аа) О чревоугодии (9, 12–13)

Стих 12.Вся ми леть суть, но не вся на пользу: вся ми леть суть, но не аз обладан буду от чего.
Вся ми леть суть. Судя по тому, чту в следующем стихе, который прямо связан с настоящим, говорится о брашнах, дается мысль, что в словах: вся ми леть суть, говорится: мне можно вкушать всякого рода пищу. Но можно разуметь здесь вообще услаждение всех чувств — зрения, слуха, обоняния и осязания, и удовлетворение всех телесных потребностей, кроме пищи, и сном, и покоем, и прохлаждениями и омовениями, вообще все утешения плоти. Апостол представляет здесь чье-либо лицо, которое, обозрев все эти утехи, говорит: вся ми леть суть. То есть всем этим я могу пользоваться свободно. Может быть, такая речь заимствована из уст самого Апостола, который оставил закон, вязавший: не коснися, ни вкуси, ниже осяжи, и всем проповедовал полную в сем отношении свободу. Но тогда как святой Павел прибавлял при сем: точию да не свобода ваша в вину плоти будет (Гал. 5, 13), другие забывали это ограничение и останавливались более вниманием на свободе и нестесненности и, может быть, действительно ничем себя не стесняли, не только законом, но и мерою благоразумия. Как такого рода свобода очень опасна, потому что, развивая чувственную жизнь, тем самым умаляет и совсем погашает жизнь духовную, и особенно потому, что подготовляя похотные возбуждения, подвергает опасности впадать в блуд, в коем смерть, то святой Павел спешит образумить таковых. Он берет поговорку каждого из таковых: вся ми леть суть, и говорит как бы: да, вся ми леть суть, но не вся на пользу, вся ми леть суть, но не аз обладан буду от чего. Два ограничения полагает он свободе всем пользоваться: первое — польза, второе — чтоб ничем не быть обладаему.
Бог дал тебе тело и вложил в него потребности, необходимые для поддержания его жизни, а вне, в природе, рассеял блага, которыми удовлетворяются сии потребности. Пользуйся всем. Божие на то благословение изречено уже тем самым, что все это создано, и создано для тебя. Но пользуйся только в пределах пользы. Если б у нас была одна телесная жизнь, то можно бы истолковать это так: в пределах пользы для тела. Но как мы не тело только, но и душа, то надо добавить: в пределах пользы и для души. И первое многое уже ограничит, и в отношении к родам удовольствий, и в отношении к мере их и другим особенностям. Но когда прибавим второе, то оно очень многое вычеркнет из списка того, что казалось леть есть. И это в естественном порядке жизни. Если же взять во внимание порядок жизни благодатной, которая и начинается самоотвержением и ведется вся в видах искания вышнего, мудрствования о горнем, а не о земном, то само собою останется уже только самое существенно необходимое, все же другое будет сочтено не на пользу и вследствие сего отнесено к тому, что не леть есть, хотя поначалу оно могло бы быть и не таковым. Таким образом, очевидно, что Апостол не связывая вяжет: не налагает внешних уз закона, но полагает заповедь строгого самоограничения.
Второе ограничение: не аз обладан буду от чего. В теле нашем лежит какой-то закон навыка, по которому удовольствие, ныне вкушенное, завтра в тот же час снова потребуется телом. Если удовлетворить его завтра, то на третий день требование то повторится с большею силою. Дальше и дальше, наконец образуется привычка, — потребность удовлетворять тело известным образом и в известной мере, которая заменяет собою простую естественную потребность. Привычка — связа. Тогда как естественная потребность требует только, а не вяжет, привычка вяжет, назначая и предмет, и время, и меру. Чем больше привычек, тем больше связ и уз. Можно на всякую простую потребность навязать по нескольку привычек и быть таким образом связану по рукам и ногам. Это то же, что, мечтая о свободе, быть в постыдном рабстве у чувственности своей. Это несравненно хуже рабства закона. Ибо не коснися, ни вкуси, ниже осяжи, все имело добрые нравственные цели. Вот против этого и предостерегает Апостол: пусть тебе будет все леть; но не вяжи себя ничем. Буди, как птица, свободно парящая в пространствах воздушных. Но это к тому же ведет, к чему приводит и ограничение пользою. Чтоб не связать себя чувственными привычками, надо отказывать себе в чувственных удовольствиях, допуская только существенно необходимые.
Феодорит, кажется, разумеет в сем месте ограничение чувственных удовольствий вообще; а святой Златоуст — ограничение относительно одних яств. Вот его слова: «Здесь Апостол говорит против чревоугодников. Намереваясь снова обличать блуд и зная, что это любодеяние происходит от пресыщения и неумеренности, он сильно поражает эту страсть. Можно, говорит, есть и пить, но неполезно есть и пить неумеренно. Отклоняет он от этого, во-первых, как неполезного: не вся на пользу, а во-вторых, как от ведущего к противному: но не аз обладан буду от чего. Смысл слов его следующий: ты властен есть; сохраняй же свою власть и смотри, чтоб не сделаться рабом этого пожелания. Кто надлежащим образом пользуется им, тот властен над ним; а кто предается ему неумеренно, тот не имеет власти, но становится рабом неумеренности. Если ты не воздержен, то не ты имеешь власть над чревом, а оно над тобою имеет власть».
Стих 13.Брашна чреву, и чрево брашном; Бог же и сие и сия упразднит.
«Если хочешь пользоваться в этом (то есть в пище) свободою, то пользуйся, потому что для чрева созданы брашна. Но надлежит тебе знать, что этому будет конец, ибо за гробом излишни для людей брашна, и будущая жизнь не имеет ничего такого; в ней, по слову Господа, как ни женятся, ни посягают (Мф. 22, 30), так и не едят и не пьют. Слово же: упразднит Апостол употребил пророчественно» (Феодорит). Эта же мысль есть и у святого Златоуста. Вот слова Фотия у Экумения: «Если просто принимать брашна в значении пищи, а чрево в значении приемника съестного, то следующие за сим слова лучше принимать как пророчество о состоянии в будущем веке: Бог же и сие и сия упразднит, — как бы так: но они оба по воскресении будут упразднены, как не нужные; ибо тогда Бог преложит нас в нетление, так что ни в пище не будет нужды, ни в приемнике съестного — чреве. Смысл слов: брашна чреву и чрево брашном, будет такой: они друг друга возбуждают и раздражают и друг друга ищут. Аппетит чрева ищет яств, а яства, в свою очередь, возбуждают и раздражают аппетит. Но Бог по воскресении сделает их ненужными. Итак, не следует слишком много заботиться о том, что имеет быть упразднено». Впереди пользование плотскими удовольствиями, а в числе их и пищею, ограничил Апостол их пользою и тем, чтоб не допускать себя до рабства им. Здесь, поставляя нынешнее наше состояние пред лицом будущего, выводит отсюда новое побуждение к воздержанию и умеренности. В будущем веке, говорит, не будет ни пищи, ни чрева; надо потому позаботиться истребить в душе всякое чревоугодие и пристрастие к яствам чрез строгое воздержание, иначе душа, перешедши в иной век с этими пристрастиями и не находя там ничего удовлетворяющего их, будет томиться и сама в себе носить ад. Если там совсем не будет ни чрева, ни яств, то, приготовляясь к той жизни, надобно в сей доводить их до последней степени малости. Как рационально потому поступают великие постники!
Какой взгляд на будущую жизнь открывает по сему слову блаженный Феодорит! Пищи не будет, чрева не будет, следовательно — и подчревных побуждений, следовательно — и брачных союзов, следовательно — и семейных отношений, следовательно — ничего житейского. Весь строй жизни там будет иной. Если цель жизни настоящей есть приготовление к будущей, то как разумно поступают те, которые отрешаются от всех порядков здешней жизни, чтобы перейти в другую никакими связями не связанными!
В немногих словах очень многое сказал Апостол против чувственных удовольствий вообще, особенно против чревоугодия, чтобы приготовить путь слову к обличению блуда, а воздержнику от чувственных сластей и чревоугодия проложить путь к победе над движениями похоти плотской.