какое большее зло мог бы потерпеть тот, кто утратил самое драгоценное — истину?

 Итак, что говорю я, братия? Не то, что я безгрешен, что жизнь моя не исполнена тысячами проступков, ибо знаю себя и не пе­рестаю источать слезы о моих грехах, если бы только возможно мне было умилостивить Бога моего и избежать угрожающего наказания; но кто судит дела мои, тот, если утверждает, что чисто око его, пусть ищет сучок и в моем оке (см.: Мф.7, 3—5), ибо сознаюсь, что имею нужду в великом попечении о мне людей здравых. А если не говорит он этого о себе (тем же паче не ска­жет, чем более он чист, потому что совершенным свойственно не себя самих превозносить, иначе, без сомнения, соделаются повин­ными в высокомерии фарисея, который, оправдывая себя, осуж­дал мытаря), то пусть вместе со мною поищет врача, и да не су­дит «прежде времене, дондеже приидет Господь, Иже во све­те приведет тайная тмы и объявит советы сердечныя» (ср.: Кор.4, 5); пусть помнит Сказавшего: «не судите, да не судими будете» (Мф.7, 1); и: «не осуждайте, да не осуждени будете» (Лк.6, 37). Вообще же, братия, если прегрешения мои удобоисцелимы, то почему не повинуется он учителю Церквей, который говорит: «обличи, запрети, умоли» (2Тим. 4, 2)? Если же беззаконие мое неисцельно, то почему не противостанет мне в лицо и почему, объявив противозаконные мои поступки, не избавит Церкви от вреда, мною причиняемого? Итак, не потерпите злословия, произнесенного на меня сквозь зубы. Ибо это могла бы сделать и раба, служащая на мельнице; в этом отличился бы с избытком и всякий подлый человек, у которого язык изощрен на всякое злословие. Но есть епископы — пусть они будут приглашены для выслушивания, есть клир в каждой епархии — пусть будут собраны люди самые испытанные. Пусть свободно говорит желающий, но только бы это было обличение, а не злословие. Пусть выведены будут напоказ тайны моего лукавства, и тогда не ненавистию преследуют меня, но вразумят, как брата. Более имею права от блаженных и безгрешных мужей ожидать сожаления о себе, грешнике, нежели негодования на себя.

 Если же преткновение в вере, то пусть будет указано сочине­ние, пусть опять соберутся равнодушные и бесстрастные судии прочтено будет обвинение, рассмотрено, не по неведению ли об­виняющего более представляется достойным обвинения сочине­ние, чем в существе своем оно предосудительно. Ибо многое и хорошее не представляется хорошим для людей, не имеющих в уме своего верного начала к суждению. И равновесные тяжести кажутся неравными, когда весовые чашки не имеют между собою равновесия. Даже и мед для иных казался горьким, если у них чувство вкуса повреждено было болезнию. И глаз в нездоровом состоянии не видит много действительного, представляет же мно­гое такое, чего нет. Поэтому при оценке сочинений, как замечаю, бывает часто то же, когда судия по способностям ниже писателя, потому что кто судит о сочинении, с тем же почти запасом дол­жен приступать к делу, как и написавший оное. О делах земле­делия не способен судить, кто сам не земледелец; не распознает нестройного и стройного в музыкальных ладах, кто не имеет све­дения о музыке; но судией сочинений тотчас делается всякий, кто хочет, кто не может указать учителя своего и времени, когда обучался, и вообще не слыхал ничего ни малого, ни великого том, как сочинять. А я примечаю, что и в словесах Духа не вся кому позволительно приступать к исследованию сказанного, только имеющему духа рассуждения, как научил нас Апостол, который, говоря о разделении дарований, сказал: «овому бо Духом дается слово премудрости, иному же слово разума, о том же Дусе, другому же вера, тем же Духом… другому же действия сил, иному пророчество, другому разсуждения духовом» (Ср. 1Кор.12, 8—10). Поэтому если сочинение мое духовно, то намеревающийся судить о нем пусть докажет, что имеет он дарование рассуждения о духовном. А если, как злословит он, это плод мудрости мира сего, то пусть покажет себя опытным в мир­ной мудрости, и тогда предоставлю ему голос в суде. И никто не представляй себе, что придумано это мною во избежание обли­чений. Ибо предоставляю вам, возлюбленнейшие братия, самим собою произвести исследование взведенных на меня обвинений. Неужели вы так медлительны умом, что не иначе можете доис­каться истины, как разве всякого употребляя в посредники дела? Но если написанное мною само по себе кажется вам неоспори­мым, то убедите нападающих на это оставить всякую любопрительность. Если же что представляется и сомнительным, спроси­те меня чрез каких-либо посредников, которые могли бы верно служить делу моему, или, если угодно, потребуйте у меня письмен­ных доказательств. Но непременно постарайтесь всеми мерами не оставлять сего без исследования.

 О вере же моей какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша? Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил я изречения блаженнейшего Григория, сохранявшиеся до нее по преемству памяти, и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочес­тия. Потом, когда сам я получил способность понимать, и разум с летами усовершился, обошедши много суши и моря, если находил кого ходящим по преданному правилу благочестия, то брал его себе в отцы и делал путеводителем души своей в шествии к Богу. И по благодати Призвавшего меня званием святым в познание Свое, сколько знаю, до сего часа не принял я в сердце ни одного слова, враждебного здравому учению, и никогда не осквернял души злоименною хулою ариан.

 Если же когда принимал в общение иных вышедших от этого учителя, то вступал с ними в сношение потому, что скрывали они болезнь во глубине души и употребляли речения благочестивые или не противоречили тому, что я говорил, и делал сие, не себе  предоставляя весь суд над ними, а последуя произнесенным о них приговорам отцами нашими. Ибо от блаженнейшего отца Афанасия, епископа Александрийского, получил я послание, которое имею у себя в руках и показываю, кто потребует, и в котором он ясно выразил: «Если захочет кто обратиться от арианской ереси, исповедуя веру, изложенную в Никее, такового принимать без всякого о нем сомнения». И поелику представил мне участвовавшими в сем определении всех епископов македонских и ахайских, то, признавая необходимым последовать такому мужу, по достоверности давших закон, а вместе желая получить награ­ду, обещанную миротворцам, исповедующих сию веру принимал я в число имеющих со мною общение.

 Справедливее же будет судить о деле моем не по одному или двоим из не право ходящих во истине, но по множеству во Вселен­ной епископов, по благодати Божией пребывающих в единении со мною. Пусть будут спрошены епископы писидийские, ликаонские, исаврийские, обеих Фригий, из армянских со мною соседственные, македонские, ахайские, иллирийские, галльские, испанские, всей Италии, сицилийские, африканские, из египетских, соблюдаю­щие здравую веру, и весь остаток сирских. Все они пишут ко мне письма и от меня получают также. И можете, как из писем, сюда приносимых, узнать, так опять из писем, отсюда к ним посылаемых, удостовериться, что все мы единодушны и единомысленны.

 Посему кто убегает общения со мною (да не скроется это от вашей точности), тот отторгает себя от всей Церкви. Посмотрите, братия, с кем у вас есть общение? Если от меня его не приимете, кто после этого признает вас? Не доводите меня до необходи­мости против возлюбленной для меня Церкви предпринять что-либо строгое. Не заставляйте меня, что та`ю теперь в сердце своем, сам с собою вздыхая и оплакивая худые времена, потому что самые великие Церкви, издревле хранившие между собою братский союз, без всякой причины разделились ныне; не заставляйте, говорю, меня жаловаться на сие пред всеми, кто только со мною в общении. Не вынуждайте меня вымолвить такие слова, которые доселе под уздою рассудка держу сокрытыми в себе са­мом. Лучше мне удалиться, а Церквам быть в единомыслии между собою, нежели детским своим малодушием наносить столько зла людям Божиим. Спросите отцов своих, и они скажут вам, что сии епархии, хотя по видимости и разделены местоположением, но со­ставляли одно по мысли и управлялись одною волею. Непрестан­ные сношения у народа, непрестанные перехождения у клира из одной епархии в другую; у самих пастырей столько было взаим­ной любви, что каждый из них в делах Господних прибегал к дру­гому как к наставнику и вождю.