Семейная молитва. 

 

 Что Вы можете сказать о религиозном воспитании детей?
 Я совершенно уверен, что заниматься детьми может всякий человек, который их понимает и может им передать свою веру - не только головные, умственные знания на религиозные темы, но горение собственного сердца и понимание путей Божиих. Мне кажется, что в идеале этим должны заниматься родители на дому или те люди при церкви, которые на это способны. Есть семьи, где родители хорошо образованны православно, но в среднем родителям труднее научить своего ребенка, чем священнику, потому что священника ребенок слушает иначе. Правда, священнику обычно трудно этим заниматься: у него и богослужение, и требы, и различные другие обязанности.
У себя мы 38 лет тому назад создали приходскую школу, и она с тех пор растет. Два раза в месяц после литургии бывает урок; потом детей водят играть в соседний парк, чтобы они друг с другом ближе знакомились. Очень важно, чтобы они составили семью, которая в будущем будет приходской общиной. Летом мы устраиваем для них лагерь. Мы начали с небольшой группы, а в этом году (1987. - Прим.ред.) у нас будет сто человек. По вашему масштабу - это капля в море, но по нашему - это много. Дети две недели живут вместе. Утром и вечером бывает молитва; бывают занятия по предметам веры в группах, занятия по рукоделию, спорт, походы. И это создает между детьми отношения, позволяющие им, когда они подрастут и дойдут до возраста, в котором дети бунтуют против родителей, вместо того, чтобы делиться своими впечатлениями или искать совета и помощи в школе или на улице, идти к своим товарищам по лагерю, по воскресной школе, то есть по Церкви, в конечном итоге, - и получать, конечно, совершенно иного рода ответы.
Раньше чем вырасти в меру христианина, ребенок должен быть просто человеком. Если вы прочтете в 24-й главе Евангелия от Матфея притчу о козлищах и овцах, там вопрос ясно ставится: были ли вы человечны, выросли ли вы в меру настоящего человека? Только тогда вы можете вырасти в меру приобщенности Богу. Поэтому надо учить ребенка правдивости, верности, мужеству, таким свойствам, которые из него делают подлинно человека; и, конечно, надо учить состраданию и любви.
Если же говорить о вере, то надо передавать детям Живого Бога - не устав, не какие-то формальные знания, а тот огонь, который Христос принес на землю для того, чтобы вся земля или, во всяком случае, каждый верующий стал купиной неопалимой, горел, был бы светом, теплом, откровением для других людей. И для этого нам надо передавать именно Живого Бога - примером своей жизни. Мне духовный отец говорил: никто не может отойти от мира и обратиться к вечности, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни... Вот это надо передавать: Живого Бога, живую веру, реальность Бога; все остальное приложится.
Я не восторгаюсь, когда детей учат методически, скажем, что жизнь Иисуса Христа протекала так-то и так-то. Детям нужна не осведомленность, а те вещи, которые могут дойти до них; нужен живой контакт, который может взволновать душу, вдохновить. Не просто история как История. Пусть рассказы будут разрозненные - в свое время они найдут свое место. Мне кажется драгоценным то, что ребенок часто знает о Боге и о тайнах Божиих больше, чем его родители. И первое, чему родители должны научиться, это не мешать ему знать, не превращать опытное знание в мозговой катехизис. Я сейчас не хочу порочить катехизис как таковой; но бывает, что ребенок знает - а его заставляют формулировать. И в тот момент, когда вместо того, чтобы он знал всем нутром, его заставили заучить какую-то фразу или какой-то образ, все начинает вымирать.
Как я уже сказал, мне кажется, что не очень-то помогает ребенку знать все факты из Евангелия как факты. Разумеется, если вы любите кого-нибудь, вам хочется знать, что с ним случилось; но сначала надо полюбить, а потом начинать собирать факты. Я вспоминаю преподавание Закона Божия в Русской гимназии в Париже: детям рассказывалась жизнь Господа Иисуса Христа, надо было заучить или тропарь, или отрывок из Евангелия; и все это «надо было» делать, за все это получались отметки наравне с арифметикой или естествознанием. И это только губило живое восприятие, потому что не все ли равно, в какой последовательности что случилось?
Но, с другой стороны, самые евангельские факты и рассказы о них так полны интереса и красоты, что если цель не заучивание, а приобщение детей этому чуду, что-то может получиться. В Лондоне я шесть лет занимался с детьми. Дети были от семи до пятнадцати лет и слишком малочисленны, чтобы создать возрастные группы; и очень трудно было им «преподавать». Поэтому мы садились вокруг длинного стола, брали евангельский отрывок и обсуждали его вместе. И порой оказывалось, что шустрый семилетний мальчик может быть гораздо более живым собеседником, чем четырнадцатилетний, - и сглаживались трудности. Это зависело от восприимчивости, от реакции, не только от ума, но от всей чуткости. Так мы проходили воскресные Евангелия, праздничные Евангелия. Сначала я им рассказывал Евангелие как можно более живо, красочно, употребляя там-сям фразу из текста, но не обязательно читая его весь, потому что очень часто евангельский текст слишком гладкий, внимание детей скользит по нему. Затем мы его обсуждали, и постепенно подходили к тому, чтобы прочесть текст так, как он в Евангелии изложен. По-моему, надо создавать живой интерес и живую любовь, желание знать, что дальше и почему.
В других случаях мы обсуждали нравственные проблемы. Скажем, я помню, мальчик Андрей разбил дома окно, и мы его попросили нам объяснить: почему он бьет окна у себя дома? Я не хочу сказать, что бить у соседей более оправданно; но почему это ему пришло в голову? И получилась большая, живая дискуссия между детьми о том, почему это может случиться. И постепенно в ходе дискуссии начали выплывать фразы из Священного Писания, описывающие или характеризующие те настроения, которые дети выражали. И дети мне как-то сказали: но это же поразительно! Все, что в нас есть: и добро, и зло, - можно выразить словами Спасителя или апостолов. Значит, все там есть: я весь - в Евангелии, я весь - в Посланиях... Вот это, я думаю, гораздо более полезно, чем заучивание.
Вот и все мое очень скудное знание о воспитании детей. Сам я не был верующим ребенком, до пятнадцати лет Бог для меня не существовал, и я не знаю, что делать с ребенком для того, чтобы его воспитать. Поэтому я не берусь за маленьких детей; я берусь за детей, только когда могу с ними говорить, то есть лет с десяти, с девяти. Но до этого - я не знаю, что с душой делать. Я только одно знаю: над ребенком надо молиться. Беременная женщина должна молиться, должна исповедаться, причащаться, потому что все, что с ней случается, случается с ребенком, которого она ожидает. Когда ребенок рожден, надо над ним и о нем молиться, даже если почему-либо не молишься вместе с ним. А чтобы молиться вместе, мне кажется, надо искать молитвы (допустимо их и сочинять), которые могут дойти до ребенка - не вообще до ребенка, а именно до этого ребенка. Чем он живет, кто он такой, как, будучи собой, он может говорить с Богом - это знают только родители, потому что они знают, как их ребенок говорит с ними.
Другое: мы умудряемся превратить в неприятную обязанность то, что могло бы быть чистой радостью. Помню, я как-то по дороге в церковь зашел за Лосскими (мы жили в Париже на одной улице). Они собираются, одели троих детей, а четвертый стоит и ждет, но его не одевают. Он спросил: А я что? И отец ответил: Ты себя так вел на этой неделе, что тебе в церкви нечего делать! В церковь ходить - это честь, это привилегия; если ты всю неделю вел себя не как христианин, а как бесенок, то сиди во тьме кромешной, сиди дома...
А мы делаем наоборот. Мы говорим ему: пойди, пойди, покайся, скажи батюшке..., или что-нибудь в этом роде. И в результате встреча с Богом все больше делается долгом, необходимостью, а то и просто очень неприятной карикатурой Страшного суда. Сначала внушают ребенку, как ему будет ужасно и страшно признаваться в грехах, а потом его насильно туда гонят. И это, я думаю, плохо.
Исповедуются у нас дети с семи лет, иногда немножко младше или немножко старше, в зависимости от того, дошли ли они до возраста, когда могут иметь суждение о своих поступках. Иногда ребенок приходит и дает длинный список своих прегрешений; и вы знаете, что прегрешения-то записала мамаша, потому что ее эти разные проступки чем-нибудь коробят. А если спросишь ребенка: А ты действительно чувствуешь, что это очень плохо? - он часто говорит: Нет... - А почему же ты это исповедуешь? - Мама сказала...
Вот этого, по-моему, не надо делать. Надо ждать момента, когда ребенок уже имеет какие-то нравственные представления. На первой исповеди я не ставлю вопрос о том, сколько он согрешил, и чем, и как. (Я вам себя не даю в пример, я просто рассказываю, что я делаю.) Я говорю примерно так: вот, ты теперь стал большим мальчиком (или: большой девочкой). Христос тебе всегда был верным другом; раньше ты это просто воспринимал как естественное и должное. Теперь ты дошел до такого возраста, когда ты можешь, в свою очередь, стать верным другом. Что ты знаешь о Христе, что тебя в Нем привлекает?.. Большей частью ребенок говорит о том или о сем, что ему нравится или что его трогает во Христе. Я отвечаю: значит, ты Его понимаешь в этом, ты любишь Его в этом и можешь быть Ему верным, так же как ты можешь быть верным своим товарищам в школе или своим родителям. Ты можешь, например, поставить себе правилом найти способ Его радовать. Как ты можешь Его порадовать? Есть вещи, которые ты говоришь или делаешь, от которых Ему может быть больно... Иногда дети сами говорят что-нибудь, иногда нет. Ну, порой, можешь подсказать: ты, например, лжешь? ты в играх обманываешь?.. Я никогда не говорю о послушании родителям на этой стадии, потому что этот способ родители часто употребляют, чтобы поработить ребенка, используя Бога в виде предельной силы, которая на него будет воздействовать. Я стараюсь, чтобы дети не путали требования родителей и свои отношения с Богом. В зависимости от того, кто этот ребенок, можно ему предложить разные вопросы (о лжи, о том или другом) и сказать: Вот, хорошо, обрадуй Бога тем, что то или се ты не будешь больше делать или хоть будешь стараться не делать. А если сделаешь, тогда кайся, то есть остановись, скажи: Господи, Ты меня прости! Я Тебе оказался не добротным другом. Давай, помиримся!.. И приходи на исповедь, чтобы священник мог тебе сказать: Да, раз ты каешься и жалеешь, я тебе от имени Бога могу сказать: Он тебе это прощает. Но подумай: как жалко, что такая красивая дружба была разбита...
Пост для детей надо проводить разумно, то есть так, чтобы он не был сплошной и бессмысленной мукой, а имел бы воспитательное качество. Мне кажется, для ребенка важнее начать пост с какого-то нравственного подвига. Надо ему предложить, дать ему возможность себя ограничить в том, где больше проявляется лакомство, жадность, а не в качестве той или иной пищи. Надо, чтобы он это делал, сколько может, в сознании, что этим он утверждает свою преданность Богу, побеждает в себе те или другие отрицательные наклонности, добивается власти над собой, самообладания, учится управлять собой. И надо постепенно увеличивать пост, по мере того как ребенок может это сделать. Ясно, что нет необходимости есть мясо: вегетарианцы никогда его не едят, и при этом живут и процветают. Так что неверно говорить, что ребенок не может поститься без мяса. Но, с другой стороны, надо учитывать, что ребенок может сделать по состоянию здоровья и по своей крепости.

 

Когда христианская семья собирается на молитву, эта молитва может быть более или менее внимательна, более или менее глубока; здесь проявляется не только грех каждого члена, но и некая духовная разделенность...
 У меня нет опыта семейной молитвы, поэтому я не могу об этом говорить прямо, но я уверен: чтобы можно было молиться вместе, надо тоже немножко молиться врозь. У каждого свой ритм: одни люди медленно молятся, другие быстро; если молиться вместе, надо держаться какой-то середины. Если каждый член семьи отдаст пять-десят минут тому, чтобы побыть с Богом и поговорить с Ним или своими словами, или словами святых, но своим темпом, потом можно слиться в одну молитву. Но если люди стараются молиться только вместе, то ритм бывает такой, который никому не принадлежит, и гораздо труднее войти в глубину.
Второе, чему, думаю, надо учиться, - это молчать в Божием присутствии. И начинать молиться тогда, когда у тебя уже есть какая-то тишина, потому что молиться можно из глубины тишины, безмолвия; из суеты можно только говорить молитвенные слова. Конечно, Бог может совершить чудо, но речь не об этом. Надо употреблять свой ум и опыт для того, чтобы применять наставления, данные в пустыне, к городской пустыне. Иногда бывает гораздо более пустынно среди людей, чем когда никого нет.

 

Чего требовать при крещении младенцев, и бывают ли случаи, когда не надо крестить?
 Этот вопрос стоит и у нас, потому что есть такие семьи, которые хотят крестить ребенка, но никогда не бывают в церкви, так называемые молебно-панихидные христиане, или такие, которые приходят на крестины, на венчание, на похороны, и то на свои больше, чем на чужие.
В идеале надо бы крестить при условии, что родители обязуются дать возможность крестным воспитать ребенка в вере. На самом деле мы (и вы, вероятно) крестим детей, уповая, что они получат какое-то религиозное воспитание и образование, но без особой надежды, что оно будет очень выдержано.
Можно привести доводы и «за», и «против». Я знаю людей, которых не крестили, которые пережили громадный религиозный опыт в какой-то момент, пришли в церковь и говорят: мне надо поисповедаться и причаститься... Он не крещен, - что с ним делать? А вместе с этим, начать с оглашения и крещения, а не с исповеди и причащения - это так все растягивает и делает трудным и далеким. Говоришь взрослому, зрелому человеку: вас сначала крестить надо, я вам объясню... А он, как апостол Павел на пути в Дамаск, встретил Христа, ему как-то «не до этого». И тогда видишь, что, может быть, счастье было бы, если бы он мог сказать: меня младенцем крестили, я никогда не был в церкви, никогда ни во что не верил, но теперь вдруг что-то случилось... - и тогда его можно бы поисповедать и причастить, и он включится.
С другой стороны, можно сказать, что если бы мы не крестили каждого младенца, у него был бы шанс реально пережить обращение вместо того, чтобы не только самотеком продолжать - это бы еще ничего, - а просто самотеком утечь и появиться в день своей свадьбы, сказать: я имею право венчаться в церкви: вот мое свидетельство о крещении... В каком-то смысле надо было бы сказать: нет, никакого права не имеешь, потому что ты не член Церкви: недостаточно того, что тебя когда-то крестили... Формально мы не имеем права это сделать, канонически он - христианин православный и может принять любые таинства.
Конечно, в идеале надо бы крестить и затем обеспечить возможность восприемникам воспитывать детей в вере; но это зависит от очень многого, в первую очередь от тех отношений, которые сохраняются между родителями и крестными; если они поссорятся, доступа не будет; если крестные будут так настойчивы, что родители перестанут одобрять их присутствие, начнется разрыв. Так что мы крестим, но этот вопрос у нас не решен.
У меня был случай, когда я поступил резко: одна молодая женщина, сама в церковь не ходившая, крестила первого ребенка и обещала водить его в церковь - и не приводила; привезла крестить второго - я сказал: я его крещу, но если ты не будешь ходить в церковь с этими двумя, следующего я крестить откажусь... И она стала ходить, потому что почувствовала, что это будет отлучение. Так можно поступить с людьми в каком-то смысле церковными и сознательными, с которыми у вас есть какие-то человеческие отношения. Если вы это скажете первому попавшемуся человеку, он это примет за пощечину и пойдет искать кого-то другого. В данном случае это была дочь родителей, которых я хорошо знал; я ее девочкой знал и мог поступить резко. Но часто бывает чувство: зачем люди крестят ребенка, когда сами не участвуют в жизни Церкви?

 

Как рассматривать практику абортов?
 Вопрос о допустимости аборта говорит об изумительном бесчувствии человека, вообще человечества, к человеческой жизни. Дико думать о том, что одновременно говорят о святости человеческой жизни - и тут же разрешают и узаконивают аборт. Мне кажется, что в той стране, где аборт узаконен, никто, начиная с правительства и кончая обыкновенным обывателем, не имеет права говорить о том, что жизнь человека является святыней, потому что аборт - это убийство.
Разумеется, бывают случаи, когда аборт неизбежен, но эти случаи только медицинского порядка. Когда зачинается ребенок, который не может родиться, который будет уродом, который будет чудовищем, - да, в таком случае аборт допустим. Но когда аборт совершается четой или женщиной, которая допустила себя до того, чтобы зачать ребенка, которого она не хотела иметь и от которого хочет отделаться, это просто преступление.
Говорить о том, что можно совершать аборт в какой-то момент до того, как зародыш уже видимо принимает образ ребенка, тоже не выход из положения, во всяком случае для верующего. Можем ли мы сказать, что когда Божия Матерь зачала Спасителя Христа, то до какого-то момента - до 14-й, 18-й, до 28-й недели - Он был не человеком и не рождающимся Богом? Нет, в момент зачатия зародыш ребенка уже является человеком, его уничтожение является убийством человека. На это надо смотреть прямо и серьезно, никакого извинения в этом отношении нет. Аборт является результатом или распущенности людей, которые не принимают никаких мер для того, чтобы не зачать ребенка, или говорит о совершенном бесчувствии к человеческой жизни. С точки зрения Церкви, с точки зрения Евангелия, да просто с точки зрения здравого человечества, это преступление. Вот единственное, что можно об этом сказать.
Те женщины, которые совершают аборт, не знают, какие будут последствия, и психологические, и физиологические. Бывает не так мало случаев, когда женщина, совершившая аборт, впоследствии больше ребенка не может иметь; и тогда действительно она впадает в отчаяние, она оказывается лишенной той радости материнства, от которой она отказалась в какой-то момент и о которой она теперь мечтает совершенно напрасно.
Но кроме того и психологически рано или поздно бывает, что чета или отдельный человек вдруг опомнится; они вдруг поймут, что они сделали, поймут, что то, что они совершили, непоправимо; живое существо было ими уничтожено, лишено жизни, которую они сами так ценят и так любят.
Я думаю, что к этому можно прибавить для верующего еще одно. Бывает, что человек совершит грех, и этот грех должен быть так или иначе исправлен. С человеком, с котором мы поссорились, можно примириться. Зло, которое мы сделали человеку, можно иногда исправить. Но отнять жизнь у живого существа - непоправимая потеря. Единственное, что можно сделать, это - молиться Богу о том, чтобы Он дал вечный покой этой душе, которой мы не дали возможности воплотиться и стать живым человеком. Я думаю, что здесь есть какой-то зачаток надежды, что действительно, перед Богом всякое зачавшееся существо является живым существом; ему надо дать имя, надо о нем молиться и надо до конца жизни каяться в том, что это живое существо было - по легкомыслию, по нецеломудрию, по какой-то жадности телесной или душевной - лишено жизни. Это дело покаяния. Но покаяние бессмысленно, если оно не приносит плода; и когда говорят о том, что бывают повторные аборты, это значит, что человек не продумал и не понял еще, что совершил. Плодом, результатом покаяния должно бы быть сознание, что этого никогда больше сделать человек не сможет.